Текст книги "Еретик (СИ)"

Автор книги: слава 8285

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Истерично замелькал свет факелов. Омеги в ярости крушили все, до чего могли дотянуться. Возможно – если бы им отдали детеныша сразу, они бы ушли, но толпы стражников, и в особенности истерика собак, колокол и факелы – все это привело их в безумную ярость.

С грохотом завалился набок и рухнул свежесрубленный дом одного из жрецов.

– Развлекайтесь, ребятишки, – отряхнув руки, усмехнулся Змей. – Повеселитесь хорошенько, мои милые крошки, – он сжал губы и нахмурился. – Жрите, суки!

Оставаться тут было опасно, да и не нужно больше, и он побежал вниз, к Грязному городу, к реке.

Но тут тьма ночи превратилась в гору, и эта гора со всего размаху двинула ему в грудь. Змей пролетел с дюжину метров, пробил насквозь соломенную крышу нищего дома и упал в гнилую траву.

Прямо перед ним возник гигант. Метров шесть в высоту и тонны три весом. С широченной спиной, весь покрытый черной шерстью. Ручищи его доставали до колен. В уродливой шишковатой голове горело два маленьких глаза. Тугая слюна стекала с передних клыков. Член, как рука взрослого человека, был в полной готовности и сочился мутной смазкой.

Волосатый отыскал Змея в зарослях и опять бросился на него.

– Альфа?! Тебя еще тут не хватало! Да чё ты до меня-то прикопался?! Там твои омеги! Туда иди! – закричал Змей.

Исполин уже подходил к нему, как на дорогу выскочила корова. Волосатый, не думая, наступил на нее, и коровье брюхо прыснуло во все стороны кишками.

Змей поднялся и побежал к реке. Обезумевшие от ужаса люди повываливали на улицу, и в этой суматохе исполин потерял Змея.

Змей, не оглядываясь, кинулся в холодную, черную, быструю реку и на одном дыхании переплыл ее всю. Выбравшись на заросший бурьяном дикий берег, он развернулся, уселся поудобнее на песке и стал смотреть.

Лай собак и истеричные вопли баб слышались и здесь. Все звуки скакали прямо к нему по речной глади.

Пожар начался в Грязном городе. А в Чистом полыхало уже в двух местах. И видно было, как на фоне огня мечется волосатая громадина шестиметрового альфы.

– Ребенком от меня разило, вот че он ко мне пристал, – вслух проговорил Змей. – Но ниче, река смоет этот запах… а вы… – он опять посмотрел на суету, смерть и пожарища, – а вы жрите, суки, жрите! Вы жрите все без остатка! Это вам за Хингана, скоты!

========== Глава 5 ==========

Тиму никогда не нравились мужики. Да и кому они могут нравиться? Грубые, волосатые. Скучные, как дырявый валенок. Нет. Никогда он на них не смотрел, и сердце его сладко не сжималось. А вот с парнями интереснее. Но и парни в деревне были такие же грубые и тупые, как и их болваны-отцы. И если и торкалось сладко сердце в груди при виде какого-нибудь симпатичного пацана, то чуть было народившееся чувство тут же умирало при виде его грубости и серости.

Так было с Витом, например. Красивый брюнет. Тим даже растерялся. Но стоило познакомиться поближе, посмотреть на него, послушать – как все, что было в груди, напрочь остыло и отмерло.

А вот с Ником все было совсем по-другому. Было в нем что-то нежное, почти женское. Совсем не такое, как во всех остальных. Теплое, спокойное и приятное. Во всей его фигуре. В голосе. В том, как причесаны его волосы. В белизне щек. Сразу видно – образованный молодой человек. Ученик жреца.

С ним приятно было сидеть и молчать. Приятно было смотреть на его улыбку. Слушать его голос.

В нем не чувствовалось грубости и жестокости. И если ты вдруг опростоволосишься перед ним, дашь маху, накосячишь, то он не будет орать, как последний полудурок, а улыбнется, свернет все в шутку, подаст руку. Поможет.

Про поцелуи и про всякое такое Тим не думал. Ник первый начал. А ему было как-то интересно. Как-то необычно. Он знал, что все это грех, и если бы их поймали – то пришлось бы ему худо. Но у этих полудурков деревенских и так все везде считалось грехом, поэтому он и махнул рукой и согласился. Да и не было времени рассуждать.

Тим улыбнулся и перевернулся на правый бок, к стене. За день солнце прогрело дом, просушило, и сырость почти исчезла.

Лето надвигалось. Это чувствовалось в воздухе. В воде. В зелени листвы. Сейчас дни будут бесконечно долгими, а ночи – короткими и сказочными. И можно будет надолго уходить с ним вдвоем на берег. Спускаться подальше от деревни, вниз по течению реки, и там сидеть в сладком одиночестве.

Тим все думал, мечтал, но дальше поцелуев фантазия не распространялась. Может, страшно было, а может, просто опыта не хватало. Но даже и обычные поцелуи – и это было уже хорошо.

Мир медленно отступал в темноту ночи. Он засыпал… И вот они уже стоят в сарае. Вдвоем. Вместе. Обнявшись. И Тим его нюхает. Втягивает аромат дневного загара. Шея… висок… Как бы и ничего такого… Ведь нет же в этом ничего такого… Потом кончиком носа дотрагивается до щеки. А вот это уже опасно. Это уже не хорошо. Но ведь рядом никого нет… а значит, можно. И вот уже прикасается губами к губам. У Ника руки тонкие и вены все наружу, прямо под кожей. И пальцы. Пухлые губы раскрываются, появляется крошечный кончик влажного малинового языка. Все это, конечно, нельзя, но если уж зашел так далеко, то жаль останавливаться. Тут Ник запустил руки ему под рубашку, и Тим прохладной, гладкой спиной почувствовал его теплые пальцы и услышал свой тихий стон, и почувствовал все затмевающий требовательный жар в паху, и тут же обломок скалы проломил крышу, потолок, пол и рухнул в подвал.

Тим подскочил на кровати и вжался в стену. Все не то! Все сон, все глупость! Ника нет и не было. И пол цел. Он тяжело дышал, восстанавливая биение сердца.

Дом их был разделен на две большие части. Первая, Тима, была у входной двери. Тут же печка и кухня. А через арку вторая половина. Там стол и две кровати: матери и сестры.

Весь дом тонул во мраке. Жиденький огонечек свечи теплился только на «женской» половине. Было тихо, и он никак не мог понять, что это так громыхнуло, и уже хотел расслабиться и растянуться на кровати, как спящий дом разодрал визг сестры:

– Нет! Мамочка! Нет! Не надо! Мамочка!

– Вы чего там? – недовольно рявкнул Тим, но вышло как-то неубедительно.

– Нет! Не надо! Мама, нет! Нет! – и сестра полностью перешла на визг.

Тим вскочил и бросился к ее постели. Когда он забежал на их половину, то увидел только худые ножки сестры, мельтешащие по кровати, и худую фигуру матери, которая сгорбилась над ее головой. Визжала сестра страшно. И было не ясно – откуда в ее тщедушном тельце может поместиться столько крика.

Тим, не задумываясь, схватил мать за плечи, рванул ее на себя и отшвырнул от кровати. Сестра в одной застиранной ночной рубашке билась на кровати, закрыв лицо ладонями. Увидев брата, она вцепилась в него мертвой хваткой. Взяв ее на руки, он отступил от кровати и повернулся к матери. Та не спеша и молча поднялась с пола и в упор уставилась на них. Тим вытянул вперед руку и угрожающе указал на нее пальцем. Он хотел что-то сказать, но все слова выскочили из головы, и он только указывал на нее пальцем, как бы предупреждая, чтобы она не подходила.

– Что у тебя? Что? – все время поглядывая на мать, он разлепил ладони сестры и увидел, что у нее расцарапано веко правого карего глаза.

«Я убью ее сегодня!» – ледяной сталью страшно прозвенела мысль, и он схватился за тяжелый чугунный утюг на углях. – Не подходи! – зашипел он, сам пугаясь своего голоса. – Не подходи, расшибу!

Мать медленно, тяжело поднялась:

– Ты не понимаешь! – начала она уставшим голосом. – Они входят в нее. Они живут в ней. Их уже так много скопилось в ней, что у нее потемнел глаз.

– Отстань от ее глаза! Жрец объявил его чистым!

– Он ошибается. Даже жрецы могут ошибаться! Он не знает ее, как я ее знаю! Они же выходят из этого черного глаза. Его нужно вынуть! Или хотя бы зашить, – и мать подалась вперед.

– Стоять! – завопил Тим. Сестра закричала. Мать вцепилась в утюг, и Тим понял, что не удержит на одной руке и утюг, и мать, и поэтому выпустил железяку, вырвал руку и бухнул ладонью матери в лицо. Мать попятилась назад и упала на кровать.

– Вот так вот… – проговорила она. – На мать родную, значит… вот так вот…

– Не трогай ее! – в ужасе и ненависти хрипел Тим. – Не трогай!

– Из-за нее Единственный нас всех покарает!

– Не желаю верить в такого бога! Если он поднимает руку на детей – он мне не бог!

Мать завопила страшным голосом и в припадке начала рвать с себя одежду и царапать лицо. Такое богохульство она не могла вытерпеть.

Тим выскочил прочь из дома в сырую, густую весеннюю ночь. Отошел подальше от дома к воротам и присел на бревно.

– Пойдем к дяде Еште… – прошептал он.

– Нет! – выла сестра. – Он ругаться будет!

– Ну и пускай. Он всю жизнь ругается. Ты спрячешься за тетку, и она тебя в обиду не даст. А с этой истеричкой я тебя больше не оставлю.

Сестра была в одной рубашке до колен, и он чувствовал, как она махом вся закоченела. Он встал, чтобы вернуться домой за ее одеждой, но сердце его замерло и стало рассыпаться на куски. Всем телом он чувствовал дрожь земли. Тяжелую дрожь, от которой никуда нельзя было скрыться. Он все пятился назад, пока не уткнулся в ворота, и, глядя на улицу, увидел, что из самой сердцевины ночной тьмы откололась скала, ожила, напитавшись холода и ужаса, и начала стремительно наваливаться на деревню.

– Выверк! – побелевшими губами прошептал он, и если бы не сестра на руках, то закричал бы и бросился бежать, но сейчас ему нельзя было бояться. Сейчас нужно было спасать сестру.

О матери он так и не вспомнил.

Громадная фигура в три человеческих роста поднялась среди домов. Поджарая, волосатая, с длинными ручищами и небольшой, шишковатой, лысой головой. Пена шипела на острых редких красноватых клыках, а глазки горели завораживающим желтоватым огнем.

Исполин махнул ручищей, сшиб избушку, и долго еще в темном небе кувыркались тела людей и доски. При каждом его тяжелом, громыхающем шаге колыхался огромный стоячий член, истекающий какой-то слизью.

В Чистом городе забили в набат.

Люди везде кричали и суетились.

Тим рванул к берегу. Выверк увидел его и стал шагать за ним, сотрясая землю. Но тут из горящего сарая выскочила обезумевшая лошадь и помчалась наперерез. Выверк схватил ее за голову, поднял в небо и шваркнул о землю. От удара брюхо лошади лопнуло, и кишки вывалились наружу.

В спину Выверка полетели горящие стрелы. Он неспешно обернулся и стал поднимать ногу, чтобы затоптать лучников.

А Тим все бежал к реке. В темноте он не увидел берега, поскользнулся на траве, проехался по песчаному склону и опустился на пляж. Тут было сыро, холодно, темно и тихо. После пожара холод реки ощущался как никогда сильно.

Он сидел, зажимая сестре рот. Вжимая ее в себя и сам вжимаясь в песок, и только одна мысль билась в голове: «Только бы не умереть! Только бы не сейчас! Не этой холодной, черной, сырой ночью! Вот днем можно. Днем взойдет солнышко. Станет тепло, светло, и вот тогда можно умереть. Но не сейчас! Не сейчас! Не сейчас…»

========== Глава 6 ==========

– Еще раз повторяю вам – кайтесь! Кайтесь в грехах! – И старший жрец так стукнул посохом по деревянному помосту, что отколол от доски щепку размером с ладонь. – Кайтесь, окаянные греховодники! Кайтесь! Не молчите! А будете молчать – велю лупцевать вас всех батогами!

Как только рассвело, появилась в деревне целая делегация из Чистого города. Всех чумазых, перепуганных, полуживых жителей согнали на главную и единственную площадь, и старший жрец взошел на помост. Он был страшен. Высокий, худой, в черной рясе. Из-под острого капюшона выглядывало худое лицо с жесткими, глубокими морщинами, седая борода и хищный, крючковатый нос. Длинный железный посох он сжимал побелевшими пальцами. Вокруг него стояло несколько младших жрецов, а за ними – дюжина прислужников.

Тим был близко к деревянному настилу, постланному, чтобы не ступать по грязи, и ясно видел Ника. Ник был бледен и перепуган. Тиму передавалось его нервозность, и у него тяжко тянуло под сердцем.

– Сколько демонов поналезло к нам ночью?! С чего бы это? Не вдруг же они пришли! Что-то же их привлекло! Что? Чей грех? Кайтесь, пропащие души! Кто тут насмердел погаными поступками, да так сильно, что на эту вонь приперлось сразу столько демонов?!

И больше всего Тима утомляло то, что Ник никак не смотрит в его сторону. Словно бы не замечает. Даже не чувствует.

– Мы не уйдем отсюда, пока не найдем грешника, своим мерзким грехом привлекшего демонов! На колени, неверные! Все встаньте на колени!

Толпа стала медленно опускаться на колени. Кряхтели деды и бабки. Грузно опускались мужики. Девки, не жалея платьев, вставали коленями в грязь. Дети, смотря на взрослых, тоже опускались ниц. Многие кашляли. Грудные дети все чаще и громче плакали. Началось это все на самом рассвете, а сейчас уж солнце стояло в зените.

– Мне мерзко слушать ваш брехливый лепет! Долго я терпел, долго закрывал глаза на те беззакония, что вы творили тут! Думаете, я не знаю?! Про ваши пьянки, про блуд, про сквернословие? Думаете, я далеко и не вижу, чем вы тут занимаетесь? Хватит! Грешите вы – а горят все! Демоны топчат всех без разбору! Кто согрешил? Кайтесь! Должен быть грех! Должна быть чья-то мерзость особенная, что привлекла столько демонов! Признавайтесь! Пока не признаетесь – никто не поднимется с колен. Никто не поест, не попьёт! Признавайтесь! Я знаю – греховодник среди вас! И я жду!

Стоять в жирной, холодной весенней грязи было страшно холодно. Жрать хотелось ужасно. Тим и так натерпелся за эту ночь, а теперь еще это. Сестра стояла молча рядом, прикрыв глаза. И сейчас хорошо была видна царапина на ее карем глазу. Тут же была и мать, но она привыкла стоять на коленях.

Тим никогда бы не поверил, что будет испытывать такие чувства, но сейчас он и вправду сожалел о тех временах, когда она вела распутную жизнь. Она всегда пропадала у своей подруги-самогонщицы. В редкие дни она пила дома. Пьяная она была добрая, глупая, тихая. Сама себе рассказывала истории из прошлого, грозила кому-то кулаком, охала и хихикала. Потом напивалась так, что падала в беспамятстве и засыпала. Во дворе или между грядок, за столом или в сарае. Тим и не обращал на нее внимания. Ходил на рыбалку или подрабатывал за харчи. Олли играла, ей тоже было не скучно одной.

Но все изменилось прошедшей весной. Возвращаясь от подруги, пьяная мать упала под берег. Воды было много, темные льдины толпились в черной воде, песчаный берег круто подымался в высоту. Нигде ни лестницы, ни кустов, ничего, за что можно было бы зацепиться и вылезти. Летом вода спадала и появлялся пляж, но весной река подступала вплотную к песчаной стене берега.

Сколько она пробыла почти по пояс в ледяной воде – теперь уже неизвестно. Трезвый, порядочный человек уже бы заледенел и окочурился, но она выжила. Царапалась, кричала, бродила, и в конце концов увидели ее прохожие и вытянули.

И вот после этого что-то в ее голове и помешалось. Она решила, что это демоны пихнули ее под берег, а Единственный спас, позволил выжить. Так или иначе, но событие это очень сильно подействовало на ее психику, и с того дня она уже не пила, не гуляла, а надела на себя грубую власяницу и стала молиться. А вскоре – в первый раз в жизни – по трезвости заметила, что у дочери разноцветные глаза. То, что она даже не помнила, кто отец девочки – это ее не смущало, а вот карий глаз ей покоя не давал.

– Единственный любит вас, заботится о вас! И чем же вы отвечаете на его любовь? Предательством! Малодушием! Вот чем! Тем, что не хотите верно служить ему и своими греховными поступками привлекаете демонов!

Закрыв глаза, Тим глубоко вздохнул. Походу, это все надолго.

– А ты чего молчишь? Давай! Признавайся! – и кто-то пребольно ткнул пальцем ему в ребра.

Тим вздрогнул и обернулся. Холодно прищурившись, на него смотрела Айна. Тим решил не обращать на нее внимания.

– Говори! Сознавайся! – Айна опять ткнула его в ребра.

– Отстань! Совсем дура, что ли?

– Кайся, козёл!

– Да в чем? В чем каяться-то? – вспылил Тим.

– Как вчера на берегу с Ником голубятничал! Или не помнишь?

У Тима все заледенело внутри.

– Ниче не было! Не бреши ты!

– Я брешу? Я?! Я же видела, как вы лежали вместе! Целовались! Вы, значит, гомосятничаете, а нам всем страдать из-за вас?

– Пошла нахер! – прошипел Тим.

Айна поднялась и ткнула в Тима пальцем:

– Вот он нагрешил! Он хочет признаться! – сказала она громко.

Тим почувствовал, как дыхание перепёрло, и как волосы и лицо вспыхнули жгучим пламенем.

Вся деревня, все, кто стоял на коленях, все обернулись к нему. Старые и молодые, дети, девушки, парни. Беззубые бабки и седые старики. Жрецы на помосте тоже уставились.

– Говори! Говори! – Айна потрепала его за плечо и потянула наверх.

Тим поднялся. С колен потекла грязь. Он не смотрел на них. Он их всех ненавидел. Они ему были не нужны. Он смотрел только на Ника. Как тот побелел и замер.

– Ты хочешь признаться? – строго спросил верховный жрец. – Ну давай! Облегчи душу.

Тим молчал ледяным, мертвенным молчанием. Он видел только потемневшие от ужаса глаза Ника.

Опустив взгляд, Тим громко сказал ломающимся голосом:

– Я грешен, – даже отсюда ему было видно, как дрожат побелевшие губы Ника. – Я говорил богохульные слова…

– Что именно ты говорил?

– Что… – Тим с трудом сглотнул. Глотка пересохла. – Что… Единственный мне не нужен. Я… он нас не любит и он мне не нужен…

По толпе пронесся приглушенный шепот. Многие осуждающе мотали головами, цокали языками, хотя Тим прекрасно знал, что каждый в Грязном городе по десять раз на дню грешит таким богохульством. Но все эти рожи ему были не важны. Он видел только, как лицо Ника начинает приобретать живой, здоровый цвет, и в голубых глазах его набухают слезы.

– Вот оно – молодое поколение! – кивая своим чувствам, проговорил старший жрец. – Вот кого вы растите! Вот как вы платите Единственному за его любовь, – он опять стукнул своим страшным железным посохом. – Хорошо же! Я все понял, – он повернулся спиной к народу, и младшие жрецы обступили его. – Пусть люди идут на работу, а молодого грешника заприте в надежном месте, но ничего не делайте пока. Я доложу о нем Единственному, и он лично решит, что с ним делать.

Жрецы послушно закивали. Парни-прислужники подняли полы длинного плаща старшего жреца, чтобы он не испачкался в грязи, и процессия медленно удалилась.

========== Глава 7 ==========

Поначалу поволокли Тима к старосте. На его участке был особый погреб, где и держали провинившихся.

Раздутый, щекастый, как хомяк, со свинячими глазками и усиками, как два колоска спелой пшеницы, староста ходил по разрушенному хозяйству и молчал страшным молчанием. Обезумевшие куры летали по уничтоженному двору, бабы выли, дети плакали, собаки лаяли. У старосты был ад. Выверк своротил сарай, и погреб старосты оказался завален.

Тима потащили в другое место. Таскали долго. В конце концов решили оставить его у Тита. Тит, старый, страшный, нечесаный, с седой пожелтевшей бородой, уже давно схоронил свою бабку Евпл и жил один. Хозяйство его развалилось, сгнило и поросло бурьяном. Оба глаза Тита затянули белые мутные бельма, но он все же видел еще. Как он жил, что ел, чем топил, где мылся – ничего это было неизвестно, да и неинтересно никому. Знали только, что он растит много табака, сушит его и постоянно курит. Вот, кажется, и вся его еда.

Тима впихнули в покосившуюся черную баню и сначала хотели поставить охранника, но у всех были дела; у каждого что-то сгорело, сломалось, обрушилось в эту ночь, у всех было дел выше крыши, и решили просто завалить входную дверь бревнами.

И так остался Тим один. Застыв, как дурак, он стоял посреди этой крохотной баньки. Старой – как сама старость, черной, низкой, прогнившей. Тишина звенела звоном в ушах. Крохотное оконце (не просунешь и голову) затянуто мутным коровьим пузырем. Пол прогнил, просел, доски рассыпались в труху.

Крохотный, ничтожный, забытый людьми домик – он был целым царством всяких жучков, паучков и букашек-сикарашек. И если хорошо присмотреться, то можно было, казалось, разглядеть глазастого, носатого, патлатого банного духа, сидящего за печкой.

Тим вздохнул, обхватил голову руками и сел на полати.

До сих пор ему не верилось в происходящее. Все казалось сном, сумасшествием.

А какой был Ник? Как побелел он, как испугался! Конечно! Если бы сейчас, прилюдно, вскрылась их речная шалость, туго бы пришлось Нику. Но Тим не выдал. Ему казалось, что даже если бы его пытали и били, не выдал бы. Уж лучше смерть…

И как потом Ник заплакал. Так хотелось подойти к нему, обнять и уйти вместе с ним, но кругом были эти люди… Эти рыла.

И Выверк пришел. Самый страшный ужас случился! Давно их уже не было. А тут заявился, и не один. В Чистом городе тоже гремело страшно, и все что-то полыхало.

Какая это огромная, тупая, бесконечно злобная и беспощадная сила! Член один только чего стоит. Вот таким точно можно разорвать пополам! Бр-р-р-р.

Тим поежился. Хотя… А зачем демону член? Член нужен человеку, животному. Для продолжения рода, для облегчения, а демону зачем? Задать бы этот вопрос жрецам. Интересно, как бы они выкрутились? Впрочем – Тим с младых ногтей отвык задавать вопросы взрослым.

Один раз, еще в детстве, дядя Ешта (обе ноги его тогда были нормальными)пребывал в хорошем расположении духа и долго рассказывал Тиму про Мир. Про то, что есть страны, где всегда снег лежит. А есть – где только один песок. Но есть и прекрасная страна. Райское место, куда улетают птицы осенью. Там тепло и нет морозов, там сладкие фрукты растут сами и нет сорняков. Нет демонов-выверков, холодного ветра и грязи.

– А почему Единственный, если он повелитель мира, не живет тогда в этой чудо-стране, а живет тут, в тайге? Почему он не переместится туда, в эту райскую страну, и не перенесет нас всех с собой? – спросил маленький Тим.

Дядя Ешта пожевал губами, молча встал и вдруг так двинул Тима ладонью по голове, что тот слетел с лавки и ударился о стену.

– Вот почему… – прохрипел дядя Ешта и вышел.

Больше вопросов Тим ему не задавал. Хотя с каждым годом их становилось все больше и больше.

Тим поднял голову и осмотрелся. Улететь бы в сказочную страну. Улетишь тут! В оконце не пролезет даже голова. Пол гнилой и земля видна. Можно вырыть подкоп. Можно попытаться разобрать потолок. Но это вряд ли. Потолок сухой, крепкий. Был бы топор или гвоздодер…

Тима охватил страх. Почему-то ему казалось, что то, что заперли его в этой бане – это и есть наказание. Подержат да выпустят. И только сейчас он осознал, что настоящая кара еще впереди. И от этого стало жутко и тошно. Сколько его тут продержат? Когда дадут еды или воды? И каким будет само наказание? Будут сечь прилюдно? Или посадят надолго в сырую яму на черствый хлеб и воду? Или повесят. Сожгут.

Страх прилипал к нему со всех сторон. Душил. Топил в самых темных омутах души.

Но он не жалел, не раскаивался. Ник был самым счастливым и ярким воспоминанием в его жизни. И сестра еще. И все. А за все хорошее нужно платить. Сколько счастья было в жизни – столько должно быть и горя.

– Кто это сказал? – прошептал Тим. – Кто? Дядя Ешта? – он опять закрыл лицо ладонями. – Всех ненавижу! Зря я родился. Зря!

– Тим! Тим… ты тут? – голос Ника подрагивал от страха сразу за мутной перегородкой из пузыря.

Тим вскочил, подбежал к окну и порвал пленку.

Уже стемнело. Теплая, немного сырая, почти летняя ночь нежно обняла деревню. Собачки где-то брехали вдали. Ник стоял прямо перед ним. Живой, настоящий и болезненно красивый. Да, болезненно! Потому что эти черты лица, эти брови, губы – все это вызывало щемящую боль в сердце Тима.

– Сидишь? Как ты? Я тебе принес, вот, – и Ник просунул в окошечко сверток – краюху хлеба с куском сала.

Принимая подарок, Тим коснулся его нежной, теплой руки и вдруг как бы обезумел:

– Что со мной будет? Что они хотят делать? Ты не знаешь? Скажи! – Тим схватил его за руку и не отпускал.

– Я… я… – Ник попятился назад. – Мне надо идти. Мне нельзя тут. Нельзя. Нет! Правда!

Из-за того, что поцелуй был невозможен, из-за того, что свобода была невозможна, а так близка… Из-за того, что ночь пылала вовсю, но не для него, хотелось выть и кидаться на стены.

– Не уходи, пожалуйста! Не уходи! Не оставляй меня! – задыхаясь от стука сердца, простонал Тим. – Побудь еще немного! Пожалста!

– Я не могу! Мне надо! Правда. Надо! – Ник затравленно обернулся по сторонам и тут вдруг кинулся, поцеловал Тиму руку, вырвался и бросился через кусты.

Тим долго еще стоял, прислонившись к стене; потом, осознав свое одиночество, бросился к двери, начал биться, пинать ее ногами, задохнулся, упал и скрючился в комок тоски и горя.

========== Глава 8 ==========

Змей долго стоял неподвижно и смотрел на Грязный город. Нужно было уже начинать, но он не мог решиться. Зайти в человечье поселение для него было равносильно как нырнуть в лужу с помоями. Вчера ярость и азарт затмевали мерзкие чувства, но сейчас он уже успокоился и все никак не мог решиться пойти вперед.

Люди были для него невыносимы. И даже не сама вонь их тел или духан из их ртов… Он был уверен, что чувствует вонь их мелочных мыслей. Смердящую духоту их гнилых душонок. Он пропитывался ею. Она заползала в него как отрава.

И вот уже рассвет начался, и солнце взошло, и потеплело, а он все стоял, не двигаясь, и молчал. Не знал, как себя заставить. В какие-то моменты он и вовсе хотел уйти, но совесть не позволяла ему. Он чувствовал, что должен осуществить последнее желание Хингана. Должен найти среди этого человечьего сброда железного мальчика – или девочку, не важно. Хоть одного, но найти. С Лином не получилось, но с ним и не могло получиться. И он бы ушел, ушел бы сразу же, но память о Хингане не давала ему покоя.

– А что, если с первого раза не получится? Что, если они все зашипят? – Змей вздохнул и погладил бородку с усами. – Возвращаться во второй раз? Но во второй раз они будут ждать. Приготовят засаду! Что же делать? Да я и не выдержу такой пытки два раза подряд! Что же делать? – он обернулся к тайге и еще раз спросил у зарослей ивняка: – Что делать?

Но тоненькие молоденькие ивы на берегу реки молчали.

Свежий теплый ветерок подарил ему запахи сочной травы. Небольшая стая волков была рядом, и еще косуля, и ему нестерпимо захотелось броситься в тайгу и скрыться в ней навсегда.

– Зайду один раз! – решился он наконец. – Прости, Хинган. Если найду кого, ну так тому и быть. А если все зашипят, больше возвращаться не буду!

И не раздумывая, он бросился в холодную стремительную реку и легко переплыл ее. Вышел на берег и быстрым шагом пошел в деревню.

Не успел он подняться в горку, как увидел первого селянина – молодого парня, темноволосого, рябого, с глупым широким лицом. Он присел рядом с коровой и возился со своими лаптями. Не останавливаясь, Змей подошел и с ходу, одним ударом в лоб, убил корову насмерть. Здоровая, с широченным пузом, белобокая корова замертво повалилась на обочину. Парень открыл рот, и Змей схватил его за горло и поднял над землей:

– Староста мне нужен, – еле сдерживая злобу, проговорил Змей. – Староста, слышишь? Знаешь, где он?

Парень только пучил глаза и бесшумно открывал рот словно рыба. Змей бросил его на землю, парень вскочил и, потеряв лапоть, побежал куда-то. Змей кивнул, хищно облизал губы и пошел вперед. На другой стороне дороги он увидел белоснежный сруб бани, бревен шесть в высоту. Вокруг него валялась куча опилок и щепок, а сразу за ним сидела горстка мужичков на перекуре. Потягивали самокрутки и крепкий чай.

Змей уперся правой ногой в бревна и без особых усилий завалил сруб набок. Конструкция упала, сложилась и развалилась. Мужики повскакивали. Не думая, первого попавшегося Змей схватил за лицо и швырнул в огород ближайшего дома. Пролетев с десяток метров, мужичок снес уличный туалет и затих в кустах. Компания охнула и присела. Змей схватил за ногу самого здорового, коротко стриженного блондина, и поднял его над землей.

– Ты знаешь, кто я? Кто я такой, знаешь? – заорал Змей.

– Одержимый… – простонал здоровяк.

– Я – одержимый! Сам великий Азоз поделился со мной своей темной силой. Тьфу ты! Агог! Я – верховный демон Агога и вернулся, чтоб вас всех сожрать!

По висящему вниз головой парню поползла пахучая золотая жидкость.

– Твою мать! – брезгливо вскрикнул Змей и выронил здоровяка. – Обоссался! Вот дерьмо! – рассказы про Агога и демонов всегда сильно действовали на селян. – Бегите! Бегите, селюки, зовите всех подростков на площадь! Всех парней и девок! Быстрее! Или я начну жрать всех подряд!

Фигуру старосты Змей заметил еще издали. Взбалмошный, непонимающий и вспотевший, он быстро семенил пухлыми ногами.

– Ты староста? – Змей схватил его за горло. – Это все молодые парни и девки, что есть сейчас в деревне? – он отпустил старосту, и тот завалился на четвереньки.

Через дорогу на обочине толпилось с десяток девушек и парней, которые прятались друг за друга. Скорее всего, молодняка в деревни было больше, но дожидаться всех Змей не мог. В любой момент с Чистого города могла заявиться подмога. Нужно было спешить.

– Стройся! – гаркнул Змей. – В одну линию стройся!

Подростки, держась друг за друга, начали нехотя вытягиваться из общей кучи в одну линию. Змей достал небольшой бурдюк с великаньей кровью. Вообще, для идеальной чистоты эксперимента девушек нужно было проверять кровью омег, а парней – кровью альф.

Змей откупорил емкость и понюхал. Запах уже давно стерся, перемешался, и он уже и не помнил, чья тут кровь, омеги или альфы. Но это было не так уж и важно.

Осмотрев подростков, Змей подошел к первой девушке. Крупной, бледной, рыхлой, как квашня, блондинке.

– Нет! – покачал головой он. – Ты уже слишком взрослая, – он оттолкнул ее, и, пройдя еще несколько юнцов, остановился напротив худенького мальчика. Взял его за светлые вихры и жадно втянул запах. – А ты еще мелочь пузатая. Пшел отсель! – и, развернув мальчишку, он дал ему коленом под зад. – Приступим! – скомандовал Змей. И тут же в сердце его заерзала тоска. Какие невзрачные сельские лица были перед ним. Что, если один из них все же окажется Железным? Ему вовсе не хотелось нянчиться с вот этими рябыми великовозрастными оболдуями! Хоть бы симпатичный какой-нибудь попался…

Змей вздохнул, достал обычный, человечий нож. Налил в деревянную чашечку немного великаньей крови из бурдюка и подошел к первому парню.

– Руку!

Схватив парня за руку, он полоснул лезвием по пальцу. Парень завыл, и в толпе зевак кто-то завыл в ответ, но Змей крепко держал его руку и слил несколько капель крови парня в чашечку. Реакция пошла немедленно. Человеческая кровью бурлила и искрила. С шипением она каталась по поверхности великаньей крови, словно капли воды по раскаленному металлу. Едкий стальной дымок заструился от чашки. Человеческая кровь вспенилась и начала испаряться на глазах.