Текст книги "Где тебя нет (СИ)"
Автор книги: Sattira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Он совершенно по-детски всхлипывает, подавившись воздухом, но Иван воспринимает это правильно. Они обнимаются в темноте комнаты, Ваня вытягивает из Модрича всю боль, которую тот пытался скрыть самостоятельно, он предлагает свою помощь и настойчиво, хоть и невербально, повторяет: ты не один. Тебе не обязательно разгребать свои проблемы в одиночку. Ты со мной.
Иван нежно гладит своего лучшего друга по спине, пока тут бесшумно прячет капли слёз у него в ткани футболки. Какого чёрта ты заснул в одежде, Иван? Хотя, пожалуй, не говори, я не хочу знать. Луке действительно становится намного легче от того, что Иван не позволяет ему проходить через это в одиночку.
Слёзы уходят со временем. Душащие горло спазмы тоже – с каждым новым вдохом и выдохом Лука смаргивает меньше влаги, его руки не так отчаянно цепляются в Ивана, но тот словно жил для этой роли – он поудобнее обнимает Луку, продолжая гладить по волосам, и заканчивает песню. Они молчат, лишь изредка слышно, как Лука негромко выдыхает, избавляясь от последствий ночного кошмара, а Иван перебирает ткань надетой на Модриче рубашки.
– Я с тобой, – раздаются в тишине добрые слова, и Лука наконец-то закрывает глаза, ощущая себя в надёжной безопасности. Тут всё всегда будет хорошо. Здесь – его маленький дом, неприступная крепость и, хвала Богу, всепонимающий Иван, готовый прогнать сон в четыре часа утра и остаться в реальности, чтобы помочь. Ракитичу не трудно – светя Луке, он не сгорает сам, а восстанавливается из пепла, словно феникс – приятно осознавать, что ты вытаскиваешь другого человека из проблем.
Иван мягко, настойчиво отстраняет от себя Луку, взглядом показывая ложиться спать обратно – тот смотрит устало, словно он не спал больше недели, и сейчас ему наконец-то разрешили бросить все дела и восстановиться. Едва его голова касается подушки, а тело накрывает заботливо накинутый Иваном плед, Модрича снова накрывает лёгкой паникой. Но он моментально успокаивается, когда чувствует, что сбоку от него примостился Иван, желающий уснуть не меньше.
Кровать у Ивана большая, удобная, сам он лёг у стены и тем самым совершенно не мешал Луке, который пластом вытянулся под пледом. Отбирать у Модрича половину покрывала Иван не стал, а отдал в безраздельное пользование. Он довольно быстро уснул, всё так же в одежде, а Лука лежал ещё порядка двадцати минут, думая о том, что от кровати Ивана так невыносимо приятно пахнет теплом и им.
Именно таким же запахом тепла и уюта Лука успел надышаться, когда уснул в кровати Серхио – но там, конечно, витал ещё и аромат его шампуня. Модрич всегда, когда спит, дышит глубоко и вдумчиво, поэтому за несколько часов полноценного сна успел пропитаться им до последней клеточки тела. Серхио был… просто собой, и от этого у Луки сладко сжималось сердце; он чувствовал сквозь сон, как Рамос обнимает его в ответ, как хорошо и мучительно приятно было лежать вместе с ним и знать, что это – безнаказанно. Модрич не знает, а смог бы он так прийти к Серхио, как пришел в эту ночь к Ивану? Ваня – свой, он всегда поможет.
А что же Серхио?
Что Рамос думает о нём?
Лука до боли в теле мечтает узнать, что сейчас у Рамоса в голове. И засыпает он так же – с едва заметно сопящим Иваном под боком, мыслями о Рамосе и фантомным запахом его парфюма.
***
Утром Лука просыпается и чувствует себя как в воду опущенный. Ему кажется, что солнце на улице светит слишком ярко, что в комнате слишком душно несмотря на открытое окно, а в кровати – чересчур холодно.
Ивана рядом нет.
Из-за прикрытой от шума двери доносится стрекотня телевизора и вой Ивана – видимо, он в очередной раз пел своему завтраку на кухне. По комнате витает сладкий запах оладьев и чего-то медового, патоки или сладкого – словом, хотя и ночь у Ракитича выдалась не самой лёгкой ввиду присутствия Луки, он совершенно не жаловался. Модрич уже понял, что идти в университет – самая бессмысленная идея из всех ныне существующих, поэтому он просто лежит, отбросив от себя подальше плед, и не думает ни о чём.
Иван проверяет его минут через сорок – сначала из дверного проёма показывается лохматая белёсая голова, а после и остальная часть Ракитича – он держит в руках тарелку с только что пожаренными оладушками и клубничным вареньем, прижимает к груди видимо не совсем горячую чашку с чаем, и Лука думает, что Иван пришёл к нему не из кухни, а прямиком из рая.
– Доброе утро, – Иван осторожно приземляет чужой завтрак на совершенно пустую тумбочку, – хотя технически сейчас уже не утро – половина второго. Ты спал как убитый, и я не хотел тебя будить на учёбу.
Он не упоминает ни ночной кошмар, ни последующий за ним сон на одной кровати. Иван – его хорватский, пусть и не кровный, брат, и он всегда понимает, что стоит снимать с языка, а что нет. Иван знает абсолютно всё.
Лука устало осознаёт, что как бы ему ни хотелось ответить на «утреннее» приветствие такой же искренней улыбкой, он не может – у него ощущение, что мышцы лица за одну ночную серию кошмаров враз отучились вытягиваться в дружелюбную улыбку. Он ужасно вымотался морально, а так как он не умеет держать все эмоции наглухо спрятанными в себе, на его лице написано всё.
Иван это замечает почти сразу, он, очевидно, был готов к тому, что у Луки не окажется настроения.
– Хочешь, после завтрака погуляем? – Иван задаёт осторожный вопрос и получает на него довольно невзрачный отказ. Модрич мотает головой. – Мне позвонить Серхио, чтобы он забрал тебя?
Лука поднимает на него затравленный взгляд и неловко дергает рукой; его движения угловатые и резкие, и Ракитич понимает, что попал по больному месту – если не единственному, то определённо по одному из многих.
– Он как-то… ну, связан с этим? – Иван садится рядом и задумчиво гладит Луку по спутавшимся волосам. Тот не против.
Но в ответ он слышит сплошное молчание; за открытым окном весело щебечут птицы, радуясь новому солнечному дню, и тишина выходит удобной, приятной для всех.
– Ладно. Опять мне придётся развлекать этого коматозного, – задумчиво говорит скорее для себя, чем для Луки, Ракитич и внезапно стискивает Модрича в медвежьих объятиях. Тот даже не успевает возмутиться, когда Иван уже оказывается на ногах и, прижимая к себе Луку, кружит его по комнате.
Иван добивается своего – через пару секунд он слышит звонкий, но слегка сдавленный смех.
Иван такой добрый, такой заботливый и такой знающий, какой именно применить способ, чтобы развеселить своего друга – и Лука до чёртиков счастлив, что тот сейчас сжимает его до трещащих рёбер. Иван всегда остается собой, а когда он улыбается, все вокруг автоматически получают бонус к позитивному настрою.
Ваня – маленькое солнце.
Модрич знает, что Иван – не Ваня, но ничего не может с собой поделать; смешное русское имя так подходит хорвату, оно как влитое относится к его улыбчивым глазам и волосам, которые упорно не желают лежать ровно. Иван – не Ваня, но в то же время он чертовски такой.
– Ешь, иначе я сам покормлю тебя, – шутит Иван, а сам уходит на кухню, чтобы позавтракать тем же. Лука с неким недоверием относится к стряпне Ракитича, но, тем не менее, съедает абсолютно всё, запивая чаем. Он всё ещё чувствует себя немного слабым и косится через открытое окно на улицу с некоторым недоверием, поэтому на безмолвный вопрос Ивана «а почему бы нам не выйти на улицу?» вновь никак не реагирует.
Они засиживаются в компьютерных онлайн-играх, но Лука никак не может отделаться от ощущения, что ему чего-то не хватает. Кого-то не хватает. Он ушёл вчера вечером из квартиры, не предупредив Рамоса и не сказав ни слова, потому что… Чёрт возьми, да кто вообще в адекватном состоянии пристаёт к людям в общественном месте? Не то чтобы Луке не понравилось, но…
Это «но» мучает его уже давно, почти с самого пробуждения, но Иван, увлечённый делом, не замечает этого или просто не подаёт виду. Они смотрят какой-то глупый короткометражный фильм, кидаются друг в друга карандашами и фломастерами, потому что посмотрели забавное видео-вызов на YouTube, и Ракитич моментально загорелся желанием опробовать это на Луке. То, что Модрич изначально был против, не принималось к сведению от слова «вообще» – ведь в Иване уже заговорил азартный, авантюрный человек.
Перед ужином Иван тоже слегка посерьёзнел и сказал, что ему нужно уехать и помочь своей девушке. Он пытался уговорить Луку поехать с ним, но Модрич отказался напрочь – выходить на улицу теперь не казалось такой уж радужной идеей, поэтому он слегка боязливо косился даже на затемнённые углы квартиры, словно ожидая чего-то мистического или сверхъестественного. Иван посмотрел на него нечитаемым взглядом, но отвечать на это ничего не стал – в конце концов, он немного понимал, что чувствует Модрич.
Когда на улице начало слегка вечереть, в дверь позвонили парой коротких трелей.
Лука даже не услышал этого, потому что сидел в комнате Ивана (в свою он так и не смог зайти в одиночку, решив благоразумно дождаться Ракитича) на кровати и обнимал руками коленки. Он опять оказался пленником своих мыслей, и не думать о своей собственной возможной смерти теперь не представлялось возможным. Ему было страшно. Ему было до чёртиков страшно, что что-то могло пойти не так, ведь жизнь вообще любит преподносить сюрпризы.
И сейчас один из таких сюрпризов обманчиво мурчащим голосом о чём-то договаривался с Иваном в прихожей.
Лука замер, от волнения перестав даже дышать. Зачем Рамос пришёл к Ивану? Он искал его? Иван попросил проследить за своим слегка психически неуравновешенным товарищем, потому что тот от любой тени мог вздумать повеситься на резинке от собственных трусов? Модрич уставился взглядом в тёмное, неожиданно увлекательное покрывало, когда дверь спальни распахнулась.
Серхио был как обычно в своём репертуаре – серая тонкая футболка, надетая скорее для формальности, чем для удобства, чёрные повседневные джинсы. К слову, на Модриче такие футболки смотрелись так же, как и на вешалке – Лука вообще сомневался, а что бы получилось, если бы он, к примеру, отобрал у Рамоса пару его тряпок. Потому что все так делают, и даже Иван как-то по-дружески утащил у Луки его любимую красную рубашку.
Дверь оказывается аккуратно закрытой, а Рамос поворачивается к Луке лицом. Он слегка бледен, хотя, наверное, у Модрича всего лишь разыгралось воображение, но глаза у Серхио действительно слегка покрасневшие, словно тот много работал за компьютером.
– Ну? – Рамос с деланным изумлением разводит руки в стороны. Лука мельком смотрит ему в глаза, и они пересекаются взглядами.
Желудок Модрича где-то внутри делает кульбит.
Рамос определенно «сражён» наповал состоянием Луки – он всё такой же растрепанный сидит в старой одежде Ивана, висящей на нём мешком, под глазами – круги из-за недосыпа, а пальцы мелко-мелко дрожат, хотя Модрич и безуспешно пытается спрятать их под плед.
– Где Иван? – тихо спрашивает Лука.
– Уже ушёл, – небрежно бросают ему в ответ. Серхио не спешит садиться рядом с ним, на кровать, или хотя бы на стул рядом со шкафом. Он пристально, нагло рассматривает худую фигурку, сжавшуюся на кровати, а Модрич отдал бы абсолютно все драгоценности на свете, чтобы сейчас узнать, что происходит у него в голове.
– Он попросил вытащить тебя на улицу. Надень что-то приличное, он мне подкинул пару идей.
Вытащить на улицу? Это ещё зачем?
Нет. Нет-нет-нет. Никогда.
Лука не хочет уходить отсюда. Здесь, в квартире, его никто не тронет, а здесь – на кровати – всё пропитано запахом Ивана, теплом и безопасностью. Зачем куда-то уходить?
Модрич мучительно борется с чувством спросить у Серхио, что тот думает насчёт этого заказного убийства, но ужасно боится. Лука у себя в голове сравнивает это с занозой в пальце – не вытащишь – будет болеть, поэтому, набрав воздуха в лёгкие, бубнит из своего угла:
– Твой друг, Пепе, он хотел сказать, что… ну…
Замечает, как Рамос растерянно замирает, видимо, совершенно не ожидая такой смены разговора от своего соседа. Он проводит рукой по волосам и решает просто проигнорировать этот выпад.
Серхио поворачивается обратно, с каждым мгновением становясь немного смелее и выкидывая прочь из головы этот неловкий момент, выуживает из шкафа чистую, идеально белую рубашку-поло и тёмно-серые спортивные шорты. Кидает на кровать.
– Надень.
Лука смотрит на него взглядом затравленного зверя, и Серхио немного смягчается.
– Модрич, не строй из себя барышню. Пока я рядом с тобой – никто тебя не тронет.
Модрич лихорадочно размышляет, можно ли доверять столь опрометчивому заявлению и понимает, что если не доверится сейчас – не сможет уже никогда. Он смущённо протягивает руку за скомканной одеждой и садится на край кровати.
– Отвернись, – сконфуженно просит он, а Серхио картинно закатывает глаза. Лука и сам понимает, что это ужасно глупо – они переспали, они оба – парни, и смущаться вроде нечего, но он всё равно не может отделаться от ощущения, что именно сейчас Рамосу смотреть на него совершенно не обязательно.
Рамос щёлкает пальцами и выходит из комнаты, а Лука поспешно натягивает шорты, удобно висящие почти до колен, и крепкую рубашку. Она ему оказывается впору.
Он выходит в гостиную и находит Рамоса сидящим на корточках и активно шебуршащим в куче фломастеров, оставшихся с их с Иваном дневного времяпрепровождения. Серхио кидает на него мимолетный взгляд, а потом наконец достаёт из этого хаоса чёрный перманентный маркер.
– Чудесно. Подойди ко мне, – вытягивает ладонь, и Лука недоверчиво протягивает запястье. Горячая лапа Рамоса подтягивает его поближе и разворачивает к себе спиной.
Модрич слышит звук открывающегося фломастера, а потом ему в ладонь впихивают колпачок. Лука настороженно замирает, с ноткой любопытства размышляя, что же придумал его больной на всю голову сосед.
А потом он чувствует осторожное, неумелое возюкание маркером по своей футболке где-то в районе лопаток. Он хочет возмутиться на такое варварское отношение к бывшей идеально белой вещи, отойти от Серхио, но его тут же грубо подтягивают поближе, и рука Рамоса крепко держит его за живот, чтобы он не вздумал вырываться.
– Что ты делаешь? – недовольно спрашивает Лука. – Что ты, маньяк, творишь? Как мне объяснять Ивану, что вся его футболка в твоих художествах?
Рамос мычит что-то невразумительное, а потом удовлетворённо хлопает в ладоши, забирая колпачок из пальцев Луки. Закрывает фломастер.
– Пойдём, – тащит за руку в ту самую комнату, где Лука спал, где ему приснились кошмары. Модрич брыкается, потому что боится, что они опять вернутся, Ивана нет – ему будет некому помочь. Но Рамос сильнее, и он активно этим пользуется. Он распахивает дверь.
Лука дёргается и зажимается за его спиной, закрыв глаза и стараясь не думать о том, что может быть в этой комнате. Серхио странно на него косится, но входит в спальню первым. Там – разворошённая постель, сиротливо оставленный телефон и открытое окно.
Пусто.
Лука, там больше нет маленького тебя; там также нет людей с автоматами или вспышек из-за взорванных гранат, осколков и тёмного дыхания войны; там нет того, кто должен тебя убить. Сейчас перед тобой только Рамос. Он – твой главный кошмар.
Ты боишься его?
Рамос аккуратно подводит его к большому зеркалу в полный рост и заставляет встать вполоборота. Улыбается.
На спине Луки крупными, чёрными буквами темнеет Modrić, написанное пляшущим почерком Серхио. Тот определенно доволен собой.
– Я хотел написать идиот, но твоя фамилия и это прозвище – всё равно синонимы, – беззастенчиво пожимает плечами и идёт к шкафу, намереваясь открыть его. Лука запоздало понимает, что, к сожалению, отлично помнит, что сидело в шкафу этой ночью. Детские кошмары. Взрывы. Мамин плач.
– Нет, Серхио, подожди! – вырывается у Луки против воли, после чего Рамос рывком распахивает шкаф.
Буря эмоций.
Шкаф пустой. Там просто гора наваленной бесформенной кучей одежды, какие-то книги и бумаги. Там нет монстров или чего-то ещё – это просто обычный шкаф.
И стоящий напротив Рамос, который смотрит на него во все глаза. Лука знает, почему – он назвал его по имени.
– Ты… чего это? – обалдело спрашивает, очевидно, пытаясь совладать с эмоциями – наругать за Серхио, сказанное в запале, или… стоит отреагировать немного иначе? Хорошо ли то, что Модрич внезапно обрел голос и силы в себе сказать это?
– Ты шкаф открыл, – растерянно.
Рамос хмурит брови, решая держать старую установку – ничего страшного не происходит, если не обращать на это внимание.
– Ну, определённо.
Нет, Серхио!
Лука стоит и непонимающе, почти через раз моргает, потому что странное, отвратительное чувство неприязни к этой комнате проходит чересчур медленно, словно нехотя. Напротив стоит выпавший в осадок Рамос, до которого очень медленно доходит, что Лука второй раз в своей жизни просто взял и назвал его по имени. И если первый можно было спихнуть на временное помешательство, то этот – нельзя.
Рамос наконец просыпается, поворачивается к шкафу и со странно ноющим ощущением в груди выуживает с нижней полки обыкновенный футбольный мяч. Лука в немом вопросе поднимает брови, всё-таки собираясь с мыслями и беря себя в руки.
Ничего страшного. Просто оговорился.
– Что? – Серхио подкидывает мяч в воздух: тот не долетает до потолка, останавливаясь в паре сантиметров от него. – Ты разве не знал, что Ракитич вполне себе неплохой футболист?
– Он никогда не рассказывал, – неловко ведёт плечами Лука и быстро выходит из комнаты, держа курс на коридор и уже замечая свои разбросанные в стороны неопрятные кроссовки. Серхио идёт за ним, постоянно играясь с мячом, молча одевается, и они выходят.
Иван жил как раз недалеко от спортивной площадки с обширным футбольным полем. Модричу и Рамосу понадобилось буквально пять-восемь минут, чтобы неспешным шагом войти на территорию комплекса и теперь неторопливо, так же безмолвно шагать к белой, потёршейся бровке. На улице не было ни души.
Солнце ласково согревало их спины. Приятный ветерок обдувал волосы, на улице не было особенно холодно, и Модрич рассеянно думал о том, что если бы не сложившиеся обстоятельства, то он бы с твердостью сказал, что сегодняшний день прошёл просто великолепно. Рамос останавливается неподалёку от штрафной одних из ворот.
– Итак, – суёт руки в карманы, – тебе всего лишь надо развеяться. Модрич, задача простая: обведи меня – и забей мяч в ворота.
Снисходительно, лениво пинает правой ногой мяч, спокойным броском посылая его точно под ноги Луке. Он поднимает голову с хитрым прищуром глаз.
Кажется, его начинает медленно, но верно затягивать азарт игры – он против воли продумывает, как вести мяч, как обогнуть Рамоса, смотрящего в небо над своей головой и думающего о чём-то своем. Лука нервно почёсывает бровь и делает пробный шаг навстречу.
На удивление, мяч движется под его ногой, словно намагниченный. До Рамоса остаётся совсем недалеко, и Модрич берёт правее, наивно надеясь, что его сосед так и останется имитировать фонарный столб. Однако Серхио внезапно бросается прямо на него и – мгновение! – мяч волшебным образом вновь в паре десятков метров от ворот.
Лука украдкой бросает на них взгляд – потрёпанная, старая и разорванная сетка, краска на штанге облупилась и покрылась маленькими трещинками, открывая скрытую железную основу. Трава вокруг примята, а на одиннадцатиметровой точке газона больше нет, вместо него – голая, бурая земля.
– Ещё раз? – Рамос лукаво улыбается, и Модрич, отбегая назад за мячом, несмело, незаметно улыбается ему в ответ.
Со временем каждая следующая попытка становится всё увереннее и жёстче – хоть Лука последний раз играл в футбол в далеком подростковом возрасте да еще и в Хорватии, он совершенно не чувствует недостатка таланта – всё у него получается легко и быстро. Исключением становится Серхио – тот ходит в футбольный клуб не за красивые глаза, и Лука уже давно догадался, что тот, очевидно, стоит на позиции защитника – подкаты отточены до автоматизма, ноги слушаются его безотказно, и руками он помогает себе только опираться в пространстве, чтобы не упасть на траву.
Их силы примерно равны, но, когда на город начинает ложиться вечерняя дымка (сколько они проиграли? Лука сказал бы, что около пары часов), Модричу наконец удаётся вырваться вперёд – Серхио неуклюже взмахивает руками в воздухе и, чтобы не упасть, хватает соседа за рукав футболки, оттягивая назад от ворот. Лука активно вырывается.
– Нет, так не честно, – наигранное возмущение разрезает до этого молчаливый, охладевший воздух, – ты нарушил правила, нельзя хватать меня за руки или за одежду!
Рамос переводит дух и выпрямляется.
– Можно, – ухмыляется он в ответ, – я просто не хочу дать тебе победить меня.
– Ах так? – Лука задорно поднимает голову вверх и задирает над ней руки, делая пару поворотов вокруг себя. Серхио добился, чего хотел – накрытый адреналином и атмосферой игры, Модрич совершенно забыл о своей «маленькой» проблеме. Он отчаянно хочет, чтобы всё так и оставалось, чтобы он никогда это не вспоминал и так и продолжал безмятежно улыбаться, окрылённый успехом. – В таком случае…
Лука резко поворачивается и со всей дури вколачивает мяч метров с пятнадцати – красивейшим ударом пасует в дальний угол и, оглашая свой триумф на весь стадион, показательно бежит вдоль бровки к угловому с неистовым воплем.
Пританцовывающей походкой возвращается обратно к воротам и довольному, устало стоящему Рамосу. Достает мяч из сетки.
Футбол – действительно отличное занятие, чтобы перестать думать и отдаться делу.
– Знаешь, – задумчиво крутит мяч в воздухе Лука, подходя всё ближе и ближе, – я всё-таки великий футболист.
– К сожалению, это место уже занято, – не остаётся в долгу Рамос, засовывая руки обратно в карманы своих джинс.
– Да? И кем это же?
– Мной.
– Опрометчиво, – Модрич вновь оказывается слишком близко и серьезно заглядывает в глаза, хотя уголки его рта так и хотят растянуться в добродушной ухмылке. Он смотрит умно и ласково, медовые глаза светятся; он явно не разочарован.
Карамель такая сладкая, но её так мало – Лука помнит, что такое личное пространство и как оно важно для каждого человека, поэтому подходит очень и очень медленно, словно спрашивая – можно? Он осторожно кладёт руку на бедро Рамоса и притягивает поближе, поднимает ладонь и проводит озябшими пальцами по скуле Серхио (скорее просто дотрагивается, чем гладит). Рамос мгновенно замирает, чувствуя, как тело будто наливается свинцом, и про себя тихонько просит, чтобы ничего не напугало Модрича и не прекратило эту спонтанную ласку.
Рамос открыто любуется им: в тёмно-карих глазах впервые никакой насмешки, лишь принятие. Лука воспринимает это как сигнал, как разрешение двигаться дальше.
Легко, неощутимо целует в нос.
– Что это за ребячество? – разочарованно, недовольно хмурится Серхио, потому что он уже настроил себя на что-то более взрослое и серьёзное. Лука закатывает глаза и снова прикасается тёплыми, сухими губами к переносице, хоть для этого ему и приходится встать на носочки.
***
Они уходят с поля, потому что становится темно и холодно. Лука идёт по правую руку от Рамоса, не касаясь его, и несёт под мышкой мяч. В квартире Ивана они оставляют одежду – Серхио молча отобрал от Луки его «именную» футболку, запихнул в свой рюкзак и сказал, что купит Ракитичу ещё сто таких же, если он вздумает взбунтоваться.
На улице зажигаются первые фонари, и Луке против его воли становится всё труднее удерживать хорошее настроение. Он начинает чаще дергаться от испуга, когда где-то вдалеке гудит машина или мимо них проезжают люди на велосипедах. Он старается смотреть только на освещённые участки города и совершенно осознанно тащит Рамоса едва ли не за руку домой. Тот, скорее всего, изумлён его поведением, но не подает виду.
Рамос снова закопался в свой панцирь, на его лице появилось то самое выражение, означающее, что в его мозгу начались процессы самоанализа, в свою очередь чаще всего приводящие к приступам самобичевания и желанию повеситься на шнурках кроссовок. Лука вытаскивает из кармана джинс тонкие чёрные наушники и распутывает их.
Осторожно толкает Рамоса рукой в бок и протягивает один наушник. У того от такой самоуверенности, кажется, отнялся дар речи.
Однако он всё равно, хоть и с недоверием, спустя пару минут перестаёт возиться и запихивает в правое ухо подушечку. Лука удовлетворяется результатом и включает музыку.
От лёгкого инди ему становится немного спокойнее; Рамос упорно делает кирпичное лицо и старается ни о чём не думать, неспешно шагая рядом. Джесси Разерфорд медленно, вдумчиво поёт, из наушников струится приятная музыка.
If I told you that I loved you
Tell me, what would you say? *
Лука украдкой улыбается, краешком глаза наблюдая за медленно плывущим соседом. Пару раз Серхио ловит его на неосторожных попытках подглядывания, пересекаясь взглядами. Модрич боязливо ведёт плечами, но не убирает умиротворённое выражение лица.
If I told you that I hated you
Would you go away?
The Neighbourhood лечат душу. Лука думает, что именно сейчас, в этот самый момент у него всё хорошо – пусть на чуть-чуть, но он жив, рядом с ним Серхио, который пусть никогда себе в этом не признается – но он не уйдёт.
Только не сейчас, сейчас – нет.
Рамос думает, что это он должен был поддерживать Луку, вытаскивать из своих страхов и сомнений, но он оказался абсолютно беззащитным перед ним, он пропал.
I can admit, I am not fireproof
I feel it burning me
I feel it burning you.
*The neighbourhood – the beach.
***
Лука сидит на нерасстеленной постели и понимает, что он боится уснуть вновь.
Вани рядом нет.
Он, конечно, упрямо ложится под одеяло, стараясь ни о чём конкретно не думать, ничего не вспоминать, но получается плохо – в темноте под опущенными веками, где-то далеко, снова плачет мамин голос.
Когда кошмары возвратились вновь, Лука отчаянно не помнит.
На белой стороне, в красноватом свете перед ним стоит Ракитич, но не его Ракитич, не тот, которого он помнит – тот Иван был добрый, со смешинками в глазах и растрепанными волосами, пахнущий теплом и утренними оладьями. А этот Иван смотрит безразлично.
С осуждением в отчего-то ледяных глазах.
Он ничего не говорит, он стоит и просто смотрит – перед ним Лука настоящий, Лука взрослый, потому что у маленького Луки нет таких воспоминаний – и Модрич где-то в недрах мозга понимает, что сейчас это его кошмар, ни разу не детский.
Иван порицает его, Иван смотрит так, будто знает, что Лука делает что-то не то, что-то определённо выходящее за рамки. Что же не так? Луку накрывает отчаяние.
– Иван… – голос звучит глухо, будто из-под воды. Иван переводит взгляд в сторону, а потом вновь впивается ледяными глазами в глаза Модрича, и последний тонет.
Захлебывается.
Он хочет крикнуть спасительное «Ваня», но не может – его спиной засасывает в глубину чего-то тёмного, мрачного, чего-то несуществующего, но вполне осязаемого. Лука откашливается, задыхается и открывает глаза.
Он снова на поле. Он с маленьким Лукой.
Люди с автоматами одеты во всё чёрное, они пришли снова, ведь их некому прогонять – Ивана теперь нет, Вани – тоже. Маленький Лука смотрит на них с отчаянием, худая грудь глубоко вздымается, он дышит через рот, потому что не может унять беспокойство. Ему страшно, и Модрич, наблюдая за ним со стороны, понимает, что он чувствует. Не может не понять – это воспоминание на них двоих.
Маленький Лука переводит на него взгляд и смотрит вполне осмысленно, хотя Модрич уверен, что он должен быть невидимым – но это не так. Мальчик смотрит на него пару секунд, а потом открывает рот и кричит.
Мир содрогается.
Люди с автоматами вскидывают руки в призыве к стрельбе, а настоящий Модрич оседает на землю, обезвреженный одним мгновением. Он не должен этого помнить, нет, не сейчас – этого не было, это всего лишь плод его воображения; крик оглушает, Модрич закрывает уши ладонями, но это не приносит никакого результата – голос маленького Луки звучит всё так же громко.
Звук выстрела, и Модрич поспешно закрывает глаза, вновь с каким-то отчаянным спокойствием проваливаясь в черноту пространства.
А когда открывает, понимает, что стоит на твёрдой земле. Напротив него стоит Рамос. Лука хочет сделать шаг ему навстречу, хочет, чтобы тот защитил его. «Пока я рядом с тобой – никто тебя не тронет», – всплывают в воспалённом мозгу слова, и Луке как никогда хочется, чтобы именно сейчас это стало правдой. Он отшатывается, его захлестывает боль.
Перед ним – другой Рамос. Тот, который всё ещё ненавидит его.
В руках у него пистолет, снятый с предохранителя, на чёрном курке – длинные, изящные пальцы. Рамос направляет на него пистолет и неожиданно гадко ухмыляется. Его лицо искривляется уродливой гримасой, и возвращаются детские ночные кошмары.
Воображение играет с маленьким Лукой злую шутку – оно услужливо дорисовывает то, что не может увидеть в реальности, поэтому ветки деревьев по ту сторону оконного стекла превращаются в когти и лапы монстров, вой собаки на улице – в зов волка, а сгущённая темнота под столом – в демонов. Маленький Лука боится по-настоящему.
Раздается звук выстрела, и настоящий Модрич отчаянно кричит.
Бесцеремонно возвращается в реальность, осоловело шевеля губами и бегая размытым взглядом по всему, за что цеплялся разум. Судя по окружающему интерьеру – он в ванной комнате.
Звук выстрела – всего лишь хлопок закрывшейся двери.
Лука не понимает, где он, как он тут оказался и что вообще происходит – зрение никак не желает возвращаться, вокруг лишь яркие пятна и двигающиеся тени. Он пытается сконцентрироваться, но кошмар не позволяет ему, рвёт когтями и жёстко утаскивает обратно в темноту – Лука насилу удерживает себя в реальности.
Вокруг почему-то ледяная вода, весь пол залит ею. Откуда она? Мокрый кафель, острые углы. Глаза нестерпимо слепит.
Он… на полу? Под раковиной?
Что случилось?
Что-то опять тащит его поближе к свету, и Лука начинает отчаянно брыкаться, не позволяя причинить себе боль ещё раз. Но его настойчиво тащат, кажется, за ногу, и он окончательно открывает глаза.
Звук тоже возвращается, и реальность накатывает страшными, крупными волнами.
Он наконец-то чувствует, что ужасно замёрз и что ему очень неудобно сидеть – всё тело затекло, потому что он действительно забился под раковину в ванной и, сидя на полу, впитывал одеждой мокрые разводы воды. Зачем он открыл кран? Ледяная вода плещет через край, как бешеная.
Когда же это прекратится?
Не успевает Лука вновь потеряться в пространстве, как кран кто-то выключает, и сильные руки вытаскивают его из-под раковины на середину ванной комнаты. Модрич всё равно брыкается, словно от этого зависит его жизнь, кажется, даже попадает по чему-то тёплому – оно отшатывается и ругается отборным испанским матом.
