Текст книги "Где тебя нет (СИ)"
Автор книги: Sattira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Если они сейчас с Рамосом пересекутся, считай, что всё пропало. Он и так не очень-то и в порядке из-за постоянного присутствия Модрича рядом, в квартире, а тут… Притащился в самое пекло и этим, кажется, разрушил последнее личное пространство Рамоса. Место, где он мог бы спокойно от него, Модрича, отдохнуть и успокоить нервы.
«…Вы бы могли подружиться».
Чертово дежавю.
И почему каждый считает своим долгом сказать Луке, что они с Серхио бы подружились? Это неправда, они просто «не могли бы». Видимо, Рамос, о котором рассказывают Иван и Марсело, и Рамос, которого Модрич обычно встречает в жизни, – два совершенно разных человека. Или, на худший случай, у Серхио раздвоение личности, что кажется более вероятным.
Кажется, будет больно.
Дождь за окном услужливо начинает стучать только сильнее.
– Эй, смотри, вот и он! – Марсело ещё шире улыбается и машет Рамосу рукой.
Серхио идёт по коридору с улыбкой на лице и доброжелательно разговаривает со своим незнакомым Луке другом. Парень прощается и уходит в сторону дверей, а сам Рамос поворачивается в сторону Марсело.
Пока ещё не понимает, что происходит, и оттого не стирает дружелюбное выражение лица. Подходит ближе и замирает.
Всё. Пиздец.
Армагеддон начался, а Модрич безбожно опоздал к началу.
– Что. Это. Такое? – натянуто спрашивает Серхио и не отрывает пораженный взгляд от вкрай офигевшего Модрича. Лука настороженно замирает, на подсознательном уровне стараясь не делать лишних движений.
– Серхио, знакомься, это Лука, мой лучший друг. Он должен был вернуть мне шарф, который одолжил недавно.
– Я знаю, кто он такой, – от прежней непринуждённой обстановки осталось только воспоминание. В отличие от Ракитича, Марсело это понимает очень хорошо и поднимается с дивана. Лука вскакивает вслед за ним.
– Хэй, Марсело, подойди-ка сюда, – кричит ему кто-то из коридора, и Марсело вытягивает шею. Торопливо достает из кармана рюкзака ключи от автомобиля.
– Раз вы знакомы, то идите в машину. Я через минутку к вам приду… Да, иду!
Серхио перехватывает ключи и быстрым шагом двигается в сторону улицы. Лука обречённо плетется за ним.
На стоянке ещё светло, а дождь, на удивление, перестал барабанить крупными каплями по асфальту и начал легонько моросить, мягко осыпаясь на всё вокруг. Холодный ветер дул ещё сильнее, чем до этого.
У самой машины Серхио вдруг напряжённо останавливается. Лука недоуменно проходит пару метров и замирает рядом, за его спиной.
– Что такое? – мирно спрашивает Модрич, как всегда пытаясь избежать конфликта, если это вообще возможно в такой ситуации. Рамос поворачивается к нему лицом и удивлённо выгибает бровь.
– Я поражен, – прячет руки в карманы, – ты приложил ничтожно мало сил, чтобы заебать меня, но – посмотрите! – все равно выходишь победителем. Как ты это делаешь?
– Что ты имеешь в виду?.. – возражает Лука, но Рамос поднимает ладонь, призывая его замолчать.
– Как ты это делаешь? – повторяет свой вопрос. – Шарф Марсело, да, это весьма оригинально.
Шарф Марсело. Да при чём он тут вообще? Это же случайность.
Рамос, как же ты не понимаешь? Я не знаю, почему это происходит, не понимаю, почему события складываются именно таким образом. Может, тебе стоит отдохнуть? Нам стоит отдохнуть.
– Рамос, – перебивает его Лука, – я не понимаю, почему ты меня недолюбливаешь именно сейчас.
– Недолюбливаю? – переспрашивает Рамос. – Скорее, ненавижу всей душой. Ты же всё равно меня боишься. И будешь, если я скажу. Как тебе такое?
Ненависть – слишком громкое слово для того, что между ними происходит. Но крайне действенное, потому что других выражений на ум не приходит.
Серхио, а может, тебя надо как-нибудь развеселить? Отвлечь от своей постоянной ненависти?
В голове Модрича зреет совершенно безумный и идиотский план. Безумный, идиотский, зато крайне эффективный.
– Боюсь? Нет, Рамос, я тебя не боюсь. Я даже докажу.
Пока ещё не страшно. Рамос и сам запутался в своих чувствах.
Нужно показать ему, что он запутывает сам себя в голове. Модрич почти уверен, что он загонял себя насчёт него несчитанное множество раз: и что они – парни, и что это всё происходящее – неправда, и что такая любовь сквозь ненависть бывает только в фильмах. Иначе и быть не может.
Лука рассматривает глазами парковку, убеждаясь, что на улице они одни, а потом уверенно преодолевает небольшое расстояние, которое было между ними, и прижимается своими губами к губам Рамоса.
Серхио никак не реагирует. Не замирает, не закрывает глаза, не отталкивает и не притягивает поближе.
Видимо, думает.
Вот так просто? Ты делаешь это так просто?
Целуешь его?
Целуешь его по-настоящему, без обиняков, цепляешься своими руками за его ещё не остывшие после тренировки предплечья?
Хорошо.
Модрич замечательно осознаёт мотивы своего поступка, не может не осознавать. Он первый начал эту игру, так надо упорно идти до конца, чтобы результат был прямым, понятным, чтобы не было лазеек выбраться из этого всего дерьма, искрящего между ними. Где-то внутри вертится назойливая мысль, что в глубине души ему хотелось поцеловать Рамоса вновь, чтобы ощутить его гнев. Гнев и бессильную ярость на происходящее. Ведь изменить-то он всё равно ничего не сможет.
И вот, уже когда Модричу становится немного страшно (они стоят так, прижавшись друг другу губами, несколько секунд), Рамос неожиданно открывает рот и по-хозяйски сминает губы Луки своими.
Что у него в голове?
О чём он сейчас, блять, думает? Лука хотел только напугать, только подтолкнуть, как толкают робкого малыша в спину к детям на детской площадке. «Иди, поиграй», – говорят ребенку, и Лука сейчас именно этот скромный малыш, который играет, пробует для себя новое и неизведанное и не знает, что же может случиться дальше.
В любой момент может прийти Марсело и застать своих двух лучших друзей в глубоком поцелуе.
Модрич думает, что всё происходит по взаимному согласию, считает, что шутка затягивается, и хочет разорвать поцелуй. Немного отстраняется, но, на его удивление, Рамос рывком прижимает его к машине обратно, правой рукой до боли цепляясь в волосы где-то за ухом, а левой – стискивая в руках воротник безрукавки Луки.
Теперь инициатива полностью серхиовская, и Модричу становится действительно страшно.
***
– Нет, Рамос, всё, – невнятно бормочет Лука и легонько, но напористо пытается отодвинуть крупное тело от себя. Рамос открывает глаза и впивается взглядом прямо в медовые глаза Луки.
В них недетский страх.
И чего ты боишься, сука? Ты же первый начал, вывел меня из себя, а теперь пискляво просишь прекратить.
Нет, так не пойдёт.
Рамос думал об этом всю ебучую тренировку.
Как же я хочу тебя поцеловать.
Поцеловать, чтобы ощутить тебя рядом. Чтобы ты не ускользал больше, как вода сквозь пальцы. Чтобы впитать в себя карамель, витающую вокруг тебя и напиться ей досыта.
Дай мне насытиться ею.
Я хочу этого. Я хочу, чтобы ты пострадал морально так же, как и я.
Рамос глубоко целует Модрича: смело, напористо, так, как хочет, и улетает с головой в эту трясину. Как же хорошо, как же сладко чувствовать под собой это разгоряченное страхом тело и осознавать, что оно боится именно тебя.
Опьяняет получше любого алкоголя. Рамос обратно прикрывает глаза, тем самым прерывая зрительный контакт, крепче стискивает Модрича под собой и втирает в машину.
Мне это, блять, нравится. Кажется, пора прекратить кормить себя лживыми заверениями. Модрич – парень. Серхио – парень. Это неправильно, но Рамоса всегда притягивало то, что недосягаемо и нарушает правила. Так ведь интереснее. Целовать Модрича интересно именно потому, что он заводит и ведёт себя омерзительно похотливо, даже ничего не предпринимая.
Он просто существует.
Так за чем же дело стало? Может, Пепе прав, и надо всего лишь хорошенько оттрахать подстилку? Эту худощавую деревяшку? Немного потрепать его пугливость, оттаскать качественно за лохматые патлы и забыть об этом всём?
Модрич активно сопротивляется около минуты. Затем движения становятся всё скованнее, ленивее, и Серхио даже начинает пропускать момент, где подстилка начинает отвечать ему. Неумело сталкиваться языками, проводить по зубам и мягко покусывать губы.
От этого Серхио заводится только сильнее. Он знает, что теперь у него по-настоящему стоит, но не хочет прерываться и выяснять эту проблему у себя же в голове. Все равно. Пусть здравый смысл катится в ад.
И в самую нужную секунду выблядок ощутимо отталкивает Рамоса и показывает глазами на выходящего из спортивного комплекса Марсело. Тот ничего не замечает и болтает с кем-то по телефону. Рамос незаметно, скорее для себя кивает головой и отходит от Модрича на приличное расстояние.
Мельком кидает на него взгляд.
Обкусанные до подтёков губы; растрепанные волосы, которые тот ни разу не пытается пригладить; гусиная кожа на открытых руках и плечах, потому что ветровку этот идиот повязал на бедра.
– Извините, ребят – Кайл меня что-то совсем заговорил, – голос Марсело естественно бодр и весел, – я рад, что вы уже знакомы. Ну что, где дом Серхи – я знаю, а куда тебя докинуть, Лука?
Лука молчит. Ответить приходится с натяжкой.
– Я переехал в конце августа на съёмную квартиру к Рамосу, – вытаскивает из себя клещами.
Марсело удивлённо оборачивается на него с водительского сиденья и попутно пристёгивает ремень безопасности. Дождь хлещет; дворники противно мельтешат перед глазами и не дают хоть немного расслабиться.
– Правда? Ты ничего не рассказывал мне о своем новом соседе, – это уже адресовано Рамосу, сидящему на переднем пассажирском сидении; Лука забрался назад.
– Не было времени, – бормотание в ответ.
– Ну, тогда удачи тебе, Лука: у Чехо разгон от мерзавца до невероятной милашки составляет несколько секунд, – чертовски верно, Марсело. Чертовски верно, – но если вы сейчас не очень ладите, то со временем неловкость пройдет – сами будете удивляться, чего так долго тянули кота за хвост.
Сомнительное высказывание.
Остаток пути Рамос и Модрич угрюмо молчат. Марсело чувствует напряжение в воздухе и говорит за троих – рассказывает то о тренировках Луке, то об университете Серхио. И первый, и второй внимательно слушают, пытаясь забыть о существовании другого хотя бы на время неконтролируемого болтания Марсело.
Наконец подъезжают. Серхио рывком бросается вон из машины – ему опять начинает мерещиться карамельный запах внутри автомобиля, но это, конечно, лишь игра воображения. Лука остаётся увлечённым разговором и поэтому не спешит уходить в квартиру. Переползает на переднее пассажирское сидение, откуда свинтил Рамос, и увлечённо болтает.
Забывается, причём надолго.
Наконец они обмениваются всей информацией на сегодня, и Марсело, мигнув фарами, уезжает обратно на трассу. Вещи Лука спихнул на Рамоса, поэтому, встав около домофона, Модрич начинал нерешительно возить пальцем по цифрам 1 и 2, решаясь набрать номер своей квартиры.
(Если быть точнее, то ветровку Луки вместе с телефоном и ключами, лежащими внутри, на Рамоса спихнул Марсело. Лука бы никогда и ни за что не отдал своему непредсказуемому соседу что-то из ценностей, но Марсело был настойчив. «Чехо, тебе же всё равно по пути, избавь Луку от непомерной ноши», – смеётся друг, а у Рамоса от безысходности, кажется, дёргается глаз. Подхватывает тёмную ветровку Модрича и пулей исчезает в предвечерних сумерках).
Лука наконец нажимает на кнопки домофона. Противное пиликанье, а после третьего – хмурое молчание и незатейливая мелодия, оповещающая, что вход внутрь открыт.
Однако на третьем этаже Модрича ждёт тянущее разочарование. Потом – понимание происходящего. Вслед за ним – обоснованная злость.
Когда Лука протягивает ладонь к ручке входной двери, щелчок изнутри сообщает, что дверь только что, мгновение назад, была закрыта снаружи.
Нет, Рамос, ты этого не сделаешь.
Ты обязан пустить меня домой.
Я не буду ночевать на улице, как какая-то дворовая собака.
В голове чисто серхиовским голосом всплывает фраза: «Будешь, если я захочу».
Такая сука!
Дверной замок не работает, Лука раздражённо пялится на золотой номер квартиры – 12.
Всё, пиздец.
***
Серхио сидит на кухне и задумчиво крутит ключи Модрича в руках.
Это – их совместная точка невозврата. Выблядок сам подписал себе смертный приговор.
Пусть живёт на улице, как и полагается верной дворовой собачке. Ракитич найдет ему другую конуру.
Заебал. Затрахал до потери пульса. И ни разу не в хорошем смысле.
Я не могу больше его видеть.
Не могу или не хочу?
Он наверняка сидит в подъезде. Там тепло и сухо. Волноваться не о чем.
Мне всё равно, что там с ним происходит.
Ты врёшь себе.
Не вру. Он просто нарвался, наклепал идиотских ситуаций за весь трижды ебаный день, а виноватым должен остаться я?
Да. Ты даже не дал ему шанса.
У него был, блять, шанс. И он его проебал. Мне всё равно.
Внутренний голос молчит и, вроде бы, больше не терпит возражений. Всё ведь и так понятно.
Прошёл уже почти час, как вдруг Рамос рывком встал с кровати и натянул на себя первую попавшуюся толстовку. Наощупь в полутёмном коридоре надел кеды и, повернув дверную ручку, вышел в подъезд.
Пусто.
На всей лестничной клетке висит густая, душащая тишина. В какой-то квартире рядом ненавязчиво играет музыка, а в квартирах сверху слышатся тяжёлые шаги.
Рамос сжимает переносицу и с уверенностью осознаёт: Модрича здесь нет.
Где ты, блять? Куда ты спрятался? Почему ты заставляешь меня испытывать те эмоции, которые, как мне казалось, я никогда не почувствую именно к тебе?
Модрич, ты ничего не делаешь и всегда выходишь из этих споров победителем. Ты такая сука.
Я не хочу, я должен убедиться, что с хорватским выродком всё в порядке. Если с этой дворнягой что-то случится, Ракитич не простит Серхио, что он обидел его любимого щеночка.
В голове рождаются новые и новые вероятности развития событий. Куда он мог деться? Что мог сделать? Позвонить кому-то из друзей, да тому же Марсело? Его телефон лежит в прихожей, на столе. Постучаться в соседскую дверь и пойти плакаться незнакомцу о том, что его нехороший сосед выгнал его из дома? Не в духе Модрича. Вполне может, что он вышел на улицу и пошел куда-нибудь, где теплее и безопаснее: в библиотеку неподалеку, в круглосуточный продуктовый магазин, залипнуть на качелях у детской площадки (Серхио тут же отметает этот вариант, когда ему наконец удается вспомнить, во что был одет Модрич во время их разговора с Марсело. Ему бы элементарно стало холодно, выблядок, как бы Серхио этого ни хотел, не дурак – не станет просто так мокнуть под дождем, подставляясь под пронзающий до тощих костей ветер).
Рамос знает, что он буквально тычет пальцем в небо, но всё равно выходит на улицу и замирает под козырьком крыши.
Наугад обыскивает глазами территорию вокруг и натыкается взглядом на тёмный комок, сидящий на скамейке.
Медленно выдыхает.
Ну неужели ты и правда такой идиот? Я не должен бегать за тобой.
Модрич безэмоционально сидит прямо под крепким дождем и таращится куда-то в одну точку себе под ноги. Не предпринимает никаких усилий, чтобы как-то помочь себе. Выдохся.
Рамос не винит его – от их молчаливой войны на одной территории даже у него самого едет крыша.
Невозможно. Он, блять, волнуется за этого выблядка.
Ад замёрз.
– Ты ебанутый?
– Ты выгнал меня из дома, – вскидывает на него злой взгляд.
Бесится и дрожит. Устрашающее зрелище.
– И что тебе помешало остаться в подъезде?
– Там душно и неприятно.
– А здесь тебе, блять, приятно сидеть, безмозглый?
– Я хотел вернуться, но никто из соседей мне не ответил.
Конечно, не ответил – в такую неприятную погоду здравомыслящие люди заняты более приятными делами. А Модрич, похоже, к умным людям не относится от слова «вообще».
Рамос молчит около минуты. Дождь принимается стучать с удвоенной силой, капли неприятно оседают на лице. Порывы ветра пронизывают кожу даже сквозь сухую надёжную толстовку Серхио, а Модрич всё так же прижимает к себе коленки и пытается согреться. Серхио навис над ним, как каменная статуя, и судорожно думает.
Не хочет признаваться в своей слабости. Гордая сука. Утыкается носом куда-то в холодный локоть и обнимает руками колени.
Жалкое зрелище.
Внутри растёт беспокойство, но Рамос ещё не знает, почему. Это как-то связано с несчастной подстилкой, которая сейчас больше похожа на побитую дворовую псину? Или это из-за того, что непогода наконец берёт верх над Рамосом, и его самого начинает бить мелкая дрожь от холода? Он не знает.
Ладно.
– Ты всё-таки ебанутый, – устало констатирует факт Серхио и резко приподнимает Модрича со скамьи, придерживая за правое плечо. С удивлением замечает, что больше не чувствует отвращения или брезгливости. Лишь где-то далеко в груди что-то колется.
Лука, кажется, только этого и ждал – он с готовностью, хотя и немного скованно, вскакивает со скамейки. Цепляется обеими руками за плечи и шею, едва волочит ноги от накатившей апатии, а влажная и тяжёлая безрукавка тянет выблядка вниз, куда-то в траву.
Что происходит с Модричем?
А что происходит с тобой, Серхио?
Почему ты позволяешь вцепиться в себя выблядку, как за последнее спасение, придерживаешь правой рукой его где-то под рёбрами. Почему ты не оттолкнёшь его? Не скажешь, что тебя тошнит от него?
Почему тебе не всё равно?
Я не знаю.
Я не знаю, говорит себе Серхио, когда Лука ещё крепче цепляется за него, утыкается куда-то в шею, доверительно подставляет худощавое тело.
Теперь Рамосу по-настоящему страшно. Смутно, в подсознании он знает ответ, разгадка вертится на языке, но Рамосу никак не удаётся поймать её.
– Почему ты за мной вернулся? Ты же меня ненавидишь, – подстилка высказывает это без каких-либо определенных чувств, говорит, как эмоционально вымотавшийся человек, кажется, даже не ждёт никаких реплик в ответ.
Внезапно накатывает осознание.
Рамос понимает, откуда тревога. Рядом с Модричем не витает его обычный карамельный запах. Чтобы подтвердить это, Рамос наклоняет голову и, делая вид, что он это случайно, утыкается носом куда-то в левый висок Модрича.
И правда.
Влажная холодная кожа ничем не пахнет, словно сучий дождь смыл с неё вообще все, включая карамель.
А знал бы ты Модрич, как я тебя ненавижу. Как я себя ненавижу, за то, что не могу сейчас взять себя в руки и остановиться.
– Ракитич сломал бы мне шею, если бы с тобой что-то случилось.
Лука скромно улыбается куда-то ему в плечо, словно знает, что дело-то не совсем в гневе амбициозного, импульсивного Ивана.
Когда они наконец оказываются в квартире, Рамос осторожно, словно неумело отстраняет от себя Луку и бросает за спину сухое «переоденься». Модрич беспрекословно стягивает с себя мокрые вещи, даже не поднимая на Серхио взгляд, а Рамос поспешно уходит на кухню и ставит чайник.
Кажется, разум возвращается.
Рамос упорно убеждает себя, что всё, что осталось там, на улице, – нелепое объятие, обречённость, с которой Модрич едва ли не висел на его шее (он худой, и насколько худой, Рамос понял только сейчас – тащить его на своих плечах и придерживать за рёбра было проще простого) останутся за пределами этой квартиры. Серхио с каким-то нездоровым упрямством убеждает себя, что всё это смыл дождь, и теперь всё будет как прежде.
Модрич не любит Рамоса, Рамос не любит Модрича.
Это ведь правильно. Не так ли?
Серхио заваривает две кружки чая. Немного смущается где-то внутри себя – раньше он редко о ком-то так заботился.
Близкие друзья и родные не в счёт – это и так понятно, это совершенно нормально, но как насчёт проявления такой необычной нежности к совершенно чужому человеку?
Хотя можно ли теперь называть Модрича чужим? Ведь они живут вместе с последних дней августа, а сейчас уже середина сентября – и как бы Рамосу ни хотелось это не признавать, он начинал привыкать к Модричу.
Раньше была злость. Теперь – смирение.
Ладно. Ему придется об этом подумать ночью.
Модрич сидит в своей комнате и натягивает на неприятно влажные лодыжки тёплые носки. Забавно. Он причесался, но его волосы снова растрепались, местами прядки влажные от дождя; выблядок выглядит измученным, но с горем пополам счастливым.
Рамос молча ставит кружку с дымящимся зелёным чаем на тумбочку (он не выбирал сорт чая, просто выудил первый попавшийся пакетик из навесного шкафа). Модрич удивлен, хочет что-то сказать, может, поблагодарить или наоборот наругать. Ведь это всё сейчас происходит по вине Серхио.
Но Рамос постепенно возвращается в свою неприступную крепость.
– Я благода… – начинает было Лука, но быстро осекается. Взгляд у Рамоса снова жёсткий, хотя внутри – полная усталость.
– Я все так же тебя ненавижу. Не думай, что это, – показывает рукой на чашку, – что-то изменит.
У Модрича немного растерянный взгляд. Ладно. Хорошо.
Рамос выходит в коридор и наглухо закрывает за собой дверь.
========== 5. Что будет, если ты не вернёшься? ==========
Bitte,
nicht Alles auf einmal.
Пожалуйста,
не все сразу.
Selig – «Alles auf einmal» (немец.)
Я забегаю в бар, ловлю на себе дам,
но все еще хочу к тебе.
Я веду себя так, как будто мне не жаль,
но все еще хочу к тебе.
…да, я – пес, но я не выношу костлявых…
Thomas Mraz & Yanix – «Хочу к тебе»
***
На следующее утро Рамос просыпается с ужасной головной болью.
В комнате светлеет, лёгкая предутренняя дымка и первые светлые лучи солнца. Из открытого окна не доносится ни звука – на улице тихо.
На часах, кажется, около пяти или шести часов утра.
Серхио сонно потягивается и ещё плотнее кутается в покрывало. Из-за начинающей давить на черепную коробку головной боли ему больно думать. Он закрывает глаза обратно, с какой-то наивной глупостью надеясь, что удастся снова заснуть и пролежать ещё пару часов, прежде чем придётся встать и идти на работу. Но заснуть, вопреки ожиданиям, не получается – его начинает мутить, мысли путаются, а желания сделать что-нибудь, чтобы хоть как-то улучшить свое состояние, просто нет.
Кружится голова.
Он не мог заболеть вчера вечером? Осторожно щупает тёплыми, размякшими от долгого сна пальцами лоб. Горячий, слегка потный и оттого – влажный. При попытке закатить глаза зрачки отдают неприятной ноющей болью.
Чёрт возьми. Кажется, и правда подцепил какую-то гадость.
Надо померить температуру. Серхио с ленивым, размеренным дыханием лежит на кровати, ещё плотнее вжимается в тёплое одеяло и безуспешно пытается вспомнить, куда же он дел градусник. Болеет Рамос нечасто, но в самые неподходящие моменты – соответственно, ему не то что некогда вылечиться до конца, но ещё и некому доброкачественно проследить за тем, чтобы Серхио не натворил глупостей.
Кажется, градусник лежит в письменном столе, в нижней полке. Но до стола – целая комната, а если встать, то голова наверняка будет кружиться, и станет ещё хуже.
Сходить к выблядку?
Никогда и ни за что.
Надо дождаться утра, и тогда Серхио сможет позвонить Ракитичу. Иван заботливый и добрый – он сможет поставить Рамоса на ноги за пару дней невзирая на то, какой сложности цель ему поставлена.
Уснуть обратно не получается никак, а от постоянного лежания в одной позе тело начинает затекать. Серхио не может определиться, жарко ему или холодно. Во рту сухо, но мысль о пище или хотя бы о воде не вызывает никаких чувств, кроме отвращения и начинающей быть привычной тошноты. Аппетита нет совершенно.
Серхио глазами обшаривает прикроватную тумбочку в поисках телефона. Наушники, зарядное устройство, полупустая поллитровая бутылка воды, деньги и какой-то мусор неприятно режут глаз, а заветного мобильника нигде не видно. Рамос рукой проводит по кровати, под подушками и медленно, без резких движений проверяет под кроватью. Наконец находит, но лежащим на письменном столе в другом конце комнаты.
Ладно, раз вселенная просит от него таких жертв, придётся встать и потерпеть пару минут.
Ноги не держат, и их неприятно ломит. Чёрт, кажется, температура высокая. Рамос хватает телефон и нагибается, чтобы открыть нижний ящик.
Но градусника там нет. Там нет ничего, кроме каких-то таблеток, бинтов, тюбиков с мазями с непроизносимыми названиями – Серхио смутно помнит, для чего их покупал и для чего использовал, потому что упаковки полные либо почти нетронутые, но они сейчас ему совершенно не нужны.
Он вытаскивает какие-то порошки, на которых не самыми надежными фразами написано, что они могут помочь при сбивании температуры. Таблеток от головной боли осталось всего четыре, лотки сломаны и пусты, поэтому Рамос досадливо морщится и откладывает их обратно.
Голова болеть не перестаёт, а если замереть на одном месте стоя, то начинает темнеть в глазах.
Серхио снова осторожно садится на кровать и внезапно заходится хриплым кашлем. Кажется, он простудил горло, потому что внутри словно сотня маленьких бритвенных лезвий, и во рту неприятно саднит. Плотнее кутается в одеяло и наконец включает телефон. На экране приветливо мерцает мелкими цифрами «5.57», и Серхио шумно выдыхает сквозь сжатые зубы. Почти шесть утра.
Выблядок просыпается в полседьмого и сразу же топает в ванную. Серхио должен же вставать в двадцать минут седьмого, потому что выходит немного раньше.
Ванная. А это отличная идея.
На нетвёрдых ногах Рамос шествует к двери и открывает её, выходя в коридор. Тошнота медленно проходит, но перед глазами опасно плывет, поэтому Серхио для устойчивости придерживается рукой за стену. Дверь в комнату Модрича надёжно закрыта, но Серхио на это всё равно.
Включает в ванной свет, и первое, на что поднимает глаза – зеркало.
М-да. Тот ещё видок.
Растрепанные волосы, как у выблядка в его не самые удачные дни. Прядки взмокли и прилипли ко лбу, а остальные взъерошены и хаотично, некрасиво разбросаны. Глаза неприятно саднит, а в ярком, хорошем свете ламп они выглядят усталыми и нездорово блестящими. Зрачки не расширены, но черная радужка едва не сливается с ними. На шее, на лбу и висках мелкие бисеринки пота. Пальцы трясутся, но Серхио упрямо размазывает влагу по лицу тыльной стороной ладони и включает воду.
Не церемонится и сразу врубает мощный поток ледяной воды. Холодные капли нечаянно отскакивают от керамического покрытия и оседают на руках, предплечьях. Рамос собирает руки лодочкой, набирает воду и окатывает себя холодной водой.
Становится немного легче.
Головная боль, конечно, не отступает, но лицо приятно холодит и свежеет. Кожа такая же бледная, но Серхио выкручивает вентиль с подачей холодной воды до предела и теперь приятно оттирает лицо действительно ледяной водой. Ему приятно. Пробегается мокрыми пальцами по волосам, раздирая прядки и приклеивая их заново друг к другу. Так-то лучше.
Выключает воду и снова пялится в зеркало.
Всё-таки ненамного лучше. Его отражение глядит на него устало, вымотанно, словно он всю ночь разгружал вагоны с углём. Становится холодновато, и Серхио берет озноб. Он снова возвращается в спальню, садится по-турецки и укутывается в одеяло.
По истечении пяти-восьми минут (только восемь? Серхио кажется, будто прошла целая вечность) идея умыться уже не кажется такой волшебной, вода неприятно сковала кожу, а Рамосу хочется поскорее что-нибудь сделать со своим состоянием, только чтобы не чувствовать это всё.
6.16.
А это успех.
Нужно сходить на кухню, поставить чайник и порыться в общей аптечке – там наверняка найдётся что-нибудь от температуры.
Но вначале Серхио отлеживается на кровати, подмяв под себя подушку. Его неожиданно начинает клонить в сон, веки слипаются, но ложиться нельзя: если Серхио планирует притащиться на работу в таком состоянии – там Пепе, он точно поможет, он знает, что делать, – то нужно вставать.
И он встаёт.
На кухне открыта форточка. Рамос не стал оставлять одеяло на своем законном месте, на кровати, а обернулся в него поверх футболки, высвободив только правую руку. На ногах – тёплые спортивные штаны и недавно выстиранные тонкие носки. Холодновато, было бы неплохо надеть тапки или что-то вроде того.
Чайник всё никак не хочет закипать. Рамос нетерпеливо сжимает переносицу, забывает о головной боли и начинает шариться в аптечке.
Находит вполне себе приличную микстуру, сбивающую температуру, и какой-то порошок, обещающий снять головную боль. Замечательно. Микстуру смешивает в стакане с водой и выпивает почти залпом, а порошок решает добавить в чай. В инструкции по употреблению написали, что будет лучше использовать это с чем-нибудь горячим и только после приема пищи, чтобы избежать побочных эффектов, но Серхио, мягко говоря, наплевать, что там пишут.
Чайник кипит.
Серхио кидает пакетик чая в кипяток с кружкой, и, пока он пытается мелко трясущимися руками открыть одноразовую порцию лекарства, замечает в дверях Модрича.
Выблядок стоит там уже непонятно сколько и настороженно следит за каждым движением Серхио. Медовые глаза смотрят обеспокоенно, а сам выблядок, видимо, не может найти в себе силы зайти на кухню.
Не знает, чего ожидать от Рамоса сегодня.
Пусть стоит, ладно, лишь бы не настучал Ракитичу или кому-нибудь ещё, что Серхио слегка не в форме.
А может, он не заметит, что Рамос заболел? Серхио в голове прорисовывает ситуацию и смотрит на всё это с другой стороны: вот уебок заходит на кухню, а там лохматый сосед, закутавшийся в одеяло и пытающийся открыть уже едва ли не зубами какой-то порошок.
Дело было обречено на провал с самого начала. Модрич точно понял по лихорадочному блеску глаз своего непутёвого соседа, что тот приболел.
Рамос решает твёрдо держать свою установку и ничего не говорить. Он справится. Дойдет до бара – а там попросит помощи у Пепе. Так будет хорошо.
– Ты решил устроить дома наркопритон с самого утра? – Модрич кивает головой в сторону нечаянно упавших на обеденный стол кристалликов лекарства. Рамос кидает на него непонятный, как он думает, взгляд. Получается худо, и выражение лица превращается из кислого в никакое.
– Что с тобой? – Модрич делает несколько небольших шагов в сторону Серхио. Всё-таки заметил, ублюдок. Ну и ладно, ничего ты мне не сделаешь. – Ты себя хорошо чувствуешь?
– Да, – хмуро отзывается Рамос, но врёт так неубедительно, что Модрич делает это выражение лица снова. Его любимый взгляд «Я знаю, что ты врешь, так что даже отказываюсь впадать в раздражение по этому поводу».
Неожиданно быстро подходит поближе и накрывает ладонью лоб Серхио.
Рамос мучительно разрывается между двумя желаниями: первое – отойти подальше и огрызнуться на Модрича и на его подобие проявления заботы, а второе – податься вперёд и прижаться к прохладной ладони.
Подушечки его пальцев холодные, слегка мокроватые. Выблядок, видимо, тоже умывался утром, но Серхио из-за снижения общего самочувствия даже не услышал ни звука воды, ни шагов по коридору. Наверное, всё и правда серьезно.
Модрич напротив думает точно так же.
