Текст книги "Где тебя нет (СИ)"
Автор книги: Sattira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
– Нет, – хмуро пересиливает себя Серхио. Пепе глазами показывает на место рядом с сидящим и растерянным Модричем, но тот отказывается и остаётся стоять, – он не знает.
– Чего я не знаю? – Лука ужасно злится из-за того, что он ничего не понимает: он в чужом месте, его игнорируют и говорят загадками.
– И что только в нём нашли? Тощий, страшный, как котяра с помойки… Киса-киса, тебя Лука зовут? – Пепе ухмыляется. Модрич вспыхивает.
– Я сюда не оскорбления выслушивать пришёл!
– Знаю, знаю. Но ведь так будет немного интереснее. Рамос, ты скажешь? Или мне опять всю грязную работу за тебя делать?
– Да что такого важного мне Рамос сказать должен? – бесится Лука и встаёт с дивана. Он просто не может продолжать сидеть, пока вокруг него стоят люди. Однако Рамос тем же выверенным и точным движением насильно приземляет его обратно, глазами приказывая не рыпаться.
Серхио угрюмо молчит. Пепе оценивает накал ситуации и выпаливает:
– Значит так, киса. Чехо всё хотел сказать тебе, что тебя, м-м… Не знаю, как сказать, чтобы не ранить твою неокрепшую детскую психику, котёнок… Да, тебя захотят окуклить через две недели. Вот как-то так, да.
Модрич молчит, не понимая, что хотел этим донести до него Пепе.
– Кто-то задолжал крупную сумму денег, – угрюмо продолжает мысль друга Серхио, тем не менее, перескакивая в совершенно другую часть разговора, – и тебя продали, скорее всего, чтобы закрыть долги. Тебя – в обмен на, кажется, наркотики.
Модрич всё ещё не верит, по нему это видно – он переводит пустой взгляд то с Пепе на Рамоса, то с Рамоса на Пепе и ловит ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
– Я не…
– Ты не понимаешь, ты в ахуе и потерян для общества, да, мы знаем, проходили, – в голосе Пепе ни намёка на мягкость или сочувствие. Он даже смотрит осуждающе, хотя Лука ровным счётом ничего и не сделал.
Что всё это значит?
– Меня хотят убить? – беспомощный взгляд Модрича задерживается на лице более жалостливого Серхио, и тот отдал бы все драгоценности на свете, чтобы никогда больше не увидеть такой взгляд Луки на его лице – потерянный, усталый вкрай и безмолвно просящий объяснить, что же происходит.
– Мы что-нибудь придумаем, – кисло цедит Пепе, – что-нибудь придумаем, чтобы ты не откинулся. И даже не смей спрашивать, зачем мы тебе помогаем. Хотя можешь спросить у Рамоса – мне интересно, что он сможет из себя в ответ выдавить.
Серхио кидает на него раздражённый взгляд.
– Думаю, нам пора, – вновь вцепляется в Модрича, а тот переваривает полученную информацию и даже не замечает тупой боли от прикосновения.
– Вы только пришли, – зубоскалит, – чай, кофе, потанцуем?
Рамос ничего на это не отвечает, лишь отправляет Модрича в коридор натягивать кроссовки, а сам что-то обсуждает с Пепе. Возвращается, как ни странно, довольный, даже слегка улыбающийся – будто стянул с себя груз вины.
У него день начал налаживаться только к концу.
Интересно, что они обсуждали?
Потому что на часах уже пять вечера, они вдвоем бредут по Мадриду в поисках спуска в метро (к Пепе они шли одной дорогой, а вот возвращаться приходится другой, что гораздо дольше).
В метро Лука обиженно сопит.
Он, конечно, пытается делать вид, что «не обиделся», что его абсолютно не задела полученная информация, но Серхио внимателен, его не проведёшь – он краем глаза наблюдает, как его сосед смешно морщит лоб, нервно почесывает нос и прикусывает внутреннюю сторону щеки. Рамоса это веселит.
В поезде, как и ожидалось, совершенно безумное количество людей, поэтому Серхио ловко хватает Луку за локоть и невероятным способом ухитряется задвинуть в самую глубь, к противоположной от выхода стороне. Ехать им долго, не меньше двадцати минут, и Рамос точно знает, что если не найдёт себе развлечение на ближайшую треть часа, то повесится на поручнях.
Долго ждать не приходится – зажатый между стеной и Рамосом, Модрич отчаянно съёживается, дёргается, пытаясь выбить хоть немного личного пространства, но получается у него это отвратительно: перед ними стоит крупная компания пьяных подростков на вид лет семнадцати, бурно обсуждающая какую-то ерунду. Рядом с Серхио встала грузная пожилая женщина, которая отвернулась к ним спиной и совершенно не собиралась выходить, наоборот – поудобнее перехватывала в сильных руках пакеты.
Рамос неотрывно разглядывал Модрича под ним, лукаво ухмыляясь уголками губ. Они соприкасались лишь бёдрами, немного – плечами. Одной рукой Серхио упирался прямо рядом с правым ухом Луки, а другая свободно висела вдоль тела.
Со стороны казалось, что они – просто два случайно зажатых человека, никак не связанных друг с другом и ничего не предпринимающих для того, чтобы выбраться из мнимой ловушки. Для Рамоса, придумавшего себе весёлое занятие несколько минут назад, это пришлось как раз кстати.
Он всё ещё пытливо впивается глазами в Модрича, сползшего в угол и не понимающего, почему его так внимательно рассматривают. Совиные медовые глаза были широко открыты и наблюдали за каждым малейшим движением Серхио – как тот совершенно случайно легонько толкал его бедром, задевая свободной рукой кромку футболки, сползающую с джинс, как тот иногда нечаянно задевал опорной рукой его волосы. Модрич был невероятно серьёзен и так же настороженно вглядывался в Рамоса, пытаясь предугадать, что тот сделает потом.
Вагончик немного потряхивает в сторону, и Рамос, спешно убеждаясь, что сейчас за ними никто не наблюдает, кладёт правую руку на металлическую пуговицу джинс Луки.
Тот словно бы ожидал чего-то такого, из ряда вон выходящего, поэтому он даже не удивляется, в любом случае, не делает соответствующий ситуации оскорблённый вид.
Он знает, что ругать Рамоса бесполезно – его тихое, полное недовольства замечание всё равно утонет в смешении тембров голосов других пассажиров, поэтому вытаскивает руку из-за спины, преследуя цель убрать ладонь соседа. Но тот всё равно настойчиво возвращает её, легонько нажимает, и пуговица расстегивается.
Модрич сжимается в комок концентрированной ярости и одним взглядом предупреждает Серхио: «Не вздумай приставать ко мне здесь!» Рамос видит в этом какое-то своё, извращённое, садистское удовольствие и одним уверенным, спокойным действием опускает язычок молнии вниз.
Загораживает телом Модрича так, чтобы их точно никто не видел, и вжимается в него, делая контакт ещё теснее.
От Модрича все так же пахнет карамелью, и Серхио с блаженным прищуром глаз наблюдает, как тот стыдливо краснеет. Пальцы его правой руки медленно, невыносимо медленно поглаживают внутреннюю поверхность бедра Модрича, иногда задевая расстёгнутую ширинку, но всё равно касаясь достаточно невесомо, чтобы не спугнуть его.
Луке кажется, что горячие пальцы Рамоса прожигают ткань джинсов, заставляя кожу плавиться.
Модрич зло выдыхает сквозь сжатые зубы, и Серхио видит результат – он мучительно жуёт нижнюю губу, пытаясь справиться со смущением и, естественно, совершенно уместным возбуждением – уверенные движения руки Рамоса заставляют его растекаться по полу вагона лужицей, нетерпеливо закрывать глаза и бесшумно выдыхать согретый воздух. Рамос легонько тянет его за воротник футболки, вынуждая встать ровнее, а потом крепко сжимает ладонью между ног, отчего Модрич царапает руку, на которую опирается Серхио.
Рамос получает пару неосторожных тычков в спину от своих нежеланных соседей, и какой-то молодой парень оборачивается, чтобы посмотреть, кого он ударил. Видимо, не найдя ничего интересного для своего внимания, он отворачивается обратно, и Рамос возвращается к своему увлекательному делу.
Он медленно, стремясь продлить удовольствие, запускает ладонь под джинсы Модрича, осторожно поглаживая твердеющий член соседа сквозь ткань трусов. Его ладонь горячая, и Лука явно не испытывает каких-то неудобств, кроме, естественно, того, что его лапают в общественном месте на глазах едва ли не десятков людей. Он довольно быстро начинает ощущать ответную реакцию: как Модрич тянет его поближе, совсем легко прижимая и утыкаясь из-за накатившего стыда и смущения в плечо, как он неловко подаётся вперед, чтобы усилить контакт, как он всем своим видом безмолвно просит Серхио то ли продолжить, то ли остановиться.
Рамос вжимает Луку в стенку поезда, которая стала едва тёплой из-за трения, и осторожно шепчет на ухо, опаляя кожу горячим дыханием:
– Не стонать, – повелительно приказывает он, и Лука смотрит на него одним из своих фирменных взглядов, говорящих – неужели, а то я и сам не догадался. Но его просьба не остаётся необоснованной – Рамос шаловливо дёргает Модрича за волосы, слегка насмехаясь над ним, но тот только сильнее вжимается головой в плечо соседу. А после Серхио запускает руку под слабоватую резинку трусов.
Хотя его ладонь и была достаточно тёплой, чтобы не причинить дискомфорт нежной коже, ему не удаётся добиться предполагаемого эффекта – Модрич от неожиданности и с непривычки крупно дёргается, отстраняясь – и понимая, что деваться уже некуда, ведь он плотно спрессован между озабоченным соседом и остававшейся непричастной ко всему происходящему стенкой поезда. И всё равно Лука изловчается, пытается выворачиваться от нахальной руки, которая таким бесстыдным образом сейчас доводила его до точки кипения.
Кажется, что дальше уже некуда, но Модрич всё равно прижимает к себе Рамоса, пытаясь не выдать их обоих. Он упорно подавляет желание хотя бы немного выругаться, ведь точно знает, что Серхио эту идею не одобрит. Тот уже показал, что будет, если Лука облажается, а оттого чувство постоянного страха быть замеченным обостряет шквал эмоций.
Все мысли вылетают из головы Модрича, когда Серхио начинает ласково проводить по всей длине члена, иногда несильно сжимая его, задевая головку, покрытую естественной смазкой, оглаживая кончиками пальцев выступающие вены. Рамос по-прежнему делает равнодушное лицо для посторонних людей, а на деле наклоняет голову и проводит языком широкую, влажную полоску по чужой шее. Едва задевает волосы передними зубами, согревая тонкую кожу, и Модрич каменеет, чувствуя, как между ног болезненно пульсирует.
Он на грани – либо из-за этой «дрочки», которая даже не началась толком, либо на грани потери разума.
Серхио ещё раз обхаживает член Модрича, особенно сильно сжимая у основания, спускаясь к яичкам, наслаждаясь беспомощностью своего соседа, а потом убирает руку, незаметно запуская её под чужую футболку. Он оглаживает нижнюю часть живота, короткими аккуратными ногтями оставляя незаметные, слегка красные полосы, рисует тонкие ассиметричные узоры, которые провоцируют волны грубого накатывающего возбуждения. Модрич убирает голову с плеча Серхио и поднимает на него затравленный взгляд, потемневший от неистовой похоти. Ещё никто и никогда не доводил его до такого выматывающего, держащего на пределе состояния.
Серхио удивлённо приподнимает брови.
Модрич одним взглядом показывает всё.
И Рамос подчиняется ему, словно исполняя нежеланную прихоть – хотя, очевидно, ему и самому не терпится поскорее довести Модрича до оргазма. Он убирает руку с пресса и вновь возвращает её под резинку трусов, обводит большим пальцем головку и проводит быстрым, размашистым движением по всей длине. Трёх раз оказывается достаточно.
Он чувствует, как Модрич едва заметно содрогается, бурно кончая, а затем ощущает на собственных пальцах горячую липкую влагу. Лука не может сдержать задушенного, короткого стона, впрочем, утонувшего в гуле голосов. Он не убирает голову с груди Рамоса, крепко, до боли сжимая веки и только чудом не уплывая из реальности. За то время, пока он отходит от накатившего ярким фейерверком оргазма, Серхио ловко застёгивает его ширинку и крепко обнимает Модрича.
Тот сопит Рамосу куда-то в левую ключицу и неловко отвечает на объятие.
– Я всего лишь хотел тебе доказать, – интимно шепчет Рамос на ухо Луке, но догадывается, что тот за накатившим ураганом эмоций вряд ли разберёт смысл сказанного, – что могу взять тебя абсолютно везде; на улице, в метро, в автобусе – и дома. Ты это понимаешь? – довольно урчит, но, к сожалению, Модрич ему не отвечает и просто молчит, стыдливо пряча лицо. Рамос знает: ему понравилось не меньше.
Когда они выходят на улицу, никто не разговаривает – Лука медленно передвигает ногами, безуспешно пытаясь унять странную дрожь в коленях и колкость в кончиках пальцев, а Рамос улыбается и думает о чём-то своём.
Зайдя в квартиру, Лука сразу растворяется в своей комнате. Рамос хмыкает, а потом отправляется в душ, потому что он устал не меньше.
Лука как можно тише собирает разбросанную по гостиной и коридору одежду, складывает упавшие книги и, когда наконец закидывает последнюю футболку в шкаф, решает валить.
Уходить из дома. И побыстрее.
Зачем? Непонятно. Просто какое-то странное, неизведанное чувство охватило его разум, Лука больше не хочет оставаться рядом с Серхио – он боится, что сорвётся, его как магнитом тянет к Рамосу, а тот будто бы и не замечает ничего. Поэтому Лука просто решает уйти, закидывая нужные вещи в рюкзак и одновременно набирает Ракитичу сообщение на мобильном.
Он бесшумно копошится в коридоре, пытаясь наощупь выискать второй кроссовок, когда его взгляд случайно падает на ванную.
Оттуда доносится шум воды и какое-то завывание – видимо, Рамос упражнялся в своих вокальных способностях и нечаянно забыл закрыть дверь (как можно забыть закрыть дверь в ванную, Лука тоже не знает). Он медленно, словно во сне шествует поближе к полоске яркого, ослепляющего света, всё ещё сжимая в руке один кроссовок и немигающе замирает в паре метров от входа в комнату.
Рамос стоит спиной к нему, в душевой, и намыливает тёмные волосы каким-то шампунем с приятным цитрусовым запахом. Вокруг него – небольшие клубы водяного пара, зеркало запотело и покрылось маленькими капельками. Лука тяжело сглатывает и забывает, как дышать – как красиво смотрятся чёрные татуировки и белая пена, как контрастно выделяется смуглая кожа и бесцветные, почти невидимые бисеринки воды на ней, стекающие с шеи по лопаткам, изгибу позвоночника, а потом застревающие на упругих ягодицах.
Татуировки на спине маняще подчёркивают прямую, сильную спину Рамоса, и Модрич подсознательно понимает, что каждый отдельный рисунок, наверняка, имеет своё собственное значение; Лука не уверен, но догадывается, что каждая татуировка Серхио сделана не просто так, а с каким-то смыслом. Впрочем, Модрич с некой обреченностью понимает, что ему никогда не будет позволено спросить об этом – он всё ещё не разобрался в своих чувствах к Серхио, а Рамос, кажется, конкретно слетел с катушек, пока раздумывал о смене своей ориентации: сначала он орёт на тебя в доме своего лучшего друга, а несколькими десятками минут позже он надрачивает тебе в метро.
Лука быстро вправляет мозг на место и отходит от двери – если его поймают за подглядыванием, то простым разговором по душам дело не закончится. Он испытывает странный укол сожаления, когда нехотя отрывает взгляд от ямочек над ягодицами Рамоса, от его рук и плеч, где под татуированной кожей чётко очерчены сильные мышцы, от пены, стекающей по спине и ногам. Лука ловит себя на мысли, что ему очень хочется встать рядом и провести руками по его телу, вбирая в себя лишнюю воду; ему хочется словить языком капельки воды на широкой спине и поцеловать слегка выпирающие позвонки на шее. Модрич всё так же тихо отходит, каким-то необъяснимым чудом находит второй кроссовок и тихо выскальзывает из квартиры.
Внизу, в своей старенькой машине его ждёт Иван. Его друг громко слушает музыку и барабанит пальцами по рулю в такт какому-то модному рэперу, поэтому, когда Лука с силой распахивает дверь, немного пугается.
– И как ты мне это объяснишь? – аккуратные брови Ракитича взлетают вверх, а рука держит экран телефона, повернутого к Модричу. Там высвечивается его наспех нацарапанное сообщение с кучей ошибок и опечаток, оповещающее, что Ивану стоит немедленно приехать за ним.
– Помнишь, в первый день ты сказал, что если у нас с Рамосом не заладится, я могу тебе написать? – быстро выпаливает Лука и попутно пристёгивается. – Так вот сейчас – именно такой случай.
Иван хмыкает, оценивающе разглядывая фигуру Модрича, спрятанную тенью и задрапированную в тёмные тряпки. Он многое не видит, многое додумывает, и его невысказанный вопрос повисает в воздухе. Лука знает, о чём он думает: что-то произошло?
Тем не менее, Иван ничего не спрашивает вслух, только вещает что-то о том, что хотел в начале октября, на праздничных выходных, слетать в Хорватию. Как-то неловко зовёт Луку с собой, но Модрич на это даже ничего не отвечает, не задумывается – он смотрит на утопающие в ночной темноте улицы и про себя думает: как теперь относиться к Рамосу? А как он сам к нему относится? Где вообще взять такие ответы, ведь к самому Серхио не подойдёшь, он и в нос дать может.
С другой стороны, позорное капитулирование из квартиры после незапланированной дрочки тоже имело не самые убедительные мотивы.
У Ивана почти такая же квартира, как и у Луки с Серхио – разве что она трёхкомнатная, там больше хлама, сильнее беспорядок и очень приятно пахнет заказной едой. Модрич знает, что у Ивана есть девушка, но он её никогда не видел, а в еде Ракитич всегда отдавал предпочтение пицце. Так и есть – пока Иван шоркался в гостевой спальне, негромко чертыхаясь в поисках второго комплекта постельного белья, Лука нашёл на кухне четыре крупные картонные коробки с пиццей. На запах определил самую вкусную и, не вымыв руки, вгрызся в островатую начинку.
Когда Иван наконец закончил сражение с пододеяльником, одержав безоговорочную победу, и пришёл к Луке на кухню хвастаться успехами, тот с энтузиазмом кромсал уже четвертый кусок пиццы. У Ивана вновь в нескрываемом удивлении вытянулось лицо, а Модрич просто пожал плечами: не ел с самого утра. Ракитич быстро пробежался по шкафам, нашел шоколадное печенье, слегка суховатые вафли и соорудил в двух глубоких мисках курганы из жареной картошки, мяса и тёртого сыра. То, что еда осталась с того времени, когда к Ивану приходила его девушка, Лука понял сразу же, когда попробовал на вкус сей ужин. Иван готовить не умел от слова вообще, поэтому пища была точно не его рук дело, а такое умело поданное сладко-острое мясо Лука пробовал только дома, в Хорватии.
Они развалились в гостиной, тесно обмотавшись одним пледом на двоих, включив старую комедию, пересмотренную до дыр уже к восьмому-десятому разу. Иногда они лениво перебрасывались репликами по поводу выученного назубок сюжета, иногда смеялись. Иван на одном из моментов заметил, что сейчас актер, играющий главного героя, совершенно изменился и отрастил бороду, а Лука выпал в осадок и почти до самой кульминации фильма раздумывал о том, пошла бы Рамосу длинная густая борода.
В самом конце, когда Ракитич тихо повествовал свою точку зрения о том, как должен был закончиться фильм, Модрич уже уснул. Лука расположил свою голову где-то на плече Ракитича, сначала добросовестно пытаясь наблюдать за мельтешащими на экране картинками, анализировать ситуации, но глаза предательски слипались. Когда Иван наконец перевел взгляд на друга, то почти без удивления заметил, что тот крепко спал.
Модрич уже не помнил, как Иван выключил телевизор, спихнул всю еду куда-то на пол, а потом выпутался из пледа. Он осторожно просунул одну руку под коленки Луки, а вторую зафиксировал на плечах, чтобы можно было удобно и надёжно дотащить друга до спальни. Лука совершенно не отреагировал на совершаемые над ним действия – под гнётом пережитых событий он вырубился, причём надолго, и Иван даже задумался – а стоит ли будить его завтра в университет? Впрочем, пока он тащил тело до кровати, эту мысль затмили другие, вроде «почему Лука попросил его забрать из собственной квартиры?», «стоит ли написать Чехо и сказать, что Лука в безопасности?» и «какого черта Модрич такой лёгкий, кормят ли его вообще или он питается энергией солнца?»
Лука совершенно не чувствует, как с него стягивают джинсы и футболку; как Иван по-дружески запихивает его в одну из своих безразмерных, мягких и тёплых рубашек, предназначавшихся только чёрт знает для чего, как он легонько поправляет одеяло и приглушает свет.
Но Модрич совершенно точно знает, что в мире существует безопасное для него место. И Иван это понимает за них обоих.
========== 9. Встреча героев во сне и наяву ==========
Если бы я сказал тебе, что люблю тебя,
Скажи, каков бы был твой ответ?
Если бы я сказал тебе, что ненавижу тебя,
Тебе бы пришлось уйти прочь?
Сейчас мне необходима твоя помощь во всём, что я делаю.
Я не хочу лгать – я полагаюсь именно на тебя.
Я слаб и тоже устал.
Я признаюсь, что мне не устоять перед пламенем любви.
Я чувствую, как она сжигает меня.
Я чувствую, как она сжигает и тебя.
The Neighbourhood, «The Beach»
***
Лука просыпается в четыре часа утра и бездумно лежит, уткнувшись носом в подушку.
Ему страшно.
Мне страшно, говорит себе Лука, сжимая в охладевших из-за ночного холода пальцах тёплое домашнее одеяло. Иван имел привычку закрывать окна в квартире только зимой или в совсем уж ненастную погоду, но сентябрьское погодное недомогание, видимо, полностью его устраивало, а Лука просто не мог найти в себе силы встать и закрыть чёртово окно.
Ему всё кажется, что кто-то следит за ним из темноты углов – кто-то спрятался в не запертой до конца дверце шкафа, смотрит на него из-под письменного стола и недобро поблёскивает глазами из окна. Лука вновь чувствует себя тем самым маленьким мальчиком, который боялся своих ночных кошмаров, оживших наяву.
Просто в один момент все кружится вихрем перед глазами – странный Пепе, который что-то рассказывает ему о смерти, Рамос, который стоит перед ним в метро и соблазняюще гладит по животу – Лука помнит, как он смотрел на него, Лука, совершенно очевидно, умеет подмечать такие вещи, но уставший мозг внезапно перерисовывает действительность другими красками в те детские кошмары.
Лука не знает, что такое ночные кошмары в детстве, ведь всё его детство было сплошным ночным сном, который всё никак не может закончиться.
Лука помнит, что такое война и страх. Он знает, что такое смерть, и сейчас лежит, невольно переживая флешбэки, запрятанные, казалось бы, глубоко в недрах памяти. Картинки больше не размыты, они совершенно чёткие, и Лука, смотря от себя маленького на происходящие вокруг события взрослыми глазами, думает, что сходит с ума.
Он не слышит таких предсказуемых, ожидаемых криков или вернувшихся отголосков взрывов – в комнате естественно тихо, за окном редко-редко проезжают машины, и Лука чутко вслушивается в хруст шин по асфальту – он хочет верить, что он всё ещё здесь, в квартире Ивана, но на самом деле он понимает – сейчас он невероятно далеко. Ночной кошмар не хочет отпускать его, но Лука на деле даже не помнит, что ему приснилось и снилось ли что-то вообще.
Модрич закрывает глаза и видит в темноте маленького Луку, дрожащего и смотрящего в никуда. У него в глазах непонимание, у настоящего Модрича, вообще-то, тоже, и Лука спешно поднимает веки, потому что события начинают накатывать со стремительной быстротой – там, в темноте, снова взрываются бомбы и пронзают воздух выстрелы. Лука не знает, что имел в виду Пепе, когда говорил о том, что он – обычный обмен на деньги, что он не знает, кто успел его продать, что происходит вообще – ведь, как правило, кошмары из детства не должны возвращаться.
Лука не знает, как должна выглядеть смерть сейчас, хотя он совершенно не глупый человек, но в давящей темноте комнаты ему начинают казаться совершенно невозможные вещи. Модрич плотнее кутается в одеяло, будто подсознательно отыскивая в нём свою безопасность, своё «никто меня не тронет», и в нём снова оживает маленький мальчишка из Задара, который уже знает, что война страшна и от неё не найти укрытия.
Он старается дышать ровнее, чтобы ни в коем случае не вызвать приступ панической атаки, потому что если это вдруг случится, то он определенно создаст Ивану дополнительных проблем – сейчас тот спокойно спит в своей спальне и совершенно не думает о том, что у Луки снова это чувство. Чувство, которое не должно было вернуться спустя долгие годы.
Модрич не видел ночных кошмаров уже очень давно.
На улице машина гудит протяжно, раздражительно, и Лука открывает рот, чтобы втянуть в себя побольше воздуха. Ему страшно, липкий страх пристал к телу, и ему кажется, что лёгкие внутри сдавило железным обручем. Сердце бьется как бешеное, ударяясь о рёбра, и Лука переживает события, смешанные в хаосе друг с другом.
Рядом – люди с автоматами, мамин плач раздаётся глухо и далеко, Лука её не слышит. Рядом – Рамос, похотливо гладящий его по животу, вызывающий желание расплакаться, потому что слёзы – естественная защитная реакция организма. Иван далеко, Иван никогда не успеет, Иван не сможет помочь.
Где же ты?
– Иван, – глухо сипит Модрич, голос от долгого молчания надломлен и сух; в горле очень неприятно першит, однако он упрямо пытается разорвать тишину комнаты.
Конечно, Ракитич не может его услышать – было бы странно, если бы он ночевал под дверью Луки, поминутно спрашивая, всё ли в порядке. Хотя сейчас эта идея не кажется такой уж и бредовой – Лука рисует в воображении лицо Ивана, и его честные, зелёные глаза затемняют людей с автоматами из прошлого.
В четыре часа утра ещё темно, и в комнате повсюду спрятались тени. Модрич иррационально боится темноты, потому что он совершенно не знает, когда его захлестнут воспоминания; он садится на кровати и медленно раскачивается из стороны в сторону, успокаивающе растирая заледеневшие, как и пальцы рук, стопы.
Луке кажется, что в квартире он один, он хочет встать и развеять это сомнение, но он боится – стены сжимаются, дверь очень далеко. Детские кошмары. Настоящие кошмары.
Но ведь ты не спишь?
Модрич старается как можно чаще задавать себе вопрос, где он – во сне или в реальности, отчаянно ищет ответ, не находит. Он даже не уверен, правда ли на часах стрелки показывают на цифру четыре – хотя его телефон лежит на тумбочке, Лука совершенно не хочет взять его в руки и зайти хотя бы в социальные сети. У него тонко, надоедливо звенит в груди, когда он смотрит за окно или в темноту за дверью шкафа.
– Иван, – немного громче, но оттого жалобнее обращается к темноте Лука, и самостоятельно произнесенное имя друга придаёт ему уверенности. Он откидывает одеяло, оправляет рубашку, сползает босыми ногами на пол и выходит в коридор.
Там ещё темнее, больше теней и страхов, поэтому Модрич быстро, бесшумно пересекает гостиную, кучу дверей и заходит в ту спальню, которая, по его памяти, принадлежала Ракитичу. Он не ошибается – бесформенная куча из Ивана, спящая почему-то в одежде и без одеяла, ещё раз заставляет его чувствовать себя чуть-чуть получше. Он тихо подходит поближе к кровати и осторожно трогает за плечо. Ракитич просыпается мгновенно.
– Лука? – сонно произносит он, пытаясь понять, где находится. Он мутными глазами осматривает комнату и ощущает себя ужасно некомфортно, ведь всё тело затекло из-за неудобного сна и одежда висит непомерной тяжестью. – Что-то случилось?
Модрич стоит перед ним и никак не может убрать руку с чужого плеча, потому что ему кажется, что если он уберёт ладонь, то Иван исчезнет в одном из кошмаров – перед маленьким Лукой и людьми с автоматами, перед переполненным людьми и запахами метро, перед улыбающимся, растягивающим рот в оскале Пепе – исчезнет в одном из кошмаров и оставит его, этого настоящего Луку, одного. Один на один.
Что-то во внешнем виде Модрича заставляет Ивана протереть глаза и сесть на кровати, беспокойно вглядываясь в выражение лица друга. Кажется, он замечает в кромешной темноте такие вещи, которые он ещё не может выразить словами. Лука и сам чувствует, что его ресницы неприятно склеились, а яблочки щёк липковатые, но он настойчиво отгоняет от себя мысль, что мог плакать во сне.
– Ваня? – спрашивает Модрич, неверяще, слеповато уставляясь тому куда-то в безумный вихрь светлых волос, а у Ракитича, кажется, внутри идёт война из тоски, бестолкового непонимания и отчаяния из-за того, что он ещё не знает, как помочь другу; можно ли вообще ему помочь. Иван кивает головой в знак согласия – да, Ваня, хорошо. Лука редко называет его на русский манер Ваней, и ни разу не от хорошей жизни звучали эти слова.
Ваня.
Ракитич мягко, добро хватает его за руку и заставляет сесть рядом с собой, на кровать. Лука послушно позволяет утянуть себя туда, к скомканному пледу, двум подушкам и наспех закрытой книге. Он вжимается лопатками в холодную стену, почти не ощущая дискомфорта, а Иван садится рядом, успокаивающе гладя по плечам.
– Что случилось? – тихо произносит эти слова. Мягко, с умиротворением, он хочет показать, что здесь все хорошо, здесь его никто и никогда не тронет, потому что Иван, Ваня, не позволит. Никогда и ни за что.
Модрич молчит, уставившись стеклянными глазами в пол. Одеяло, на котором они сидят, почти сползло на пол. Ракитич всё ещё мягко выводит спонтанные узоры у него на плечах слабыми пальцами.
– Тебе приснился кошмар? – догадывается Иван и очень хочет, до безумия хочет услышать утвердительный ответ вроде «да», «к сожалению» или «только сегодня». Лука всё ещё сидит безмолвно, и Ивану хочется во что бы то ни стало помочь ему разобраться в себе.
– Т-ш-ш, – принимает единственный правильный сейчас выбор и успокаивающе гладит пальцами другой руки по волосам. Слегка расчёсывает их, дотрагиваясь до едва тёплой кожи лица.
И, как оказывается, делает именно то, в чём Модрич так отчаянно нуждается – тот поднимает глаза, смотрит куда-то сквозь Ракитича и возвращается в свой кошмар с ним. Проводит к маленькому, дрожащему Луке с расширенными от страха глазами и к людям с автоматами, настойчиво тянет за руку – помоги, убери, сделай эту сказку с хорошим концом, ведь это так мне нужно. Иван приходит и помогает, убирает, людей с автоматами больше нет во сне, но Лука надеется, что их не станет и в жизни. К сожалению, читать мысли Ракитич не в состоянии, поэтому не может понять, что на самом деле происходит у Модрича в душе.
Иван не волшебник.
Если ты хочешь, чтобы он тебе помог, придётся делать шаги навстречу.
– Т-ш-ш, – притягивает к себе в объятия и гладит успокаивающе, как маленького ребёнка, – я с тобой. Лука, слышишь?
– Ты со мной, – глухо вторит Модрич, ни к кому конкретно не обращаясь, а Иван так по-доброму обнимает его, что Луке кажется, что из него наконец-то вытягивают всю негативную энергию, что жрала его на протяжении жизни.
Иван рядом. Он с тобой.
Лука медленно, размеренно дышит ему в плечо, роняя в бесформенную футболку бисеринки слёз. Иван рядом. Ракитич всё равно не почувствует солёную влагу на своём плече, поэтому можно немного открыться, чтобы не задохнуться в этой апатии. Ракитич и правда ничего не чувствует – он тихо-тихо, почти шёпотом напевает легкий мотив какой-то испанской песни, а Луке из-за слёз становится трудно дышать. Слёзы – это нормально.
