Текст книги "Записки кельды 2 (СИ)"
Автор книги: Саламандра и Дракон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Ведьмаки обиделись. Оскорбили их практически в лучших чувствах. Ничем иным я не могу объяснить сердитое:
– Даже если ты как скала, глаза у тебя всё равно уязвимы… – кто вот это сказал? Канон? Койот? Да бли-и-ин, было же что-то на К! Камамбер? Нет, там, вроде Ламбер был… Тьфу, не хватало ещё в сырах запутаться! Пока я терзалась с именами, муж, направившийся ко входу, равнодушно ответил:
– Воткнёшь мне меч в глаз (если сумеешь, конечно) – сломаю и убью тебя обломком. Ещё и поминки справлю, будь уверен. Петрович, проводи господ ведьмаков до границы наших владений.
ОСТАЮТСЯ МЛАДШИЕ
Новая Земля, детский рейнджерский лагерь Белого Ворона, 31.02 (июня).0005
Олеся
В субботу, сразу после обеда, оба старших отряда собрались и ушли в зелёнку. Вместе с ними ушли Долегон, Кадарчан, Маэ и ещё несколько взрослых. В лагере сразу стало тише.
Однако «шоколадки», как это называла Лида, не перестали появляться. Помня Олесину просьбу, он оставлял добычу сразу у кухни, но вот букетик неизменно приносил к порогу шалаша. Она пристраивала цветы в ряд над своей постелью и считала дни до следующей субботы, с удивлением понимая, что скучает по маленькому тунгусу.
На самом деле, старший отряд не ушёл далеко. Рейнджеры присматривали за своими младшими товарищами, скрываясь в тени большого леса, оставаясь невидимыми, незамечаемыми…
ЗАРЕВО ПОЖАРА
То же 31.02 (июня).0005, Новая Земля, окрестности Иркутского портала, беловоронская торговая усадьба
Кельда
Не знаю, был ли кто-то из цыган поклонником странного советского кинофэнтзи, но ближе к вечеру тридцать первого июня нарыв наконец лопнул. В цыганской деревне началась локальная гражданская война.
Наш торговый поезд как раз въезжал в припортальный посёлок, когда над южным холмом, скрывающим цыганскую деревню, на фоне потемневшего к ночи неба разгорелось оранжевое зарево.
– Так, давайте-ка в усадьбу! – скомандовал барон. – Предчувствие у меня… не очень.
Двор у нас был большой, но восемь сегодняшних подвод, да ещё дежурная усадьбенная, да книжный фургон Соломона, да фургончики госслужбы загромоздили его почти наполовину.
– Чё там у братьев наших ушлых? – барон спешился и пожал Эрсану руку.
– Пару дней затишье было, а сей час, похоже, жгут кого-то…
Мужики по очереди взбирались на смотровые площадки башенок, откуда было видно чуть получше.
– От дурачьё! – высказался кто-то. – Огонь-то смотреть, что ль, будет? Как пойдёт красный петух скакать…
– Похоже, уже пошёл, – откликнулись со двора. – Светит-то – на полнеба!
– Глянь, мужики! Табун!
Ещё и табун⁈ Я не утерпела и тоже полезла на башенку.
Из-за перелеска, скрывающего подошву цыганского холма, скакали лошади. В глубоких сумерках они казались тёмным, глухо бурлящим потоком.
– В нашу сторону идут, господин барон!
Вова кивнул и подошёл к не успевшим ещё закрыться воротам, встал, поглядывая вдоль улицы, составленной из редких усадеб. Рядом с ним встали ещё несколько мужиков. Дежурные разобрались по смотровым башенкам, взвели арбалеты.
Тёмная масса табуна скрылась за заборами дальних дворов, чтобы спустя полминуты появиться снова, гораздо ближе. Теперь было видно, что движутся кони не очень быстро, оберегая поставленных в центр маток с жеребятами. Впереди, запряжённая знакомой парой гнедых, катила обычная простецкая телега, до отказа набитая людьми. Несколько верховых замыкали процессию сзади. Телега затормозила у наших ворот, и Петша Харманович спрыгнул с облучка. Сегодня он не был похож на себя прежнего – ни на солидного, уважаемого дяденьку, каким мы увидели его в первый раз, ни на хищного и резкого парня, переживающего внезапно накатившую вторую молодость, как во второй. Этот новый Петша был раненым волком, с мясом выдравшимся из капкана – в прогоревшей рубахе, чёрный от сажи, с бешеными и отчаянными глазами. В телеге сидело пятеро женщин и целая куча ребятишек мал мала меньше.
Цыганский барон вплотную подошёл к нашему и сверкнул глазами:
– Сам Ворон здесь! Видать, боги не совсем от меня отвернулись!
– Свои пожгли? – спросил Вова.
– Поленьями двери подпёрли, суки, – Петша заскрежетал зубами так, что у меня аж челюсти заломило, – конюшню подожгли…
– И не побоялись, что огонь на соседние дома перекинется? – кисло поинтересовался Владимир Олегович.
– Идиоты, бля**… Только тем и ушли. Меня подожгли да побежали своё спасать.
Вова ждал, спокойно разглядывая дрожащих от пережитого лошадей. Цыган решился:
– Ворон! Прошу тебя, баб с ребятишками спрячь.
– Что, совсем припёрло?
Судя по всему – совсем…
– Не знаю, кто такой нашёлся умный, но пошла такая тема: кто первым барона прирежет, тот новым бароном и станет. А кровников за спиной никто оставлять не будет. Не за себя боюсь – за детей боюсь, за внуков… – в голосе Петши засквозило отчаяние. – Спрячь их, Ворон, богами тебя молю. Табун за ними дам, шестерых коней только себе оставлю. Скажешь, мало – заплачу́ сколько попросишь.
Барон Белый Ворон подумал, кивнул в сторону двора, мол: закатывай, и негромко буркнул:
– Вернись сперва…
Цыган резво подхватил коней под уздцы, завернул телегу во двор и споро начал выпрягать коня.
Яркая, красивая цыганка с младенцем на руках, увидев это, начала что-то быстро говорить, упрашивать его. Цыган молчал. Вот он вскочил на коня, сказал ей что-то коротко и вылетел за ворота. Женщина уже не просила, только кричала протяжно сквозь рыдания:
– Петша-а-а-а!.. Петша-а-а-а!.. – две мелкие девчушки обнимали её подол.
Шестеро верховых исчезли, растворились в густых сумерках.
– Ну, милая, – посочувствовала ей сердобольная Сардаана, – не убивайся так, сыночка пожалей.
Цыганка скрючилась, уткнулась лицом в маленький синий свёрток, глухо ответила:
– Не сын это. Внук. Нет у него мамы. Убили Дариночку мою, мою ласточку. Горе, горе мне, горе-е-е…
Вот так.
Я подошла ближе. Что делать? Потеря близкого человека – не тот случай, когда можно помочь с разбегу, тут время нужно. Но были ещё дети.
Саламандра выбралась из ладони и уселась на краю телеги. Малявки вытаращили глаза, отпустили бабкин подол и присели перед ней на корточки. Несколько малышей подвинулись ближе, стараясь разглядеть чудную зверюшку.
– Как зовут тебя?
– Мирела, – глаза женщины были горькими и пустыми. Даже не попыталась вместо имени прозвище назвать или там соврать.
– Сколько младенцу? – я, вообще-то и сама видела, что мальчишке едва ли две недели от роду, но мне нужно было, чтоб со мной разговаривали.
– Тринадцать дней.
– Не идёт ему коровье молоко. И дыма хватанул. Дай сюда.
Сидящие позади баронши женщины испуганно переглянулись, но она бесстрастно протянула мне ребёнка. Или думает, что уже всё? Жизнь кончена, и толку не будет метаться?
Бедный малыш. Я аккуратно подправила, почистила и подкормила. Пацан задышал более ровно и спокойно. Кроха такой… Чтобы грамотно его подпитывать – это целителю надо от колыбели не отходить!
– Кормилица нужна. Иначе не выживет.
Остальные цыганки так интенсивно переглядывались друг с другом, что от этого семафора у меня аж голова начала кружиться.
– Любимая! – о, мой барон зовёт. Из ворот уже выезжали наши гружёные телеги.
– Кормилица нужна малышу, – повторила я для него, – а то помрёт.
– Да я уж вижу. Тут в другом проблема. Пасти этот табун – как? Откуда взять столько пастухов, охраны?
– На остров?
– Другого варианта нет. Ты вот что. Мы с мужиками сейчас к порталу, постараемся быстро. Ты проверь всех людей и лошадей, чтоб все дошли. И выдвинемся, пока прочие… заинтересованные лица не чухнулись.
– Хорошо.
Цыганок поселили на отшибе, в двух домиках-фургонах – до окончательного выяснения, как сказал Вова. Лошадей пустили в отдельный загон, на свободный выпас.
Петша не явился ни в тот же вечер, ни на второй день, ни на третий. Накануне тридцать шестого числа мы вновь были у портала. Барон взял удвоенный отряд сопровождения да ещё дополнительную десятку на усиление нашей усадьбы – мало ли.
Про цыганскую резню говорили всякое, разрозненные толпы их носились по округе, конными и пешими, но Петшу никто не видел.
На месте бывшей цыганской деревни чернело огромное пепелище с редкими, чудом сохранившимися полуобгорелыми домами.
29. ГРИМАСЫ КРОВНОЙ ВРАЖДЫ
ПОЧТИ ЗАРНИЦА
Новая Земля, детский рейнджерский лагерь, 36.02 (июня).0005
Олеся Васильевна
Постепенно время доползло до четверга. Тридцать шестое июня. Олеся смотрела в календарик. Очень странная дата! До сих пор непривычно, что в месяце сорок дней. Зато календарик вечный, на все месяцы один!
Нет, неправильно это, про ощущения. Днём время летело, неслось вприпрыжку. А вот ночами – ползло. Олеся смотрела на свои подсушенные букетики и думала… о разном.
Четверг был день соревнования младших групп по… наверное, это можно было назвать спортивным ориентированием. Но у рейнджеров это был поиск клада. У каждого отряда был первый кусок карты и набор подсказок. И куча энтузиазма!
Олеся бежала вместе со своим младшим отрядом. Последний, восьмой кусочек карты вёл их вдоль ручья по знакомой едва заметной тропинке. Вот уже скоро будет заводь и валуны, рассыпавшиеся в лесном ручье. Днём это место тоже было очень красивым.
Рейнджерятам было не до любований. Время поджимает! Двенадцать пар мелких босых ног прошлёпали по мокрым лысинам камней, следом две взрослых, обутых в кроссовки: командира отряда, миниатюрной эльфийки Риниэль и Олесины.
Ребятишки рассыпались по поляне:
– Здесь должно быть!.. Ищите!.. Во мху!.. Тихо, не потопчи́те!.. Смотрите, где мох шевелили!..
Олеся вспомнила волчью стаю, сплошным серым ковром развалившуюся между валунов, поёжилась и опасливо оглянулась на лес… из которого вышел мужчина. Чужой, цыганистого вида, с нехорошо блестящими глазами. Почему-то стало страшно и в горле пересохло. Ребятишки трещали сороками, и Рини, поддавшись их азарту, тоже не смотрела по сторонам. Память в кои-то веки выкинула нужную подсказку, напомнив ночные посиделки, и как весь лагерь её искал, руки рванулись к тревожному свистку. Резкий звук заставил всех рейнджерят вскинуться.
– В круг! – закричала Риниэль.
Дети, словно стайка коршунят, окружили свою командиршу, ощетинившись в сторону пришельца рядом охотничьих ножей.
– Олеся, сюда!
Но она не успела.
Чёрному мужику звук свистка не понравился. Он перекосился лицом и заорал:
– Режь их! – и из леса посыпались такие же чёрные, здоровые мужики. Олесе показалось, что их много, прямо много, и глаза у них были, как кровью налитые. И огромные-преогромные ножи, больше похожие на сабли…
– На землю! – скомандовала эльфийка.
До Олеси доходило словно сквозь вату. Выученные в экстремальной ситуации слушаться командира, ребятишки присели, прижимаясь к валунам. Она одна осталась стоять, не успевая реагировать на происходящее, только смотреть. Вокруг засвистело. Чёрные страшные мужики начали падать. Некоторые кричали, некоторые просто хрипели. А потом всё как-то изменилось. Никто уже не бежал на них из леса. По камням через ручей неслись четверо ребят из старших рейнджеров. И Кадарчан. Они пробежали поляну и исчезли в лесу. Раненые продолжали хрипеть и подвывать. Это было так жутко, что Олеся опустилась на колени, словно ей верёвочки обре́зали, и затряслась, застучала зубами.
– Пацаны, я нашёл! – пропищал чей-то голосок. – Я на него случайно жопой сел!
– Ура!!! – закричали остальные.
И вот тут она начала смеяться и плакать одновременно. Нашли клад! Самое время!
– И чего ты? Эй? – Кадарчан присел рядом и погладил её по плечу. – Все живы, потерь нет!
Олеся Васильевна заревела в голос и повисла у него на шее.
– Тихо-тихо… Детей напугаешь, однако. Пойдём-ка к ручью, умоемся.
Она умылась, попила и немного успокоилась.
– А что там в лесу?
– Ещё четверо было.
Олеся длинно выдохнула:
– И что с ними?
– Лежат, ждут допроса.
– А… А потом?
– Рабство, должно быть. Общественно полезный труд. На каменоломни пойдут работать, очень надолго.
– Так они же… Ну…
– Что?
– Умирают же?
– И умрут, если откажутся клятву подчинения давать. Останутся здесь.
Олеся снова подумала про волков и хотела сказать: а не жестоко ли это? – но потом вспомнила налитые кровью дикие глаза и крик: «Режь их!» – и не сказала. Они хотели убить наших детей. Зубы сами сжались. Всё справедливо.
Старшие рейнджеры, для верности ещё раз прошерстившие лес, вернулись и повели своих подопечных младшаков в лагерь. Олеся ушла с трудом. Больше всего ей хотелось остаться на поляне с Кадарчаном. Ей почему-то казалось, что рядом с ним сейчас самое безопасное место. Но чувство долга пересилило.
На подходе к лагерю Риниэль велела всем достать свистки и подать сигнал тревоги, и следом – всем срочный сбор колоколом. Со всех сторон начали стекаться ручейки детей. Лагерь сразу приобрёл вид сердитого дикобраза. Долегон забрал целителя и ушёл на поляну: поспрашивать.
Управились они довольно быстро, и уже через час командиры и взрослые помощники собрались на срочный совет за своим обеденным столом.
– Рассказывай, Дол, – уступил место докладчика Кадарчан.
Долегон встал, высокий и серьёзный.
– Итак, что мы имеем из допроса. Цыганская диаспора раскололась на несколько… партий, что ли. По большей части – враждующих между собой. И вот эти конкретно товарищи – из довольно сильной группировки, которая считает необходимой кровную месть – всё по поводу того инцидента с пропавшей женщиной-инспектором. Кровники. У них было три приоритетные цели: Олеся, Лида и Антонина, они думали, что все трое здесь, – Олеся Васильевна снова начала мелко дрожать. – Но и всё население Белого Ворона они включили в свой список мести, поскольку господин барон дал их кровникам первой, так скажем, очереди убежище и защиту. Наводку получили, подслушав разговор у портала: что дети ушли в лес с малым числом старших, и инспектора с ними. Примерное направление вроде бы гадалка подсказала. Искали они нас долго, больше недели, – Долегон немного помолчал, глядя в столешницу. – Получается, что помимо кровной вражды мы косвенным образом оказались втянуты в конфликт цыганских кланов, потому что сегодняшняя чистка, я думаю, изменит расклад по силам… Я, как старший командир, предлагаю признать ситуацию чрезвычайной и немедленно вернуть детей на остров, под защиту крепости. Возражения есть?
Возражений не последовало, и лагерь начал спешно сворачиваться.
Они шли назад и гнали перед собой тех цыган, кто имел счастье (или несчастье?) выжить. Их, вопреки первоначальным Олесиным впечатлениям, оказалось гораздо больше, чем безвозвратно успокоенных. Почти три десятка. Парни скрутили им руки и увязали в четыре длинных цепочки, каждую из которых прикрепили к вьючной лошади. Груза у лошадок в обратную сторону было гораздо меньше.
– Да и верёвки не придётся тащить, – сердито прищурившись, высказалась Маэ.
Кадарчан пришёл перед выходом, взял Олесин сидор, поглядел какие стопки бумаг запихивает Лида в свой рюкзак, покачал головой и забрал её поклажу тоже. На их слабые возражения только махнул рукой:
– Молчите уж, девки! Быстро идти надо. Так что – без возражений.
ЦЫГАНЕ – И ЦЫГАНЕ
День тот же
Кельда
– Господин барон! – в дверь нашей комнаты заколотили. Вова, каким-то чудом оказавшийся дома в не очень поздний час, вздохнул, смиряясь с тяжкой долей правителя. – Господин барон! Цыганки на пленных напали!
Что⁈ Мы переглянулись.
– Зайди! – рявкнул Вова; в дверь просунулся дежурный охранник. – Что там⁈
– Цыганские бабы повели ребятишек на пляжик. Ну этот, меленький совсем, что у брода, с цветными камушками.
– Дело говори!
– Так я что… А тут наши возвращаются с лагеря…
– Так четверг же только? Что так рано?
– Дак напали же на них, говорю я…
Вова ярко и очень экспрессивно высказался и побежал во двор, за ним бежал едва не снесённый охранник, и уж за ними, подбирая юбки – я.
У крыльца донжона собралась огромная толпа. Были здесь и постоянные донжонные обитатели-работники, и все старшие командиры-вожатые, уходившие с детьми в рейнджерский лагерь, и принятые под защиту пятеро цыганок со всей своей малышнёй, и целая куча каких-то левых изрядно потрёпанных цыган (судя по следам на одежде, получивших ранения стрелами, а то и ножичками резанных; подживлены они были, простите за тавтологию, «на живульку», лишь бы дошли до баронского суда), у одного из цыган было страшно расцарапано лицо и даже, вроде бы, частично порвано горло. По крайней мере, из-под прижатой к шее ладони сочилась кровь. Наших детей не наблюдалось.
Барон сразу нашёл взглядом долговязую фигуру Долегона и гаркнул так, что мгновенно установилась тишина:
– Дол, люди⁈
– Без потерь, господин барон!
Ф-ф-ф-фух, вот теперь можно спокойно разбираться.
С историей лагеря всё было чётко и понятно. Дальше они шли-шли – и пришли на остров…
–…перешли уже по мосту через брод, как вдруг вот эта женщина, – Долегон показал на Мирелу, – кинулась на вот этого мужчину и начала его драть, а при попытке остановить, впилась в его горло зубами, – вот это сильно! – Детей я в острог отправил, подумал: незачем им тут…
– Это правильно, – думая явно о другом, сказал Вова. – Ну, говори! За что ты его?
В глазах цыганской баронши впервые за эти дни появилось какое-то выражение. Конкретно – выражение лютейшей ненависти:
– Он Дарину мою зарезал!
Барон покивал головой:
– Что ж, ты в своём праве… Но теперь его судьбу и всех остальных буду решать я. Как убили твою дочь?
Губы у цыганки запрыгали:
– Ножом… Четыре раза…
– Ударь его ножом четыре раза. Но так, чтобы он жив остался. Пусть при смерти, но жив. Сможешь? – Вова махнул рукой: – Дайте ей нож! А этого держите.
Я кивнула Настёне-медичке, чтобы подстраховала: вдруг женщина перестарается.
Цыгане от такого поворота событий слегка опешили. Все, кроме Мирелы, которая схватила нож и, выкрикнув что-то по-цыгански, четыре раза ударила убийцу.
Тело мягкой куклой свалилось на землю. Хотя – да, он был ещё жив.
– Во имя Вэр справедливой… – барон ткнул в медичку рукой: – Настя! Твоя забота, чтобы он неделю оставался жив и желательно – в сознании. После этого он присоединится к общему приговору. За нападение на жителя Белого Ворона, при условии что тот выжил и не получил ущерба, полагается десять лет каторги с последующим рабством на пятьдесят лет. На поляне сколько человек находилось?
– Четырнадцать. Но по их собственным показаниям, убить они собирались всех в лагере, кого только смогут, – пояснил Долегон.
– Даже так… Что ж. Моё решение: все без исключения, включая этого, – Вова кивнул на лежащее тело, —…приговариваются к пожизненному рабству. На каменоломни. Перевод на более лёгкие работы – не ранее, чем через сто пятьдесят лет и только за исключительные заслуги. Всё, обжалованию не подлежит… Мирела, что говорит твоя душа?
Цыганка посмотрела на окровавленный нож в руках, прислушалась к своим мыслям и подняла на нас глаза:
– Она говорит: спасибо.
Вот так. Хотя на этом история рейнджерского лагеря не закончилась. Вова сказал: раз такое дело – надо переделать последнюю «Зарницу». Заготовки же есть? А бои в условиях населённого пункта – это ещё круче, чем в лесу! Заодно и взрослых подключить. Короче: взять и перекроить под новые обстоятельства, полтора суток у вас впереди – работайте! Командиры-вожатые наши от такой задачи нереально вспотели, зато в субботу мы имели полномасштабные учения на острове. Было круто, скажу я вам!
А в воскресенье был праздник.
СЕРЕДИНА ЛЕТА
Новая Земля, Серый Камень, 40.02 (июня).0005
День середины лета уже традиционно отмечали широко, щедрыми столами, общими гуляниями, купанием среди плавающих венков со свечами и всяким таким. К этому дню был закончен первый сектор большого кольца уже не детинца, а будущего замка, напоминающий в плане большой угловатый лепесток. Ой, блин! Что я объясняю! Картинка нужна, картинка… Надо поискать, где-то у меня черновичок оставался. Принцип крепостей-звёзд, одним словом. И замок, вслед за детинцем, получил имя Серый Камень. Тем более что люди привыкли так и сам остров называть. Чего путать зря, правильно?
Младших рейнджеров решено было не то что далеко не усылать, а вовсе перестраховаться и организовать им палаточный лагерь на само́м острове, чтоб уж наверняка прикрыть ото всяких возможных цыганских фокусов. Потому как – мало ли, бережёного боги берегут.
ВСЁ СЛОЖНО
На счёт объявленной кровной вражды, в которую внезапно оказался замешан Белый Ворон, у барона были свои соображения, однако никаких резких действий он предпринимать не стал. Решил посмотреть: что будет? И, в конце концов, Петша Харманович ещё не объявился. Нехорошо у человека право возмездия отнимать, некрасиво.
С цыганами всё было сложно. Раньше, помнится, в соцсетях у некоторых дамочек модно было статус такой выставлять: «Всё сложно». Так вот, цыганам впору было такие плакаты развешивать. Деревня в тот злополучный вечер выгорела у них больше чем на три четверти. А те дворы, что остались хоть частично целы, разбежались в разные стороны, растащив, что успели. Опять же, спокойно разбирать добро враждующие группировки дуг другу не давали – война шла на всю катушку, так что у пары-тройки домов пока что сохранилась и крыша, и даже кое-где дорогие современные стеклопакеты, хотя большинство срубов таращилось на обугленных соседей чёрными провалами окон.
Часть цыган забилась в кибитки и встала на крыло – дескать, через родовую судьбу, видать, не перескочишь – да и укатили куда глаза глядят, искать лучшей доли, тёплых земель и вольной бесшабашной жизни. Вот эти, между прочим, совсем меня не удивили. Должно было хотя бы у некоторых проснуться что-то такое дикое и древнее.
Часть отбежала чуть подалее на юг, объявила себя мирной сельскохозяйственной общиной и всюду декларировала, что им баронство никуда не упёрлось. Там, говорят, взаправду ходили у них и овцы, и куры, и прочая живность, строились теплицы и даже распахивались поля. Посмотрим, что за садоводы-огородники из них вылупятся.
И едва ли не половина из всех жаждала в первую голову кровной мести. Снесло башку людям, натурально. Среди этих оставшихся тоже не было единства. Четыре больших клана соревновались между собой за старшинство и новое баронство. Все они идеологически разнились, но до поры до времени держались кучно – уж больно страшен оказался доведённый до крайней точки Петша Харманович. Таким, поди, его уж и не помнил никто, а может, и вовсе никогда не видел – на Старой-то Земле случая подобного не представилось. Но после того, как зарезали его старшую дочь, да хотели семью в доме пожечь заодно с любимыми лошадьми, старый барон сделался ужасен, словно демон. Чёрной тенью носился он со своими пятью сыновьями-внуками, налетая из ниоткуда и исчезая словно бы в никуда, оставляя за собой кровь и слёзы.
И как ни хоронились повинные в смерти Дарины Петшевны резкие Романовы, кончились у них в один прекрасный день и мужики, и бабы. Лёлька, старшая из оставшихся Романовых, девчонка, которой по весне стукнуло аж двенадцать, собрала шестерых своих ме́ньших, покидала к брату в коляску что поценнее было, вручила сестрёнкам кульки с манатками, да и ушла из временного становища. Бабы других кланов пытались её уговаривать, дескать, мужики-то уж защитят. Однако Лёлька оказалась упёртой, отбрив всех одной фразой: до сих пор, мол, никого не защитили, с чего это вдруг получится? И была в этом горькая правда, потому как даже строиться гордые кровные мстители никак не могли начать – неизменно появлялся старый барон и наводил такого шороху, что даже ни о какой лесозаготовке и речи быть не могло, не говоря уж о прочем.
Лёлька пошла вроде как в свою сторону, однако, убедившись, что соплеменники её не пасут, развернула, дала крюк, да и приволоклась на порог Беловоронской усадьбы, где подолбилась в ворота, пала на пороге и попросила взять под покровительство мелких: пятерых сестрёнок да трёхмесячного братца. Себя Лёлька, объявленная на весеннем празднике невестой на выданье, считала взрослой и на защиту не шибко надеялась.
Эрсан поглядел на всю эту трагедию, составил собственное мнение о том, кто тут есть взрослый, – и с первым же торговым обозом переслал всех остатних Романышей в Серый Камень.
Кровная вражда непосредственно под боком мне (как кельде) была не очень интересна, да и повод был вполне себе – короче, ничтоже сумняшеся, своим словом я назначила кормилицей Данилке Романову ту же женщину, что кормила грудью баронского внучка Славика Деме́тера. Молочные братья – это же почти что кровные побратимы, так? Посмотрим, что выйдет.
Тем временем противоборствующие старому барону гордые Петрашенки, Шишковы и Санчаки сильно озадачились прощальными Лёлькиными словами, тем более, что Романовы-то теперь кончились, и по всему выходило, что Петша Харманович возьмётся за прочих. Бросив все свои хозяйственные дела, оставшиеся три клана употребили все наличествующие силы, чтобы противостоять шестерым Деметерам. Месяц пытались они устраивать засады и западни, месяц старый Петша водил их за нос, как старый лис, неизменно прореживая вражеские ряды, пока однажды, уверившись в своей фортуне, не сунул голову уж вовсе в капкан.
СТАРЫЙ ЛИС
Новая Земля, Серый Камень, 36.03 (июля).0005
Они были побиты все. Побиты, порепаны, потрёпаны в хламину. И кони тоже.Мирела выла, расцарапывая лицо в кровь. По честности сказать, было от чего выть. Чудо было в том, что Петшу довезли живым, при всех его ранах и такой кровопотере. Левой руки не было по локоть. Э-э-э… ну, примерно по локоть. Был ли, собственно, локоть, у меня никакого желания разглядывать не было – сплошные кровавые ошмётья и осколки… Да и нога выглядела тоже не очень, чем-то перебитая в нескольких местах, привязанная к куску обугленной доски. Глаза старого барона уже, должно быть, слегка подглядывали в следующий мир, и только тихий, вырывающийся из груди хрип подсказывал, что он ещё жив.
– Да хорош выть-то! – Мирелу пришлось тряхнуть как следует. – Жив мужик твой, иди умойся! Эка разодралась-то, дурында! Весело ему будет на тебя смотреть… Иди вон, Наська пришла, пусть мордашку тебе починит! А рядом со мной не орать! Всем ясно⁈
Смурные, обмотанные кровавыми и не очень чистыми тряпками цыганы переглянулись и затоптались, живо напомнив мне щенков, заподозривших, что ты несёшь им чего-то вкусное. Зомби-щенков. О, боги, фу. Пойду в транс.
Петша стоял, уперевши руки в боки и разглядывал светящуюся сферу Земли.
– Ну и чего ты, старый пройдоха, бо́шку-то в капкан запихал? Чё смотришь?
– Вот не ждал тебя тут встретить! Ты тоже умираешь, что ли?
– Да щас! Разогнался! Там твоя супружница все щёки себе испластала. Тоже, поди, засобиралась! А кто дитё ро́стить будет, а? И вообще! Там орут, тут дурацкие вопросы задают. Шаришься в тонком мире – так сядь и не отсвечивай, работать не мешай! – настроение было поворчать.
Петша огляделся внимательнее:
– Так мы не умерли?
– Нет… Чем тебя так по боку-то приложило?
– Бревном.
– Вояки, блин… Нет, ты посмотри – сплошные осколки! Даже не знаю… Ладно, хрен с ним, как-нибудь разберёмся с ногой… С рукой что делать?
– А что с рукой?
– Нету у тебя руки́. Слава богам, одной.
– Которой?
– А ты не видишь, что ли? Левой.
– Да как-то… Смутно всё.
– Так… Думай, голова, картуз куплю… А ты не ржи, давай. Садись. Пробовать будем.
– Думаешь, выйдет отрастить?
– М-гм… С глазом же вышло. С языком тоже. Палец отрубленный был – правда, тогда целиком приживили… Руку, честно скажу, не пробовала, так что если чего – ты уж не обессудь.
– Много оторвало?
– От локтя одна каша осталась, предплечья уже нет.
– Возьмёшься?
– А чего? Сидим уже. Долго будет, боюсь… да и хрен с ним. Поехали!
Вышло и вправду долго. Прямо долго, часа три. Я, наверное, для понта могла бы написа́ть, что устала – да враньё же будет. Невозможно целителю устать, если только он про себя не забудет. Это как у богатого стола сидеть и в голодный обморок упасть. Долго – да. От нечего делать, разговаривали про всякое. Я ему и про оставшихся младших Романовых сказала. Только хмыкнул, мол – догадался уж. И про того, последнего, что в каменоломни навечно сослан, которому Мирела четыре раза ножом засадила.
– Так он, выходит, жив остался?
– Барон так присудил. Так что дальше уж – не твоя печаль. С другой стороны – ты тоже жив остался. С этой стороны к суду претензий нет?
Цыганский барон усмехнулся:
– Какие уж тут претензии… Как расплатиться теперь, думаю.
– М-м… Тут есть ещё одна новость. Подумай. У внука твоего появилось два молочных брата.
– У кормилицы двое детей?
– У кормилицы – один…
Петша помолчал.
– А второй?
– А второй – Данилка Романов.
В это раз мы молчали долго. У отхваченной руки успела восстановиться вся нижняя часть предплечья, начало проявляться запястье.
– Что ж, видно так боги судили, – сказал наконец цыган. – На этом конец кровной вражде. Молочное родство для нас – считай как кровное.
Я обдумала информацию.
– Ну, вот и ладненько. Надо только это до малы́х Ромашек донести, чтоб мыслишки дурацкие в головёнках не бродили. И до твоих, чтобы впечатано было аж в подкорку.
– Впеча-атаем… – хмуро сказал Петша, наблюдая за подрастающей культей – Эх-х-х, лишь бы пальцы отрасли!
– Норма́с, смотри как славно идём! Будут у тебя пальцы…
Два барона – наш и цыганский – разговаривали долго. Понятно дело, что людей у старого цыгана почти не осталось, зато остался но́ров и гордость. Но здравый смысл тоже присутствовал.
Я слушала-слушала эту дипломатию, а потом напомнила старому цыгану, что не воспользовалась ещё своим правом попросить у него «что только пожелаю».
– Сегодня, во исполнение твоего слова, желаю, чтобы породнившиеся роды Деметеров и Романовых прекратили самоубийственную войну с прочими кланами, пошли под руку Белого Ворона и занялись нормальной мирной жизнью. Вот кони ваши мне оченна нравятся. Подумайте в эту сторону. Цыгане… кони… – всё гармонично.
И тут уж, даже если цыганский барон и хотел как-то вильнуть – калитка закрылась. Вэр бдительно следила за соблюдением клятв.
По итогу мужики сошлись на том, что цыгане временно садятся на острове, тем более, что двух младенцев нужно было как-то кормить, хотя бы до полугода. А как только острая потребность в кормилице отпадёт – перебираются чутка подалее, на выселки, строятся уже вовсе капитально и под патронажем Андле начинают выводить из своего табуна значительно более лёгкую чем наши тяжики породу. Что-то похожее на скакунов. Арабских, наверное. Или орловских. Думаю, должно у них получиться что-то путное. Даже сейчас лошади Деметеров были хороши. Красивые, тонконогие, лёгкие и быстрые. Песня просто.
К тому времени, кстати, и вопрос с их кровниками по-любому утрясётся.
Вдвоём же Вова с Петшей разговаривали с ма́лыми остатками цыганских семейств, ожидавших решения своей судьбы на нашем острове. Деметеров, конечно, было побольше. Но и Романовых мы со счетов сбрасывать не хотели.
