Текст книги "Лимб (СИ)"

Автор книги: Ремаркова дочь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Осторожно она поднялась с его колен, уже практически привыкнув к собственной наготе, и направилась в ванную. Встав под душ, Гермиона включила теплую воду и постаралась сконцентрироваться на ощущении своего тела, нежели на том, что произошло.

Это можно будет спокойно обдумать дома, в уюте своей спальни. Всё, что она твердо осознавала для себя, – она не жалела. Совершенно ни о чем не жалела.

Быстро приняв душ и накинув платье, Гермиона вышла из комнаты, где на стуле восседал уже полностью одетый Малфой.

Почти сразу она почувствовала, что обстановка в комнате едва уловимо изменилась. Она огляделась: всё было на своих местах. Малфой повернулся к ней, и она увидела, почему изменилась атмосфера, – его глаза.

Глаза Малфоя снова словно закрылись для нее. Тем не менее он протянул ей руку, словно хотел, чтобы она прикоснулась к нему.

Гермиона приблизилась и дотронулась до его руки.

Она села напротив, внимательно вглядываясь в его лицо. Малфой словно раздумывал над чем-то. Он выглядел одновременно виноватым, обеспокоенным и потухшим. На секунду ей показалось, что он жалеет о случившемся, но вот его взгляд снова скользнул по ее лицу к глазам, и она увидела в его взгляде проблеск ее собственных чувств – теплоту.

Он повернулся к ней полностью: теперь он сидел спиной к окну, где на горизонте прежде безоблачного неба показались серые грозовые тучи.

– Ты веришь мне, Гермиона? – это был плохой знак.

Она не сомневалась, что всё, что он сейчас скажет, абсолютно точно ей не понравится. Ей уже не нужен был разговор, потому что внутри нее разгоралось необъяснимое чувство тревоги.

Гермиона чувствовала себя так, когда ловила взгляд матери на вечеринках их друзей, стоило той заметить ее невежливое общение с чьим-нибудь сыном. Взгляд «мы поговорим об этом дома». Взгляд, не предвещающий ничего хорошего.

Однако она не будет сбегать. Она же не героиня какой-то сопливой мелодрамы, где главные герои непременно ссорятся из-за ерунды после прекрасной ночи. В их случае после прекрасного дня. Гермиона уверена, что всё можно решить, только обсудив это. Разве не она была сторонником разговоров в их компании? Так почему же в таком ожидании апокалипсиса сжимается сердце?

– Верю, – очень четко произнесла Гермиона. Драко подвинул свой стул к кровати, на которой она сидела, и взял ее за руку.

– Я знаю, что ты привыкла вытаскивать задницы Поттера и Уизли из передряг, теперь же я прошу тебя довериться мне. Просто пойти за мной. Я всё решу, я подстрахую, слышишь? Я не оставлю тебя. Доверься мне, договорились?

Её руки мелко подрагивали от того, что он говорил. Уже во второй раз за сегодня Гермиона услышала стук своего сердца в ушах, только на этот раз совсем по другой причине.

– Что ты хочешь сказать этим, Драко?

– Я задам тебе пару вопросов, но пообещай мне, что ты не станешь кричать или убегать. Ты обещала довериться мне.

Всё в ней противилось этому разговору. Ей хотелось закрыться на все замки внутри себя и не говорить с ним ни о чем.

– Я не обещала такого.

– Тогда пообещай.

Она посмотрела на него и застыла. В его глазах плескалось столько обеспокоенности и натянутой боли, что Гермиона готова была на многое, лишь бы вернуть тепло в лунный свет его взгляда.

– Я… Я обещаю.

– Как звали домовика, который помогал Поттеру на втором курсе, Гермиона?

Она уже практически ненавидела свое имя. Малфой произносил его только тогда, когда лез к ней в душу с вопросами, от которых у нее болела голова.

Как звали домовика? Домовика звали Добби.

– Домовика звали Добби, – повторила вслух Гермиона – внутри нее словно что-то щелкнуло, и перед глазами проплыло воспоминание окровавленных рук Добби, испуганных глаз домовика, кричащего и задыхающегося.

Сознание начало рябить.

– Сосредоточься, Гермиона, – голос Малфоя звучал серьезно и отстраненно. Его хотелось слушаться.

Она попыталась собраться.

– Что стало с Добби?

Гермиона подняла на него глаза, полные страха. Тело начало потряхивать. Что стало с Добби? Она помнила его большие глаза, его окровавленные руки, но больше…

Ничего.

– Я не помню.

– Ты не знаешь, – Малфой говорил твердо, четко смотря ей в глаза и не отпуская ее рук. Ощущение его ладони было словно якорем для ее сознания, которое хотело просто закрыться. Которое вынуждало ее тело сдаваться.

– В каком отделе ты работаешь?

На мгновение ей стало легче, словно учитель наконец задал вопрос, на который она знала ответ.

– В ОМП, – она сказала это, выпрямившись наконец и взглянув на слишком серьезное лицо Драко.

– А Поттер? – всё еще не сводя с нее внимательного взгляда, спросил Малфой.

– Драко, к чему эти вопросы? Ты же прекрасно знаешь, что он работает в Аврорате, как и Рон.

Малфой кивнул.

– Они учились где-то этому?

Гермиона задумалась на секунду.

– Да, в академии Авроров.

– А в Хогвартсе?

Гермиона медлила.

– Они… учились. – Что-то грызло ее изнутри, какое-то чувство неправильности, но она постаралась задвинуть его подальше и сосредоточиться, как Малфой ее и просил.

– Вместе с тобой?

– Да, – четко ответила она.

– И какие же предметы они сдавали на Ж.А.Б.А.?

Гермиона нахмурилась. Она пыталась воспроизвести в памяти список предметов для поступления в Аврорат, однако, поскольку это не было ее целью, она плохо помнила…

Но ведь Гарри и Рон сдавали их в Хогвартсе, не так ли? Не так ли?

В комнате стало как будто слишком ярко, в глазах защипало.

– Гермиона. – Она подняла на Малфоя глаза, полные слез: боль в висках усилилась так, что казалось, голова просто горит. Он сильнее сжал ее руку. – Что произошло в Мэноре?

Сердце Гермионы похолодело.

Она дернулась так, что, не держи ее Драко за руки, она бы, вероятно, отлетела к другому концу комнаты.

Зачем он спрашивает ее? Зачем мучает?

Лицо мгновенно оросила влага.

– Драко, пожалуйста… – она затрясла головой, стараясь выкинуть эти мысли из головы. Она подняла на него глаза, из которых одна за другой катились слезы. – Не ломай меня…

Лицо Малфоя скривилось, словно от удара. Гермионе даже показалось, что в его глазах промелькнула такая же боль, как та, что прямо сейчас разрезала ее саму на кусочки. Но это была такая быстрая эмоция, что она не ручалась за то, что ей не показалось.

За наколдованным окном внезапно разразилась гроза, и свист ветра теперь словно проникал внутрь Гермионы и ломал ей кости.

– Давай же, Грейнджер, через трещины в нас проникает свет. Что произошло в Мэноре?

Гермиона наклонила голову к рукам, чувствуя, как слезы стекают по их с Драко сцепленным ладоням. Ее трясло так ощутимо, что с трудом удавалось вдохнуть.

Внутри нее ударялись друг об друга коробочки за плотной стеной забытья. Ей казалось, что все шкатулки с воспоминаниями звенят, как ее похоронная песнь.

Этот звук вдруг вызвал в ней животный ужас, и она заскулила.

– Давай же, Грейнджер, ради Поттера, попытайся вспомнить, что произошло в Мэноре, – его голос дрогнул, он шумно выдохнул: – Ради нас с тобой, Гермиона. Что там произошло?

Внутри нее словно что-то заныло. Кто-то закричал.

Гермиона слышала крик, кто-то кричал так отчаянно… Женщина. Ей требуется помощь, почему ей не помогут? Никто не может ей помочь?

«Что еще вы взяли в моём сейфе?»

Гермиона задохнулась. Нет.

Нет. Нет. НЕТ.

Это ее крик.

Это она кричала.

Это она кричит сейчас так же, как кричала тогда, когда ее пытала Беллатриса.

Это она.

– Это я… Я… Я кричала, – она внезапно почувствовала, что Малфой держит ее крепко в объятиях, а сама она сидит на чем-то холодном, и от собственного крика звенит в ушах. – Беллатриса пытала меня и я…

Гермиона захлебнулась от рыданий – грудную клетку сдавливало, сознание сокращалось.

– Гермиона, слушай мой голос, ты молодец, ты молодец, потом появился Добби, так? Не концентрируйся на пытках, выходи оттуда, потом появился Добби, что он сделал?

Пальцы Гермионы гнулись под каким-то неестественным углом, когда она цеплялась за рубашку Малфоя, словно это могло спасти ее от кошмара, душившего их. Лютый холод – вот что чувствовала Гермиона.

Боль. Ледяной мрамор на щеке. Безумно горела рука.

Внезапная боль в подреберье пронзила ее, и она закричала. Содрогнулась в руках Малфоя, согнувшись от мучительных ощущений к самому полу.

– Слушай мой голос. Ты здорова, слышишь? Ничего нет, у тебя ничего не болит, все прошло, ты давно здорова, Гермиона, слушай мой голос. Эти боли фантомные.

Всё кружилось. Пол под её ногами мерцал, меняясь с больничного кафеля на кровавый мрамор Мэнора и обратно.

– Что сделал Добби?

Она вспомнила скрипящий звук откручиваемой люстры. Поэтому Гермионе не нравилась музыка: она напоминала ей этот звук.

Гермиона больше не слушала музыку. Шесть лет она не слышала музыку.

– Нет-нет, не отключайся, открой сознание. Как Добби спас вас?

– Он, – ей словно было больно говорить. Где-то внутри холод пробирался к сознанию, и она понимала: стоит ему добраться, и она не найдет себя больше никогда, – переместил нас, но нож…

Она прижала руку к подреберью и опустила глаза. Она была в бордовом платье, такого же цвета как кровь, капавшая с ножа, который Беллатриса кинула в них.

Который попал в Добби.

От которого Добби умер.

Умер. Добби умер.

Её затрясло. Коробочка в её голове со звоном распахнулось, и виски пронзило болью воспоминаний.

Стеклянные глаза Добби. Крик Гарри. Её крик. Темнота.

– Ты умница, умница.

Она чувствовала прикосновения губ Малфоя к своему виску и отшатнулась.

– Зачем ты?..

Она отползала от него, как от чумы. Зачем он заставил ее это рассказать? Зачем заставил снова пережить это?

– Прости, – он поднял руки вверх в успокаивающем жесте, словно она была безумной, которая могла наброситься на него и перегрызть ему глотку. – Гермиона, попробуй вспомнить, что было после этого.

Она всхлипнула и потрясла головой. Она не будет больше делать это. Всё, что произошло здесь минуту назад, просто уничтожило её.

– Так нужно, Гермиона, ты обещала довериться мне. Ты готова. Я уверен, что ты сможешь. Ты сильная.

Она нахмурилась: зачем он говорит ей это? Какой смысл в его словах?

Больше всего ей хотелось уйти, спрятаться, прекратить этот разговор. Она метнула взгляд на дверь.

– Ты не сможешь уйти, Гермиона. Я пойду за тобой, куда бы ты не пошла. Это, возможно, наш последний шанс, больше ты не впустишь меня.

Она всхлипнула:

– Не… Не впущу?

Малфой вымученно кивнул.

– Ты не можешь сказать точно, что с тобой было, не так ли?

Гермиона озадаченно уставилась на него, всё еще опасливо отползая к стене, шаркая по кафелю ногами.

– Я… Я могу… – она заикалась, стараясь подобрать образы в голове, подходила в своем сознании к коробочкам с воспоминаниями, но они словно были призраками, и она не могла взять в руки ни одну.

Они просачивались сквозь ее пальцы.

Гермиона ошарашенно подняла голову и тяжело задышала. Воздуха не было. Она пыталась сделать вдох, но её легкие словно не работали – всё её тело отказалось функционировать как раньше.

Малфой немедленно оказался рядом с ней, и свет вокруг замигал.

Где-то вдалеке она слышит его голос: «Белый – вдыхаешь, красный – выдыхаешь».

Она помнит эту схему. Это было с ней? Откуда она знает ее? Кто-то учил ее этому…

Она видит перед собой лицо светловолосого мужчины. Он красивый. Кажется, он обеспокоен и что-то говорит ей. Она пытается вслушиваться.

– Найди себя, Гермиона.

Она смотрит на свои пальцы, которые словно вытягиваются на глазах и покрываются инеем. Гермиона поднимает на мужчину глаза.

Это Малфой, она Гермиона Грейнджер. Все в порядке.

– Давай же, последний рывок. Вернись ко мне. Вернись ко мне, если я тебе нужен.

Гермиона сглатывает слюну, по ощущениям перемешанную со свинцовой крошкой, и цепляется за его голос. Она проматывает в голове прошедший кошмар: Добби, Мэнор, воспоминания. Пустые бесплотные шкатулки.

Она поднимает на Малфоя глаза.

Он знает.

Он знает, а она нет.

– Что с ними?

Её голос срывается, но состояние шока помогает ей оставаться в сознании. Шатком, пограничном сознании, утягивающем ее в воронку.

– Что с моими воспоминаниями?

Малфой прижимает ее к себе. Его голос как всегда тверд, лишь руки дрожат, но она пытается отодвинуться к стене.

– Их нет. Гермиона, у тебя нет воспоминаний.

Ужас накрывает ее, как саван, с головой. Она ощущает предсмертный холод, душаший её, поглощающий ее.

– Это не воспоминания – это мир, построенный в твоей голове. Ты не выходила из комы шесть лет, Гермиона. Я в твоей голове.

Его голос становится глуше. Вокруг становится темнее.

«Заставь себя очнуться».

Она чувствует, как холод наконец касается её сознания.

Шесть лет.

Ничего не было. Ничего этого не было.

Воспоминания начинают сыпаться на неё из-за ментальной стены. Бьются об ее тонущее в болоте ужаса тело, покрывая сверху, не давая возможности всплыть.

«Всегда знаешь, что это я. Миона, ты нужна нам».

«Надеюсь, информация будет того стоить, Малфой».

«О, не сомневайся, Грейнджер. Она просто перевернет твой мир».

«Я надеюсь, в скором времени ты навестишь нас. Джеймс мечтает увидеть свою крестную маму».

«Тебе пора возвращаться в реальный мир и пробовать построить жизнь, а не сидеть в своей квартирке и жалком кабинете ОМП в безопасности и тоске».

«Спасибо за цветы».

«О, это не я их принесла, вероятно, кто-то другой…»

«Они здесь благодаря тебе, Грейнджер».

«Ты ведешь меня в маггловский Лондон. Я хочу увидеть его твоими глазами».

«Я уверен, скоро ты будешь сидеть с нами за столом и читать Джеймсу лекцию о безопасности в воздухе».

«Это позволит мне увидеть, какие картины ты хочешь показать мне».

Она не видела больше ничего вокруг. Стена осознания обрушилась и засыпала Гермиону. Пустота в голове затрещала по швам.

Мир Гермионы Грейнджер умирал.

Комментарий к Часть 10

Догадывались, котики?

========== Часть 11 ==========

Комментарий к Часть 11

Ну что же. Лимб начался именно с этой главы в моей голове. Поэтому одновременно это и самая легкая глава, и самая тяжелая.

Писалась под самую грустную музыку. Читайте под неё же)

Гермиона оказалась в белой пустой комнате без окон. Она даже не была уверена, что в этой комнате были стены, только сплошное ни-че-го.

Она попыталась прикоснуться к стенам, нащупать хоть что-то, но все вокруг казалось мягким, как будто обитым чем-то. Как в комнате для сумасшедших, которые могут навредить себе. Какая ирония. Словно может быть что-то хуже того, что она похоронила себя заживо на шесть лет.

Она внутри своей головы? Внутри своего безумия? Где она?

Всё, чего хотелось Гермионе, – поговорить с Драко, почувствовать нерушимость ладоней, крепко сжимающих её. Он ассоциировался у нее с оплотом спокойствия и безопасности.

А еще Гарри.

Тот, кто всегда возвращался, тот, кто был рядом с ней на протяжении стольких лет.

«Шесть лет, Гермиона».

Она осела, не чувствуя пола, но не проваливаясь вниз. Шесть лет. Боже, бедный Гарри. Шесть лет. А Рон? Как там Джинни? Её мама с папой живы? Малфой сказал, что всё это было в её голове, а значит, в реальном мире могло быть что угодно.

Малфой.

Драко.

Кто он по итогу для неё? Чертов психиатр?

Вот зачем были нужны все эти вопросы. Вот почему он назначал ей встречи. Изучал, как работает ее мозг. И каковы результаты, целитель Малфой? Какова глубина её безумия? Ей не нужно думать об этом сейчас. Что ей нужно, так это сфокусироваться.

Она попыталась нащупать пальцами пол или хотя бы что-то осязаемое, но не было ничего. Тихое мертвое пространство под ней.

Как она сама. Как всё, что внутри неё.

Гермионе так хотелось злиться или плакать, но какая-то апатия, смешанная с усталостью, заставляла ее проваливаться в ледяное небытие.

Глаза закрывались.

Малфой был с ней, чтобы разбудить её эмоции или потому, что она разбудила его?

Перед глазами сухо мелькали все их встречи. Глупая дурочка. Ей давно следовало догадаться. Пазл так легко складывался. Только, очевидно, не для таких повернутых, как она.

Обучение на Тибете.

«Я изучал особый уровень легилименции, позволяющий работать с травматичными воспоминаниями».

Он ведь даже не скрывал от неё ничего, словно подталкивал её к истине. Только вот ей не нужна была истина. Ей был нужен он. И она получила его. Самая сладкая конфета оказалась горьким лекарством. И оно разъедало её нутро стальными остриями, горящими в огне. Жуткий вакуум вокруг, который не переставал давить своей неподвижностью.

Она любит его?

Потому что это всё, что имеет значение. Потому что она не знает, что чувствует он. Едва ли секс входил в её лечебную программу. Тогда зачем?

Ответы на эти вопросы может дать он сам. Только вот она не хочет спрашивать.

Шесть лет.

Она прожила здесь шесть лет. В другом мире. Ложно-безопасном вместо сложно-опасного. Она хочет вернуться в реальность? И даже если так, вернись она, куда деть это?

Гермиона перекатилась на бок, прижав колени к груди, и приложила руку к сердцу. Куда деть её – дыру внутри размером с Бога, такую незаметную, такую черную, что в неё засосало все, что было дорого.

Больше, чем Гермиона смогла вынести.

Какой-то дешево-слезливый поток сознания. Ответов на вопросы нет, только это бесконечное ничего вокруг и внутри.

Вернуться туда? К Гарри? К Малфою? Ко всем Уизли?

Ей вдруг вспомнились теплые вечера в Норе, разговоры с Джинни по вечерам перед окном спальни. Посиделки у Черного озера с Невиллом, его рассказы о тысячелистниках. Чудные редиски в ушах Полумны, её босые ноги. Мамин вишневый заливной пирог, папина привычка пить чай в одиночестве, смотря в окно. Их совместная игра на фортепиано с Рональдом на Площади Гриммо, тепло руки Гарри в ночь на Сочельник на кладбище у его родителей.

Малфой, доедающий сладкую вату в парке, усмехающийся своими редко теплыми искрами в глазах.

Туман в голове как будто становился гуще, но тело определенно больше не клонило в сон. Что же будет, если заснуть?

Гермиона тряхнула головой, отгоняя наваждение. Она догадывалась, что будет. Её сознание потухнет. Вероятно, навсегда.

Малфой проделал большую работу, чертов специалист.

Ведь она слышала той ночью его разговор с Гарри. Теперь-то Гермиона понимала, что они говорили о ней. Она чувствовала запахи, формировала такую яркую и точную реальность для них двоих, а значит, определенные отделы ее мозга работали верно.

Она может выбраться, не так ли? Ей нужно просто постараться найти выход из собственной «комнаты безопасности». Она справится с этим, она должна хотя бы попытаться вернуться к друзьям. Ей есть за что бороться, правда?

Гермиона стала оглядываться в попытках найти дверь или, может быть, какой-то коридор. Разве в книжках всё не так? «Иди на свет» или что-то в этом роде.

Гермиона задушенно выдохнула, но не услышала звука. Это не было как в фильме. И в книгах о таком не писали. Она обернулась к стенам, которые, казалось, не были осязаемыми, и тем не менее, их она почувствовала, когда провела рукой. Что-то мягкое, ненастоящее. Вот, значит, каков её мозг изнутри. Она провела рукой вверх, но стена была без единого изъяна.

Тогда Гермиона опустилась на колени к пустоте пола. Создавалось ощущение парения в воздухе, но, конечно, никакого страха в «комнате безопасности» ее сознание не выдавало. Она ударила по полу, но рука лишь плавно замедлилась.

Никакой отдачи.

– Ну же! – в отчаянии попыталась выкрикнуть Гермиона, но ни звука не произвела.

Она помнила эту привычку успокаивать себя разговорами вслух еще с первого курса. Возможно, она никогда не была достаточно нормальной для любого из миров. В итоге, когда маггловский мир ее отверг, а магический так и не принял, она просто создала свой, где и проживала абсолютно спокойно и бесчувственно все эти шесть лет до прихода Малфоя.

Ей нужно вернуться хотя бы для того, чтобы проклясть этого негодяя на ближайшие сто лет. А еще – чтобы снова увидеть его глаза. Чтобы он хотя бы еще один раз коснулся ее волос, как тогда в палате.

Ей нужно попытаться выбраться отсюда.

Гермиона попыталась подпрыгнуть, но потолка не было, полная бездна над ней, словно она находилась на большой глубине в ночном океане.

Опершись на стену, Гермиона двинулась вперед в попытке найти конец комнаты, но его не было. Гермиона не знала, сколько она шла вперед. Несколько минут или несколько часов. Она сбилась на счете в восемь тысяч пятьсот три шага. Тогда она просто осела к стене, надеясь отдышаться и выработать дальнейший план действий.

Вот только выбора практически не было.

Не сдаваться казалось хорошей идеей, только мало выполнимой. Она закрыла глаза и запела детскую колыбельную, которую мама в детстве пела ей, чтоб успокоить.

И хотя ее тело словно не было подвержено никаким внешним и внутренним воздействиям, внутри нее нарастало отчаяние.

Особенно страшно было петь, не слыша ни единого звука. Словно она оглохла. Лучше бы ей снова было холодно, как в палате, или страшно, как в Поместье, но только не никак. Только идущий на смерть знает это чувство – когда всё что угодно лучше, чем совсем ничего. Отчаяние заполняло ее до краев. Она ведь даже не успела никому из них сказать, как они дороги ей.

«Ты всегда был мне братом, которого у меня не было, Гарри, я не жалею, что пошла за тобой».

«Ты так много раз не давал мне падать духом, Рон, я восхищаюсь твоей любовью к жизни».

«Джин, я всегда ценила твою дружбу, ты была единственной моей подругой».

«Драко, я ни о чем не жалею. Я никогда об этом не пожалею».

«Мама, папа, я всегда буду любить вас. Простите».

Душа плакала и умирала внутри. Говорят, смерть – дело одинокое. Сейчас Гермиона понимала, что она еще и чертовски медленная. Ежесекундно сдирающая с тебя последние жизненные силы. Сжирающая тебя до основания.

Беззвучное крещендо бессилия.

Она кричала, и ни звука не выходило у неё изо рта. Тогда она начала биться рукой о стены, но ни единого шороха, движения или вибрации не возникло вокруг неё. Это убивало.

Хоть что-то. Пожалуйста, хоть что-то.

Она вцепилась в волосы и замотала головой так отчаянно, что если бы она была в реальности, то у неё бы закружилась голова.

Слёзы должны были задушить ее, но не удавалось ни кричать, ни плакать.

Она прижала свои руки к губам и вонзилась зубами в кожу до крови, раздирая её на запястье до самых сухожилий. Ни одной вспышки боли.

Она с остервенением размазывала кровь по безупречной стене ее кошмара, чтобы лишить атмосферу этого проклятого белого света.

«Вернись ко мне, если я тебе нужен».

«Вернись ко мне, если я тебе нужен».

Слова Драко не выходили у неё из головы, но она не могла даже произнести их вслух, чтобы убедить себя в их правдивости: тишина отбирала у нее даже это, сдирала с неё кожу слой за слоем и беззвучно трещала по швам.

«Давай же, Грейнджер, через трещины в нас проникает свет» – почти потухшим отголоском прозвучали его недавние слова.

«Свет убивает, Малфой!» – хотелось ей закричать ему в ответ. Вокруг было так много света, и ни одного выхода.

Слабая.

Какая же она слабая.

Нет. Нельзя сдаваться.

Гермиона снова ударила окровавленными руками по стене в надежде разбить стены собственных иллюзий, но они были слишком сильны. Проклятый лимб никогда не выпустит ее. Не позволит ей жить в любом из миров, не даст умереть. Она заперта внутри своего гениального мозга.

Она начала биться головой о мягкую обивку в надежде убить себя или сломать границы сознания, но она во всем была лучшей.

Ее безумие нерушимо.

Ее безумие бесконечно.

Она упала на пол, подтянув к груди колени, и беззвучно завыла.

Ничего страшного.

Она сражалась храбрее, чем кто-либо мог, и теперь ее шансы закончились.

Всё закончилось.

«Вернись ко мне».

«Вернись ко мне».

«Вернись ко мне.»

========== Часть 12 ==========

– Блять! – Малфой подскочил так резко, что стул под ним опрокинулся.

Провести по волосам, глубоко вздохнуть. Привычные действия успокаивают. Он выпрямился и снова взглянул на неё.

Сознание Гермионы его больше не впускало. Вот уже несколько дней он безрезультатно пытался пробиться к ней через проклятый белый свет, но по-прежнему барахтался, как ребенок в слишком большом бассейне.

Она лежала такая недвижимая. Хотелось передернуть плечами, подойти и коснуться, чтобы убедить сознание, что она теплая, живая, вселить надежду, что где-то там внутри она борется и не сдается.

Гермионе Грейнджер не положено сдаваться. Только не ей.

Словно кивнув своим мыслям, он еще раз внимательно взглянул на нее, замершую на белых больничных простынях. Поразительно, как один и тот же цвет мог одновременно ассоциироваться и с надеждой, и с потерей.

Белый – цвет нового дня, белый также – больничные простыни. Магглы считают зеленый цвет символом надежды, для волшебников он так же ассоциируется с зеленой предсмертной вспышкой.

Малфой продвигался к своему кабинету, не задерживаясь ни на чем взглядом. Палата Грейнджер. Палата Лонгботтомов. Палата Локонса. Слишком много знакомых фамилий, невинных душ, сломанных судеб. Нельзя позволить этому проникнуть в сознание, целителям не полагается думать об этом. Малфой выстраивал стену между эмоциями и ощущениями. Отрешенность. Вокруг сплошные лимонно-серые вспышки. Подобное разделение упрощало работу Святого Мунго. Раньше все колдомедики носили исключительно лимонные мантии, теперь же каждое отделение имело свой цвет. Лимонные халаты остались для целителей общего порядка, синие носили те, кто справлялся с последствиями проклятий, а серая мантия Малфоя говорила о том, что он ментальный целитель.

– Целитель Малфой! – окликнули его откуда-то сбоку.

Малфой выругался про себя. Спустя сорок минут тщетных попыток пробить брешь в нерушимом сознании Грейнджер, он был истощен и физически, и духовно. Малфой мечтал зайти в кабинет, выпить кофе и продумать свои дальнейшие действия. Но кому-то, очевидно, не терпелось влезть в его планы.

Приняв максимально беззлобный вид, он развернулся, задев девушку полами своей серой шелковой мантии. Ганхильда (Великий Салазар, о чем только думали её родители, когда дали ей это имя?) – молодая девушка со стойки регистрации, уже не раз раздражавшая его своим глупым заигрыванием, сейчас словно мечтала попасть ему под горячую руку.

Казалось, все в отделении уже ясно поняли, что к Малфою последние четыре дня не стоит лезть, только если не произошло что-то из ряда вон выходящее, по типу воскрешения Мерлина или развалившейся Палестины.

– Мисс Квотербек? – процедил сквозь зубы Малфой, с удовольствием отмечая, что сарказм проплыл мимо настырной девицы. Она нахмурилась, явно не понимая значения слова.

– О нет, моя фамилия не Кворт… – она споткнулась на слове, явно не имея никаких артикуляционных навыков для повторения.

«Мы не закатываем глаза с коллегами, мы не закатываем глаза… Черт, она невыносима».

– Так чем могу помочь? – не выдержал Драко.

«Какого хрена тебе надо? Дай мне выпить кофе и вернуться к Грейнджер».

– Снова приходил мистер Поттер и просил пустить его к мисс Грейнджер – Ганхильда протороторила это так быстро, очевидно, догадываясь о предстоящей грозе.

Что ж, этот день определенно решил поиметь его.

– Я же уже сказал: она нестабильна, его вмешательство может только усугубить её положение.

Девушка невольно сделала шаг назад, видимо, чувствуя, что Малфой излучает раздражение и агрессию. И если бы эти его эмоции могли обрести материальную форму, Ганхильда бы уже стояла вся с ног до головы покрытая копотью.

– Я говорила ему, но… – она начала заламывать руки и нервно теребить рукав халата.

– В следующий раз отправьте его в мой кабинет, – выпалил Малфой, надеясь, что его ответ положит конец этому бессмысленному разговору. Развернувшись, он снова решительно направился в свой кабинет, но, уже подходя к нему, заметил, что дверь приоткрыта.

Ну конечно, Золотому Мальчику законы не писаны. Для него буквально открыты все двери.

Гарри Поттер сидел в кресле для гостей у большого дубового стола, на котором царил идеальный порядок из папок, документов, чернильницы и маленьких магических часов.

– Поттер, – равнодушно отозвался Драко.

Золотой Мальчик вскочил как ужаленный и почти сразу направился к нему через всю комнату.

– Малфой, как она? Она реагирует? Я хочу увидеть её, прошло четыре дня! – по лицу Поттера можно было сказать абсолютно всё и совершенно ничего. Его эмоции казались закономерными, а реакции примитивными, хотя и беззлобными.

– Сядь, пожалуйста.

В довершение к сказанному Малфой сам опустился в кресло и тяжело вздохнул.

– Грейнджер заперта в собственной голове, её разум не дает ей выбраться… – начал он.

– Тогда какого хрена ты это сделал? Какого хрена, я тебя спрашиваю? Раньше она хотя бы открывала глаза и… – Гарри Поттер стал захлебываться эмоциями и, словно сдаваясь, опустился на гостевой стул. – Она хотя бы слышит нас? Она выберется?

Малфой слегка подался вперед, напрягаясь.

«Профессионализм, Драко. Профессионализм. Границы. Отрешенное восприятие».

Только вот эта мантра не помогала: при всех различиях Героя Магического мира и Драко Малфоя, в этом они были похожи. Страх за Грейнджер, надежда, что у неё получится.

– Я не знаю, Поттер, не знаю, всё зависит от неё самой. Вряд ли будет хуже, чем было. Теперь у неё хотя бы есть шанс.

В кабинете воцарилось тягостное молчание. Грейнджер и вправду была в сознании, но то, какой её увидел Малфой, когда Золотой Мальчик попросил его вернуть старый должок – Шляпа не предлагала ему Слизерин? – ужасало.

Гермиона Грейнджер лежала на больничной палате, имея только свое имя и старые отголоски себя прошлой. Едва ли кто-то мог узнать в этой высохшей апатичной девушке некогда до раздражения яркую буйную гриффиндорку. Её волосы безжизненно спадали с подушки, обескровленные губы шевелились в бессмысленном бреду, иногда, когда ей хватало сил, она поднимала руку из-под простыни и тянулась к чему-то, что видела перед собой. Рука была практически прозрачной, настолько тонкой, что казалось, приглядевшись, удастся увидеть, как бежит кровь по её просвечивающим ярким голубым венкам. Но самым жутким были её глаза. Абсолютно пустые. Она не фокусировала взгляд ни на ком, казалось, она даже не слышала, что происходит вокруг, но показатели отмечали, что какая-то информация извне всё же доходит до неё, пусть и в искаженном виде.

Голограммы показывали, что информация словно фильтровалась в её голове, поступая частично и в том формате, в котором ей было комфортно её получать. Абсолютная мертвая матовость некогда блестящих горящих глаз лишь подтверждала страшную истину.

Гениальный разум Гермионы Грейнджер обратился против неё.

Он запер её где-то внутри, не позволяя найти выход в небезопасный, по его мнению, настоящий мир. Вместо этого он построил идеальную суррогатную реальность, вместив туда всё, что было дорого Грейнджер, упрятав тем самым и её подальше от истины.

Малфоя поразил её мир, буквально ослепил его. Нельзя было не признать, насколько гениальным было устройство её разума. Он подстраивал информацию извне под ее иллюзорную реальность, вытесняя любые тревоги и волнения.