Текст книги "Лимб (СИ)"

Автор книги: Ремаркова дочь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Невилл как-то полузастенчиво усмехнулся.

– А сам-то, Малфой? Тебе что, совсем не платят? Ты поэтому живешь в Мунго?

Это было приятно. Драко любил отбитые язвительные подачи: это пробуждало в нем утреннее остроумие, с вечера залитое огневиски.

– Как она? Гарри сказал, что подписал согласие на экспериментальный метод.

Их шутливый разговор мгновенно сменился на серьезный, и Малфой, конечно, понимал, о ком идет речь, и почему для Невилла это так важно. Если методы Малфоя сработают, это может дать Долгопупсам хотя бы крошечный шанс на выздоровление. Особенно матери: именно её прогресс Драко удалось продержать несколько часов, во время которых она смогла вспомнить имя своего сына. Тогда все целители Мунго стали свидетелями слез героя войны, прошедшего пытки, войну и тяжелейшие травмы без единой жалобы.

На следующий день Невилл позвал его в бар в первый раз. С тех пор их общение можно было назвать… приятельским? Точно не дружеским, ведь Малфой считал, что друг для гриффиндорца – любой союзник в их самоубийственных миссиях, в то время как для слизеринцев друг – понятие практически иллюзорное.

– Она вчера сделала первый важный шаг. Данные диаграммы показывают, что она уже не в глубокой коме, просто её сознание возвращается медленно.

Невилл неловко поерзал в кресле. Когда он наконец заговорил, его голос слегка подрагивал:

– И… когда?

Соплохвост раздери, Драко тоже очень хотелось бы знать когда. Однако все, что он говорил другим, он повторял и себе. Множество тошнотворных раз.

– Я не знаю, зависит от неё. Она может очнуться в эту минуту, а может и через несколько месяцев.

Конечно, он надеялся, что она очнется уже очень скоро. И хотя он понимал, что спустя столько лет она, вероятно, будет слаба, истощена и дезориентирована, больше всего ему хотелось увидеть в ней ту Гермиону, которая разгадывала в своей голове выдуманные загадки, отвечала на его издевки острыми дерзостями и смотрела на него с живым блеском в глазах.

Ему хотелось сказать ей, что всё, что случилось между ними в иллюзорном мире, было настоящим.

– Но она же очнется? – Невилл поднялся, видимо, не находя в себе сил вести подобный разговор сидя.

Он сам едва справлялся, поэтому просто кивнул. Долгопупс в ответ сделал то же самое и вышел за дверь.

Драко понимал, что слукавил: прогресс – слишком серьезное слово для того, кто еще даже не может поднять стакан воды. Тем не менее это было намного больше того, на что он сам рассчитывал.

В дверь постучали и в проем втиснулась кудрявая макушка Гилберта – чертова медбрата, разлившего успокаивающий бальзам.

Медперсонал подбирают по первой букве имени, или как объяснить наличие Ганхильды Липучей и Гилберта Криворукого – как он окрестил их – в одном отделении?

– Локонс, целитель Малфой.

Драко вздохнул и двинулся в палату к бывшему учителю, улучшений у которого не было никаких. Златопуст Локонс жил, как и Гермиона, в своем иллюзорном мире, который, к сожалению, был похож на мир из детской книжки – простой, наивный и светлый.

Откровенно говоря, Малфою даже казалось, что это наиболее гуманно для профессора, ведь в реальном мире ничего хорошего его не ожидало. Драко несколько раз пытался пробивать сознание профессора, но оно словно регенерировалось и не пропускало никакую информацию извне.

Проведя стандартный осмотр, он задержался в голове у Локонса, который вел там разговор с симпатичной ведьмой, интересуясь, любит ли она жареные яйца и не желает ли отведать их у него на завтраке.

Вынырнув из мыслей профессора, Драко вернулся в кабинет на обеденный перерыв. Он надеялся вздремнуть, поскольку ночью практически все время крутился, вслушиваясь в шум автомобильного потока. Опустившись на кушетку, Драко понял, как же все-таки устал. Он не хотел двигаться, не хотел открывать глаза, сладкая полудрема манила его теплотой и уютом, в то время как голова гудела от напряженных попыток пробить стену Гермионы в течение вот уже нескольких дней. Время словно перестало для него существовать, оставив его лишь мягко покачиваться на волнах сна.

Внезапно сладкую негу прорезал крик.

О, Драко узнал бы этот крик когда угодно, ведь он неоднократно звучал в его собственных кошмарах.

Мгновенно вскочив, он рванул к ней в палату. Навстречу ему уже бежал Гилберт, что-то выкрикивая, но Драко и так понимал.

Она очнулась. Она очнулась, и у неё не всё хорошо.

Ошалело влетев в комнату, Драко на секунду растерялся: Грейнджер не было в постели. По спине пробежал холодный пот, когда он заметил Поттера, который, дрожа, стоял в углу с протянутой рукой.

В голове Драко всё словно дало сбой, будто он лишь рассматривает колдографию.

Он видит, как Поттер вытирает рукавом свитера слёзы и пытается коснуться Гермионы, забившейся в этот самый угол, хотя бы кончиками пальцев, но она отскакивает и, глядя на него безумными глазами, начинает кричать что-то бессвязное. Вжимается в стенку. Ее руки и ноги такие худые, что непонятно, как они могут держать её тельце.

Сердце Драко ухает вниз. Так громко, что, кажется, все в палате слышат. Или это звук разбившихся надежд Золотого Мальчика, которого, так же как и его самого, трясет? Удивительно, как у Поттера вообще получается стоять ровно: Драко видит, что он не в состоянии даже вдохнуть полной грудью.

Просто не отрываясь смотрит на неё, повторяя рыдающим полушепотом ее имя.

– Гермиона. Гермиона, я… Гермиона…

Он повторяет только это, как молитву. Как мантру. Словно так безумный расфокусированный взгляд карих глаз изменится на ясный, логичный и разумный, которым всегда славилась храбрая девочка с Гриффиндора, от которой, судя по всему, не осталось ничего.

Только кудрявая сумасшедшая, так несправедливо сильно похожая на ту, что сотворила это с ней. Изуродовала.

Убила.

На мгновение ему кажется, что Грейнджер кинется на кого-то, но она лишь жалобно скулит и трясется. Как раненое животное. Внезапно она переводит взгляд на него и из ее груди вырывается вздох. Драко видит, как она хмурится, а значит, что-то в ее голове все еще способно анализировать.

Он садится на пол, но шуршание его мантии пугает Гермиону – он невербально погружает их в вакуум и сидит не двигаясь, не дыша. Гермиона смотрит на него глазами, полными страха и какого-то глухого отчаяния, и он видит, как сильно её пугает этот мир: звуки, цвета, лица.

Сердце замирает.

Неужели она не вернется? Неужели выбралась только эта часть ее сознания? Неужели она никого не помнит?

Он не двигается. Просто смотрит на нее. Его руки лежат на полу, а дыхание тихое ровное и спокойное. Он благодарит Мерлина и Моргану, что Поттер и Гилберт догадались не двигаться, приняли его тактику.

Гермиона молчит. Она успокаивается постепенно, но её дыхание выравнивается: становится из бешеного просто рваным.

Она поворачивает голову медленно, всё еще с опаской поглядывая на Малфоя, но он ждет. Они все ждут. К палате словно применили Арестомоментум, потому что всё вокруг застывает. Внезапно взгляд Гермионы останавливается на Гарри. Мутная пелена на секунду сходит, и Гермиона тянет худую руку ко лбу. Указывает на что-то.

Драко хмурится. Что она хочет сказать?

Он неторопливо, чтобы не спугнуть ее, поворачивается, когда Поттер издает полувздох-полувсхлип. Такой тихий, что ему сперва кажется, что он ослышался.

Но он понимает – нет, ведь Поттер плачет, отодвигая свою нелепую взлохмаченную челку, за которой он прячет шрам от назойливых фанатов.

Гермиона узнала его.

========== Часть 14 ==========

Комментарий к Часть 14

Дорогие читатели, я надеюсь, глава вам понравится. Честное слово, работа будет двигаться, но у беты есть свои чудесные работы и дела, а автор вообще родила и была такова. Но следующая глава уже в процессе, так что ждите ее с гораздо менее серьёзной задержкой, чем эту. Ох уж эта взрослая жизнь, штоб её. 🙄

Ничто не способно заткнуть нас, господа 😄

Выставить героя магического мира из палаты Грейнджер оказалось не так-то просто. Однако сама Гермиона уже через пару минут после того, как узнала Поттера и подарила им всем надежду, начала заваливаться вправо и благополучно уснула.

Драко полагал, что Поттер отказывался выходить из палаты, опасаясь, что весь прогресс в ее состоянии сойдёт на нет, стоит ему выйти за дверь. А может, он впервые увидел ясные глаза своей подруги и не мог уйти. В любом случае, ещё около двух часов Поттер сидел у кровати Гермионы, практически не шевелясь.

Когда же он наконец зашёл в кабинет Малфоя, лицо его практически ничего не выражало. Аврорские навыки брали своё, и Мальчик-который-выжил-а-потом-ещё-раз-и-ещё держался относительно спокойно.

– Скоро придут Рон и Джинни, – сказал Поттер, и Драко едва не зашипел от негодования.

– Нет – коротко ответил Малфой, не желая грубить и без того расклеившемуся школьному недругу. Но и объяснять ему что-то на пальцах не было никаких сил.

– Почему нет? – сцепил челюсти Поттер. Тот, очевидно, думал, что Малфой из вредности не пускает людей к Гермионе.

Ну конечно. Ведь все дерьмо в мире происходит из-за того, что мерзкий, гадкий Драко Малфой снова замышляет козни против золотых и святых. Драко фыркнул.

– Потому что перегруз, Поттер, хватит с неё. Она с трудом вспомнила тебя, а ещё двоих и в этот же день… – он покачал головой. – Это напугает её.

– И что же делать? Ждать ещё пять лет? – Поттер злился: очевидно, он ненавидел, когда ему перечили.

«Только вот ни хера он не знает о ненависти» – подумал Драко.

– Очень остроумно. Смотри, не порежься о собственный сарказм, – и, не дожидаясь, пока Гарри Поттер разразится немыслимыми проклятиями в сторону целителя лучшей подруги, Малфой, тяжело вздохнув, продолжил: – Приводи завтра одного Уизли. Желательно того, с кем она была ближе.

Они оба знали, что Малфой говорит о Рональде Уизли, но будь он проклят, если из его уст когда-либо вылетит имя этого идиота. Он скорее вычистит руками всех соплохвостов мира… Нет. Нет, абсолютно точно нет.

Малфой мало что знал о жизни Уизли. На войне его поразило проклятье, уничтожившее почти все кости и мышцы в левой ноге, после чего он не мог ходить несколько месяцев и до сих пор прихрамывал.

Ходили слухи, что он работал в Аврорате вместе с Поттером, но меньше чем через год ушёл, предпочтя погоне за Пожирателями погоню за покупателями в Косом переулке в магазине выжившего близнеца.

Уизли навещал Гермиону раз в неделю, и, несмотря на то, что он никогда не нравился Драко, тот вынужден был признать, что даже такого недоумка, как Рон Уизли война изменила и насильно повзрослела.

Он уже не брюзжал слюной, не кипятился понапрасну, и, хотя Малфой полагал, что он по-прежнему был самым никчёмным в троице, он видел, как вырос Уизли после войны.

В отличие от лучшего друга, он никогда не заходил к Малфою и ничего у него не спрашивал. Одним из преимуществ работы целителя разума было то, что он регулировал правила в лечении пациента. Малфой ввёл свои. Именно по этой причине он сидел за ширмой в палате Грейнджер первые несколько посещений. Это всегда было одновременно неловко и раздражающе, но это была его работа. Следить за состоянием больного в нетипичных ситуациях. Каждый приход нового посетителя проходил в присутствии ментального целителя. И Драко всегда находился там. Он мог отменить эту процедуру, убедившись, что пациент не агрессивен и не причиняет себе или другим вред своей стихийной магией. Но палату Грейнджер он покидал реже всех. Иногда он оставлял Гермиону наедине с Поттером, но на этом всё.

Практически всегда он был за ширмой, в каком-то больном припадке защищая девушку, которой никогда не навредил бы никто из посетителей. Он это понимал, но всё равно оставался.

Конечно, он не был полным придурком, чтобы подслушивать разговоры ее друзей – он накладывал Оглохни, но в первые несколько минут всё же следил за ее состоянием, а потому сразу определял, кто как видел и чувствовал себя с ней рядом.

Обычно Драко сидел за ширмой и слушал редкие комментарии Уизли. Тот почти никогда, в отличие от своего друга или чрезмерно болтливой сестры, не разговаривал с Гермионой, предпочитая просто молчать, иногда поглаживая её руку и смотря в окно. Он больше не шутил, не старался нести бред и даже не ел в ее палате. Война и правда его очень изменила, и теперь, помимо хромоты, у него остались также неглубокие морщинки и более суровое выражение лица.

Малфой подозревал, что так произошло из-за потери брата.

Драко мало что знал об отношениях в такой большой семье. Сам он получал все материнское внимание и весь отцовский гнев ещё с раннего возраста. Как бы дела обстояли, будь у него сестра или брат, он не представлял.

Судя по тому, как вели себя Уизли вместе и по отдельности – всем скопом они заявлялись редко, чаще на ее день рождения или перед Новым годом, как ему рассказывали прошлые целители, – у каждого в этой семье были свои роли.

Близнецы, очевидно, раньше были шутами, младшая, Уизлетта, – по-прежнему принцессой, хотя Драко считал, что на этот статус уверенно претендует также и Рональд Уизли, а впрочем… Драко отдал бы ему скорее статус орка с его полным игнорированием правил поведения.

Так или иначе, каждый из них имел свой вес и свою роль и никто не мог заменить один другого.

Уизли приходил раз в неделю, прихрамывая на левую ногу, и, хмуро смотря на медсестер, заходил в палату.

Там он всегда оставлял цветы для Грейнджер, а после садился на стул и касался её руки. Иногда он рассказывал некоторые новости из жизни большого клана Уизли и после долго наблюдал за наколдованным окном, потом целовал её в лоб и уходил. Вот так вот просто, без суеты и шума он проводил время в палате подруги.

Если же ему не везло, и он замечал Драко за ширмой, то просто кивал ему, разворачивался и уходил. В отличие от других членов клана Уизли, он, казалось, носил в себе трагичную печать войны, и это совсем не ввязалось с тем образом лучшего друга, который Грейнджер нарисовала в своём иллюзорном мире.

Драко слышал, что на пятом курсе у гриффиндорской парочки были какие-то сложности, но Тёмный Лорд тогда только переехал в его дом с багажом из кровавых привычек, и Малфой не имел ни возможности, ни желания следить за детскими шалостями и проблемами, что происходили на львином факультете. Ему нужно было убить человека.

Тем не менее Пенси по доброте душевной и из природной склонности к сплетням и сучизму, как называл это Блейз, рассказывала на Слизерине все сплетни, которые слышала от когтевранцев и пуффендуйцев в женских туалетах. Тогда-то и поговаривали, что Золотая девочка была влюблена в лучшего друга, а он, в свою очередь, нашел смысл существования в том, чтобы сожрать лицо Лаванды Браун – той девчонки с нелепыми бантиками, от вида которых у Малфоя портился аппетит.

Они с Уизли были самой омерзительной парочкой на памяти Малфоя. Уизли, казалось, проходил экзамен на должность дементора, так старательно он изучал рот Браун, а та же была просто олицетворением всего наименее адекватного в девушке. Идеальный образец неудачного селективного разведения. Как маленькие громкие собачки, которых так любили несколько сотен лет назад дамочки из аристократии.

Если это действительно было так, то не следует удивляться, что Грейнджер все ещё видела в своем друге того весёлого паренька, которого оставила пять лет назад. Однако тут её ждало разочарование, потому что её друг в самом деле познал горечь послевоенного времени и его утраты. Как и все они.

Именно поэтому Малфой разрешил Уизли завтра посетить палату Грейнджер.

Драко откинулся в кресле и почесал переносицу. Он будет полным ублюдком, если не признается себе в том, что волнуется из-за встречи Грейнджер и Уизли. И у этого могло быть несколько причин.

Во-первых, он не знал, как Гермиона отреагирует на старого друга, к которому у неё были чувства (если, конечно, они были). Второй момент, который волновал его, – что, если она не узнает Уизли и Поттер так и останется единственным, кого она вспомнила? С ним у неё всё-таки была особенная, мало кому понятная связь.

Драко не знал, почему она молчала: она была такой многословно раздражающей в своем собственном мире, что заткнуть её было сложнее, чем Пуффендую выиграть кубок школы. Но именно сейчас, вернувшись, она ничего не говорила. Драко всерьёз задумался над тем, чтобы позвать со второго этажа целителя, который проверил бы функциональность её голосовых связок и отделов мозга, ответственных за речь. Конечно, он мог сделать это и сам, но ему все же хотелось, чтобы кто-то другой подтвердил, что с ней всё в порядке.

Решив напоследок зайти к Гермионе, Драко выскользнул из своего кабинета и направился вдоль по коридору. Отделение Януса Тики Уорда было, пожалуй, самым печальным из всех в больнице Святого Мунго. Единственное отделение постоянного проживания. На всех остальных этажах больные, как правило, не лежали больше нескольких дней: целебная магия ставила на ноги даже совершенно безнадёжных пациентов. Но мозг, разум и сознание были столь хрупкими и мало изученными, что отделение, в котором работал Драко, словно всегда было накрыто саваном послевоенной печали.

Люди редко выписывались отсюда, и почти всегда это было чудом. Малфой сам чуть было не стал после войны пациентом этого отделения. Вереница судов, жуткие воспоминания, страх перед новыми нападениями, бесконечная вина – всё это довело его едва ли не до грани сумасшествия. Всё его тело было истощено и безумно болело. Панические атаки не оставляли его, кошмары продолжали преследовать, а постоянный недосып и нежеланные воспоминания заканчивались галлюцинациями.

Последней каплей стала магия, которая начала выходить из-под контроля Драко. Но если с её необузданностью ещё можно было смириться, то с тем, как она постепенно убывала с кончиков его пальцев, никто из его семьи мириться не собирался. Конечно, Нарцисса первым делом обратилась в Святого Мунго, однако… бывшие Пожиратели Смерти сейчас были не в чести.

Нарциссу практически сразу отправили домой, очень чётко указав на то, что больница переполнена героями войны и теми, кто был достойнее и чище, чем изляпанная в грязи семья Малфоев. Тогда мама стала отправлять письма в разные страны, пытаясь найти хотя бы одного целителя, способного помочь ему. Драко в это время высыхал на собственной кровати, раз за разом переживая ужасы войны, сотни раз мечтая сделать другой выбор в каждом из случаев и желая умереть как можно скорее и как можно менее мучительно. Он перестал спускаться вниз к обеду, разговаривать хоть с кем-нибудь, и от вида змей его бешено колотило.

Но, как показала всему магическому миру практика, для Нарциссы Малфой нет абсолютно никаких границ в том, что она может сделать для собственного сына. Поэтому, когда из Тибета ей пришел ответ, она заявилась в комнату к Драко, молча заставила эльфиек собрать его вещи, не ответив ни на один его вопрос, а затем уменьшила и переместила его чемодан в гостиную, вынудив Драко тем самым спуститься вниз. Когда же он наконец это сделал, то застал мать в Малой гостиной, попивающую чай из бесконечно дорогого фарфора. Она смотрела в окно, будто не замечала, как нервно он прохаживается вдоль комнаты.

– Что это значит, мам?

Она могла проигнорировать его. Как любая женщина, она прекрасно владела этим мастерством, однако лишь мягко, без единого шороха поставила кружку на блюдце и улыбнулась Драко его любимой по-матерински тёплой улыбкой.

– Ты уезжаешь, Драко.

– Неужели? И куда же, позволь спросить? Нашла для меня палату в Мунго?

Нарцисса лишь слегка подняла брови, как делала всегда, когда в детстве Драко не проявлял должного уважения к кому-либо.

– Низшую форму остроумия оставь в Мэноре. На Тибете она тебе не пригодится.

– На Ти… где? Да ты шутишь, Мерлин, какой Тибет?! – Драко на секунду показалось, что его галлюцинации наконец высохли и выдохлись, превратившись из кровожадных в откровенно нелепые.

– Не «Мерлин», Драко… Хотя если бы мне понадобилось найти его, чтобы помочь тебе, я бы сделала и это, можешь быть уверен. – Драко неуместно фыркнул, поскольку речь его матери всегда была наполнена самыми несовместимыми оттенками: любовью, иронией, пафосом, беспредельной уверенностью.

Нарцисса поднялась на ноги и двинулась по направлению к нему. Он и забыл, как чудесно пахла его мать – её обожаемыми розами с оттенком чего-то сладкого.

– Ты отправляешься на Тибет, сынок. Там есть ментальный целитель, который готов помочь тебе.

Всё тело Драко мгновенно застыло. Одно дело – хандрить в комнате, а совсем другое – обратиться за помощью, фактически признать себя психом. Как мать могла так поступить с ним?

– Я никуда не поеду, – сказал он, упрямясь, отступив на два шага.

На лице матери не дрогнул ни единый мускул. Откровенно говоря, Драко бесконечно любил и уважал ее, но было в ней что-то такое, некий жесткий стержень, который заставлял трепетать в ее присутствии даже самых влиятельных и темных личностей. Недаром Волдеморт не поставил ей метку. Удивительно, как Драко вообще получил свою – ведь мать была категорически против, – однако тогда сыграла свою роль ошибка его отца в Отделе Тайн.

Тем не менее, что-то в жизни редко шло не по планам Нарциссы Малфой. Влиятельная, умная и осторожная, она была не только в разы сильнее собственного мужа, но и являлась гораздо более опасным противником, чем он. Впрочем, власть не интересовала матриарха влиятельнейшей магической семьи. Лишь благополучие родных всегда заботило её, делая её сына главным приоритетом в жизни.

Магический мир убедился в этом, когда в Запретном лесу Нарцисса солгала в глаза Тёмному Лорду, прекрасно понимая, что перекраивает ход войны в пользу Гарри Поттера.

Вот и сейчас она стояла перед Драко с невозмутимым выражением лица, вызывая у него легкий страх, ведь его мать, в отличие от отца, не проигрывала почти никогда.

– Ты должен поехать. Я не могу больше слышать твои крики, Драко.

Дело было в его криках? Серьезно? В криках? Не в том, что от него не осталось ничего от тщеславного ублюдка из прошлого?

– Так нанеси заглушающее! – прикрикнул Драко, явно на эмоциях от сдающих нервов.

– Не могу, моя магия не так сильна, – слукавила его мать, прирожденная дуэлянтка не хуже его тетушки.

Драко передернуло.

– Так попроси… не знаю… эльфов?! Мне нельзя пользоваться палочкой еще три года!

– У эльфов много работы, – Нарцисса хитро улыбнулась, как бы показывая, что она может бесконечно долго вести этот бессмысленный диалог, уже переходивший в сюр. И они оба это понимали.

Вдруг в лице его матери что-то смягчилось, и она мягко подплыла к нему и прислонила ладони к его щекам.

– Сын… Мой сын, я вижу, что война сделала с нами, что она сделала с тобой. Ты всё, что у меня когда-либо было, всё, ради чего я боролась и ради чего живу сейчас. Я не хочу думать, что не справилась, я не могу слышать твои крики и видеть, как ты угасаешь, Драко. Сделай это ради меня.

Конечно же он согласился. Его мать редко показывала эмоции и почти никогда его ни о чем не просила.

Поэтому спустя четыре часа Драко Малфой прикоснулся к международному портключу и трансгрессировал на другой край планеты, не зная, что обретет там не только себя, но и учителя, внутренний покой и цель в жизни.

***

Когда Рональд Уизли зашел в палату к Гермионе, она еще спала. Драко напряженно ждал её пробуждения, поскольку понятия не имел, как она отреагирует на гостя. Уизли, как обычно, поставил стул ближе к Гермионе, открыл голубую занавеску пошире и, устроившись рядом с кроватью, тихо пробормотал:

– Привет, Гермиона. Это Рон.

Драко едва удержался, чтобы не фыркнуть из-за угла палаты. Если Гермиона вспомнит, кто такой Рональд Уизли, то имя его ей явно не понадобится. А если не вспомнит, то оно ничего не даст. Однако рыжий начинал так каждый диалог – который был, на самом деле, монологом – с ней.

– Гарри сказал, что тебе становится лучше, и все так хотели прийти к тебе, но Малфой не пустил. – Драко видел, как напряглись плечи Уизли при его упоминании и закатил глаза. Может, он переоценил послевоенное взросление некоторых?

– Мама была так счастлива… Она долго плакала, а потом сделала твой любимый шоколадный бисквит… Я принес его. – Уизли полез в карман своей мантии и достал оттуда по-домашнему упакованный пакет, очевидно с шоколадным бисквитом.

Было в этом глупом проявлении заботы нечто трогательное… нечто от Всеобщей Матери рыжего семейства. Что ж, похоже, любые дети, которых мы любим, – наши. По крайней мере, такое правило действовало в семье Уизли. Были бы они к ней так же благосклонны, узнай они, что Грейнджер, явно нареченная семьей одному из многочисленных братьев, в своем сознании весьма однозначно отдалась Драко Малфою?

Мерлин, псих однажды – псих навсегда. Ему было неловко вспоминать произошедшее сейчас, когда она была практически прозрачной. Как лунный свет. Драко же не какой-то чертов извращенец, чтобы хотеть бедную девушку, когда она больна и едва выбралась с того света.

Он с облегчением признал, что лежащая на белой простыни всё еще слабая Гермиона вызывает у него только чувства щемящей нежности и тоски, но никак не желание наброситься на неё со всей доступной ему страстью, а значит, голова у него пока еще в относительном порядке.

Тем временем Уизли заговорил о магазине своего брата и их новых изобретениях. Иногда его голос даже повышался, как это бывало в Большом зале, когда он забывал о приличиях и предавался рассказу со слишком большим энтузиазмом.

Но его рассказ мгновенно замолк, стоило Гермионе слегка пошевелиться.

Уизли замер, а Драко наоборот бесшумно приблизился к кровати.

Ресницы Гермионы затрепетали, и она наконец открыла глаза. Стараясь сфокусировать взгляд на чем-то одном, она слабо выдохнула, стоило ей увидеть Уизли. Она словно пыталась что-то сказать, но довольно быстро закрыла рот и нахмурилась.

– Гермиона, ты помнишь меня? – спросил Уизли слегка дрожащим голосом.

Рукой он потянулся к Гермионе, но Драко мгновенно пресек это. Тактильный контакт мог спровоцировать истерику, и, как бы ему самому не хотелось коснуться Грейнджер, он понимал, что в её состоянии практически любая ошибка фатальна для прогресса.

Уизли сцепил зубы и, быстро глянув на Драко, вновь повернулся к Гермионе. Однако этого хватило, чтобы она перевела взгляд на стоящего рядом Малфоя и задумчиво застыла.

Драко ждал.

Он понимал, что никогда не играл в её жизни хотя бы вполовину такую важную роль, как Поттер или любой из Уизли, но ведь он был в её сознании последние одиннадцать месяцев, не так ли? Быть может, она всё-таки помнит его?

Драко ненавидел чувство, которое заворочалось в груди. Надежда была такой сукой в его случае, что сложно было принимать её как дар. Ведь он привык хоронить её раз от раза. Он не из таких как Поттер.

Драко Малфой не был тем, кому по жизни везло.

В ту же секунду, когда Драко дал себе слово ни на что не надеяться и ничего не ждать, уголок губы Гермионы дрогнул и она слабо улыбнулась ему.

Драко показалось, что кто-то снял цепи с него, таким ощутимым получилось облегчение. И здесь существовало только два варианта, оба из которых были не так уж плохи. Гермиона либо не помнила, как он вел себя в школе, а значит, не боялась его, и он мог построить с ней иные взаимоотношения, аккуратно подготавливая её к прошлому. Либо она помнила его, но явно не хотела заклясть до смерти, чтобы у него не осталось шансов не то что с ней, а с кем угодно вообще.

Взгляд Гермионы вновь переметнулся к Уизли, и её рука дрогнула и потянулась к нему. На мгновение застывший Уизли отмер и подался вперед.

Слишком хрупкими и бледными пальцами она скользнула по его рыжим волосам и, буквально на секунду задержавшись там, издала какой-то легкий выдох, немного похожий на смех, но слишком слабый, чтобы быть им.

Уизли закрыл глаза и захлебнулся восторгом и слезами. Конечно, он никогда бы себе в этом не признался, но, как и все, уже давно с ней попрощался. Только вот отпустить так и не смог. Драко видел.

Рональд зажмурился и не двигался. Не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Они с Гарри в первые недели приходили к ней по несколько раз в день, не признавая её болезнь. Никто из них, ещё подростков, не мог представить, что Гермионы может просто не стать. Что темнота и тишина окажутся сильнее их подруги. Но с каждым днём, с каждым сухим букетом надежда на ее осознанный взгляд, хотя бы на полуулыбку угасала, как кривая свеча. И за столько лет пустого отзвука их стука в больничную палату они забыли смех Гермионы, забыли, как скачут ее кудри при ходьбе, забыли, как она может поджимать губы. Годы её безумия стёрли любую надежду услышать ещё раз её поучительный тон. Рон думал, что, если услышит его ещё раз, просто захлебнётся в слезах.

И он не мог поверить, что это и правда происходило. Просвет в её сознании после пробуждения был столь безнадёжно исцеляющим для всех них, что Рон боялся поверить в это. Потому что, если нет… это бы сломало и его, и Гарри.

Нельзя хоронить надежду дважды. После первого раза ты хоронишь с ней себя.

Однако это и правда происходило. Очевидно, Гермиона узнала его или её привлек цвет его волос. Не суть важно, ведь даже это было несравнимо больше, чем получал рыжий за последние годы. Чаще всего – расфокусированный взгляд, стоны или мычание.

Но не сегодня. Сегодня она коснулась его волос сознательно. Пребывая здесь. В палате. Не в своем мире. Не в безумии Гермионы Грейнджер. Здесь. Рядом с ним. И этого было достаточно, чтобы Рональд Уизли почувствовал себя живым.

Ведь каждый после войны пытался справляться, как умел. Джинни ушла в свою любовь с Гарри, в семью, Молли била все мыслимые и немыслимые рекорды заботы по отношению к оставшимся в живых людям. Братья поддерживали Джорджа, и в итоге все они смогли смириться и с потерей Фреда, и с безумием Гермионы. Даже Гарри, который отчаянно хватался за любую возможность что-то исправить. Эти попытки были искуплением его вины перед Гермионой.

У Рона же не было ничего.

Он не мог найти в себе силы, чтобы вернуться к себе прежнему или найти нового себя в поствоенном мире. В то время как другие учились жить по-новому, Рональд был слишком занят, помогая им в этом. У него не оставалось времени справиться со своей внутренней болью, не находилось возможности примириться со своей виной, не представлялось шанса оплакать тех, кого он потерял.

Поэтому Рон просто был.

Был рядом с Джорджем, строго следя за тем, чтобы тот не прикасался к бутылке. Был рядом с Молли, напоминая, что ей жить нужно ради живых. Был поддержкой Гарри, когда тот так отчаянно старался найти себе место в Аврорате, стать лучшим, чтобы подавить чувство вины за всех погибших в войне.