Текст книги "Лимб (СИ)"

Автор книги: Ремаркова дочь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Но это нечестно! – она возмущалась не по-настоящему, ей просто хотелось сохранить атмосферу непринужденности между ними. Малфой только пожал плечами словно давая ей понять: «Да, это так, но ничего не поделаешь».

– Я бы увез мать во Францию до начала Второй Магической Войны, – слишком спокойно для такой темы сказал Драко.

Очевидно, он дорожил матерью. Гермиона ничего не знала о ней после войны, но полагала, что Нарцисса была где-то с ним. Не было похоже, что он рад делиться чем-то столь личным, но он этого не скрывал. Это поражало.

– Почему?

– Это уже третий вопрос из пяти? – Малфой посмотрел на неё, словно наперед знал её ответ, и она кивнула, решив, что едва ли добудет для его характеристики информацию важнее, чем отношения с матерью.

– Нарцисса… Она не создана для такого. Слишком… Слишком хрупкая. Жизнь под одной крышей с Волан-де-Мортом сделала её вынужденно сильной, но такое не проходит бесследно для нежных созданий, не так ли?

Малфой почти полностью повернулся к ней.

– Что? Да, наверное, ты прав. Едва ли я могу об этом судить.

Он усмехнулся.

– О, ты можешь, хрупкая девочка. Ты с самого первого курса была занозой в заднице, всех поучала без конца, была упертой и властной. Но едва ли это те качества, которые нужны женщинам на войне. У тебя, как и у моей матери, да как и у большинства женщин, их нет.

– Это… Это одновременно звучит как дискриминация и как что-то невероятно милое. Я не знаю, как реагировать. – и она правда не знала.

Малфой сравнил её со своей матерью, с таким важным для него человеком, и это льстило ей, но также ей не хотелось думать, что в ней недоставало каких-то качеств. Она не хотела признавать себя слабой.

– Я не слабая! – пожалуй, это всё, на что её хватило.

Малфой засмеялся:

– Конечно, нет, Грейнджер. На войне слабые – мертвые. А ты жива, как видишь, и по-прежнему бесишь нещадно. Но я знаю, что ты не была рождена для войны. Я помню, как ты плакала на четвертом курсе из-за какой-то глупой выходки Уизли. А спустя три года эта девушка уничтожила крестраж. Если ты не хотела бы ничего поменять, то всё, что тебе остается – позволить себе наконец забыть о войне и начать жить.

Гермиона понимала, что Малфой прав, ей только было непонятно, почему это так интересовало конкретно его, почему он обсуждал это с ней. Но она вряд ли могла найти ответ на этот вопрос сейчас, а потому отложила его на другой раз.

Они доели сладкую вату, и Гермиона потянула Малфоя к автоматам. Самым интересным, по её мнению, был автомат с виртуальной реальностью, где можно было играть в паре, гоняя на машинах и отстреливаясь от погони.

Малфой явно чувствовал себя не в своей тарелке, и Гермиона намертво запечатлела этот его образ в голове, чтобы вытаскивать его каждый раз, когда Малфой будет выводить её из себя.

Им вручили руль и бластер, надели очки и провели краткий инструктаж. Ничего сложного, даже подросток справится.

Но либо у Гермионы было недостаточно навыков для этого, либо же Малфой был просто одарен Мерлином и Морганой, потому что довольно быстро он оставил её позади, расправившись почти со всеми соперниками. Она даже не заметила, как игра закончилась, потому что ей в конце почти удалось догнать его на повороте, но… Виражи – явно не её.

– Просто признай, что я хорош во всем, Грейнджер, и я даже прощу тебе за это первый аттракцион, – все еще самодовольно улыбаясь, вышагивал к ней лицом Малфой, выгребая из стаканчика остатки фисташкового мороженого.

– Ни за что, это просто единичный случай! Твоя очередь задавать вопрос, – она доела шоколадное мороженое, и ей в какой-то степени было волнительно, поскольку Малфой всегда спрашивал о чем-то таком, чем ей хотелось бы поделиться.

– По чему ты скучаешь больше всего сейчас?

Ей не нужно было думать, она знала ответ. Каждую секунду тоска выла внутри нее и выжигала кости горячими слезами.

– По родителям.

Малфой, казалось, взвешивал что-то в своей голове и наконец спросил:

– Не расскажешь?

– А ты о своих? – она подняла на него взгляд и увидела, как он старается не закрываться от нее, его лицо привычно приобретало стальную маску, но через секунду словно трескалось и эмоции: скорбь, злость, тревога – просвечивались сквозь трещины его самоконтроля.

– Дамы вперед.

– Перед войной я стерла их воспоминания. Обливиэйт. Обширный. Слишком обширный, чтобы можно было вернуть воспоминания на место, не повредив разум. Я знала это уже когда накладывала заклинание, но это был практически единственный способ их защитить. Выходит, я лишила своих родителей дочери, а себя – семьи. Сейчас у меня никого нет.

Её боль ядовитыми щупальцами проникала в каждый участок души и тела: руки неконтролируемо дрожали, на грудь словно опустилась бетонная плита, а по всему телу бежали маленькие электрические импульсы, бьющие под кожей бессердечным «твоявинатвоявинатвоявина».

– Нет, Гарри и Рон тоже моя семья, но родители – это другое.

Гермиона подняла на него глаза, полные слез. Она даже сама понимала, как жалко выглядит, и, будь это Малфой времен Хогвартса, он бы не преминул растереть её в порошок и пустить по ветру. Но этот, она знала, так не поступит. Слишком уж много он потерял на войне сам, чтобы добивать её. Солидарность потери.

– Мой отец, он… – Малфой головы не поднимал, просто шел куда-то по парку, не обращая внимания на визжащих детей на аттракционах или выкрикивающих зазывал.

– Он любил власть. Больше нее он любил разве что мать. Даже я был в первую очередь наследником, рожденным укрепить и преумножить величие рода. Кто бы мог подумать, что он сам изваляет в грязи славную фамилию, – Малфой невесело усмехнулся. Казалось, он тоже лечится этим разговором. А возможно, это было для нее. Его акт утешения. По-малфоевски.

– Я жил в хорошей семье, любящей. Это не казалось чем-то неправильным до четвертого курса. Но потом отца сломали: Волан-де-Морт хрустнул и без того хрупким отцовским стержнем. И авторитет отца пал. Но оставалась мать. Она всегда была сильнейшей в нашей семье. Она поддерживала отца, и только это мешало его безумию. Мама защищала нас, пока я не вырос и не взял это на себя. Нельзя было позволять ей нести это на себе. Она не была создана для этого.

Он смотрел на Гермиону нечитаемым взглядом. Она всегда знала, что у Малфоя не было выбора. Он стал таким же рабом обстоятельств, как и она, когда выбрала Гарри. Он выбрал мать. Теперь она чувствовала, что готова признать: у них и правда есть кое-что общее.

Оцепенелая безысходность. Они были двумя пятнами позора на полотне мирного послевоенного времени волшебников.

Она поднялась на носочки и обняла его. Это не было порывом – она действительно хотела. Возможно, это было благодарностью за его откровение, но, скорее всего, актом в духе: «Я с тобой, я понимаю». Таким же, какой она подарила Гарри, когда он готовился к схватке с Хвосторогой, или Рону, когда он чуть не потерял отца на пятом курсе.

Есть ли в жизни более долгожданные объятия?

Она почувствовала, как он замер, не двигаясь, но не отступила и зажмурилась. Возможно, это было слишком? Они были не в палате и не у неё дома. Они в общественном месте днем обнимаются после тяжелых откровений. Но ей показалось, будто что-то коснулось волос, хоть Малфой её и не обнял.

Гермиона решила, что это он: так было легче для её гордости. Она приняла это за ответный жест и насладилась им пару мгновений, прежде чем отстранилась и пошла дальше.

– Теперь твой вопрос, – спокойно сказал Малфой, разглядывая малыша, старательно крутящегося у калитки и изображающего из себя самолет, раздувая щеки.

– Чем ты занимался после суда? – ей даже не верилось, что она осмелилась задать этот вопрос, но отступать было поздно. К тому же, Малфой и правда был более раскован сегодня. Более откровенен. Это подкупало.

– Надеешься услышать увлекательную историю, согласно которой я занимался делами сомнительной нравственности?

– О, конечно. Потом приду и запишу всё по памяти. Буду перечитывать перед сном, – Гермиона закатила глаза. Ну конечно, он не стал бы отвечать так сразу. Вначале нужно было заработать очко в игре «смути Гермиону». Абсолютный победитель во всем.

– Хорошая девочка. Я бы мог показать наглядно, – его голос стал ниже, и она чуть не споткнулась, потому что внезапно удерживать под контролем свой опорно-двигательный аппарат стало в разы сложнее.

– Ты просто не хочешь отвечать, – пошла ва-банк Гермиона.

По сути, что она теряла? Ну закроется и завершит вечер. В любом случае, сегодня произошло столько необычных событий и разговоров, что едва ли она уснет, не перекручивая это в голове по сто раз.

Малфой замолчал и внезапно присел на скамейку у озера, которое находилось в отдалении от шума и грохота аттракционов. Гермиона села рядом, стараясь расслабиться. Хотя это было гораздо сложнее, чем она предполагала, учитывая, что она чувствовала жар его тела, парфюм и ей казалось, что она могла слышать стук его сердца. Или это так стучало её?

– Мама осталась в Европе, а я отправился в Тибет, – Малфой крутил в руках пластмассовую ложечку от мороженого.

– Тибет?! – для Гермионы это стало такой же неожиданностью, как если бы Рон пришел к ней и объявил о своей помолвке с Дином Томасом. Из всех мест, где Малфой мог найти себе забвение от военных кошмаров, он выбрал Тибет? Мерлин, ТИБЕТ?

Он кивнул.

– Я поехал туда, преследуя свою цель – изучить особые духовные практики, которые впоследствии могли бы пригодиться в целительстве. Конечно, любой врач в первую очередь хочет исцелить себя. Я тоже хотел. Я изучал особый уровень легилименции, позволяющий работать с травматичными воспоминаниями, – он говорил медленно и неохотно, словно это тревожило его.

Гермиона мгновенно подумала, что, возможно, поэтому они так часто говорят о войне. Быть может, они помогают друг другу преодолеть драматичные воспоминания? Она должна была знать точно.

– Поэтому ты говоришь со мной?

Малфой замер. Ничто, кроме потемневших глаз, не выдавало его напряжения, но он все же ответил:

– В какой-то степени. И это был твой последний вопрос, а у меня осталось еще два.

Она вряд ли могла рассчитывать на большее. Он и так был откровеннее, чем она ожидала.

– Есть ли что-то, что ты хотела бы забыть навсегда? – Малфой не смотрел на нее, но внимательно слушал. Его голос казался несколько отстраненным, словно он отвечал на этот же вопрос сам себе.

Вопрос памяти был таким важным для нее, даже болезненным, но, в отличие от предыдущих, именно этот она не задавала себе никогда.

Что бы ей хотелось забыть?

Перед глазами мелькнуло искореженное болью лицо Гарри после Турнира, на могиле родителей в Годриковой Впадине.

Замершее навсегда лицо Седрика Диггори.

«Это мой сын!» – страшный крик, полный отчаяния и ужаса, задрожал в её голове.

Сомкнутые губы Невилла при встрече с Беллатрисой Лестрейндж, его дрожащие руки.

Бледное лицо Рона, слушающего по заколдованному радио имена погибших.

Артур Уизли в инвалидной коляске.

Удивленное лицо Сириуса в Арке.

Безумное дыхание Беллатрисы.

О да, она бы многое хотела забыть. Но ведь это слабость, разве нет? Это бутафория. Неправда. Это будет не разум Гермионы Грейнджер. Не её память. И всё же…

– Я не знаю, Драко, – она заметила, что он словно дернулся, хотя, возможно, ей и показалось. – Все эти воспоминания давят, но…

Гермиона поежилась, словно ей стало холодно. На самом деле, она словно чувствовала ледяное дыхание пережитого кошмара за своей спиной. Её личные демоны, созданные из военной крови и взращённые её искалеченной плотью, шептали на ухо, что она в аду собственной памяти и ей не выбраться никогда. Волосы на затылке зашевелились, и она судорожно сглотнула.

Кажется, Малфой услышал её приближающуюся панику и потому повернул голову. Его внимательные глаза скользнули по её лицу и замерли в районе глаз. Она смотрела, не в состоянии оторваться. Где-то в душе «хрупкая», по словам Малфоя, девушка отчаянно цеплялась за его внимательный и спокойный взгляд, который успокаивал и её саму.

– Я думаю, один вопрос я приберегу на потом.

Она не ожидала от него этого. Он пожалел её? Хотел помочь пережить собственный страх? Или, наоборот, хотел оставить за ней должок?

– Твое желание?

Малфой нахмурился. На его лице не отражались эмоции, в отличии от лица Гермионы, на котором, как она знала, отражалось буквально всё. Тем не менее, он выглядел как человек, который не может что-то решить. Он оглянулся вокруг: сумерки постепенно сгущались, на его лице отражались блики «золотого времени солнца», и это делало его каким-то неземным. Гермиона просто не могла отвести взгляд, кляня себя внутри на разный лад. Но отказаться от лучей на его темных ресницах было сродни кощунству. Ни в коем случае. В её жизни и так существовало не слишком-то много радости и красоты, верно? Почему бы не воспользоваться моментом, чтобы просто полюбоваться кем-то?

Не кем-то, Гермиона, а Драко Малфоем, и ты безнадежно обманываешь себя, если полагаешь, что это лишь естественный эстетический порыв. Скорее уж плотский. Определенно плотский.

– Потанцуем? – Малфой встал и протянул ей руку.

Однако Гермиона не торопилась. Танцы? Танцевать? Па и все те вещи, в которых ей пригодились бы хорошо управляемые конечности?

Но это не её сказка. В этом мире у нее две ноги, обе словно плохо пришитые. Координация – вообще не её. Мерлин, зачем ему вообще понадобилось танцевать? Еще и посреди маггловского парка аттракционов.

Малфой – хаос.

Как она могла забыть? Ты можешь предполагать что угодно, но Малфою всё равно на то, что ты там себе навыдумывала. Он может завалиться к тебе домой или решить потанцевать посреди парка без музыки. Твое дело простое – поднять челюсть с земли и идти за ним.

Сейчас он протягивал ей руку. И если Гермиона примет её, то признает, что сделает всё, что он хочет, если же нет… А собственно, что ей терять? Никто не знает её здесь, и она будет отвратительной обманщицей, если не признается себе, что даже имея две левых ноги, не мечтала бы потанцевать с красивым мужчиной в предзакатных лучах редкого лондонского солнца.

В её голове сразу возник его безупречный образ на Святочном Балу. Именно это и подтолкнуло её вложить ладонь в его руку.

– Слава Мерлину и Моргане, я уж было начал думать, что тебя замкнуло и мне придется тащить тебя в таком виде к Поттеру, чтобы он сломал мне нос и порвал меня на мелкие аристократичные кусочки.

Малфой притянул её к себе, и в нос ударил его парфюм. Это произвело такой ошеломительный эффект, что Гермионе расхотелось говорить. Ей было даже все равно, где они, а главное – кто они. Она прижалась к нему крепче, а он, кажется, не возражал. Одна его рука покоилась на ее спине, и Гермиона могла поклясться, что кончиками пальцев он что-то вычерчивал там. Однако отвечать за рецепторы своего тела она не могла: все оно словно в мгновение ока стало ватным и каким-то эфемерным. Ей так хотелось положить подбородок Малфой на плечо, но он был значительно выше, поэтому у неё получилось лишь слегка прикоснуться лбом к его свитеру и закрыть глаза.

Эта часть ее жизни была слепым пятном. Ни после войны, ни уж тем более до нее у Гермионы было желания… Если быть точнее, она никогда не расставляла приоритеты так, чтобы выбирать свои чувства. Уважать женщину внутри себя. На первом месте всегда стояло спасение мира или друзей. Именно поэтому она осталась с Гарри, когда Рон их бросил. Именно поэтому она не смогла пожертвовать своей работой в пользу личной жизни. Это никогда не было необходимостью. И потому Гермиона всегда выбирала другие стороны жизни.

Сейчас же она с абсолютной точностью осознала, что чувства к Малфою были не тем, что она могла выбрать.

Она чувствовала его дыхание у себя на виске и просто не могла сопротивляться. Она провела кончиком носа по его подбородку и зажмурилась от собственных ощущений: от страха или от восторга её начала бить крупная дрожь, и не было никакого шанса, что Драко этого не заметил. Уже в следующее мгновение она почувствовала его дыхание на своей щеке и слегка подалась навстречу, приподняла голову, и его губы мягко заскользили по её щеке, еле касаясь.

Скулы. Щека. Уголок губ.

Когда его губы накрыли её, она услышала стон. Так и не определив, кому из них двоих он принадлежит, она приподнялась на носочки, чтобы прижаться еще сильнее, хотя казалось, что, еще немного, и отделить их не сможет и магия. Одна ее рука запуталась в его волосах. Поцелуй Малфоя был непривычно мягким, словно поздравление или обещание. Стоило ей приоткрыть губы, как его язык тут же проник глубже, и Гермиона окончательно потеряла связь с реальностью. Поцелуй углубился и его руки заскользили по ее телу, которое всё еще слегка потряхивало от ощущений. Когда теплая рука Малфоя скользнула по ребрам к груди, Гермиона застонала прямо ему в губы, и это словно отрезвило его.

Он оторвался от её губ, и они оба тяжело задышали. Его руки все ещё находились на ее теле, но уже благоразумнее спустились ниже.

Впрочем, до полного благоразумия им было далеко.

Мерлин, они с Малфоем танцевали и целовались в парке на глазах у детей! Как какие-то извращенцы-подростки, не способные контролировать собственные гормональные всплески! Ей хотелось убежать отсюда подальше, но покидать Малфоя казалось неправильным. Не после такого вечера.

А значит, нужно было набраться храбрости.

– Полагаю, стоит выдвигаться домой? – произнесла Гермиона слегка охрипшим голосом.

Малфой взъерошил и без того растрепанные ею волосы и прочистил горло.

– Да, уверен, мой охранник не ест, не спит, пока я не нахожусь в той богом забытой палате.

Они медленно двинулись по направлению к выходу из парка, стараясь не касаться друг друга при ходьбе, потому что магия эмоций едва ли не потрескивала между ними. Казалось, малейшее прикосновение – и вспыхнет. И гореть Гермионе с Драко в этом пламени безвылазно. И вряд ли она могла бы с чистой совестью признаться, что не хочет этого.

О, она бы хотела. Она хочет.

Оставалось понять, как заставить Малфоя захотеть тоже. Задача не из легких, ведь Малфой – чертова тайна.

Вот только Гермиона всегда любила сложные задачи.

========== Часть 8 ==========

– Гермиона! Гермиона! – она слышала голос Гарри словно через толщу воды. Все еще нежась в кровати, она с трудом разлепила веки и практически сразу осознала, что Главный Аврор вот-вот ворвется к ней в спальню с какой-то ошеломительной новостью. В противном случае вряд ли он стал бы подвергать свои голосовые связки подобным испытаниям.

Постучавшись скорее для приличия, Гарри, видимо, услышав её недовольное ворчание и хриплое: «Входи», ворвался в комнату. Темным неутомимым ураганом он пролетел сквозь комнату и присел на кровать.

– Гермиона, ты не поверишь, что случилось сегодня утром! – голос друга стал гораздо спокойнее, но какое-то внутреннее ликование не отпускало его. – Сегодня утром Джеймс пошёл! Представляешь? Сделал свои первые шаги. Я собирался на работу, Джин чистила мне мантию, когда Джеймс увидел снитч, который я поймал на министерской игре в прошлые выходные. Снитч лежал на тумбе. А Джеймс стоял у дивана, и вот я поворачиваюсь – а он идет к снитчу и тянет к нему ручки. Он сделал два шага и упал. Но я так горжусь им. Он будет ловцом, я уверен! – Гарри, казалось, захлебывался своими эмоциями. Его речь прерывалась, и он дергался, попеременно улыбаясь и практически подскакивая на кровати.

– О Гарри. Я так рада! Джеймс очень способный ребенок, вероятно, его любовь к квиддичу – наследственное от вас с Джинни.

Гарри поспешно закивал, и внезапно его лицо омрачилось какой-то тенью сдерживаемых эмоций, он прикоснулся к её руке и голос его дрогнул.

– Мне так жаль, что ты не видела этого. Я уверен, скоро ты будешь сидеть с нами за столом и читать Джеймсу лекцию о безопасности в воздухе.

Гермиона счастливо засмеялась.

– Уверена, так и будет, Гарри.

В ответ она сильнее сжала его руку. Ни для кого не секрет, что её уединенный образ жизни – её личный выбор. Друзья принимали это, не досаждая, объясняя это себе тем, что они все уже довольно взрослые, у каждого своя жизнь и заботы и у них больше нет прежних ресурсов времени друг на друга.

Но Гермиона знала – дело не в ресурсах времени. Дело было в том, как она чувствовала себя рядом с ними. Чувство неловкости витало в воздухе, стоило ей показаться на Гриммо двенадцать. Она не была хорошей актрисой никогда, поэтому скрывать стойкое желание улизнуть через камин домой ей было трудно. И все это видели, что, конечно, не делало обстановку более расслабленной. Гермионе и в школе было непросто налаживать социальные контакты, сейчас же она словно потеряла и без того жалкие крохи своих способностей к коммуникации, а потому даже со старыми друзьями чувствовала себя как бельмо на глазу – чужая в своем траурном коконе среди только расцветших цветов.

Ничего удивительного, что друзья не были частыми её гостями. Она была живым напоминанием об оставшихся на войне. Ведь она и сама осталась на ней.

Исключением был Гарри, конечно. Даже бесконечно верный и милый Рон стал двигаться дальше, решив уступить её желаниям жить затворницей-работягой. Гарри же навещал её практически ежедневно. Забегая поболтать хотя бы на полчаса, он обсуждал с ней все, что творилось в Министерстве, рассказывал о причудах Джеймса и новых проектах Джинни. Гарри не давал Гермионе чувствовать себя такой бесконечно одинокой. Она в основном молчала, но, казалось, Гарри и это понимал. Он не требовал многого. Они всегда были словно часть друг друга – брат и сестра. Гермиона знала, где больные точки Гарри, и намеренно всегда обходила их стороной. Гарри же привычно было просто говорить с ней обо всем, делиться переживаниями, размышлять о будущем.

– Так ты выяснила новую инфу у Малфоя? – спросил Гарри из кухни, благоразумно решив сварить кофе, пока она умывалась. Глаза Гермионы расширились от осознания сказанных другом слов.

«Черт, артефакт!» – Гермиона застыла с зубной пастой у края раковины и бездумно уставилась на себя в зеркало. Она совершенно забыла об артефакте Пожирателей! Она как последняя влюбленная дурочка пропорхала вчерашний вечер с Малфоем, совершенно забыв о первопричине их встреч.

Погодите-ка, она только что сказала это слово на букву «в»? То самое слово на букву «в»? Вот черт! Это нехорошо. Это совершенно точно нехорошо, с какой стороны не посмотри. Она поперхнулась зубной пастой и закашлялась.

– Эй, ты там в порядке? – крикнул друг с кухни, где он сосредоточенно ругался с ее кофемашиной.

Она промычала что-то нечленораздельное. Необходимость найти подходящий ответ стояла донельзя остро: Гермиона ненавидела врать Гарри, ее сердце не способно было обманывать друга, которому и без того с трудом удавалось доверять людям. Она лихорадочно придумывала, что сказать Гарри, чтобы не выдать сразу двух вещей, обе из которых казались хуже, чем плохими. Хуже, чем плохими.

Первое – она влюбилась в Драко Малфоя.

Второе – ей дела никакого нет до артефактов Пожирателей. Ей осточертело спасать мир.

Слишком много слова «черт» этим утром. Дело, конечно, не в Малфое. Вовсе нет. Если только совсем немного. Может, она просто устала? Может, аврорату стоит научиться обходиться без помощи хрупких женщин?

На этих словах она даже сама поморщилась. Сексизм, даже мысленный, вызывал у нее отторжение в любом виде. И она придумывала себе оправдания, если быть честной. Она и правда подвела друга, сконцентрировавшись не на том. Ну или не сконцентрировавшись вовсе.

Ладно, со вторым пунктом разобрались. Нет никакой логики в посыпании головы пеплом сейчас. А как быть с первым?

Ей хотелось застонать от переполнявших голову мыслей. Её жизнь пять лет текла, как урок Бинса, а сейчас это все напоминало вчерашние горки в парке развлечений.

При воспоминании о вчерашнем что-то внутри нее потеплело и затрепетало. Она подумает об этом позже. Сейчас у нее есть и другие важные дела: там на кухне Гарри пытается уговорить ее кофемашину сжалиться и, вероятно, ждет ответа, которого у нее нет.

Гермиона привела в относительный порядок кудри и спустилась на кухню.

«Малфой сказал, что информацию даст сегодня, только в большем объеме, ему надо кое-что проверить». Это убедительно? Или звучит как полная чушь?

Что ж, вот сейчас и узнаем.

– Он сказал, что надо кое-что проверить, сегодня он скажет.

Она перекатывалась с носков на пятки и обратно, не отводя взгляда от кофемашины.

– Хм, ладно. Странный этот Малфой, но вроде бы ему можно доверять. Говорят, его матушка так и не вернулась в Англию, а света белого Люциус Малфой уже точно не увидит. Так что Малфой-младший один. – Гарри отвернулся к шкафу и стал попеременно осматривать шкафчики на предмет съестного к плохо заваренному кофе.

Достав раскрытую пачку хлопьев, которыми она обычно кормила министерских сов, он высыпал их в щербатую соусницу и поставил ту посреди стола, усевшись с хозяйской стороны. Гермиона расположилась напротив, протягивая руку к хлопьям.

Голос друга стал будто глуше.

– В большом мире, по правде говоря, ничего нового не происходит. Джинни хочет вернуться к Гарпиям, но Молли наседает, мол, сейчас – лучшее время завести еще одного ребенка, а ты же знаешь Молли: от нее, как от Пивза, надолго избавиться не получится.

Гермиона усмехнулась.

– А Рону разве не достается? Я полагала, она поставит целью номер один женить всех сыновей до первой военной годовщины, – кофе оказался слишком горьким, и чтобы нивелировать гастрономический промах друга, Гермиона пощипывала хлопья.

– Сплетница, – Гарри счастливо улыбнулся и подмигнул ей, – всем достается. Рон с Джоржем верят, что у Молли есть волшебный будильник, который отмеряет, как часто и с какой периодичностью она должна возвращаться к разговору об их женитьбе.

– Могу поспорить, что, после того как ей это удастся, следующим волшебным артефактом будет гонг в Норе, объявляющий о необходимости завести внуков, – они оба задорно рассмеялись.

– На самом деле, после вашего расставания Рон долгое время ни с кем не встречался, но… сама понимаешь. – Гарри как-то неловко замялся и поезрзал на стуле, на что Гермиона только закатила глаза.

– О Гарри, не думаешь же ты, что по какой-то нелепой причине мне должно быть неприятно слышать о личной жизни Рона? Прошло уже столько лет, никто из нас не должен нести целибат из-за юношеских попыток, – мгновенно в ее голове вспыхнули вчерашние объятия с Драко перед аппарацией. Вот уж кто-кто, а она от целибата была как никогда далека. Сидеть стало менее комфортно, и она поерзала на стуле, как ее друг минуту назад, только совсем по другой причине.

– Рон начал встречаться с Меган из Аврората, она милая. Надеюсь, он ничего не испортит. – Кивнув самому себе Гарри, медленно отхлебнул из кружки.

– Он уже сказал Молли? – спросила полушутя Гермиона в надежде узнать чуть больше о дорогих людях, пообщаться с которыми ей не хватало времени.

Она слегка опустила глаза.

Не времени, Гермиона. Смелости. Веселое рыжее семейство, пышущее любовью, словно горячий пирог, всегда окружало её шумом и счастьем. А Гермиона не была уверена, что сможет улыбаться и делать вид, будто за спиной не осталась металлическая боль войны. По этой же причине ей было гораздо уютнее с Гарри, который так и не простил себе понесенных жертв, чем с Роном, который спасался методом «если не говорить – не болит».

– Молли? Упаси Боже, Миона. Не успеет Рон договорить фразу «У меня отношения», как заколдованные спицы начнут вязать новый свитер с буквой «М». – Гарри слегка отклонился назад, высматривая что-то в ее окне. – Хотя я не думаю, что у него получится долго скрывать что-то от вездесущих Уизли. По крайней мере, в этот раз у него всё серьезно, он даже открылся ей в той мере, в которой это можно ожидать от Рона.

Гермиона пила горький напиток и понимала, как она счастлива за друга: он двигался вперед, нашел силы оставить всё позади. Каждый шел своим путем, и, возможно, Малфой помогал ей обрести свой? Гарри тем временем наблюдал за чем-то в окне, крутя чашку в руках.

– Он познакомил Джинни с Меган, когда та возмутилась, что он скрывает их отношения. Он пытается угодить ей, но ты же знаешь, иногда сколько бы ты ни делал, ты делаешь недостаточно.

Первое, что услышала Гермиона, – звук разбитой чашки где-то вдалеке.

Второе – женский всхлип, смешанный с прерывающимся воем.

Чувство ужаса сковало все внутренности, пальцы непроизвольно выворачивались, и только спустя мгновение Гермиона осознала, что этот вой – её.

Она услышала крик Гарри где-то вдалеке, словно за закрытыми дверями ее набирающего обороты кошмара. Она старалась сфокусировать свой взгляд хоть на чем-то. Зацепиться за какую-то деталь, чтобы не впасть в болото страха. Но всё, что она смогла выцепить из сжимающегося сознания – её чертов белый потолок, дрожащий и ускользающий. Ужас сковывал горло онемением, и ей даже показалось, что вой прекратился, но, кажется, он просто сменился хрипами.

Она умирает.

Она понимала это каждой клеточкой своего сдающегося сознания. Она умирает, бездарно прожив на этой земле двадцать пять лет, сумев победить самого темного волшебника, но проиграв самой себе.

Какая маразматичная чушь, что умирать не страшно. Умирать так страшно: ей было невыразимо, пугающе горько. Она же сильная, разве нет? Недостаточно сильная?

Голову словно зажали в тиски, и она закричала.

«Ты делаешь недостаточно».

«Недостаточно».

«Недостаточно».

Красная пелена заполняла горизонт, и Гермиона предприняла последнюю попытку почувствовать себя, чтобы выбраться на поверхность из-под толщи ледяной воды, в которой она неотвратимо тонула.

Что-то горячее на щеках. Она плакала? Почему она плакала? Разве она имела на это право? Она сделала недостаточно. Всего этого недостаточно.

Только вот это было всем, что она могла. Она сделала недостаточно, но ей больше нечего предложить.Ничего страшного, что она умирает. Она не подходит новому миру, ей здесь нет места, её место в том холодном лесу, по которому они бежали от егерей. Среди прекрасных желтых листьев.

Жить не имело смысла, умирать – да.

Вот только это было так страшно. Страшно. Страшно.

Сквозь пульсирующую в голове боль она выхватывала какие-то знакомые ноты. Что-то, за что так отчаянно хотела уцепиться. Что это? Что это такое? Как будто кто-то настраивал радио в машине, и сквозь бело-красный шум прорывались слова, которые имели какое-то важное значение, она знала. Она должна услышать хоть слово. Что угодно, лишь бы этот шум в голове не стал бесконечным. Давай же.

– …кан…

Кан? Что значит это «кан»? Давай, Гермиона, смогла один раз, сможешь еще. Она старалась изо всех сил, правда. Шум прерывался чаще, но выхватить и обработать информацию пока не получалось.