Текст книги "Лимб (СИ)"

Автор книги: Ремаркова дочь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Малфой расселся на стуле, закинув ногу на ногу, и перекатывал между пальцами какой-то золотистый камень размером с галлеон. Любопытство не позволило Гермионе отвести глаза. Она подошла ближе и села напротив него, чувствуя себя чуть менее уверенно под его пристальным взглядом. Кажется, с юбкой она переборщила.

– Иногда мне кажется, что ты не можешь вызвать у меня большего разочарования, но стоит тебе открыть рот, как ты меня удивляешь. Молодец.

Гермиона намеренно «отбила подачу» с преувеличенно безразличным видом, хотя внутри нее бушевали эмоции. Почему Малфой позволяет себе вести себя так развязно? И почему она на это ведется, будто маленькая девчонка?

– Что у тебя сегодня, Малфой?

– Всегда такая нетерпеливая…

Было в том, как он это произнес, что-то, что послало волну мурашек по её позвоночнику. Очевидно, заметив её смущение, Малфой удовлетворенно хмыкнул и поднялся со стула – на секунду Гермиона подумала, что он двинется к ней, и внутри неё завязался узел тревоги.

Но он всего лишь отошел к окну.

Разумеется, наколдованному, ведь Министерство находилось глубоко под землей. Однако это не делало окно менее реалистичным: большие белые облака заполняли горизонт до краев, а внизу раскинулась безмятежная зеленая равнина.

По-видимому, пейзаж должен был внушать наблюдателю спокойствие и умиротворение, но у Гермионы он вызывал лишь едва уловимую тоску. Она вспомнила о родителях, с которыми раньше гуляла по полям и лесам, наслаждаясь сладкой истомой детства. Ей вспомнилась мама, которая выдумывала сказки о драконах и принцессах, о потерявшихся братьях, об управленцах солнца, получавших свою силу с небес.

Грусть затопила её: она так и не смогла найти своих родителей. Возможно, она больше никогда их и не увидит, ведь они даже не подозревают, что у них есть дочь.

Гермиона отпустила голову и принялась сосредоточенно рассматривать бордового цвета юбку ниже колен. Внезапно глубокий голос прервал её затянувшуюся ностальгию.

– Там, откуда я вернулся, практически не было таких равнин. Только горы. Такие высокие, что солнца практически не было видно из-за облаков. Первые годы я так сильно скучал по нему, что каждое утро взбирался как можно выше, только чтобы поймать несколько лучей. Там, наверху, казалось, что нет никакой войны. Никаких потерь. Никакого красного цвета, кроме предрассветных отблесков. Однажды меня заметил один из учеников и решил подняться со мной. Он потерял всю семью, и, так же как и я, нуждался в молчании. Так мы стали подниматься наверх каждое утро вдвоем. Знаешь, он назвал меня Гелиосом.

Казалось, Малфоя здесь не было. Он словно разговаривал не с ней. Гермиона была уверена, что он и сам не осознавал, насколько личными вещами только что с ней поделился.

Она сидела, боясь пошевелиться и спугнуть этот момент. Всё происходящее было настолько нереальным, что её рациональный мозг не знал, как к этому относиться. С одной стороны, Драко Малфой поделился чем-то столь интимным, что казалось несправедливым вести диалог в прежней манере издевок и недоверия. С другой стороны, какая-то её часть понятия не имела, зачем он это рассказал, а значит, не доверяла ему полностью и не могла позволить себе смягчиться, отбросив всю защиту.

Однако Гермиона бы солгала, если бы сказала, что её это не тронуло. Поэтому подарила ему то, что было не свойственно ей – молчание.

– Как ты справлялась с последствиями войны, Грейнджер? – задал вопрос Малфой, стоя вполоборота к ней.

Гермиона задумалась. Ей не хотелось говорить о войне. Война и её последствия были темой с правом вето для неё. Таким был её способ забыть – игнорирование, молчание, запрет на мысли о войне.

Нет. No. Nihil.

Это казалось ей нормальным. У Гарри была Джинни, которая вечерами выслушивала его переживания, его страхи и печали.

Рон же был не из тех, кто зацикливается на старом, для него война закончилась еще в тот самый день, и, казалось, он просто перешагнул через неё, позволяя себе лишь иногда возвращаться к воспоминаниям, не чувствуя трескающейся пустоты.

Для Гермионы всё было не так. Получив больше физических увечий, чем мальчишки, она получила немало и духовных. Во время войны не было времени думать о будущем за чертой победы, поэтому основной целью, почти что манией, стало именно это – выиграть. Закончить всё.

Но вот после…

После Гермиона осталась один на один с наполовину раздробленной жизнью, собрать которую требовало больше сил, чем у нее было. Поэтому она стала год за годом заполнять разбитые постаменты новыми безделушками, маленькими статуэтками и звенящими шкатулочками, в которых были заперты её переживания и воспоминания о прошлом.

– Я… Не знаю. Наверное, я, гхм, просто жила, – ответ даже ей самой показался жалким.

Но Малфой отчего-то не стал её упрекать.

– Расскажи мне что-то такое, о чем бы ты не смогла поговорить с кем-то другим, – вдруг попросил он.

Гермиона опешила. Она бы непременно вскочила и указала ему на большую разницу между разговором, построенным на шантаже, и разговором по душам, если бы не его тон.

Малфой говорил без ставшего привычным за школьные годы высокомерия, в его голосе она услышала нотки подлинного интереса… И чего-то еще. Гермиона описала бы это как волнение, но не была уверена, что в аристократичной прошивке Малфоев может существовать такое чувство. Вероятно, эта функция была заменена идеальной осанкой.

Но кое-что все же подкупало её – его искренность. Ведь именно искренность была одной из черт, за которые Гермиона ценила окружающих. Ценила тех же Гарри и Рона. Но довериться ему после одного разговора? Из-за проблеска чего-то человеческого в сером облике чистокровного Короля?

Но был ли у нее в этой шахматной партии выбор? Едва ли.

Королева должна была следовать правилам. Без глупостей.

Она обратилась внутрь своего разума. Медленно перебирая наиболее визжащие коробочки с воспоминаниями, она старательно отводила глаза от огражденных кирпичными стенами, запертых под семью замками пыльных шкатулок, стоявших в таких далеких закоулках ее разума, словно одно нахождение рядом с ними было способно её отравить.

Что же ей взять?

Она прикоснулась к коробке, которая стояла ближе всех к каменной стене, и к спрятанной под её крышкой страшной тайне. Наиболее безобидной из всех прочих, но по-прежнему спрятанной далеко в голове.

«Это должно быть чем-то особенным, Гермиона», – услышала она – в своей голове? – голос Малфоя, но проигнорировала его, сочтя игрой разума. Аристократ и под страхом смерти не назвал бы её по имени.

Она взяла в руки шкатулку с воспоминанием и медленно её раскрыла.

Сделала глубокий вдох.

– Когда мы с мальчиками были в бегах, мы соблюдали все меры предосторожности: защитные заклинания, постоянные перемещения, редкие вылазки. Мы почти всегда были начеку, но понимали, что ничего из этого не гарантирует нам возможность выжить, если нас заметят егеря или если мы допустим ошибку, – Гермиона опустила голову и сжала кончики пальцев одной руки другой, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. – С Гарри всё было понятно с самого начала. Его жизнь была важнее наших, и поэтому, поймай нас кто-то, его участь была бы ужасна, но предрешена. Его бы отдали Темному Лорду на смерть. Быстрая ли смерть, мучительная ли – исход был бы один.

Гермиона зажмурилась, чтобы очертания комнаты перестали расплываться, и до крови закусила губы, прежде чем продолжить.

– Но я понимала, что наша с Роном участь была бы другой. Предатель крови и грязнокровка. Никто бы не позволил нам умереть легко. Рона истязали бы до смерти месяцами, а может, делали бы и что-то похуже. Что оставалось от грязнокровок, которые попадались группе егерей, тебе известно. От меня, вероятно, осталось бы меньше, ведь я была заданием Сивого. Я понимала, что, попадись мы в руки Пожирателей, чуда нам не ждать. П-поэтому я… – её уже откровенно трясло. – Я носила во внутреннем кармане две порции яда. Мальчики не знали. Они так верили в победу, я не могла взвесить на них это бремя. Я же была готова к худшему. Весь год, каждую минуту я носила под сердцем своё неверие. – одна слеза всё-таки прочертила дорожку по скуле, лаская своей болью кожу.

Малфой ошеломленно молчал. В комнате повисло тягучее ощущение застарелого отчаяния молодой девушки, готовой умереть.

– Ты хотела воспользоваться им в поместье? – его голос звучал глуше, чем она когда-либо слышала.

Она кивнула, и её упругие кудри подскочили, как насмешка над их жестоким разговором.

– Я не смогла дотянуться. Я так старалась, но Беллатриса пытала, и… – она почувствовала, что задыхается.

Воздуха не хватало. В её голове стена пережитого ужаса стала зудеть, а маленький осколок одного кирпича отлетел и словно пробил ей грудную клетку навылет.

– Эй.

Возможно, поэтому она не могла вдохнуть.

– Смотри на меня!

Ни капли воздуха.

– Блять, Грейнджер, дыши!

Только боль и страх.

– Слышишь меня?! Вдыхай каждый раз, когда видишь белый, выдыхай на красный, – его голос доносился до нее, словно сквозь толщу воды.

Он звал её, и его тревога была единственным, за что она могла уцепиться. Вспышка белого света мелькнула перед глазами, и Гермиона постаралась… послушаться. Сделала несколько прерывистых маленьких вдохов, а затем увидела красный свет.

– Выдыхай медленно, пока свет не исчезнет.

Она по-прежнему ориентировалась только на голос, который становился чётче. Спустя три вспышки, мир наконец приобрел очертания, и она увидела напротив лицо Малфоя, полное какой-то неразличимой эмоции.

Говорить она не решалась. Просто смотрела в его большие серые глаза с голубыми вкраплениями. Его брови были тревожно нахмурены, а губы сжаты.

Прежде чем Гермиона смогла дать себе отчет в своих действиях, она коснулась его щеки кончиками пальцев.

Такая гладкая и теплая. Совсем не такая холодная, как на вид.

Его зрачки расширились, а губы расслабились в удивлении, и это вернуло её в реальность. Она отшатнулась так, что ножки стула заскрипели о старый пол с жутким звуком. Подскочив к двери, она лихорадочно начала продумывать, как поступить дальше. Неловкость затапливала её до краев, но ответственность не позволяла уйти, не спросив об артефакте.

– А артефакт? – единственное, на что хватило её ошалевшего разума.

– Я уже дал тебе подсказку о нем, Грейнджер, – Малфой устало потер лоб, словно смертельно устал от нахождения с ней в одном кабинете.

Она могла его понять. Если бы не адреналин, бегущий по венам, она бы свалилась грудой прямо у двери. Не медля ни секунды, она кивнула и вылетела прочь.

«Ме-е-ерлин, это вот так вот ты не позволила ситуации усугубиться, идиотка?» – думала Гермиона, направляясь домой.

========== Часть 4 ==========

Гермиона любила свою квартиру, где на пару с Живоглотом можно было тихо и мирно жить в центре суеты маггловского мира. Она не отдавала себе отчета, почему выбрала маггловский район, хотя могла бы позволить себе небольшую квартирку недалеко от Косого переулка. Но она любила это место, оно было Домом. Каждая деталь была на своем месте и в квартире, и в её сердце.

Гермиона подошла к каминной полке, на которой стояли три рамки с фотографиями. На первой она была зажата между Гарри и Роном, которые со смехом пытались стиснуть её в объятиях. Она хорошо помнила этот день на шестом курсе: мальчики обсуждали стратегию в квиддиче, а Гермиона делала вид, что внимательно их слушает. Быстро заметив её отвлеченность, они попытались объяснить ей стратегию, изображая из себя бланджеры, квофл и снитч. Рон смешно махал руками в воздухе, кружась вокруг нее, а она хохотала так, что, цепляясь за Гарри, сбила его с ног, поскольку он тоже не мог сдержать смех. На фото же оба парня изображали себя загонщиками, передав ей почетную роль квоффла. Фотография двигалась, демонстрируя постоянный смех ребят, а в конце где все трое падали с хохотом на землю.

Это был один из немногих счастливых беззаботных дней, когда всего на вечер они забыли о грядущей войне.

О том, что скоро они точно кого-то потеряют.

При мысли о потерях взгляд Гермионы скользнул по второй рамке, где она сидела в окружении папы и мамы, задувая свечи на торте. Папа был одет в любимый синий джемпер и смотрел в камеру таким счастливым взглядом, словно в его жизни сбылись абсолютно все мечты. Лицо мамы выражало абсолютную гармонию. Она улыбалась, глядя на дочь, и придерживала её левую руку подальше от свечей.

Пытаясь держать её подальше от опасностей.

Фотография не двигалась.

Ни малейшего движения. Прямо как жизнь Гермионы.

Взгляд скользнул к третьей рамке – чудовищно пустой. Она нашла её в коробке вещей, которую взяла из дома родителей, намереваясь вставить туда момент из счастливого послевоенного времени.

Война закончилась шесть лет назад.

Рамка по-прежнему пустовала.

Гермиона погладила покрытый пылью гладкий деревянный край белой рамки с пустотой внутри.

«Какая чудесная метафора! Пустая рамка пустой Гермионы Грейнджер», – подумала она.

Возможно, пора было признать, что жить так, словно война тебя не сломала, было плохой идеей. Все эти годы она намеренно отодвигала подобные мысли так далеко, как только могла, пока не пришел Малфой и не стал вытаскивать кровавые простыни её воспоминаний и стелить их на её обеденный стол.

И теперь она уже не могла делать вид, что этого не было, потому что вся её жизнь была озлобленным криком одиночества и боли.

Как это случилось?

Ей казалось, что окончание войны было похоже на страшный взрыв, который поднял в воздух тысячи частиц пыли, грязи, крови, страха. И со временем эта послевоенная пыль улеглась.

Для всех, кроме неё. Она всё еще стояла в центре взрывной волны.

И ей было так страшно открыть глаза. Господи, как страшно ей было открыть глаза.

После вчерашнего разговора с Малфоем, после своей истерики, она впервые призналась себе, что почувствовала тень старой себя внутри. Той довоенной Грейнджер, которая, она была уверена, умерла на полу Малфой-Мэнора.

И это – та причина, почему она вернется в его палату снова.

Ну, еще, конечно, из-за артефакта. Весь вчерашний вечер она думала о его подсказке, но единственное, что наводило на мысли – Гелиос. Но как артефакт был связан с Гелиосом, богом солнца? Она изучила сегодня утром почти тринадцать книг, не в одной из которых не нашла ни намека на артефакт, связанный с Гелиосом.

Поэтому она вернется к нему.

Будет возвращаться, пока не докопается до истины или не позволит, наконец, этой взрывной волне разорвать её на кусочки.

***

Сегодня она даже позволила себе поработать в Отделе. Она вновь заполняла бумаги, как и пять лет до этого. Сверяла и изучала законодательство в Британии и странах Европы, но ближе к полудню поймала себя на том, что уже несколько минут нервно глядит на дверь и прислушивается к знакомым шаркающим шагам Гарри.

Когда прошло уже двадцать минут обеденного времени, она вскочила со стула и поправила атласную зеленую блузку. Мерлин знает почему, но она намерена была выглядеть так, словно её жизнь пестрила красками и эмоциями.

«И самообманом», – добавила Гермиона про себя.

Не задерживаясь ни секунды, она вышла в коридор, заперев кабинет заклинанием. По дороге к лифту она раздумывала, как лучше сделать: пойти к Гарри, чтобы он направил её к Малфою или идти сразу к Малфою, дабы Гарри не заметил её нервозности?

К счастью, долго гадать ей не пришлось, так как из лифта прямиком на нее вылетел сам Гарри Поттер своей аврорской персоной.

– О, Миона. А я пришел к тебе, как ты себя сегодня чувствуешь? Как продвигается дело? – голос Гарри звучал несколько потерянно, словно его мысли были где-то далеко от ОМП и таинственного артефакта.

– Я в порядке, Гарри, спасибо. Малфой ведёт себя… – она запнулась. А как он себя ведет? Странно добродушно? Искренне? Будто не он кошмарил её все шесть в школе? – адекватно. Да, вполне приемлемо. Вчера подсказка была связана с богом солнца, Гелиосом, но я понятия не имею, как это связано с артефактом.

Тем временем, они уже спускались на лифте на этаж, где находился Малфой.

– Как ты себя чувствуешь? – голос Гарри был полон заботы, которая всегда её трогала.

«Отвратительно. Я не знаю, что стало с моей жизнью. Я потеряна».

– Отлично! – Гермиона постаралась вложить как можно больше искренности в голос.

– Ты не умеешь врать, – Гарри нахмурился.

– Я стараюсь изо всех сил, – закатила глаза она.

Гарри был ей как брат, но его опека всегда имела строго ограниченные рамки неловкости. Он не переступал за порог её напряжения, а порой ей хотелось, чтобы он встряхнул её и позволил ей расплакаться или закричать, чтобы выхаркать в рыданиях хотя бы часть пережитого страха, от которого она не могла избавиться.

– Это из-за Малфоя? Ты же скажешь мне, если он попытается перейти границы? – Поттер просил, его голос и вправду был полон надежды.

Только вот она всегда справлялась сама. Всегда.

Еще неизвестно, кто перешел границы. Гермиона представила, как вытянется лицо Гарри, если она повернется и скажет ему: «Я облапала Малфоя. И мне понравилось. А еще я планировала убить себя и Рона в случае неудачного исхода войны. Хорошего дня, Гарри. Передавай Джинни привет».

Лифт остановился на нужном этаже, и Гермионе ничего не оставалась, кроме как кивнуть лучшему другу и ободряюще сжать его руку. Практически все её мысли о нем тотчас вылетели из головы, стоило ей оказаться у двери Малфоя.

Она планировала вести себя так, будто ничего не случилось. Будто его кожа не ощущалась под пальцами такой теплой и нежной. Откровенно говоря, она била себя резинкой по запястью весь вечер, когда её мысли возвращались к нему. К ночи её запястье выглядело так, словно какой-то садист нещадно мучил её руки Инкарцеро.

Гермиона толкнула дверь. Малфой лежал на кровати, закрыв глаза. Он не двигался, а потому она позволила себе на несколько секунд залюбоваться его безмятежным лицом, длинными ресницами и слегка растрепанными волосами.

– Вчера трогала, сегодня любуешься. Что будет завтра? Набросишься на меня с поцелуями? Мне стоит бояться за свою непоруганную честь? – не открывая глаза, Малфой растянул губы в самодовольной улыбочке, которая взбесила Гермиону так, что ей захотелось до смерти избить его ржавой лопатой. Очевидно, делать вид, что ничего не случилось, он не собирался.

Это разозлило её.

– Слушай, Малфой, давай расставим все точки над «i». Когда всё случилось, я была… растеряна. Мне отлично жилось без твоих игр и загадок, я радовалась каждый день, когда не видела твоего ехидного лица. Была бы моя воля, радовалась бы до сих пор. Я здесь по просьбе Гарри, и это всё. Поэтому мысли о том, что лично мне нужно что-то лично от тебя, можешь сразу похоронить, как безвременно почившие. Я достаточно ясно выразилась?

На пару секунд в палате воцарилось молчание, а потом Малфой рассмеялся. Он смеялся заливисто, пока Гермиона стояла у двери и умоляла свои щеки вернуть прежний цвет.

– Может, ты наконец присядешь? – отсмеявшись, спросил Малфой. – Ты разгадала подсказку?

Она удивилась, что он решил не парировать её грубости, ведь у него в руках было чудесное оружие – факт её заинтересованности.

Но тем же лучше для неё. Она двинулась к стулу, заставляя себя сосредоточиться на деле.

– Я подумала, что это как-то связано с богом солнца, Гелиосом. Ты говорил о египетской мифологии, но я покопалась …

– В книгах, – Малфой не упустил шанса съехидничать.

– …в книгах и не нашла никаких артефактов, связанных с Гелиосом. Есть пара, связанных с солнцем, но едва ли они будут интересны Пожирателям.

– Верно. Забудь о Гелиосе. Давай зайдем с другой стороны. Скажи мне, Грейнджер, почему ты выбрала эту войну?

Малфой снова завел этот разговор, и по телу Гермионы побежали мурашки. Только она не понимала, от ужаса или от предвкушения.

– Я не выбирала эту войну.

– О, брось, конечно же, ты выбирала её – Драко скривился.

А она вспылила.

– Никто из нас не выбирал этого, Малфой, ни я, ни Гарри, ни даже ты, – стоило ей сказать эту фразу, как его бровь сразу же взлетела вверх.

– И почему же, ты думаешь, я не выбирал эту войну? С чего ты это взяла? – Малфой не опускал глаза, а она их не поднимала, поскольку чувствовала, что он смотрит.

Но она не даст слабину. Никаких перекрестных взглядов.

Собранность. Контроль. Дистанция.

– На шестом курсе ты не был похож на человека, который доволен своей участью, – Гермиона прекрасно помнила, как за несколько месяцев из самовлюбленного дерзкого мальчишки ушла вся жизнь, а сам он превратился в тощую потерянную тень самого себя. Еще тогда она думала, что потеря отца стала для него слишком тяжелым ударом. Все знали, как Малфой боготворил отца. Но оказалось, что дело было в другом, в страшном задании Лорда. Разве был у него выбор?

– Ты бы очень удивилась, Грейнджер, если бы узнала, как много людей пошли за Ним по своей воле, – Драко Малфой наконец перестал смотреть ей в глаза и опустил голову.

– Но не ты?.. – это было полуутверждением-полувопросом.

– Не я, – он ответил так же негромко, как она задала вопрос.

Что-то теплое пронеслось в её груди, словно глоток теплого чая после уличного мороза. Было даже удивительно, почему это вообще хоть как-то повлияло на неё.

– Почему же ты стал им? – они оба понимали, о чем она спрашивает.

– А тебе не кажется, что это ты должна отвечать на вопросы, а не я? – он закрылся.

Гермиона буквально почувствовала, как перешла невидимую черту, когда он захлопнул перед ней дверь в свою честность.

В самом деле, на что она рассчитывала? Что Драко Малфой вытрясет перед ней душу за пару проникновенных разговоров? Да скорее Хагрид приготовит мягкое печенье.

– За что ты сражалась в этой войне, Грейнджер?

Сейчас его голос звучал холоднее. По этой же причине Гермиона решила ограничиться ответом, который всегда давала на этот вопрос.

Честность за честность. Пакость за пакость.

– Я сражалась за светлое и мирное будущее, в котором каждому будет место.

Лицо Малфоя стало серьезнее:

– И ты его нашла? Свое место в этом будущем?

Его вопрос больно кольнул в сердце, словно знал, куда бить. Она молчала, просто не могла набраться смелости ответить.

Она, непопулярная с детства, чужая маггловскому миру, была так счастлива, когда получила письмо из Хогвартса, ведь это был её шанс наконец-то прийтись «к месту», найти себя, но…

Этого не произошло.

С самого начала она поняла, что к таким, как она, относятся с презрением. Ей показал это светловолосый прилизанный мальчик, чье презрительное: «Грязнокровка», – ранило до глубины души.

Это вновь окунуло её в болезненные воспоминания.

Вот за что она боролась – за жизнь для других Гермион из мира простаков. Но для неё в этой мирной жизни места не было. Она была так нужна Гарри, Рону и Ордену на войне, там она была пригодна. Она знала своё место – рядом с мальчиками на стороне Света. Но когда закончилась война, потребность в ней исчезла. Она слишком много отдала для победы. И теперь у неё не осталось ничего, чтобы строить жизнь или двигаться дальше.

Она взглянула в глаза Малфою, которые, видимо, благодаря окклюменции, выражали абсолютную пустоту.

Ну конечно, только ты не знаешь ничего о настоящей пустоте, самодовольный мальчик.

– Я продолжаю искать.

Она так часто думала, какими бы выросли все они – те, кто неволей стали детьми войны, которая тяжестью потерь и страха ломала позвоночники, прижимала к земле, с каждым днем угрожая похоронить каждого из них в крови и грязи.

Какими бы они все были? Эти мысли жили в ней каждую минуту послевоенного времени.

Каким бы был Гарри, если бы не вздрагивал каждый раз из-за резких стуков? Каким бы был Рон, если бы не замолкал иногда и молча не выходил из комнаты? Какой бы была она, если бы не просыпалась в криках, пытаясь срезать ненавистную метку, выжженную, казалось, не на руке, а на сердце?

– Ты пытаешься цепляться за хорошее, Грейнджер, но много ли у тебя было хорошего в жизни после войны? – Малфой, казалось, не ждал ответа. – Тебе пора признать, что послевоенное время для нас – калейдоскоп обосранных мгновений. Тебе пора возвращаться в реальный мир и пробовать построить жизнь, а не сидеть в своей квартирке и жалком кабинете ОМП в безопасности и тоске.

Она могла бы поморщиться из-за его высказывания, могла бы не согласиться, но правило «не врать себе» территориальными границами не ограничивалось, а значит, стоило признать это.

Он был прав.

– Сегодня за откровенность я бы поставил тебе «выше ожидаемого», Грейнджер.

Малфой поднялся, и Гермиона завороженно следила за его плавными движениями. Казалось, что он даже двигался так, словно был рожден как живой укор всем корявым и неуклюжим, к которым Гермиона относила и себя.

Малфой оказался рядом с ней, протянул ей руку и заставил встать. Она изо всех сил пыталась игнорировать ощущение его руки на своей коже, но ладонь словно горела в тех местах, где он к ней прикасался. Словно горячие электрические разряды пробивали её насквозь.

Он подошел так близко, что снова что-то острое, цитрусовое и кедровое ударило ей в нос.

– Когда я знал тебя в школе, меня до ужаса бесили твои глаза. Такие яркие, такие теплые и большие. Как солнце. Они светили на весь Большой зал так, что даже меня слепило. Сейчас же твои глаза потухли, Грейнджер, и больше напоминают мне луну. Пустую и холодную. Абсолютно прозрачную. А, как ты знаешь, глаза – зеркало души.

Его пальцы коснулись щеки Гермионы так же, как она коснулась его вчера.

Она на секунду прикрыла глаза, чтобы впитать это ощущение, но…

Почти мгновенно вспомнив, где она и с кем, в ужасе отшатнулась от Малфоя.

– Спасибо, – она сказала единственное, что пришло в голову.

И вылетела вон.

========== Глава 5 ==========

– Ваш латте Сингапур, мисс, – официант в коричневом фартучке протянул Гермионе напиток, улыбаясь так широко, что на секунду она задумалась, не треснет ли его лицо.

Не треснуло.

– Спасибо, – ответила Гермиона и сразу же скривилась от воспоминаний о своем последнем «спасибо».

Провозгласив себя последней идиоткой, она наконец-то признала, что реагирует на Малфоя нелогично и нетипично для самой себя. Конечно, он не мог ей нравиться (Святой Годрик, это же Малфой!), но с ним было интересно.

С ним было легче, чем одной.

Выбегать из его палаты в растрепанных чувствах уже вошло в привычку. Кто-то курит, кто-то надирается огневиски – Гермиона вляпывается в нелепые ситуации. Всё законно, мировой баланс глупостей не нарушен.

Правда, вчера она превзошла сама себя. Поблагодарить Малфоя за хромой на обе ноги комплимент и поглаживание по щеке! Словно она какая-то высохшая без ласки роза! Да ей следовало проклясть его, чтобы все его беленькие ровненькие зубы выпали, а не благодарить.

Спасибо…

Мерлин, хорошо хоть не расплакалась от восторга, словно домовой эльф. Глупая, глупая, глупая!

Почему вообще Малфой распустил свои аристократичные ручонки? Как его чистокровное достоинство не завизжало от отвращения? Гермиона полагала, что после прикосновения к ней Малфой должен был свернуться калачиком на больничной кровати, раскачиваться из стороны в сторону, до посинения сжимая тряпичную куклу Волан-де-Морта и шептать: «Смерть грязнокровкам».

Эта картина даже заставила её улыбнуться.

Строго говоря, именно Гермиона первая распустила руки. Она всё еще не могла понять, как вообще могла такое допустить, но оправдывалась тем, что все эти встречи просто выбили её из колеи, и лишь только поэтому она повела себя так нетипично.

Пришло время запретить мыслям крутиться вокруг фигуры белобрысого засранца. У Гермионы вообще-то было дело.

Она пыталась разгадать загадку, загаданную этим самым белобрысым засранцем.

Разумная и рациональная, сразу после акта самобичевания и угроз в сторону глупых нуждающихся в мужском внимании женщин, она записала все реплики Малфоя в маленький блокнот. Именно это помогало ей расставить всё по местам.

Всё тщательно проанализировав, Гермиона пришла к выводу, что артефакт связан не только с Солнцем, но и с Луной.

А еще с глазами.

Итак, что у нее есть?

Артефакт как-то связан с египетской мифологией, Луной, и Солнцем, и, возможно, глазами?

Вряд ли Пожиратели охотятся за ним, чтобы собираться в круг и утолять эстетический голод. Значит, артефакт должен обладать неким разрушительным для магического мира свойством.

На самом деле, Гермиона еще во время войны поняла, что самая большая слабость Пожирателей – однобокость. Со всей своей немыслимой жестокостью и количеством последователей, они могли бы сломить Орден, не будь они так повернуты на магических артефактах, а обратись к маггловским изобретениям, некоторые из которых могли нанести урон не хуже магического.

К счастью для всех, это противоречило их идеологии.

У Гермионы складывалось ощущение, что ответ кроется так близко, что, стоит протянуть руку, и она схватит его за хвост.

Но она чувствовала, что упускает нечто важное, какую-то значимую деталь, которая не позволяет ей увидеть всю картину полностью.

Не придумав ничего лучше, она расклеила на стене в гостиной подсказки Малфоя и собственные догадки с комментариями.

Всё это выглядело, как сцена одного из детективных фильмов, которые так любил её отец. Теперь Гермиона, можно сказать, жила в этом фильме, и не то чтобы она жаловалась.

Она, наконец, чувствовала себя живой и нужной, хоть и поломанной.

Как балерина из шкатулки, которая замирает на повороте и, пока ты не коснешься её, пока не покажешь, что тебе нужно, чтобы она танцевала, что она нужна тебе, так и будет стоять в тишине, отвернувшись к стене, огражденная от всего мира собственным бессилием, сломанная и одинокая.

От гнетущих мыслей её отвлекла сова, настойчиво бившаяся в окно. Гермиона впустила её внутрь, скормив ей остатки сухарей – единственное лакомство для сов в её доме, и открыла письмо, на котором красивым каллиграфическим почерком было написано всего два предложения:

«Ты сегодня ведешь меня развлекаться. Приди и забери меня»

Д. Л. М.

От подобной наглости Гермиона оторопела.

Что значит «приди и забери меня»? Забери себя сам, высокомерный ублюдок!

И почему она вообще должна куда-то с ним идти? Они не друзья. Где он собирается развлекаться? И она тут причем?!

Пора Драко Малфою узнать, что такое личные границы.

Гермиона ему покажет. Она не гордая.

***

Очевидно, с её импульсивностью что-то было не так.

Когда Гермиона ворвалась в палату Малфоя в черном пальто и с растрепанными волосами, её лицо полыхало, как маков цвет, а на языке крутились такие выражения, за которые родители посадили бы её под замок недели на две.

– Драко Малфой! ТЫ наглый и заносчивый! А еще полный идиот, если думаешь, что я поведу тебя развлекаться по злачным местам, о которых в приличном обществе не говорят! Хотя, где ты, а где приличное общество, – на последних словах Гермиона слегка понизила голос, потому что даже она понимала, что Малфой как раз-таки чудесно вписывался в высшее общество, «noblesse oblige» и всё такое. Даже «пожирательское прошлое» не сильно сказалось на его манерах и уверенности в себе.