Текст книги "God is on my side (СИ)"

Автор книги: Paper Doll

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

====== 1. ======

Однажды меня очень сильно обманули, сказав, что молодость – это самое лучшее время жизни. Это пора, когда ты расцветаешь, оживаешь и, теряя последние капли невинности, стремишься, сломя ноги, туда, откуда дороги уже обратно нет – во взрослую жизнь. Но ты молод. Ты просто бежишь, подхватываемый потоками ветра навстречу чему-то, просто чтобы бежать. И бежишь ты, даже не догадываясь о том, что придет время возвращаться к тому, что всё же имело значение.

Мои ноги жутко болят. В таких ситуациях принято говорить что-то на подобие «Я даже не чувствую своих ног», но я бы с удовольствием бы их не чувствовала, только бы они так сильно не болели. Мало того, что мой чокнутый начальник Тони заставляет нас, официанток, надевать ролики, так и ролики он дал мне на размер меньше, отчего у меня все ступни теперь в мозолях, а пальцы едва ли не в крови. Он называет это «изюминкой» нашей забегаловки. И, может, я бы даже и не возражала, но в нашем маленьком городке «Розовый поросёнок» – единственное место, где можно перекусить. Нам даже нет среди кого выделяться.

На улице довольно-таки прохладно. Натягиваю воротник пуховика повыше, затягиваю одной свободной рукой шарф потуже (жаль, что это не веревка), но от февральского холода это всё равно мало спасает. От него может спасти разве что чашечка какао и жаркие объятия с батареей.

Начинаю жалеть, что потратила всё заработанные сегодня деньги на продукты. Люди в нашем городке в общем-то жадные. Если кто и оставляет чаевые, то это школьники – пенни или два. И то мне кажется, что делают они это из жалости ко мне. Какая уважающая себя девушка будет надевать нежно-розовое велюровое боди в тандеме с фатиновой полупрозрачной юбкой до колена. А какие чудесные поросячьи ушки мы носим. Просто прелесть! Да, и в придачу ко всему этому чёртовы ролики.

И, в общем-то, что я смогла получить взамен на ещё один испорченный день моей молодости? Совсем немного денег на то, чтобы купить килограмм яблок и хлеба. Господи, разве я могла мечтать о большем?

Останавливаюсь посреди дороги. Пальцы на руках окоченели. Перекидываю бумажный пакет в другую руку. Мои пальцы едва ли меня слушаются, но мне удается достать из кармана пуховика пачку сигарет. Тихо ругаюсь себе под нос, когда достаю последнюю. Поджигаю её, как свою жизнь, без остатка, без сожаления. Всё равно я поклялась Тому, что брошу. Более того, он искренне верит в то, что я уже это сделала. Ему не стоит знать обо мне того, что может его разочаровать. Не хватало мне ещё и его потерять.

Но когда я делаю первую затяжку, а вместе с ней продолжаю идти дальше, мысли мои далеки от Тома. Я думаю о том, не отстричь ли мне чёлку? Или, может, подкраситься в брюнетку, прямо жгучую такую? Или, может, сразу в рыжий цвет, чтобы точно гореть, как пламя?

И вот иду я по улице. Не обращаю уже внимания ни на ноги, ни на холод. Просто иду и подставляю себе разные прически. Знаю же, что всё равно ничего не сделаю с собой. Найду любую отговорку – времени нет, денег, в конце концов. Хотя, перед кем мне оправдываться? Том любит меня такой, какая я есть. Эйприл до меня вообще нет дела. Разве что Брук. Она всё время твердит мне, что пора что-то менять в жизни. А у меня одна отговорка уже последние пять лет – всё так же нет времени. Про деньги я вовсе молчу.

Когда я только вижу на горизонте свой дом, то замедляю шаг. Втягиваю в себя этот такой полезный для души дым, а затем тушу сигарету об подошву ботинок и выбрасываю в ближайший мусорный бак. Беспокоюсь об мировой экологии! Или просто оправдываю себя.

Надеюсь, что Тома дома нет. Слишком уж он категоричен к курению. Хотя, это и не странно, его отец умер от рака легких. Всё-таки нужно заканчивать с курением. Не хочу я, чтобы чёртов рак и мои легкие превратил в угольки. Нужно думать о молодости, а то вот так буду бежать, а как узнать, когда нужно остановиться? Может, сейчас самое время?

Но мне не хочется видеть Тома вовсе не из-за сигарет. Просто не хочется. Вот и всё. Может же человеку просто не хотеться видеть другого? Просто так, безо всякой на то причины.

Подхожу к дому. Из почтового ящика виден краешек прижатого дверцей конверта. Неужели счета уже пришли? До зарплаты ещё целая неделя, и у меня в планах не было отключения электричества или того хуже отопления. К сожалению, в мои обязанности взрослого входит оплата счетов. Поэтому просто так игнорировать это я не могу. Хотя, насколько мне было бы легче просто пропустить это мимо своего внимания и просто бежать в порывах молодости. Но я застряла на этом месте.

Стоит мне открыть ящик, как из него вываливается конверт. Всего лишь один. Лучше бы это были чёртовы счета. Мне даже не нужно смотреть на оборот, я и так знаю, от кого это письмо. Я быстро прячу его карман. Ему там самое место, рядом с другим мусором – пустой пачкой от сигарет и чеком из магазина.

Нехотя захожу в дом. Ставлю на пол пакет, снимаю обувь и верхнюю одежду. Хотя, скоро жалею об этом. Легкий холодок всё ещё покалывает кожу. Отопление у нас слабенькое. Если его отключат, это будет точно конец.

Подхватываю пакет и иду на кухню. Всё ещё надеюсь, что Тома нет дома. Иду украдкой, прислушиваясь к голосам в гостиной, но кроме монотонного голоса ведущей новостей, я не слышу больше ничего. Хотя с моей стороны глупо рассчитывать, будто я могу застать Эйприл и Тома за разговором. Моя сестра просто жутко не любит моего парня (если не сказать, что вообще ненавидит). Но я всё равно продолжаю прислушиваться, будто это вообще возможно.

– Харпер, это ты? – Эйприл в обычной манере кричит на весь дом, не позволяя мне остаться не замеченной. Даже если я буду идти на цыпочках в мягких носках ночью на кухню за водой, она всё равно услышит это и выйдет мне навстречу, выпьет всю мою воду, а затем пойдет обратно спать. – Приходил Том и просил передать тебе, что сегодня будет занят каким-то проектом, и освободится только послезавтра.

Я с облегчением выдохнула. Тома здесь нет. И я не увижу его ещё до послезавтра. Это странно, но этот факт меня даже радует. Я люблю Тома (или, по крайней мере, думаю, что люблю), но сегодня, достав из кармана сигареты, мне захотелось забыть о нем. Хотя бы на немного. Просто забыть о Томе, его умершем отце и просто немного затянуться, вообразив, будто я проживаю свою молодость не зря. Будто бы она у меня вообще есть.

– Я купила немного яблок. Ты ведь ещё не перестала быть вегетарианкой? – ставлю чёртов пакет на кухонный стол. Чтобы немного согреться включаю две конфорки, на одну ставлю чайник, над другой протягиваю руки.

– Твой юмор не уместен. И вообще я просила купить тебя бананы, – недовольно заявляет Эйприл. Вечно я не могу ей угодить. Вообще я убеждена, что ещё утром она вела речь о яблоках. Говорила мне об их пользе, перечисляла витамины, которые они содержат. И вот к концу дня оказывается, что купить она просила бананы.

Смотрю в окно в то время, как грею руки. Кажется, теперь я даже могу чувствовать свои пальцы. Серые тучи будто сгустились у меня над головой и давят тяжелым бременем жизни, которую я даже не проживаю. Ветер колышет голые ветви деревьев, и от этого становится как-то так грустно и одиноко. Обычно я пытаюсь не подпускать к себе эти чувства, они выбивают меня из колеи.

– А ещё он принес тебе кофе и просил передать, чтобы ты не грустила, – Эйприл поставила практически у меня пред носом термос, в котором был кофе. Не могу жить без него. И Том знает это. Он знает меня.

Хорошо всё-таки, что он оставил кофе и ушел. Кофе, наверное, то, в чем я больше всего нуждаюсь сейчас. Странно, но в нем я нуждаюсь больше, нежели в Томе.

Теперь я не смотрю в окно. Но от этого веселее не становится. Стою посреди кухни и понимаю, что не чувствую себя здесь уютно. Вроде бы дома, а вроде и в чужое место попала. Как-то не по себе даже. Это странное чувство, будто я лишь турист. Живу вот уже столько времени в гостинице – комфортной, но отнюдь не уютной. И я жду с нетерпением возвращения домой, но эта моя маленькая мечта обламывается, когда приходит осознание того, что это жуткое местечко и есть мой дом.

Эйприл снимает чайник, как только он начинает свистеть. Что-то я совсем о нем забыла. Не знаю, что меня выбило из колеи – кофе или письмо?

– Ещё звонила Брук. Она просила напомнить тебе, что она зайдет за тобой в девять. Сегодня вроде как последний день перед её отъездом, – девушка обжигает руки о горячую чашку с зеленым чаем. Но всё равно обхватывает её обеими ладонями и подносит ко рту. Как можно пить такой кипяток? Я невольно морщусь, будто у меня самой жжет в горле.

– Да, я помню, – подношу пальцы к вискам и круговыми движениями пытаюсь расспорошить головную боль, а вместе с ней и дурные мысли об растрачиваемой молодости. Мне нельзя об этом думать. Я вроде как должна потом, со временем, понять, на что я потратила лучшие годы своей жизни, а не сожалеть, проживая их. – Ты уже сделала уроки? – знаю, что робота старшей сестры не предусматривает этого, но спрашиваю. Меня даже не беспокоит, если Эйприл соврет мне, что таки сделала (а она непременно соврет), но так как в доме я исполняю роль «взрослого», задать этот вопрос – моя прямая обязанность.

– Да, – ответ очевиден. – Выглядишь неважно. Тебе стоит прилечь. Сейчас только половина восьмого, а я разбужу тебя через час, – заботливая Эйприл – это нечто новое. Несомненно, она либо что-то натворила, либо только собирается. К её же счастью, у меня нет сил разбираться в этом.

Эйприл кладет свои ладони на мои плечи и подталкивает меня ненавязчиво в комнату. Даже через грубый свитер я чувствую холод её рук. Я хрипло смеюсь, сбрасывая её руки со своих плеч. В горле ужасно першит – хочется курить.

Эйприл возвращается в гостиную, где сводка новостей сменилась её любимым шоу «Холостяк». Теперь ей точно будет не до меня (или вообще до чего-либо). Никогда не понимала её страсти к этому шоу. Группа девиц с нарисованными лицами дерутся за парня, который в конечном итоге не достанется никому. Наверное, единственным плюсом для этих девиц есть отдых от рутины. Может, именно на этих чёртовых островах, они и чувствуют её – жизнь? Самое время зайти на сайт телеканала и посмотреть условия участия в шоу.

С досадой достаю из кармана куртки пустую пачку сигарет. Чёрт. Совсем забыла, что та сигарета должна была стать последней в моей жизни. К чёрту, куплю ещё пачку!

Вместе с пустой упаковкой достаю и этот проклятый конверт. Он и без того выглядит помятым, но я и дальше комкаю его в руках, пронося вместе с собой в комнату.

В моей комнате ещё холоднее, нежели в других частях дома. Это даже кажется мне поэтичным. Белые стены под тусклым солнцем кажутся серыми. Заправленная аккуратно кровать прямо как в больнице, чёрт побери. На комоде замечаю тонкий слой пыли. Не знаю зачем, но провожу аккуратно по поверхности пальцем, оставляя тонкую линию.

Плюхаюсь устало на кровать. Холод пробирает до самых костей. Жалею о том, что не взяла кофе. И на кухню возвращаться совсем не хочется. Вообще не хочу куда-либо возвращаться. Хочу запереть дверь и не выходить из этой комнаты до тех пор, пока не покроюсь плесенью. Как кусочек стены за комодом, куда я случайно устремила свой взгляд.

Спать совсем не хочется. Вообще ничего не хочется. Я так сильно устала, что у меня буквально болит каждая клеточка тела.

Поправляю под собой подушку, достаю чёртов конверт и вскрываю. Последнее письмо мы получили от неё полгода назад. Я уже и не надеялась, что она вспомнит о нас. Странно, что она даже помнит наш адрес.

«Мои дорогие девочки,

Похоже, она всё-таки забыла даже как нас зовут.

Я не могла найти времени написать вам. Всё это из-за перемен, что внезапно нагрянули в мою жизнь. Но вам не стоит переживать за меня, перемены – это всегда хорошо.

Господи, когда уже в моей жизни настанут эти перемены.

В прошлом письме я сообщила вам о том, что мы с Полем отправляемся в Париж. Да-да, я уже почти говорю по-французски. Порой мне кажется, что я родилась в Париже. Эти улочки, преобладающие парящим в воздухе запахом свежеиспеченных багетов и джема. Романтика захватила этот город в свои крепкие объятия. А ещё здесь пахнет весной. Всё время. Разве я могла мечтать о большем?

О большем не могла бы мечтать и я, мам.

Мне всё же уже не терпится рассказать вам, мои милые, главную новость. В декабре у нас с Полем родилась замечательная малышка – Эжени. Маленький комочек появился на свет как раз на канун Рождества, словно маленький подарок, посланный нам с небес.

Интересно, она когда-либо говорила о нас с Эйприл так же?

Нас благословил сам Бог. Мои дорогие девочки, вы должны быть рады этому событию. Не меньше, нежели мы с Полем. Ведь мы семья. Так ведь?

Очевидно, что нет!

Малышка Эжени целует вас в маленькие носики, а мамочка любит и не забывает о вас.

Боже мой, сколько фальши и лжи. «Мамочка» – серьезно? Она даже не удосужилась написать «ваша мамочка». Хотя, действительно, зачем обнадеживать тем, что она ещё действительно любит нас. Надеюсь, Эжени получит ту любовь, которой не было у нас. Хотя бы одна из нас должна знать истинное значение слова «семья», а не теряться в догадках, наблюдая за кем-то другим.

Запихиваю лист бумаги обратно в конверт. Поднимаюсь с кровати и подхожу к комоду. На самой нижней полке под сложенными ровно носками находятся все письма, написанные ею за четыре года её отсутствия в нашей жизни. Всего этих писем девять. Это юбилейное – десятое.

Я не понимаю, зачем она присылает их время от времени. Чтобы напомнить нам о том, что она вообще ещё существует? Подарить иллюзию, что у нас есть мать? Или просто похвастаться, как у неё всё хорошо в жизни, пока мы здесь гнием от недостачи денег на еду, на налоги, на любого рода базовые потребности. Господи, как же я ненавижу её.

Боль в теле проходит сама собой. Я чувствую, как в крови скапливается гнев, ярость и прочая негативная энергия. Хочется плакать от безысходности и одновременно разрушать всё на своем пути. Её письма всегда справляют на меня одинаковый эффект. И самое ужасное, что каждый раз, когда мне кажется, что я уже забыла о ней, о её существовании и справилась с положением дел в моей чёртовой жизни, она всегда присылает эти проклятые письма. Словно нарочно.

Не придумываю ничего лучше, чем просто спуститься незаметно в подвал, чтобы направить свою негативную энергию в творчество. Так как в моменты, когда транслируют «Холостяка» Эйприл теряет свою чувствительность, я остаюсь незамеченной, когда прохожу мимо кухни и забираю оттуда свой вполне заслуженный кофе.

Я нарочно не рассказываю ей о письмах. Она не видела ещё ни одного из них. Я с ужасом вспоминаю первые дни, когда мать ушла из дома. Оставила какую-то дурацкую прощальную записку, словно героиня какого-то не менее дурацкого сериала, и просто ушла. Эйприл очень была привязана к матери. Порой мне кажется, что она до сих пор ждет её возвращения, придумывает ей оправдания, в которые и сама с трудом верит. Но тогда, в первые дни её ухода, у Эйприл началась жуткая депрессия, которая длилась около полугода. Когда ей, казалось, становилось легче, пришло первое письмо от матери. Тогда она ещё только познакомилась с Полем. Будь он проклят. Я спрятала то письмо, спасая сестру от очередного душевного разложения. Я едва смогла привести её в чувство первый раз, пережить это снова мне просто было бы не под силу. Не думаю, что и сейчас я справилась бы с этим снова.

В подвале оказывается ещё холоднее. Быстро жалею о том, что не прихватила с собой ещё и куртку. Наливаю себе горячий ароматный кофе и согреваюсь. Том умеет превосходно варить кофе. Может быть, поэтому я убеждена в том, что люблю его.

Здесь пахнет сыростью и мраком. Засохший фикус в углу напоминает мне о том, что я должна была его выбросить ещё два месяца тому назад. Вообще сложно вспомнить, почему я решила его здесь поставить. Странно.

Висящая на голой проводке лампочка тускло освещает помещение. Но мне этого будет достаточно. Мне просто нужно выпустить весь негатив на волю.

Повсюду разбросаны холсты с ранее выпущенными эмоциями, бумаги с зарисовками разбросаны по столу. Радуюсь тому, что нахожу чистый холст. Берегла его для того, чтобы сделать на нем свой проект для поступления в университет (что я переношу из года в год), но, видимо, придется отложить денег и купить к весне новый. Быстро достаю из стола кисти разных размеров и краски. Чёрного цвета почти не осталось. Вот дерьмо!

Я закрываю глаза на время, чтобы выстроит картинку. Перевожу дух, а затем мой мозг отключается, и работают лишь руки. Мазок за мазком, и я воплощаю свои страхи в реальность. Моя молодость – ещё не прожитая, но уже утерянная. Я рисую свою головную боль, боль в ногах, боль в желудке. Рисую свою усталость, свой ежедневный труд и старания во благо будущего, которое отложено на завтра. И каждое сегодня готовит для меня одно и то же, неизменное завтра.

– Хмм… Красиво. Кто это? – Эйприл появляется будто ниоткуда. Ненавижу эту её глупую привычку появляться внезапно. Я прямо-таки продрогла от страха. Слышу над ухом громкое хлебтание горячего напитка. С видом знатока Эйприл протягивает руку и пальцами проводит по линиям, углубляясь своим проницательным взором в каждую из них.

– Не знаю. Просто. Из головы, – тяжело вздыхаю, рассматривая вместе с девушкой плод своих стараний. Усталый томный взгляд, лоб покрытый морщинами, а под глазами темные круги. Губы поджаты, словно этой девушке с картины хочется что-то сказать, но слов она не находит. Волосы её не уложены, даже будто влажные. Может, от дождя, а может и от душа, который она принимает по пять раз на день, чтобы смыть с себя весь груз тяжелого бремени. Только он не смывается. Его отпечаток у неё на лице.

– Эту картину ты тоже не собираешься продавать? – голубые глаза Эйприл находят мои и доверчиво в них заглядывают.

– Если мне удалось продать две картины случайно, это не значит, что у меня получится продать и остальные. К тому же, у меня нет желания этого делать, – пожимаю плечами и в тот же миг прячу глаза, будто мне стыдно.

– Тебя в гостиной уже ждет Брук. Я немного засмотрелась телевизор и не уследила за временем, – Эйприл резко меняет тему, потому что знает, что я не люблю обсуждать подобные вопросы. Я и без того делаю всё, что в моих силах, чтобы у нас были деньги. Но мои картины – это слишком личное дело, которое я не хочу обсуждать даже с сестрой.

Я ничего не отвечаю. Просто поднимаюсь наверх, оставляя Эйприл наедине с нашей общей грустью. Я знаю, что ей нравится рассматривать мои картины подолгу. Иногда, когда ей очень грустно, я нахожу её здесь за рассматриванием картин. Она может просто-таки часами находиться здесь, слушая крик моей души. Её-то молчит. Умолкла после того, как мать бросила нас.

Иногда мне кажется, что Эйприл завидует мне, что я не потеряла себя. Конечно, я стала рисовать реже, нежели делала это раньше. Сейчас у меня нет на это ни времени, ни сил после сложного рабочего дня. Лишь иногда, когда я чувствую, что горю изнутри, я разбрасываю этот огонь на полотна, прячу его в чужих нарисованных глазах.

Наверху меня ждет Брук – моя лучшая (она сама себя так называет) подруга. Умостившись удобненько на старом продырявленном диване, из которого в некоторых местах уже торчат пружины, она смотрит «Холостяка». Это шоу идет целую вечность?

В руках у Брук яблоко. Она откусила всего кусочек и держала его надкушенным в руках. Ещё одна чёртова привычка, которая меня бесит. Она любит надкусывать что-либо – булочку, яблоко, пирожное, но не доедать до конца. Сложно объяснить это, но меня это жутко раздражает. Так же, как чавканье Тома или глуховатость его матери, что любит переспрашивать практически каждое произнесенное мной слово.

Брук не была столь чувствительна к окружающим звукам, как Эйприл. Тем более, по телевизору как-никак показывали «Холостяка», замеченной у меня не было даже шанса пройти. Закрыв за собой двери в комнате, я быстро открыла комод, чтобы достать оттуда единственную нарядную вещь, что у меня только была – чёрное атласное платье с большими желтыми цветами на нем. Мне его подарил Том. Мне оно не очень нравится, но больше мне нечего надеть на вечеринку. Каким-то образом, это ужасное платье стало единственной приличной вещью в моем скупом гардеробе.

Мне хватило ещё десять минут, чтобы быстро подвести глаза подводкой и провести по ресницам тушью, подкрасить губы вишневым блеском для губ. И как только я взяла в руки расческу, чтобы причесать волосы, как двери в мою комнату резко открылись. Меня обдало холодом.

– Харпер, какого чёрта ты ещё не готова? Вечеринка уже давно началась, и все ждут только нас, – в одной руке Брук замечаю всё то же надкушенное яблоко. Закатываю глаза на её вопрос. Провожу небрежно расческой по волосам, бросаю её, а затем мы с Брук идем к выходу.

Эйприл в это время уже снова в гостиной. Запах лака для ногтей неприятно прожигает легкие. Она открыла розовый лак под цвет своих волос и теперь аккуратно прокрашивает каждый ноготь. Выглядит Эйприл грустно, будто девушка изображенная на портрете – это она. Мне даже становится не по себе от этих грустных глаз, в которых тяжелеет обида на что-то или на кого-то. Нужно будет поговорить с ней об этом. А пока что Брук тащит меня за локоть, вытаскивая из дома.

– Приду поздно…

– Я справлюсь сама, – закончила Эйприл, даже не взглянув на меня. И это звучало, словно обвинение. Я почувствовала укол совести, но не могла в эту же секунду исправить что-либо. Не успев сказать больше и слова, я сунула свои ноги, которые внезапно снова завыли от боли, в зимние старые потертые ботинки, накинула на плечи куртку и выбежала вместе с Брук на улицу.

Возле покосившегося забора, что ограждает наш дом, был припаркован отцовский пикап Тима. Заметив нас, парень сосчитал нужным посигналить, чем вызвал искренний громкий смех у Брук. Но у меня из головы не выходили грустные глаза Эйприл. Может, они всегда были такими, но почему я не замечала этого раньше? Разве что в последний раз я видела её такой грустной только после ухода матери. Кажется, это было вечность тому назад.

Мы обе усаживаемся на заднем сидении пикапа. Здесь жутко воняет бензином. А ещё здесь холодно, что заставляет задуматься о том, может, это я вдруг стала хладнокровной?

Брук начинает флиртовать с Тимом. Она знает, что он сходит по ней с ума ещё со средней школы, но это её, кажется, только забавляет. Тим, кажется, тоже не дурак, но всё равно позволяет ей играть с ним, словно он чёртова игрушка в её дырявых руках. Была бы я на месте парня, я бы её уже давно послала. Но так я всего-навсего её лучшая подруга. И жаловаться мне, по сути, не на что.

Мы едем, а мне всё равно как-то не по себе. Мало того, что я молодость свою теряю, у меня ещё такое чувство, будто я теряю ещё и свою сестру. А ещё мне жутко хочется курить. Прям горло жжет.

Мы подъезжаем к клубу, что находится в десяти километрах от города просто посреди дороги. Или, по крайней мере, здесь привыкли так называть это место. В действительности это просто гадюшник какой-то, где, в принципе, и собираются одни змеи. Вот и я здесь.

Мне даже не хочется выходить из машины. Хочется просто сидеть здесь и всё. Хочется просто согреться.

– Эй, Харпер, всё в порядке? – Брук толкает меня острым локтем в бок. Я выдавливаю из себя слабую улыбку. Честно говоря, хочется плакать лишь от этого вопроса. Ведь когда кто-то задает его, он ждет краткого «да», ведь если «нет», то это и не забота кого-то другого, кроме как тебя самого. Но Брук моя лучшая подруга. Она должна понять меня. Должна поддержать меня.

– Брук, ты чувствуешь, будто растрачиваешь свою молодость впустую?

Тим хмыкает. Он курит в открытое окно, будто дразнит меня. Но я не обращаю на него внимания. Смотрю на Брук, которая опустила глаза вниз. И клянусь, что могу даже увидеть те моменты её жизни, что мелькают у неё в голове – вечеринки, алкоголь, легкие наркотики, ответственность, которой у неё нет, интрижка с Тимом и каждую пятницу прощальный секс с её бывшим парнем Сэмом. Уже завтра она бросит этот маленький город со всем своим сумбурным прошлым и начнет новую жизнь в Лондоне.

И пока она молчит, я сама нахожу ответ.

– Я не думала об этом, – наконец-то произносит она. – Наверное, всё начнется завтра. Завтра я начну по-настоящему жить.

– А что тогда ты делаешь сейчас? – по-прежнему посмеивается Тим. И мне почему-то тоже хочется улыбнуться от посредственности Брук, которая, кажется, совсем не поняла сути самого вопроса. – Вот я точно не чувствую этого. Просто живу себе и всё. Нет времени для сожалений. Может, когда мне будет за сорок, я буду сидеть в своем кабинете в офисе на двадцать третьем этаже, возьму в руки фотографию своей счастливой семьи и подумаю о том, как жаль, что Брук Хоккинс так и не согласилась стать моей женой.

– Тогда твоя семья будет не такой уж и счастливой, – теперь я начала вести диалог с Тимом. Он понимал меня лучше, наверное, потому что и сам был немного ранен в неком смысле. Мы две подбитые птицы, что продолжают вопреки всему лететь. У Брук же раскрыто два крыла. Ей не понять.

– Может быть, – парень пожал плечами. – Но пока что я не жалею ни о чем. Потому что я сижу в одной машине с Брук Хоккинс и планирую провести всю ночь с ней, – он обернулся к нам, широкая улыбка украшала его лицо.

– Вот наглец! Харпер, тебе стоило пригласить Тома, чтобы он защищал нас от этого извращенца, – парировала Брук, вливаясь в разговор.

– Да, но он ведь будет приставать к тебе в случае чего, а не ко мне, – я даю «пять» Тиму, а Брук в ответ дует губы. А затем мы просто трое взрываемся от смеха. Я чувствовала себя свободней. Так ведь и должно быть, когда ты проводишь своё время с друзьями.

– Ладно, хватит прелюдий! Давайте напьемся в хлам! – вскрикиваю я и в следующую секунду выскакиваю на улицу, где меня обдает холодом. Всё ещё хочу курить. И пусть я по-прежнему не могу прочувствовать свою жизнь, но у меня хорошее предчувствие, что следующие несколько часов я буду жить, проживать свою чёртову молодость. И к чёрту, если я пожалею об этом завтра!

====== 2. ======

Я перевернула табличку с «Открыто» на «Закрыто». На улице уже темно, а я истратила ещё один день своей молодости впустую. Из окна заглядывает свет уличных фонарей. Уже десять часов вечера, и людей на улице уже не так много. Вот оно – ещё одно преимущество жизни в маленьком городке. Чем меньше людей, тем больше свежего воздуха. Правда, в этом и недостаток. Сплетен, кажется, только больше.

– Помочь? – спрашивает Тим. Я даже не замечаю, как он появляется из темноты.

– С чего это ты решил помогать мне? Обычно ты этого не делаешь, – я усмехаюсь. Парень выходит из темноты и помогает мне поднимать стулья. Я оставляю это дело за Тимом, а сама тем временем достаю ведро с водой, швабру и начинаю быстро и не совсем совестно мыть пол. К чёрту! Завтра здесь снова будет жутко грязно. В это время года люди то и дело, что заносят вместе с собой лишь грязь.

– Я приготовил несколько бургеров. Можем перекусить. Или ты возьмешь их с собой? – Тим, закончив со своей частью работы, запрыгнул на стойку, за которой мы обычно рассчитываем людей. Он открыл колпак и взял из стеклянной вазы пончик, политый розовой глазурью. Нам повезло, что Тони не додумался ещё поставить видеокамеры ни на кухне, ни в зале. Таким образом, он не видит, как мы его объедаем, в прямом смысле этого слова.

– Странный вопрос, Тим. Разве ты не спешишь к Мириам? – спрашиваю я. Нагибаюсь, чтобы ополоснуть тряпку и слышу, как в спине что-то хрустнуло. Чувствую себя старухой.

– Мы расстались, – пережевывая пончик, спокойно отвечает парень. Я же повержена в шок. Мириам была первой официальной девушкой Тима. Без сомнений, он и встречаться начал с ней только бы насолить Брук, но мне она казалась миленькой. Они провстречались около трех месяцев, но для Тима это уже был рекорд. У него были случайные связи с некоторыми девушками (с некоторыми даже по несколько раз), но он ни с одной из них не был в отношениях.

– Она тебя бросила? – я продолжаю мыть пол, но в этот раз не свожу глаз с Тима. Он смотрит в окно на луну, выглядит немного угнетенно.

– Что? Нет, – он улыбнулся, обнажая красивые ровные зубы (фотография, где 15-летний Тим в брекетах есть только у меня – преимущества дружбы). – Просто она мне надоела. – Сказал он, но на самом деле имел в виду «просто она не Брук». Я лишь тяжело вздохнула в ответ. – Так что на счет бургеров?

Я переоделась, и мы с Тимом, не включая света, сели за стойкой и принялись есть бургеры, запивая их колой. Сначала мы молчали. Мы давно не общались друг с другом, оставаясь наедине. Хотя когда-то мы были не разлей вода. Когда-то – это ещё в средней школе или до появления Брук.

– Ты задала вопрос, – произносит парень и умолкает. Я же смотрю на него взглядом, полным недопонимания, потягивая в то же время колу. – Вопрос. Про растраченную впустую молодость.

– Это было, кажется, в ночь перед тем, как Брук уехала? – спрашиваю я. С момента уезда Брук прошла уже целая неделя, и мне сложно определить, когда именно я задавала этот вопрос и при каких обстоятельствах, потому что в моей голове он повторяется снова и снова.

– Да. Ты задала этот вопрос не тому человеку, – парень усмехается. – Я просто хотел спросить… У тебя проблемы с Томом? – Тим старается говорить осторожно, словно идет по тонкому льду, который вот-вот треснет. Надуваю щеки, а затем выпускаю наружу весь воздух, застрявший в моих прокуренных легких.

– Почему вы все, чёрт возьми, так не любите Тома? – усмехаюсь я, прячу глаза, потому что и в Томе дело тоже. Но Тим вряд ли поймет, потому что, вероятно, в этом есть и его вина, и Брук, и Эйприл. А может, и не их всех вовсе вина, а моя. Я пока что этого не решила, но это ли так важно?

– Ему тридцать! – восклицает Тим, словно это действительно веский аргумент.

– Возраст – это не диагноз!

– Не в его случае.

– Знаешь, это лучше, нежели любить девушку, которой ты к чёрту не нужен! – выпаливаю я, но вскоре жалею о сказанном. Выражения лица Тима не меняется. Он тяжело вздыхает, но не возражает, ведь знает, что это правда.

Я поднимаюсь с места, едва ли не разливаю свой стаканчик с колой. Мне не стоило этого говорить. Иду на кухню, к мойке, чтобы помыть за собой тарелку. Будет всё же лучше не оставлять улики для Тони.

– Нам уже пора. Нужно закрыть кафе, и всё такое, – надеваю пуховик, достаю из кармана джинсов все чаевые и высыпаю их в сумочку. Достаю ключи и верчу на пальце, сообщая заодно и Тиму, что пора уже уходить. Мне так неловко. Наверное, когда мы впервые поцеловались в одиннадцать лет, мне было менее неловко.