Текст книги "Кружево и сталь (СИ)"

Автор книги: outlines

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Но был ещё один. Дикий, отчаянный и непостижимый: отправиться к Троилу и просить о защите жены и дочери. Барон мрака понимал, что даже сама мысль об этом абсурдна, но у него больше не было идей. Он перебрал все возможные варианты, и каждый был заведомо провальным, грозя его семье неминуемой гибелью.

Подобные рассуждения были порождением мрака, без сомнения. Конечно, Арей изо всех сил хотел спасти жену и дочь, и не лишиться их при этом. Он хотел оставить их себе, чего бы это не стоило. Он решил тянуть до последнего.

Тяжёлые мысли прервал тонкий стон, раздавшийся с той стороны постели, на которой лежала Пелька. Потянувшись к ней, мечник, отлично видевший в темноте, потряс девушку за плечо, но она не проснулась. Лишь снова застонала, на этот раз громче. Арей мгновенно придвинулся к жене и коротко шлёпнул её по щеке. Вздрогнув, Пелька открыла глаза, хватая воздух ртом. В свете луны были отчётливо видны капельки пота у неё на лбу.

– Что с тобой, любовь моя? – хрипло прошептал Арей. – Что тебе снилось?

Девушка молча обхватила его плечи и спрятала лицо у него на груди. Её хрупкое тело вздрагивало, и мужчина понял, что она плачет. Эти беззвучные рыдания напугали его ещё больше.

– Да что такое, Пелька? – мягко, но настойчиво он оторвал её от себя, приподнимая подбородок и нахмуренно разглядывая заплаканное лицо.

– Мне приснилась Мира, – еле слышно выговорила девушка. – Только… это была не она…

Барон мрака поднялся и отошел к столу. Обратно он вернулся, держа в руках кружку с прохладной водой. Осушив её до дна, Пелька вытерла слёзы и заговорила, всё ещё вздрагивая, как от сквозняка:

– Это была взрослая девушка, не очень похожая на Миру. Только глаза… знаешь, этот их песочный цвет. Это были её глаза – такие же серьезные, как сейчас. Я видела, что она посреди поля боя, что это война… странная была война.

Пелька замолчала на мгновение, а потом опустила голову и глухо произнесла:

– Она погибла, Арей. Я видела это, я видела её… Четыре большие раны. Она лежала на спине, раскинув руки. Стоит мне зажмуриться, и я вижу эту мёртвую девушку с глазами нашей дочери.

На последних словах она захлебнулась и уткнулась в плечо мужа. Мечник сидел, оглушенный, и кровь шумела у него в ушах. Сколько жизней он прожил, сколько бесконечных дней бродил по земле? Он повидал такое, от чего мороз бежит по коже, а приобретённые мудрость и опыт всегда были его проводниками. Но теперь он оказался бессилен. Не способен защитить то единственное, самое ценное, что у него было. Он не мог даже подбодрить свою молодую жену, сказать ей хоть одно утешающее слово. Только сидел, позволяя её солёным слезам пропитывать ткань его рубахи.

– И ещё шрам, – донесся до него голос Пельки, и он непонимающе нахмурился.

Девушка подняла руку и прочертила короткую линию от середины левой щеки до края губ.

– У неё на лице был шрам, вот здесь, – пояснила она. – Ярко-красный. Наверное, поэтому мне показалось, что даже после смерти она улыбается.

Арей покачал головой, больше не в силах слушать.

– Пелька, пожалуйста… – устало проронил он, опускаясь на подушки и прикрывая глаза.

Странно – он не мог даже испугаться. Видимо, ужас и так уже, подобно паразиту, заразил каждую его клетку, распространился по сердцу и сковал его холодными тисками. Бояться больше было просто невозможно.

Барон мрака почувствовал, как Пелька прилегла рядом, положив голову ему на плечо.

– Мы умрём? – спросила она, и голос её был удивительно спокоен.

Он распахнул веки и повернул к ней голову, однако так и не смог ничего ответить. Его глаза слегка светились в темноте, отражая круглый диск луны. Эйдос в груди девушки замерцал, когда она ощутила, что сейчас душа Арея была нараспашку. В первый и последний раз он сбросил броню из ироничной серьёзности, несгибаемости и сарказма. Дрогнула стена, которую он так тщательно возводил, оберегая неприкосновенность того чадящего огарка света, что ещё теплился в его душе, и позволил девушке коснуться самого средоточия своего существа. Боясь того, что он вот-вот может передумать, Пелька потянулась к нему, и ей открылись небесные просторы. Уходящие вдаль бескрайние сады, слепящие столпы света и невыносимая белизна огромного крыла. Пение сотен миллионов эйдосов сливалось в единый хор, и болезненная красота бесконечности почти причиняла муку, ибо так хотелось хоть кончиком пальца коснуться вечности созидания.

– Я вижу, Арей!.. – благоговейно прошептала Пелька, прижимаясь ко лбу мужчины, мешая их слёзы в единый поток. – Я вижу это!..

…Она помнила, что ему было больно – им обоим было больно. От порывистых, на грани жестокости, движений. От осознания конца. От того, что зажатый между их телами дарх колол то его, то её грудь острой и тревожащей болью. И от этой боли нельзя было спастись – только забыться, потеряться в безжалостных толчках, в хриплых словах и обещаниях, которым не суждено сбыться.

Он смотрел на неё, смотрел, как она резко вздрагивает в такт его движениям, зажимал ладонью её приоткрытый рот, а потом целовал подрагивающие веки, словно извиняясь за свою грубость. Арей не позволял девушке закрыть глаза, немигающим взглядом охватывая её всю, стараясь выжечь в памяти этот момент, когда он, теряя разум, погружался в неё, стремясь слиться в одно существо, навсегда сделать её частью себя.

Они не боялись своей эгоистичности, потому что в те мгновения не думали друг о друге, как об отдельных людях. Нет, они были единым, пульсирующим сгустком жизни, чем-то странным, необъяснимым. Прекрасным и порочным союзом абсолютного света и абсолютной тьмы.

И поэтому Пелька с каким-то одержимым удовольствием наблюдала за тем, как буквально несколькими неуклюжими движениями она вызывала у мужчины болезненные стоны, как он склонялся к ней, неровно дыша, будто не поспевал за собственным удовольствием. И она продолжала двигаться, рывками принимая его в себе, пока они раскачивались в интуитивном ритме, окончательно сходя с ума, теряя все мысли и утрачивая связь с реальностью.

А когда девушка вдруг как-то по-особенному вздрогнула, ласково выдохнув его имя, Арей опустил голову, пряча лицо во впадинке между ключицами, вдыхая, впитывая запах и вкус любимой женщины, дрожа от невыносимого удовольствия и боли, с последней волной спазмов вжимаясь в неё сквозь липкую кровь, сочащуюся из двух одинаковых ран на их груди.

За открытыми ставнями посеревшее небо возвестило о скором рассвете. Арей и Пелька лежали, сплетённые в объятие так крепко, что с первого взгляда было не разобрать, где чьи руки и ноги. Каждая следующая секунда воспринималось ими, как благословение – их всё ещё не отняли друг у друга. Они оба не отрывали глаз от колыбели, где виднелись очертания маленьких пухлых кулачков по обеим сторонам от кудрявой головки.

– Зачем? – раздавшийся в тишине голос Пельки нарушил совершенство момента, подобно камню, пущенному по спокойной глади реки. – Зачем ты позволил мне остаться с тобой? Почему не бросил, не отослал?

Арей не пошевелился, даже не моргнул, всё так же неотрывно глядя на спящую дочь.

– Ты жалеешь об этом?

– Нет, – девушка пошевелилась, поднимая голову и стараясь заглянуть мужу в глаза, – нет. Я ведь сама попросила любить меня, помнишь? Предложила выбрать между мной и Гунитой.

– Штосс, – поправил мечник и улыбнулся.

Воспоминания, казалось бы, давно смягчившиеся под воздействием времени, вдруг ярко вспыхнули перед их мысленном взором. Опасный поход, погибшие товарищи и та самая ночь, когда Арей лежал на земле, обращаясь к суровым небесам. Ночь, когда худенькая лохматая девчонка, смеясь, сказала ему: «Полюбите кого-нибудь первым. Меня, например!». Но он не понял шутку и полюбил на самом деле.

– Ты не ответил, – умоляюще сказала Пелька.

Он опустил голову, разглядывая жену и читая в её глазах отчаянную необходимость.

– Пожалуйста, мне нужно это знать.

– Я был одинок и устал от реальности, а ты была прекрасным сном.

Простой ответ завис в прогретом воздухе комнаты. После этого влюблённые долго молчали. Всё уже было сказано, и добавить к этому было нечего. Они лежали, не шевелясь, наблюдая, как бесцветное небо наливается красками, алея на востоке кровавым рассветом. Жизнь зарождалась вновь, вопреки всему, брезжила надеждой, бередила старые мечты.

Эти десять рассветных минут пролетели, оставив после себя горечь близящихся потерь. Как только за окном вспыхнуло золотом неизбежное солнце, Арей поднялся с кровати, и его спина безжизненно ссутулилась. Пелька боялась поднять глаза, боялась, что, если посмотрит ему в лицо, то окаменеет. Но в конце концов, решившись, взглянула на мужа. Он выпрямился во весь рост, и его зрачки тёмными провалами уставились на девушку.

Не нужно было ураганного ветра и высоких волн. Лишь короткий, еле слышный выдох. Свет погас.

***

Пусть сотрёт мою память холодный северный ветер

И дороги усталую душу от ран исцелят.

И уходит в беззвёздную полночь Воин Рассвета,

Унося свою боль и без права вернуться назад.

Начались долгие месяцы погони и пряток. Сначала они меняли один дом на другой, потом перебрались за город. Раскрытый тайник, спешные сборы и отступление, преследование и кровопролитная битва, новое секретное место. А затем неизменное обнаружение – и всё начиналось по новой.

Бледная Пелька молчаливым призраком шла подле мужа, прижимая к груди дочь. Угрюмый барон мрака уже не заставлял свой огромный двуручник исчезать, оружие постоянно было у него в руке, напоминая о том страшном положении, до которого он довёл свою семью. Арей таскал их за собой по городам и лесам, иногда погоня заставала их посреди ночи, и они вынуждены были бежать, куда глаза глядят, и ночевать чуть ли не под открытым небом, на ковре из опавших, уже начавших преть листьев.

Он убивал у них на глазах, уже не щадя нежное сердце жены, не думая о том, что это видит дочь. Арей окончательно превратился в тень – жуткое подобие себя прежнего: вымотанный, с вечно голодным дархом и грузом ответственности, что был тяжелее могилой плиты. Он знал, что мучает свою семью, но не мог их отпустить, не мог!..

Поздним октябрьским вечером они кое-как нашли убежище в небольшом городишке, на чердаке заброшенного дома. Мирослава кашляла, надрывая горло. Малышка простудилась во время их бегства под проливным дождём и теперь лежала на руках у матери, лопоча:

– Мамочка, болит…

Пелька смотрела на неё, глотая слёзы. Она ничего не могла сделать для своего ребёнка. Миру нужно было показать доктору, но они не могли даже носа высунуть из этого дома, потому что круг преследователей смыкался, и вскоре им вновь придётся бежать, прятаться, скрываться…

Девушка подняла глаза на мужа, и впервые за всё время, что они вместе, и за эти последние жуткие месяцы в её взгляде мелькнул немой упрёк. Ещё более беспощадный именно потому, что она молчала. Уж лучше бы она била его и кричала, срывая голос, припоминая ему все грехи – сколько их у него было!.. Но Пелька молчала, и её бескровное личико не выражало никаких эмоций, кроме смертельной тоски.

Арей отвернулся и стиснул руки в кулаки. Он дотянул до конца, дошёл до самого края. Всё было кончено.

Он отдаст жену и дочь свету. Пусть они станут недосягаемы для него самого, зато будут живы, а их эйдосы снова засияют уверенно и ярко.

Стремительно приблизившись к Пельке, Арей порывисто притянул её к себе и прижался губами ко лбу.

– Потерпи ещё немного, родная, – глухо прошептал он. – Скоро всё закончится.

– Что ты задумал? – испуганно воскликнула девушка. – Арей?!

Ничего не ответив, мечник отошёл к стене и начертил руну вызова. Буквально через десять секунд в дверь их каморки постучали.

– Это я, – голос Яраата по ту сторону заставил Пельку посереть.

Барон мрака посмотрел на стену – очертания руны вспыхнули, подтверждая, что это действительно тот, кого он вызывал. Открыв дверь, мужчина пропустил оборотня внутрь. Прибывший огляделся, кивнул мечнику, слегка поклонился Пельке и приятно улыбнулся.

– Всё так плохо? – поинтересовался он, обращаясь к Арею.

Тот, неопределённо мотнув головой, отвёл Яраата в сторону и что-то зашептал. Тот кивал, и по его лицу невозможно было понять, о чём он думает. Наконец, оборотень уточнил:

– Ты точно справишься один?

– Сейчас мне главное увести погоню в нужном направлении, – отрезал барон мрака. – Справлюсь.

– Что происходит? – напряженный голос девушки прозвенел во влажном, студёном воздухе чердака.

Арей приблизился к ней и сказал как можно спокойней:

– Пелька, вы с Мирой останетесь здесь. Яраат присмотрит за вами, пока я собью преследователей со следа. Потом я вернусь сюда, за вами.

– Нет! – резко оборвала его жена. – Мы не останемся без тебя. Я никуда тебя не отпущу!

Мечник схватил её за плечи, стараясь передать часть своих скудных сил, убедить в том, что это последнее испытание:

– Пелька, послушай меня, родная, – зашептал он. – Нам не уйти от них втроём. Мира больна, мы не сможем бежать вместе с ней. Это займет не больше дня, ты даже не успеешь заметить, что меня нет рядом. Вы поспите, возможно, малышке станет лучше после крепкого, спокойного сна. Ты тоже отдохнёшь и наберёшься сил.

– А что потом? – так же шёпотом спросила девушка, стараясь разглядеть мужа сквозь мутную пелену слёз.

– Потом всё будет хорошо, обещаю, любовь моя, – он не хотел, чтобы кто-то был свидетелем их с Пелькой разговоров и объятий, но ситуация была не та, в которой можно выбирать.

Поэтому Арей прижал к себе тонкое тело жены и крепко поцеловал темноволосую макушку. Зажмурившись на мгновение, он вдохнул запах её волос. Затем отстранился и согнутым пальцем погладил нежную щёчку дочери.

– Папочка? – вопросительно пролепетала малышка, хватаясь за ладонь отца.

Тот моргнул, прогоняя боль из зрачков.

– Я скоро вернусь, – ответил он и ободряюще улыбнулся. – И мы снова будем вместе.

Яраат всё это время стоял в стороне, деликатно отвернувшись. Когда он услышал позади шаги Арея, то обернулся, опять расплывшись в улыбке. Барон мрака пристально смотрел на него, и в его глазах дрожала опасливая надежда.

– Я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть, Яраат, – он не договорил, но тон его голоса ясно давал понять, что за семью мечника оборотень отвечает своей головой.

– Конечно, друг мой, – тот серьёзно кивнул, скидывая плащ. – Я смотрю, твоя дочь простужена.

Он пересёк комнату и подал Пельке тяжёлую шерстяную ткань.

– Укутайте ребёнка, мой плащ очень тёплый, а здесь сыро.

Девушка недоверчиво смотрела на него, однако Яраат снова улыбнулся, мягко и приветливо, всё ещё протягивая кусок материи. И Пелька приняла вещь, несмело улыбнувшись в ответ.

Уже в дверях, держа в зажатом кулаке свой меч, Арей обернулся к жене и дочери. Он хотел что-то сказать – он так много хотел сказать! – но вместо этого лишь молча кивнул и выскользнул за порог. Уже там, за стеной, он резким движением отёр одинокую слезу и уверенным шагом направился вниз по скрипучим ступеням. Он ошибся, сказав Пельке, что вернется через день – двое суток барон мрака гонял по болотам и городам стражей, наёмников и духов. Головы летели с плеч, дархи разбивались на осколки, алая кровь и мерзкая субстанция комиссионеров заливали клинок Арея. Мужчина не думал ни о чём в минуты боя, но в его ссохшемся сердце всё время пойманной птицей билась любовь. Он готов был выжечь города, чтобы вернуться к своей семье. Мечник не мог знать, что возвращаться уже не к кому.

Ведь, спустя час после того, как он покинул каморку под крышей, его жена и дочь лишились своих эйдосов, принудительно отдав их жестокому предателю. Пелька остановившимся взглядом смотрела в жуткие, бесцветные глаза оборотня. Его лицо в мгновение ока превратилось в дикую гримасу садиста, когда он приставил широкий клинок к горлу плачущей Мирославы. Обескровленными губами девушка повторила за Яраатом формулу отречения, а затем забвение поглотило её. Она очнулась только тогда, когда оборотень навис над её дочерью, заставляя малышку сделать то же самое.

С диким криком она бросилась на предателя. В её руке блеснул нож с ногтём титана в рукояти. Схватка с крупным мужчиной и опытным убийцей была заранее обречена на провал, но Пелька билась из последних сил, сумев ранить противника. Яраат скользнул взглядом по крови, хлынувшей из пореза, и, размахнувшись, наотмашь ударил девушку. Та отлетела к противоположной стене, и её глаза закатились.

– Давай-ка, милая, ты же не хочешь, чтобы маме было больно? – елейным голосом спросил оборотень, усаживаясь на корточки перед ребёнком.

Мира округлившимися от ужаса глазами следила за матерью. Малышка не всё понимала, но видела, что маме плохо, и нужно повторить незнакомые слова за незнакомым дядей, чтобы всё закончилось.

С трудом удерживаясь на краю сознания, Пелька попыталась подняться, но не смогла. Тогда она поползла по грязному полу, следя за тем, как губы её ребёнка выговаривают сложные слова формулы отречения. Девушка схватила Мирославу, прижимая к себе, но было уже поздно.

Она не слышала своего дикого вопля, потрясшего рассохшиеся балки чердака. Не видела, как дочь резко вздохнула, когда от её груди отделилась крошечная песчинка. Почти не чувствовала боли, когда Яраат, схватив её за волосы, потащил их вниз по лестнице. Она только сжимала маленькое тело дочери, неистово целуя её везде, где доставали разбитые губы.

Но последний миг навсегда отпечатался в памяти Пельки – каменное дно колодца, страшных хруст раздробленных костей и крик Миры. А потом – несущаяся сверху плита и жуткой звон, после чего всё померкло…

…На третий день после своего ухода, уставший и выдохшийся Арей вернулся в тот город, где оставил семью. Он пробежал мимо круглого колодца во дворе дома, почти взлетел по рассохшимся ступеням и распахнул дверь.

Его сразу же толкнула в грудь страшная догадка. Тишина, пустота и кровавые разводы на полу. У дальней стены – до боли знакомый нож. Мечник покачнулся, выскочил за дверь, как обезумевший пронесся вниз и выбежал на улицу. Снова поднялся наверх, присел на корточки, водя руками по засохшим пятнам крови и бессвязно бормоча. Схватил нож и опять слетел по ступеням во двор. В этот раз глаза его сразу зацепили цепочку страшных следов, ведущих к колодцу.

На ватных ногах он приблизился к нему и заглянул внутрь. Дно было завалено камнями. Он без труда поднял по воздуху тяжелые плиты, а за ними два тела. Упав на колени перед трупами, Арей запрокинул голову вверх, и его страшный крик взметнулся в октябрьское небо. Этот вопль агогизирующей боли сотряс земли вокруг города, напугав его жителей, эхо близлежащих гор подхватило его и разнесло дальше, неся весть о великой скорби и о том, что отныне среди слуг тьмы не будет никого беспощаднее Арея.

Мечник трясущейся рукой провел по обезображенному лицу Пельки, стараясь стереть кровь, разгладить раны, вернуть ему прежнюю прелесть тонких черт. Он рыдал, как ребёнок, прижимая к себе тело маленькой Миры, целуя её слипшиеся от крови тёмные кудряшки. Усевшись прямо в грязь, покрывающую двор, Арей одной рукой обхватил жену, а другой дочь. Он сидел так очень, очень долго.

Прошёл день и наступила ночь, а затем снова занялся рассвет. Пролился короткий дождь, смывая с кожи кровавые разводы. Сумерки опустились на замерший в ужасе городок. Никто за всё время не решился приблизиться к этому месту – ни люди, ни стражи. А барон мрака всё сидел, судорожно прижимая к себе уже остывшие тела. Пустые, искалеченные оболочки – всё, что осталось у него от женщины, которую он любил, и их ребёнка. Им не сохранили даже вечность.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Арей, наконец, поднялся и пошёл по двору, не выпуская своей ноши. Он пересёк улицу на окраине города и углубился в лес. Пожухлая листва шуршала у него под ногами, и спустя время мечник вышел к опушке, которая заканчивалась обрывом. Внизу тихо шумела речка. Ещё пара недель, и она скуётся объятиями льда.

Арей поджёг тела, наблюдая, как огонь лижет языками тонкую кисть жены. На её безымянном пальце тускло поблескивало обручальное кольцо. Барон мрака слегка качнул головой, и пламя стало жарче, расплавляя металл. Когда огонь почти догорел и на промерзлой земле остались лишь горстки пепла, мечник сорвал со своей руки широкий золотой обод и тоже бросил его в огонь. А затем щёлкнул пальцами, и налетевший ветер подхватил пепел, разметав его по воздуху. Пролетев мимо, он коснулся лица Арея – как будто женская ладонь ласково провела по щеке. Сжав зубы, барон мрака резко развернулся, направляясь обратно в чащу, и высокие кроны сомкнулись за его спиной. Тьма поглотила мечника.

Комментарий к 19. Прах

Ну что ж, дорогой читатель.

Вот мы и дошли до самых печальных и трагичных событий.

Эта часть далась мне невероятно тяжело, и тебе, скорее всего, было трудно её читать.

Однако помни, что у настоящей любви нет смерти.

И да, нас ждёт последняя глава.

========== Эпилог ==========

Тлеет утренний свет, и с холодных небес

Льется вниз моя тоска.

Я ловлю её след, но и след уж исчез,

Как весенняя гроза,

И погибла во тьме

Та святая любовь,

И затих мой дивный дар.

Позабудь обо мне

И пылай вновь и вновь

Для других, моя Звезда!

***

Он опять видел сны. Полные тепла и света, радостной, захлёбывающейся жизни. Сны, в которых всё пошло иначе. Сны, где они живы. Он не хотел, чтобы утро наступало. Не желал возвращаться в страшную реальность, в которой не было её.

Арей шёл по заснеженному лесу, в окружении высоких елей и сосен – седых, как его волосы. Глядя на тянущиеся вверх пушистые кроны, барон мрака вспоминал о крохотной ёлочке, росшей в овраге на Запретных землях. Её тоненький ствол, зараженный паразитами, заключённый во мрак. Он спас её тогда, взмахом тяжёлого клинка подрубив деревья вокруг и поместив малютку в колонну света. Он знал, что ель смогла пробиться к жизни, к теплу, к солнцу. А он сорвался во мрак.

День сменялся другим, сплетая кружево долгих лет. Арей безуспешно искал Яраата. Он вдоль и поперек исходил всю землю, и каждый, кто попадался ему на пути, погибал под ударами знаменитого двуручника. Барон мрака не щадил никого, убивая без разбору, без жалости, без сожаления. Он шёл дорогой мести, оставляя за собой жуткий след из мёртвых тел стражей мрака, людей, магов. А вместе с ними тянулся шлейф грязных слухов, догадок, легенд. «Слишком злой для зла», говорили про него.

Подлость мрака часто оборачивается даже против его верных слуг. Вот и Яраат, совершивший страшное предательство, так и не получил своей награды. План Лигула работал безотказно: сразу же после убийства жены и дочери Арея за оборотнем начали охоту наёмники из Нижнего Тартара. Вынужденный скрываться, обманутый, озлобленный, Яраат на многие сотни лет затаил гнев на горбуна и его приспешников. Он появлялся из ниоткуда, воруя всё новые артефакты, поддерживающие его силы, и так же бесследно исчезал. Месть Арея затянулась на несколько веков.

Но тогда барон мрака не мог всего этого знать. Его душила бессильная ненависть, он сгибался под тяжестью горя и невосполнимости своей утраты. Стараясь хоть на время притупить боль, он опускался всё ниже.

Арей топил горечь в запыленных бутылях с крепким алкоголем, заглушал её опиумным дурманом. Он побывал в самых дурных заведениях, какие только существовали в мире, участвовал в самых гнусных делах и якшался с мерзейшими существами.

Однако ничто из этого не способно было надолго вырвать его из реальности. Реальности, в которой он ежедневно по частям терял Пельку. Эти потери проявлялись в том, как он постепенно забывал её запах, ощущение шёлка её волос, теплоту дыхания. Серебристые переливы смеха в его голове медленно смолкали, стирались очертания дорогого лица. Каждый раз, закрывая глаза, он мечтал, что больше не проснется. А, проснувшись, на долю секунды надеялся, что всё это ему привиделось. Только время шло, и с каждым ударом сердца он накапливал те части их общей жизни, что пропали без вести, ушли навсегда.

Но его любовь по-прежнему ярко пылала. Барон мрака похоронил жену и дочь, но не свою любовь к ним. И постепенно к нему пришло осознание: окончание жизни не означает конец любви. Его просто не существует, и чувство продолжает пульсировать внутри, не принося облегчения. Лишь напоминая, что любить уже больше некого.

Сначала Арей забыл, как они выглядели при жизни. Растворились в тумане десятилетий тонкие черты Пельки и милые кудряшки Миры. На смену им пришли два жутких образа, и много лет во сне и наяву они являлись к нему такими, какими он увидел их в последний раз – обезображенными, изломанными трупами. Они пугали его, заставляя корчиться от рыданий, выкрикивать страшные проклятья и бежать, сломя голову, на другой конец света, во мрак, в хаос, в распутство – прыгать в какую угодно бездну, лишь бы там, на самом дне, хоть на миг забыть жуткие видения.

Потом исчезли и они. Остались лишь сплетенные из снов и наркотического дыма тени, проявляющиеся из мглы, когда барон мрака балансировал на самой границе сознания между явью и бредом. Не являясь человеком, он был способен так глубоко погружаться в галлюциногенные сны, что мог пребывать в этом состоянии несколько суток.

И миражи, что посещали его, то сменялись быстро-быстро, как картинки калейдоскопа, закручиваясь в причудливые узоры и полыхая яркими цветами, то тянулись мучительно медленно, гипнотизируя и погружая в транс. Он видел Эдем и стражей света со слепящими крыльями за спиной, но когда распахивал свои, то они оказывались угольно-черными, а через секунду кончики перьев вспыхивали, и налетевший ветер раздувал огонь.

Арей камнем летел вниз, взмахивая пылающими крыльями, но перед самым падением земля разверзалась перед ним. Мечник врывался в пахнущую серой расщелину, и плиты смыкались над его головой, а затем вдруг начинали раскалываться и падать сверху ему на голову. Тогда он слышал леденящий душу женский крик, плач ребёнка, страшный хруст раздавленных костей и жуткое хрипение. Так хрипит умирающий в агонии человек.

Во тьме Арей кидался к источнику звука, но вдруг всё стихало, а впереди загорался яркий свет. Он бежал к нему, задыхаясь, боясь не успеть, и оказывался на живописной полянке. Той самой, где они всей семьей так любили проводить погожие дни. Впереди, у самой кромки воды, играла Мирослава. Барон мрака кидался к дочери, но чем быстрее он бежал, тем больше она удалялась от него. Он слышал её смех и забавный лепет, видел, что солнце игриво путается в тёмных завитках на макушке, но не мог добраться до девочки.

– Мира! – кричал он, и тогда малышка оборачивалась.

Её пухленькую левую щёку пересекал рваный шрам, доходивший до края губ. Она вставала на ножки и сама шла к отцу, протягивая руки, и чем ближе она подходила, тем явственней он различал четыре большие раны у неё на груди. Мечник вскрикивал и отворачивался, убегая прочь, но слышал, что Мира продолжает идти за ним и, плача, звать папу.

Он выбегал на склон холма, под которым неспокойно бурлила река, и бросался вниз, погружаясь в ледяные тёмные воды. Илистое дно принимало его в свои объятия, он закрывал глаза, а в уши начинали ввинчиваться голоса: противный визгливый говорок Лигула, низкий, красивый тембр Кводнона переплетались с его собственным свистящим шёпотом: «У смертных ты приобрел статус бога! Твой свет нам ничего не даёт, ничего… Кводнон, Арей хочет вернуться к свету! Ты стал хуже летать… Убирайся к своим светлым! Только они тебя не возьмут! Мы построим новый мир, лучше, совершеннее Эдема… Мы называем это «дарх», он из недр Тартара, с самого его дна. Возьми!.. Мы разрушим союз человека с его Создателем. Нет! Он слышит нас, он любит нас, он ждет. Есть ещё надежда на прощение, если мы изменимся сами!».

А когда давление толщи воды становилось невыносимым, мечник слышал ещё один голос – Его голос: «Уйди в лес! Там, в лесу, взмолись! Небо для тебя пока не отрезано, твоя душа ещё рвется ввысь!». Усилием воли он грёб вверх, к угасающим на поверхности реки отблескам, и выныривал, впуская воздух в разрывающиеся лёгкие, а через один удар сердца вдруг оказывался в душной каморке под самым чердаком. На полу – красные разводы крови, на крошечном оконце – потёки дождя. Холод пробирал мечника, и он слышал, как в тёмном углу скрипела половица. Обернувшись, он видел, как оттуда выходит Пелька.

– Зачем ты оставил меня подле себя? – грустно шептала она.

– Пелька… – в ужасе шептал он, и неудержимые слёзы, стекая, путались в отросшей бороде.

Сквозь молочно-белую кожу девушки просвечивали тонкие кости, а из многочисленных ран тонким дымком вилась кровь. Арея сотрясала крупная дрожь, и он в ужасе закрывал лицо руками. А потом, пробивая крышу, возносился к небу, сквозь грозовые тучи и слепящее солнце, всё выше и выше, за край горизонта, туда, где среди невесомых облаков и бликов света к нему вновь обращался голос. Арей не мог слушать тихий шепот, который казался ему громовым раскатом, не мог смотреть вокруг на слепящую чистоту. Он кричал, зажмуривался, пытался зажать уши и…

…приходил в себя на влажных от пота подушках, в дыму какого-то злачного места. Воротник мокрой рубахи душил его, смрад разъедал глаза, и барон мрака, пошатываясь, выходил на незнакомую улицу чужого города в неведомой стране.

Перенасыщение эмоциями после призрачных видений прошлого и будущего на несколько дней оставляло его опустошенным, отупевшим, без единой мысли в голове. Только тогда рвущая на куски боль ненадолго отступала. Однако, когда последствия мистического кутежа отступали, она возвращалась вновь. И Арей опять был вынужден пускаться во все тяжкие, ещё ниже скатываясь по лестнице порока.

Эмоции уносили его, как бурная река свои воды. Он не мог вынырнуть, не мог справиться с их бушующим потоком. Всё, на что у него хватало сил – это цепляться за остатки разума в попытке не сойти с ума окончательно.

Но разложение уже затронуло его душу, распространяясь всё глубже. Пелька и дочь были источником жизни его света, и без них, без их поддерживающей любви этот остаточный свет зачадил и погас. Годы шли, всё больше отдаляя Арея от того мужчины, которым он был когда-то. Серебро зимних снегов сменялось блеском талых вод по весне, эти воды проникали в почву, взращивая летние цветы, а затем земля смерзалась вновь, накрытая ковром опавших листьев. Со сменой времен года уходили в небытие когда-то жившая на свете девушка и её маленькая дочь. Миру нет дела до оборвавшихся жизней, ему безынтересны завершившиеся истории. И забвение несёт конец всему, оставляя безутешному лишь невыносимо горькие следы: стершийся в прах фарфор костей, блекнущие краски на старинном портрете, зияющую пустоту на месте вечности.