Текст книги "I wanna see you be brave (СИ)"
Автор книги: nastiel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Злость на всех и каждого, из-за кого вчера погибли мои друзья, сменяется злостью на саму себя. Разве можно быть такой слепой? Почему мне не удалось понять сразу, что всё не так просто, как кажется на первый взгляд, и чёрное – это не всегда плохое, как и белое – не всегда хорошее? Джанин и Эрик, прикрывающиеся благими намерениями, окончательно добили Чикаго и вернули его в состояние войны, а Дерек, притворявшийся их последователем, всего лишь хотел помочь.
– Если ты ещё раз так глубоко и томно вдохнёшь, в комнате кончится воздух.
Я резко подскакиваю в кровати. Четыре стоит в дверном проёме, упершись бедром в косяк. На нём серая рубашка альтруистов и тёмно-красные, больше даже бордовые, джинсы. Его левая рука висит на тонких ленточках пожелтевших бинтов, а из-за воротника виднеется толстенная повязка, но, кажется, он в порядке. Четыре просовывает большой палец здоровой руки в шлёвку на ремне и качает головой. Я хватаю подушку с кровати и кидаю в него, но промахиваюсь, и подушка исчезает в коридоре.
– Два за меткость, солдат, – весело произносит он и проходит вглубь комнаты.
Я встаю с кровати, в два шага пересекаю расстояние между нами и обнимаю его настолько крепко, насколько мне позволяет его рука.
– Спасибо, что вытащила меня с того света, – бурчит он мне за спину.
– От ранения в плечо ещё никто не умирал, – отшучиваюсь я, хотя на сердце неспокойно. – Как ты себя чувствуешь?
– Потерял много крови, – когда Четыре отстраняется от меня, я вижу, как он морщит нос. – За ночь откачали, поэтому теперь я в порядке.
– То, что ты там говорил про плохого друга… – начинаю я, но Четыре обрывает меня, цокая языком и закатывая глаза.
– Заткнись, – просит он. – Я реально думал, что умираю.
На его губах играет улыбка. Та самая, которую я впервые увидела, когда Амар взял нас обоих и вывел на ночную прогулку по крышам города вместе с прирождёнными лихачами. Тогда он впервые показал мне Четыре – смелого, жёсткого, рассудительного.
Но Тобиас – мягкий, умный и заботливый – мне нравится больше.
Я смотрю на своего друга, и мне вдруг становится так паршиво, что приходится отвернуться, чтобы не разреветься прямо у него на глазах.
– Амар погиб. Его больше нет.
– Не надо…
– Нет, Тобиас, – я трясу головой. – Его. Больше. Нет. И Айзека тоже…
– Мне очень жаль твоего друга.
Я поворачиваюсь обратно. Лицо Четыре вытянулось, губы сжаты в тонкую полоску, лоб пересекает глубокая морщина.
– Оно того не стоило. Вся эта придуманная нами война, все эти жертвы… Мы сами живы только благодаря чуду.
– О чем ты говоришь? Хочешь сказать, что нужно было позволить Эрику и Джанин устраивать переворот? Позволить им убить всех правдолюбов и других невинных жителей?
Тон его голоса спокойный и даже немного успокаивающий, словно я маленькая девочка, а он мой папа, в сотый раз объясняющий элементарные вещи.
– Ты прав, – говорю я. – Просто мне кажется… То есть, я уверена…
– Ну?
– Если бы я осталась с Эриком, они были бы живы. Все: Амар, Айзек, Линн, Джексон… Если бы я не встала против него, у него не было бы дополнительного стимула.
– Не говори так…
– Или, – накидываю я то, что давно таилось в голова, – если бы меня убили в самом начале…
– Лучше замолчи, серьёзно. Иначе, я действительно сейчас тебя убью.
Я тяжело вздыхаю. Четыре не воспринял мои слова всерьёз, как я и предполагала, но это – всё, о чём я могу думать, когда прокручиваю в голове каждое случившееся событие.
Четыре кладет ладонь мне на щеку и заглядывает точно в глаза.
– Мы поймали Эрика. Осталось только остановить Джанин. И когда мы это сделаем, ты сама вспомнишь свои слова и поймешь, какой дурой была.
– Ну спасибо, – прыскаю я.
Большой палец Четыре успокаивающее гладит меня по щеке прямо под глазом.
Громкий кашель заставляет его резко убрать руку. В дверях стоит Трис. Она скрещивает руки на груди и смотрит на меня так, словно застала нас с Тобиасом за интересными непотребствами.
– Не хотела мешать, – голос девушки режет, как нож по стеклу. – Но там всех зовут на обед, после которого будет собрание.
С этими словами Трис уходит, и Четыре, не сказав ни слова, следует за ней. Я снова остаюсь одна, но мне уже легче. Благодаря Четыре и Скотту я чувствую, что не всё потеряно и, что не менее важно, не всё произошло зря.
Перед тем как пойти в столовую, я на всякий случай оставляю свой автомат прямо за дверью, чтобы в любой момент его можно было схватить, не переступая порог комнаты.
Столовая переполнена. Люди перестали носить одежду только одного цвета: все присутствующие совмещают и серый, и синий, и жёлтый, и красный, и чёрный. Я сажусь между Четыре и Лу. Последний тут же тянется обнять меня, и я не сопротивляюсь. Напротив меня сидит Лора. На ней красный сарафан, подчеркивающий карий цвет её глаз. Лора улыбается мне, и я улыбаюсь ей в ответ.
– Айзек был славным парнем, – зачем-то говорит Скотт, сидящий через Лу и Лидию от меня. – Я знал его всего два года, но этого было достаточно для того, чтобы обрести друга. Именно он помог мне осознать, что я подойду Лихости… Он сам никогда не был настоящим альтруистом, как ни старался.
Я хмыкаю.
– Спасибо, Скотт, но… – начинаю я, но Зик перебивает меня.
– Мы с Айзеком жили по соседству, – Зик, сидящий рядом с Лорой, протягивает мне свою руку через весь стол. Я сжимаю его тёплые пальцы на короткое мгновение. – Этот парень был живым олицетворением поговорки о тихом омуте и чертах в нём. Возможно, как сказал Скотт, он и не был альтруистом, но он и лихачом до конца не был. Айзек умудрялся попадать в движущуюся мишень с десяти метров с закрытыми глазами, а потом идти и подолгу сидеть на мосту над пропастью и что-то писать у себя в тетради. Я пытался стащить её и посмотреть, что там, так он скрутил меня в бараний рог и заставил поклясться собственными пальцами, что я больше никогда в жизни не посягну на его имущество. – Зик то ли хмыкает, то ли хрюкает. – Короче, я люблю этого парня.
Каждый человек, сидящий за столом, позволяет себе рассмеяться. Когда Четыре достаёт из-под стола чёрную флягу, знакомую мне с детства, до меня начинает доходить смысл происходящего.
Они решили устроить символические поминки. Ради меня.
– Где ты её взял?
– Твой отец одолжил.
– Я так и думала.
Под общий гул товарищей, занимающихся своими делами и ведущих разговоры, нас не касающиеся, Четыре разливает по стаканам что-то светло-жёлтое и пахнущее виноградом, почти прозрачное.
– Не знаю, говорил ли тебе Айзек, но мы с ним встречались.
Вилка с нанизанной фасолью замирает на полпути ко рту. Я наклоняюсь к столу и ищу обладателя знакомого голоса. Эрика сидит с самого края и вертит свой стакан в руках. На бледном лице покрасневшие от слёз глаза слишком выделяются.
– Начали спустя полгода после его Инициации. Он был удивительным парнем, добрым, заботливым, с ним всегда было, о чём поговорить. Он был замечательным человеком. Он был моим человеком. Но была одна проблема… – Эрика поднимает глаза точно на меня. – Он никогда не любил меня так сильно, как тебя. Он сам признался мне в этом; женская глупость подтолкнула спросить о его бывших девушках. Он сказал, что никогда не состоял в серьёзных отношениях, но была одна, которую он любил. Я всё поняла, потому что он это сказал в настоящем времени, не в прошедшем.
Я кладу вилку на тарелку, хватаю стакан и осушаю его залпом. Напиток крепкий, и тут же обжигает горло. Я морщусь.
– Не извиняйся, – горько добавляет Эрика. – Сердцу, типа, не прикажешь.
Повисает пауза, сопровождаемая стуками опускающихся на стол стаканов. Слова Эрики отлично заменили тост.
– Амар был великим лихачом, – говорит Четыре. – Нам с Вдовой он стал не просто инструктором или наставником. Он стал нам другом ещё до того, как мы сами стали полноправными лихачами. Он был достойнейшим. Он позволил мне начать новую жизнь и выбрать, кем именно я хочу в ней быть. Если бы не Амар, меня бы здесь не было.
Я согласно киваю и добавляю:
– И меня.
– Линн была классной девчонкой и отличным лихачом, совсем как старшая сестра, – подаёт голос Эллисон. – Я знала её с детства. Свою первую стрелу я выпустила в маффин, стоящий именно на её тогда ещё небритой голове. И, если честно, я пока понятия не имею, как жить дальше в мире, где её больше нет.
Эллисон смеётся, но одинокая слеза, скользящая по щеке, не успевает скрыться от моего взгляда.
– Джексон не был таким уж хорошим человеком, как все, о ком вы здесь говорите, – вступает Лидия. – И он побил Стайлза, но… Когда нас поставили в пару с ним, меня он не тронул и пальцем.
– Я помню тот бой, Эрик был в бешенстве, – шепчет Скотт. – Правда, он ничего не сделал, потому что, похоже, внушительные размеры Джексона и его смущали тоже.
– И, в общем, он был не плохим человеком, – продолжает Лидия, которую перебили. – Возможно, плохим парнем, но уж точно не человеком.
– Они все были недостойны смерти. Не важно, сколько плохих или хороших дел они совершили, – наконец говорю я.
Со мной никто не спорит. Четыре разливает остатки крепкого напитка по стаканам, и мы снова пьём, не чокаясь.
Собрание проходит не так, как я предполагала. Сегодня нет общего обсуждения, есть только я, которую поставили перед собственным братом и фактом: говорить то, что считаю нужным. Как только Стайлза вводят в комнату, наши взгляды пересекаются. Его глаза распахиваются шире, а губы беззвучно произносят моё имя. Я подавляю порыв подойти и обнять его и лишь присаживаюсь на отведённое место в центре комнаты.
– На предыдущем собрании вы уже вынесли свой вердикт, – начинает папа. – Временное заточение с последующим прощением. Но вы хотели услышать мнение человека, который прошёл через многое за последние дни: мнение сестры одного из обвиненных в предательстве. Вы посчитали, что оно будет самым объективным.
Папа замолкает. Я резко встаю со стула, отчего тот с грохотом падает на пол.
– Джессика, тебе есть, что сказать по поводу Стайлза, Дерека и Уилла?
В нескольких шагах от меня стоят трое молодых людей, но я смотрю только на брата.
– Дженим… Ты ведь не предатель, правда?
Звучит по-детски наивно, но никто не смеётся. А я не хочу быть ответственной или объективной – только не сегодня.
– Нет, – Стайлз качает головой. – Конечно нет, Джессика! Я бы никогда… Я бы не смог… Предать родного отца и родную сестру… Лучше смерть.
И я верю ему, и не потому, что ранее сказал Скотт, а потому, что хорошо знаю своего брата.
– Они бы никогда не предали людей, которыми дорожат, – произношу я. – Кровь и чувства никогда не будут важнее фракции. Они делали это не по своей воле, и потому заслуживают прощения.
Раньше бы меня пристыдили за такие слова, но сейчас все поддерживают тихим гулом и улюлюканьем. Со Стайлза и других снимают веревки, фиксирующие запястья. Он тут же идёт ко мне, и я незамедлительно обнимаю его.
– Я не справился, – шепчет Стайлз. Я слышу слёзы в его голосе. – Я чуть не убил папу…
– Всё хорошо, – мягко произношу я. – Чтобы разочаровать меня, тебе придётся хорошенько постараться.
– Я не сказал им, что Дерек действовал по собственной воле. У него были на это очень важные причины, он не мог поступить по-другому. Я не сказал, потому что иначе пришлось судить его по-другому…
– А что делать с Эриком? – спрашивает кто-то из толпы.
Я выпускают Стайлза из объятий. Буквально из ниоткуда за моей спиной вырастает Четыре.
– Эрик принадлежит фракции Лихости, и судить его мы будем по своим правилам, – отвечает Тобиас и поворачивается к моему отцу. – Если позволите.
Папа не говорит нет.
– Просто скажи мне, зачем?
Я присаживаюсь перед ним на корточки. Теперь моё лицо намного ниже уровня его лица. Он смотрит на меня из-под опущенных ресниц, таких длинных, что любая девчонка обзавидуется.
– Тебе не понять.
На его лице лёгкая улыбка. Он не издевается и не смеётся надо мной. Он действительно верит в то, что его причины выше моего понимания.
– Не будь дураком, Эрик. Уже поздно играть в крутого парня – мы поймали тебя. Мне нужен простой ответ на простой вопрос. Ты же сам хотел поговорить со мной.
– Помнится, инициатива была твоя.
За моей спиной скрипят половицы, и я оборачиваюсь. Четыре нервно переминается с ноги на ногу.
– Четыре…
– Он тебе ничего не скажет, – отвечает Тобиас. – Как не пытайся. Он прекрасно понимает, что его ждёт, скажет он правду или нет.
Я устало закрываю глаза и массирую виски указательными и средними пальцами.
– Если он выйдет, разговор пойдёт намного лучше, – произносит Эрик.
Вот теперь он издевается.
– Четыре? – прошу я, не открывая глаз.
– Нет, – отрезает Тобиас. – Я не оставлю тебя наедине с ним.
– Я привязан к стулу, Четыре. Если бы я захотел, мне бы не удалось коснуться её даже пальцем.
Я поворачиваюсь на друга. Четыре скрещивает руки на груди.
– Пожалуйста, подожди за дверью, – стенаю я.
Четыре хмурится и что-то бурчит себе под нос, но всё-таки выходит. Перед тем, как закрыть за собой дверь, он бросает на меня и Эрика беглый обеспокоенный взгляд.
– С каких это пор Четыре – твоя личная охрана? – интересуется Эрик, склонив голову на бок.
– Это называется дружба, – парирую я. – Тебе не понять – и это вполне объяснимо.
Губы Эрика кривятся, словно он съел что-то кислое.
– Однако, Четыре прав – я прекрасно знаю правила своей фракции. И когда вы убьёте меня? Как только я выдам вам всю информацию?
– Не знаю, – честно отвечаю я. Выпрямляюсь, обхватываю корпус руками и продолжаю: – В любом случае, мы будем сидеть здесь столько, сколько понадобиться.
– У вас не осталось так много времени, по моим подсчётам, – нарочито небрежно роняет Эрик.
Я замираю.
– Что ты имеешь в виду?
– Зачистку. Возможно, вы убили Макса и схватили меня, но Джанин знает, как довести план до конца. Ведь это она его придумала.
– В каком смысле? Ведь это вы сами приказали Эрудиции создать сыворотку взамен на неприкосновенность!
Эрик пожимает плечами. Ему явно доставляет удовольствие выдавать мне информацию по крохам.
– Ты смотришь на историю со своей ограниченной стороны, Вдова. А на самом деле, их бесчисленное множество.
В Эрике говорит эрудит. В который раз я убеждаюсь в том, что бывших среди однажды ставших частью какой-либо фракции, не бывает.
– Меня зовут Джессика, – поправляю я.
Эрик вопросительно выгибает бровь, но лишь на мгновение. Затем он слегка откидывает голову назад и принимает максимально расслабленное в его ситуации положение.
– Да уж, Джессика. Знаешь, именно поэтому ты и не смогла понять, зачем мы всё это устроили. Все эти годы я проверял тебя на прочность: сгибал, крутил, ронял, бил – но ты не ломалась. Ты была Вдовой в моих глазах; твои собственные глаза горели огнём и азартом. Но это лишь та ограниченная сторона, которую я видел. Точнее, которую хотел видеть. Ты всегда была больше Джессикой, чем Вдовой. Та милая девчонка из Товарищества, которая зверски меня бесила, никуда не ушла. Она всегда была рядом, а иногда даже проскакивала на первый план. В те моменты я тебя ненавидел, потому что ты была слабой, но вот Вдову… Вдову я любил.
Я смотрю на Эрика и не понимаю, врёт он или нет. Смотрю и не знаю, что должна ответить на это. А Эрик словно чувствует моё смятение, и оно лишь раззадоривает его.
– Сейчас ты Джессика. Тебе страшно и больно от многочисленных потерь. Но вчера ты была Вдовой. Ты сражалась за то, что было тебе дорого, ты пришла одна, зная, что тебя ждёт смерть, ты была бесстрашной. И это единственная причина, почему я позволил тебе выиграть.
Я не знаю, что на меня находит. Сначала я прищуриваюсь и долго смотрю в глаза бывшему лидеру Лихости, а затем начинаю смеяться, как ненормальная, и даже лицо Эрика приобретает смущённый вид.
– Ты позволил мне выиграть? Серьёзно? Да кто, ты думаешь, ты такой?
Эрик пожимает плечами. Я с размаху бью его правой рукой в челюсть. Недавняя травма тут где даёт о себе знать острой болью в кисти. Я сжимаю челюсть, останавливая стон, готовый слететь с губ.
Эрик сплёвывает на пол.
– А вот это – моя девочка, – сладко произносит он.
Я замахиваюсь для нового удара.
– Может, всё-таки, лучше поговорим? – тут же предлагает он.
Я опускаются руку, осторожно прижимаю её к животу и жду, пока пульсация отступит.
– Вопрос всё тот же, – произношу я. – Отвечай.
Эрик облизывает губы, прежде чем заговорить.
– Проблема в том, что каждый человек видит мир по-разному. Да, для кого-то это огромный город под управлением кучки ничего не знающих и ничего не умеющих бесхребетных альтруистов. Но Джанин придумала, как это можно усовершенствовать. Она создала идеальную схему правления на основе многочисленных исследований. Результатом должно было стать новое Чикаго: более сильное и функциональное. Сама подумай, зачем городу правдолюбы, если от них мало пользы?
– Они обеспечивают справедливость, – протестую я.
– В городе, где управление изначально построено верно, нет нужды следить за правосудием, – мягко отвечает Эрик.
– Но почему бы тогда просто не расформировать фракцию? Зачем убивать столько людей?
– Они – часть своей фракции. Если они действительно, как ты говоришь, всё делали по справедливости, это значит, что они беспрекословно следовали правилам и были настоящими членами своей фракции. Они неспособны ни на что, кроме как говорить правду. Они – бесполезная трата биологического материала.
Мурашки покрывают кожу на руках, хотя в комнате душно. Я отворачиваюсь от Эрика лицом к стене.
– Альтруисты, – продолжает Эрик. – Самоотречённые и бесхребетные. Не все, конечно…
– Храбрость и самоотречение всегда идут рядом, Эрик, – перебиваю я. – Альтруисты такие же, как и мы.
– Именно поэтому я и сказал, что не все. Мы предоставили им выбор: войти с нами в новый мир или умереть в старом. У них было время подумать… Кроме тех, кто сразу высказал протест. Их мы убили на месте.
Невозможно говорить о смерти так спокойно, как это делает Эрик. Его голос не дрожит, и когда я поворачиваюсь, то вижу, что и ни один мускул на его лице не дёргается. Мне страшно за него. Неужели, всё человеческое ему чуждо?
– С товарищами ситуация сложнее. Я знал, что твой отец не согласится, но и убивать его мне не хотелось.
– Почему? – тут же интересуюсь я.
– Разве не понятно? Потому что это твой отец. Знаешь, Джессика, я до последнего надеялся, что ты одумаешься и выберешь меня. Я старался этого не показывать, но я ждал. Надеялся, что Вдова выиграет, но вместо этого получил в союзники Дерека, которому ты тоже не сказала да. Честно признаюсь, был удивлён. Я думал, что он поведёт себя, как твой братец – закатит истерику, и мне придётся вколоть ему слоновью дозу сыворотки, чтобы заставить работать на меня. Но вместо этого, он просто согласился на мои условия, хотя наверняка понимал, что я блефовал.
– Ты обещал убить меня, Эрик. Это не очень похоже на блеф.
– Я не собирался убивать твоего отца, и ты действительно думаешь, что я бы смог убить тебя? Хорошего же ты обо мне мнения.
Я прыскаю.
– Даже не представляешь, насколько.
Повисает пауза. Эрик смотрит на меня, я на него, и кажется, мы оба понятия не имеем, что говорить дальше.
– Один последний вопрос, – я первая нарушаю тишину. – Зачем ты убил того парня в доме альтруиста?
– Я был уверен, что это Дерек.
Больше Эрик ничего не говорит, но мне и этого достаточно, потому что уж больно похоже на правду. Я выхожу из комнаты. За дверью меня ждёт Четыре.
– Ну?
– Ничего нового мы не узнаем, – отвечаю я. – Джанин всем руководит. Эрик – ладья в этой шахматной партии, не более того.
Четыре кивает, словно изначально так и знал.
– Что будем с ним делать?
– Не спрашивай меня, – прошу я. – К тому же, ты знаешь правила. Товарищи запрещают любое применение оружия на своей территории, но отец сказал, что нам можно сделать исключение. Эрик все ещё член Лихости. И судить его мы должны по нашим законам.
Часом позже все нынешние лихачи набивают собой небольшое помещение, отведённое под склад. Четыре и Скотт приводят Эрика и ставят его на колени. Его руки всё ещё связаны за спиной. Слишком туго – я вижу красные следы от верёвок на его бледной коже.
В глазах Эрика нет ни страха, ни боли, ни разочарования. Он остаётся бесстрашным до конца.
Слишком бесстрашным даже для того, чтобы признать поражение и сдаться.
В качестве последнего желания он просит, чтобы курок спустила я. Четыре отказывает ему, но я выхватываю пистолет из руки Тобиаса и говорю, что справлюсь, хотя абсолютно в этом не уверена. В полной тишине: такой, что не слышно даже, как ветер шелестит листьями и ветками деревьев снаружи, я встают перед Эриком и прислоняю к его лбу дуло пистолета. Его серо-голубые глаза смотрят на меня, не отрываясь. Он не боится смерти.
Я снимаю пистолет с предохранителя. Тяжело выдыхаю, и эта вибрация передаётся через руку и оружие Эрику. Он улыбается, но я раньше никогда не видела такую его улыбку. Кажется, она искренняя. И Господи, почему раньше я не замечала, какая она у него настоящая?
Слёзы обжигают мои глаза. Эрик закрывает свои.
Я прошу его быть храбрым, зачем-то прошу простить меня и спускаю курок.
Комментарий к Глава 20
http://vk.com/club75865569
До финала осталось совсем немного… And another hero will fall.
========== Глава 21 ==========
Вечности не хватит на то, чтобы отмыть чужую кровь с моих рук.
Полумрак комнаты съедает меня. Я прижимаюсь спиной к стене и спускаюсь по ней на пол. Деревянные половицы приятно скрепят под моим весом. Смотрю на свои ладони и на какое-то мгновение мне кажется, что с них действительно капает густая алая кровь, но это лишь тени веток деревьев, освещённых фарами проезжающего мимо грузовика.
С другой стороны от двери, упертый стволом в угол между стеной и шкафом, стоит мой автомат. Не знаю, смогу ли когда-нибудь снова взять в руки оружие.
После казни Эрика прошло несколько часов, превратившихся для меня в мучительно долгое путешествие по собственным воспоминаниям. Перед глазами всё ещё была его голова, неестественно откидывающаяся назад после выстрела, и дыра во лбу с тонкой струйкой крови, спускающейся к глазу, носу, губам, и дальше вниз, исчезая пятнами на его чёрных штанах. Я понимаю, что он мёртв; я видела его смерть; я сама убила его. Но мозг, почему-то, не хочет мириться с этим. Он лишь прокручивает в голове каждый момент жизни, связанный с этим задиристым парнем из Эрудиции, с самого великого начала: моего несостоявшегося прыжка.
Я ненавидела его. Ненавидела его ухмылку, его скрипучий голос, его манеру выставлять меня в самом дурацком свете. Я боролась с ним, как могла – как была в состоянии бороться ещё слишком слабая, но такая отважная девчонка из Товарищества.
Если бы знала, что тем самым лишь увеличиваю его желание согнуть меня, остановилась ли? Навряд ли. Это была та самая битва, где заранее определены победители и проигравшие.
И все будут думать, что проиграл Эрик. Но на самом деле, проиграла я.
Все мы.
Главной целью Джанин было уничтожение слабых и недостойных, и ей это практически удалось. Сейчас в Чикаго слабых уже не осталось: после всего случившегося даже самый мирный житель Товарищества готов взяться за пистолет, лишь бы только защитить себя и своих близких.
Мы уже проиграли. Теперь битва идёт не за победу, а за остановку войны. Джанин – единственное ржавое звено в метафорической цепочке мира. И если я хочу вернуть родному городу свободу, мне снова придётся убивать.
Кто-то стучится в дверь, прерывая поток мыслей. Я не дёргаюсь. Стук повторяется, но я продолжаю сидеть на полу и молчать. Возможно, какой-то моей части сейчас действительно нужна поддержка, но у меня просто нет сил на то, чтобы даже пошевелить языком.
– Я знаю, что ты там, – знакомый до боли бархатный баритон сливается со звуком царапанья ногтями по гладкой деревянной поверхность двери. – Я хочу поговорить.
Дерек. Сейчас он жив только благодаря вранью моего брата.
– Джессика, пожалуйста. – Я поднимаю глаза на ручку двери. Дерек медленно опускает её, но дверь заперта изнутри, поэтому ему всё равно не войти. Прежде чем снова заговорить, Дерек тяжело и громко выдыхает: – Просто выслушай меня, и я уйду. Умоляю. Разреши мне войти!
Ни один мускул в моём теле больше не дёргается. Я снова устремляю взгляд в окно напротив. Ветки растущего возле здания дерева машут за стеклом, словно люди, просящие о помощи.
– Ладно, – за дверью раздаётся шуршание. – Тогда давай поговорим хотя бы так, через стену. Мне всё равно, главное – чтобы ты меня услышала. – Дерек откашливается. – Да, я действительно не был под сывороткой… Когда всё произошло, мы собрались у выхода, чтобы сбежать. Четыре рассказал мне про ваш план, как только ты покинула Яму… Он подумал, что так будет надёжнее. Мы собрали всех, кого смогли найти. Стайлз и Уилл привели Лидию и Эллисон, и они… Мы говорили им, что нет времени, но они не послушались: пулей убежали в сторону комнат. Они сказали, чтобы мы их не ждали, мол, сами вернутся, только чуть позже. Я понимал, что это конец. Если отпустить их, то будет уже поздно. Сыворотка заволокла большую часть Ямы. Те, кто остался на верхних ярусах, уже не были собой. И тогда я побежал. Хотел вернуть их… Но вместо этого встретил Эрика. На нём была специальная маска, прикрывающая нос и рот. Его глаза слезились от паров сыворотки. Он посмотрел на меня и спросил, верен ли я своей фракции. Я сказал, что да, и тогда он протянул мне точно такую же маску. Я принял её. Вместе мы двинусь по Яме прочь от тех, кто остался ждать у выхода. Когда сыворотка рассеялась, я нашёл Стайлза, но было уже поздно: они с Уиллом попали под сыворотку парализации. Тогда я сказал Эрику, что не собираюсь участвовать в его планах, а он ответил, что у меня нет выбора, если я хочу сохранить тебе жизнь. Он сказал, что следит за каждым углом в Чикаго, и все твои передвижения у него как на ладони. Я не знал, что от него ожидать, и согласился, но с условием, что он не тронет не только тебя, но и Стайлза. С ним, кстати, пришлось труднее. Он отказывался от любых условий, кроме смерти – настолько его пугала сама мысль стать предателем. Но Эрик не стал его убивать: сдержал слово, данное мне, потому что знал – лучше меня солдата ему не найти. Он накачал бедолагу сывороткой; его и всех, кто не хотел сотрудничать.
Дерек замолкает. Теперь я слышу только собственное сердцебиение.
– Ты убивал невинных людей, – наконец произношу я.
За дверью начинают активно шевелиться.
– У меня не было другого выбора…
– Выбор есть всегда, Дерек!
– Только не в этот раз. Ты могла умереть…
– И что? – срывается с моих губ вместе со всхлипом. – Почему всех так сильно беспокоит моя жизнь, когда единственному человеку, кого она должна волновать – мне – на неё плевать?
В ответ лишь молчание. Где-то за окном смеются товарищи, не унывающие даже в разгар битвы. Хрустит сломанная ветка. Скрипит половица под чьими-то тяжёлыми шагами этажом выше.
– Не говори так, слышишь? – наконец произносит Дерек. Его голос тихий и сиплый, словно у него ангина.
– Но это правда.
– Даже если и так. Моего беспокойства за твою жизнь хватит на нас двоих.
Я резко поднимаюсь на ноги. Буквально мгновение голова, тяжестью больше напоминающая огромное колесо грузовика, кружится сразу во всех направления. Я трясу ей, приходя в порядок, отодвигаю щеколду и распахиваю дверь. Дерек, сидящий возле неё у стены, тут же подскакивает.
– Почему? Чем я такая особенная? Я достойна жить не больше, чем все, кто погиб за последние дни… Те, кого я не смогла спасти!
Дерек смотрит на меня сверху вниз. Его губы слегка подрагивают, но улыбки на них нет.
– Ты не сможешь спасти всех.
Дерек делает шаг навстречу. Теперь между нами чуть меньше полуметра.
– Но я буду стараться, – отвечаю я.
Дерек на мгновение прикрывает глаза и еле заметно кивает.
– Вот почему, – шепчет он. – Вот почему ты такая особенная.
Дерек делает ещё один шаг ко мне. Теперь расстояние между нашими лицами можно измерить десятками сантиметров.
– Ты меня ненавидишь? – так же тихо спрашивает он.
– Мне бы очень хотелось, – честно отвечаю я. – Ты не представляешь, насколько. Или мне бы даже хватило просто быть на тебя злой, но я не могу. Мне просто всё ещё больно, но я не могу тебя ненавидеть.
Дерек вдруг хмурит брови. Мягкость исчезает с его лица, уступая место мрачноватой тени серьёзности. Именно таким было его лицо, когда мы впервые встретились. Даже во взгляде нет разницы – сейчас он смотрит на меня так, словно видит впервые.
– Я знаю, что сделал много плохих вещей в последнее время, – говорит Дерек. – Но это потому, что у меня правда не было выбора. Я не мог дать Эрику возможность тронуть тебя хотя бы пальцем, потому что… – Дерек отрывисто вдыхает и так тяжело выдыхает, будто слова приносят ему физическую боль. – Потому что если бы ты умерла, я бы сошёл с ума. Я слишком сильно люблю девушку, которая обожает шоколадный пирог, никогда не носит юбки и красит губы невероятно яркими цветами. Я слишком сильно люблю девушку, которая пьёт со мной на спор, а потом заставляет меня тащить её до комнаты на спине. Я слишком сильно люблю девушку с самым мощным хуком справа, который я когда-либо чувствовал на себе. Я слишком сильно её люблю, чтобы потерять.
На Дереке чёрная майка, демонстрирующая его идеально сложенное тело и кусочек татуировки на груди – совсем крохотный, но достаточный для того, чтобы моя внезапно чистая, совершенно без мыслей, голова сама смогла дорисовать остальные линии и изгибы. Я протягиваю руку к воротнику майки и слегка оттягиваю его. На загорелой коже изображён паук с длинными лапками и красным пятном, по форме напоминающем песочные часы.
– Это чёрная вд… – начинаю я, но Дерек не даёт мне возможности договорить. Он накрывает мои губы своими буквально на секунду, а потом крепко обнимает.
И все мои сломанные кусочки души собираются воедино.
Утром меня будит Четыре. Он варварски расталкивает меня в бок, а потом сообщает, что пора выдвигаться. Он даёт мне время на то, чтобы собраться, но на мои вопросы почему-то не отвечает.
– Вы без меня план составили? Устраивали сбор? Что-то обсуждали? – интересуюсь я, натягивая штаны.
Четыре отрицательно качает головой.
– Тогда с чего это вдруг нам пора выдвигаться? Почему именно сейчас?
Четыре пожимает плечами. Я луплю его своей футболкой.
– Да клянусь тебе, я не знаю! – наконец окликается он. – Твой отец разбудил меня и сказал идти будить остальных.
– А где он сам?
– Что-то обсуждает с остальными старшими.
Я дёргаю плечами, мол, ясно, хотя, на самом дело, ничего не ясно. Больше вопросов не задаю, и Четыре больше ничего не говорит. Его сонное лицо, наверняка выражением усталости похожее на моё, выглядит так, словно парень действительно ничего не знает. Когда я заканчиваю со сборами и хватаю в руки автомат, мы покидаем комнату и выходим в коридор. Я ожидаю увидеть бегающий беспокойный народ, но никого здесь нет, и даже свет не горит. Все, кажется, спят.
