Текст книги "I wanna see you be brave (СИ)"
Автор книги: nastiel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Беру салфетку, грубо вытираю ей губы и поднимаю глаза на Четыре. Красная футболка, в которую он одет, смотрится на нём так же смешно, как и на мне. Я молчу, но взглядом пытаюсь передать всё, что застряло в горле:
«Это была твоя обязанность, Четыре!» – кричу я.
«Ты спас Трис вместо моего брата!» – обвиняю я.
«Больше никогда, слышишь меня, я не стану прикрывать твою спину!» – со слезами сообщаю я.
И, мне кажется, он всё понимает. А я, наконец, произношу вслух тоном человека, способного перерезать глотку маленькому ребёнку:
– Меня зовут Джессика.
Прежде чем Четыре успевает что-то ответить, двери распахиваются, и в кафетерий входят отец и Джоанна. Он не идёт ко мне, а останавливается в самом центре помещения и говорит:
– Сегодня не будет никаких дискуссий, – его голос груб и холоден, как и мой. – Я знаю, что это не по правилам нашей фракции, но в связи с последними событиями само её существование встало под угрозу, как и мир во всём Чикаго. – Товарищи поднимают тихий гул, перешёптываясь. – Каждому из присутствующих предстоит сделать выбор: воевать за справедливость или спрятаться в ожидании перемирия. – Я точно знаю, что когда вопрос встаёт таким образом, выбора толком и нет. Но товарищи имеют право остаться в стороне, если захотят. – У вас есть время до завтра.
И он уходит – так просто, но напоследок бросив на меня многозначительный взгляд, полный боли. Я хорошо знаю его – папа так смотрел на меня и Стайлза после смерти мамы, потому что чувствовал себя виноватым в ней. И теперь ему кажется, что Стайлз тоже его вина.
Мне не нужно смотреться в зеркало, чтобы понять: мои глаза отражают то же самое.
Комментарий к Глава 15
http://vk.com/club75865569
========== Глава 16 ==========
Большая часть Товарищества остаётся в стороне. Это было ожидаемо, но когда я прихожу на следующий день в назначенное место в саду и вижу то мизерное количество народа, которое решило попытать удачу и встать за справедливость, мне хочется кричать. Среди знакомых лиц в красных и жёлтых одеждах: Дэнни, отец и другие старшие товарищи, в том числе и Джоанна, несколько моих одноклассников и прошлогодние переходники из Лихости. Всего человек двадцать. Лу и Эрика, Айзек, Прайоры в полном составе (вчера вечером прибыли эрудиты, которым удалось сбежать, в их числе оказался и Калеб – брат Трис). Амар, Тобиас, Зик, Линн, Эллисон, Скотт, Кристина, Лидия. Человек десять лихачей старше меня, но младше папы. Ещё пятеро эрудитов.
С натягом нас набралось полсотни. Для армии восстания – копейки, потому как тех, кто против, в разы больше. Они все без исключения умеют обращаться с оружием, а ещё у них есть парализующие бомбы.
Наша армия едва ли тянет на оборонную, не то, что на атакующую.
– Я рад, что нашлись те, кто не побоится взять в руки оружие, – говорит папа, обращаясь к товарищам.
Он прислоняется к стволу дерева и скрещивает руки на груди. Мы стоит с самого края садов, где после последнего ряда яблонь простирается лишь огромное светлое поле. Рядом с отцом стоят ящики с оружием, которые лихачам удалось стащить со складов. На глаз его даже больше, чем нас, если брать в расчёт один пистолет в одни руки. У меня есть свой, а ещё нож. Айзек больше не прячет тот, что я ему дала – теперь он оттопыривает карман его серых брюк.
– К сожалению, так или иначе, преимущество далеко не на нашей стороне.
Я стараюсь ни на ком не задерживать взгляд, но замечаю, что не только Стайлз и Дерек остались у Эрика и Макса. Юрайи тоже нет, и теперь я чувствую себя ужасно за то, что так грубо обошлась с Зиком. Ему тоже пришлось оставить своего брата у врага, и вместо того, чтобы придумывать план спасения, он сидел и пытался вымолить у меня прощение.
Тобиас смотрит на меня в упор. Несмотря на то, что сама не удостаиваю его взглядом, я чувствую, как его голубые глаза прожигают во мне дыру.
– У нас нет достаточного количества времени, а то, что есть, для подготовки не хватит, – доносится до меня голос папы. Иногда он звучит как эрудит и ведёт себя как лихач. Из фракции Товарищества ему была близка только мама.
Кто-то касается моей руки – совсем легко, чтобы привлечь внимание. Я поворачиваюсь. Лу трясёт головой и наклоняется к моему уху:
– Твой отец хочет научить нас стрелять? – спрашивает он.
Я пожимаю плечами.
– Может быть.
– Это будет сложновато. Сколько у тебя ушло времени на то, чтобы привыкнуть к тяжести пистолета и к отдаче автомата?
Этот женский голос мне не знаком. Я оборачиваюсь, за нами стоит высокая красивая девушка в синих брюках, подогнутых до колен, такого же цвета блузке без рукавов. У неё длинные тёмно-каштановые волосы и до странности знакомая улыбка. Девушка стряхивает с воротника невидимые глазу пылинки, морщит нос и делает шаг мне навстречу.
– Джессика, я полагаю? – уточняет она, подходя ближе. Папин голос продолжает греметь. Кажется, все, кроме нас троих, слушают его очень внимательно. – А ты выглядишь лучше, чем я тебя себе представляла. – Добавляет она после того, как прекращает осматривать меня с ног до головы. – Мой братец никогда не умел правильно использовать метафоры при описании человеческой внешности.
– А ты…?
– Лора Хейл, – произносит она, клоня голову в сторону.
Старшая сестра Дерека. Та самая, благодаря которой, возможно, мы ещё живы.
Она ждёт, что я скажу что-нибудь, но ни одно слово не приходит мне в голову. Я смотрю на неё, она смотрит на меня – так долго, что её выражение лица успевает поменяться с расслабленного на напряжённо-задумчивое. Я поджимаю губы и отворачиваюсь обратно. Лора очень похожа на Талию, как и Дерек.
Дерек. Мысли о нём поражают голову словно свинцовые пули. Я скучаю по нему сильнее, чем должна.
– Около недели, – отвечаю я на её вопрос, когда Лора равняется со мной и Лу и тоже обращает внимание на моего отца.
Тот и ещё несколько мужчин переворачивают ящики, и оружие чёрным сокровищем падает на землю.
– За неполный день мы навряд ли сможем стать профессиональными стрелками, – замечает она.
Даже если мы научим товарищей, эрудитов и альтруистов держать пистолеты в руках, у нас не будет гарантии на то, что при вынужденных обстоятельствах они смогут прикрыть наши спины.
– У нас нет другого выбора, если мы хотим их спасти, – я понижаю голос до шёпота, но знаю, что Лора меня услышала.
Краем глаза замечаю, как она обхватывает свой корпус руками, и непроизвольно делаю то же самое – попытка отгородить себя от максимального количества неприятностей. Папа тем временем демонстрирует всем собравшимся технику стрельбы. Айзек отбегает на десяток метров и поднимает над головой тарелку. Насчёт три подкидывает её. Папа поднимает пистолет на вытянутой руке и стреляет. Тарелка разлетается на мелкие осколки. Зрелище действительно захватывающее, но никто не хлопает. Мужчины и женщины с хмурыми лицами пытаются запомнить всё до мельчайших подробностей, подростки косятся на пистолеты с опаской и выглядят так, словно готовы изменить своё решение в любую секунду
– Это не так сложно, как кажется, – неожиданно для самой себя, произношу я.
Выхожу вперёд, достаю пистолет из-за пояса, поднимаю с земли подгнившее яблоко и прошу Лу отойти подальше и подбросить его в воздух. В этот раз я держу пистолет двумя руками, а не так, как делаю это обычно: одной, чтобы произвести эффект невероятной лихой крутости. Когда спускаю курок, чувствую глухую боль в кисти, но она незаметна, словно является моей частью – как ощущение ниспадающих на голые плечи волос или жар солнца на нежной коже.
Яблоко лопается на несколько частей и падает обратно на землю.
– Пап, – обращаюсь я, – мне кажется, есть смысл разделить всех на группы и закрепить за каждой по одному лихачу, который будет учить её управляться с оружием.
Эта идея приходит мне в голову совершенно случайно, но, кажется, это – лучшее, что я могла бы предложить. По короткому кивку отца я понимаю, что он согласен.
Люди, никогда раньше с друг другом не контактирующие, оказываются организованнее, чем предполагалось, и спустя минут десять мы уже стоим в разных частях садов и разбираем оружие. В моей группе Лора, Айзек, Дэнни, Лидия, Зик, рыжие близнецы из Эрудиции и альтруистка. Я выдаю каждому по пистолету (лихачам, как более опытным, достаются автоматы) и говорю, что за потерю все будут отвечать собственной головой. Соседнюю с нами группу курирует Четыре. Иногда я смотрю на его сгорбившуюся спину и чувствую внутри дикую тяжесть и боль от потери. У меня был один брат по крови и один брат по духу, а теперь, возможно, у меня больше нет ни того, ни другого.
– Джессика, – зовёт меня Лора. Она вытягивает обе руки, крепко сжимающие пистолет, перед собой, щурит один глаз, высовывает язык и стреляет по банке, стоящей в нескольких местах от неё. Мимо. Даже не настолько близко, чтобы, если бы это был человек, попасть ему хотя бы в руку.
– Ну почти, – киваю я.
Остальные справляются не лучше – за исключением Айзека, Лидии и Зика, которые уже хорошо владеют оружием. Лидия потеряна. Она стреляет и попадает в цель со сто процентной точностью, но её руки всё равно дрожат, а взгляд бегает, пытаясь отыскать одну единственную опору. Я прохожу мимо неё и буквально на мгновение сжимаю её плечо. Останавливаюсь возле Зика, как раз тогда, когда он даёт свободу последней пуле в своём магазине.
– Поможешь собрать? – спрашивает он меня.
Я киваю, прошу свою группу немного передохнуть и иду к пням, на которых стоят подстреленные банки и коробки – наши импровизированные мишени. Там, в зарослях травы, мы, присаживаясь на корточки, принимается отыскивать отливающие бронзой пули. Первым молчание нарушает Зик:
– Прости.
– Нет, – я качаю головой и протягиваю к нему руку. Сжимаю его ладонь изо всех сил в попытке вложить в это прикосновение как можно больше раскаяния. – Это ты меня прости. Юрайа тоже остался там? Он жив?
– Да. Не только Юрайа – вся моя семья. Мы не успели предупредить всех до момента, когда Макс приказал открыть огонь. Они живы, но теперь они узники собственного дома.
Зик опускает глаза в землю. Я пересаживаюсь на колени, подползаю к другу и обнимаю его за шею.
– Скажи мне, что всё будет хорошо, – вдруг просит он.
И я говорю. Говорю, что мы справимся, спасём родных и, главное, переживём эту войну. А потом всё начнём сначала – в новом мире, где уж точно будет счастливы и свободны. Я стараюсь сделать свой голос как можно мягче, хотя на каждом слове он срывается. Мне так хочется, чтобы Зик поверил, потому что, возможно, в этом случае поверю и я.
Папа совсем не изменился. Он всё так же отказывается от зелёных овощей, отдавая предпочтение очень солёному картофелю, скрывает тот факт, что уже давно видит не так хорошо, как в молодости, и держит фотографию мамы на тумбочке возле шкафа.
Комната, в которой я когда-то жила, не изменилась. Кажется, тут до сих пор витает запах старой Джессики – той девчонки с длинными каштановыми волосами, которая никогда не могла и подумать, что сама изменится до узнаваемости.
Я стою напротив большого зеркала в полный рост и вот уже минут пять пытаюсь нарисовать ровные стрелки чёрным карандашом, который мне передала одна из прибывших лихачек. Раньше я делала это за минуту, а сейчас руки меня не слушаются, словно и не мои вовсе. Тяжело выдохнув, я опускаюсь на пол, скрещиваю ноги перед собой и снова стираю карандаш влажной тряпкой. На коже образуются серые тени, отлично гармонирующие с оттенком синяков под глазами. Я сплю, но не высыпаюсь – не чувствую того, что тело отдыхает. Все двадцать четыре часа я напряжена, как струна. Или тетива лука. И боюсь, как только расслаблюсь и выпущу ту стрелу, которая засела где-то внутри, больше никогда не смогу смотреть себе в глаза через отражение в зеркале.
Боль делает меня человеком. Я поняла это сегодня на тренировке, когда почувствовала её при отдаче автомата. Запястье ныло, но эта была необходимая боль. Она напоминала мне о том, что я ещё в сознании.
Я чувствую – значит, я живу.
Правда, также это значит, что меня можно ранить. Можно ранить – можно убить.
Я трясу головой и зарываюсь лицом в кусок ткани. Он пахнет пылью. Я хрипло кашляю.
– Что ты делаешь?
Я вздрагиваю, но не смотрю на пришедшего. Шаги за моей спиной определяются скрипами половиц, место, где незваный гость остановился – шорохом проседающего матраса.
– Почему ты не на ужине, Айзек?
– А ты?
Я ухмыляюсь. Отстраняю тряпку от лица и смотрю на парня через зеркало.
– Я пытаюсь снова выглядеть по лихому красивой.
– Ты и так красивая. Тебе не нужны чёрные карандаши. К тому же, ты сделала только хуже. – Я вопросительно приподнимаю бровь, Айзек смеётся: – Выглядишь так, словно сунула лицо в костёр.
– Ха-ха! – я передёргиваю плечами, но смех Айзека заставляет меня немного расслабиться и даже искренне улыбнуться.
С ним просто. Наверное потому, что он напоминает мне о тех днях, когда единственной проблемой была невыученная математика.
– Иди в кафетерий. Или тренируйся стрелять. За два года все навыки растерял, – настаиваю я.
Весь день я мечтала о драгоценном часе наедине с самой собой. Мне нужно было подумать в полной тишине, чтобы расслышать собственные мысли.
– Нет, – Айзек качает головой.
– Ты дурак? – восклицаю я не со зла. – Пожалуйста, иди… куда-нибудь.
Но Айзек не уходит. Наоборот, он откидывается на локтях на моей кровати, закидывает ногу на ногу и принимается напевать какую-то мелодию себе под нос. Я узнаю в ней песнь товарищей и цокаю языком.
– Ненавижу её.
Айзек тут же поджимает губы. Не могу понять, что именно в нём провоцирует каждый поступок: альтруизм или нежелание меня злить?
– Хочешь, принесу еду сюда? Лу сказал, что сегодня на ужин вкусный пышный хлеб с яблоками, кабачковые лепёшки, кукуруза и картофель.
При мысли от еде рот наполняется слюной. Я поворачиваюсь, чтобы согласиться, когда мне прямо на колени летит скромный букет полевых ромашек.
– Это что? – я беру букет в руки, и он тут же рассыпается на отдельные цветки.
– Цветы, – Айзек пожимает плечами.
– Да уж вижу, что не жареная курица! Цветы, ужин на двоих: ты меня пытаешься на свидание заманить, Лейхи?
Я смеюсь, но Айзек почему-то молчит. Мои щёки вспыхивают, когда я подношу цветы к лицу, вдыхая свежий запах. Я не люблю цветы, никогда не любила, но эти слишком красивые, чтобы их выкидывать.
– Если я скажу, что да?
Я молча поднимаюсь с пола, оставляю цветы на тумбочке и сажусь на кровать рядом с Айзеком. Трёхлетняя я сейчас бы прыгала от радости по комнате, как маленькая девчонка. Наверное, я бы стукнула её по голове этими же цветами, чтобы успокоить.
– Если я скажу, что мне это не нужно?
Айзек выпячивает челюсть, жмурится, словно вот-вот расплачется, всем телом откидывается на мою кровать и прижимает ладони к груди, словно оказался поражён в самое сердце.
– Бессердечная!
С Айзеком всегда было легко. В школе мы были знакомы недолго, но это было то время, когда я чувствовала себя живой. Я не думала о надвигающейся Инициации, не думала о том, что, возможно, оставлю семью. Иногда мне даже удавалось перестать думать о маме. И сейчас Айзек снова рядом – именно тогда, когда я больше всего в этом нуждаюсь.
– Я правда не хочу есть, Айзек, – мягко произношу я. – Но спасибо за цветы… Они прекрасны.
Парень выпрямляется, вытирает ладони о штаны и чуть кривовато улыбается.
– Есть что-то, что я могу для тебя сделать?
Часть меня, что осталась ещё той девушкой, которой я была пару дней назад, хочет попросить парня, в которого когда-то была влюблена, поцеловать её. Та девушка смотрит на Айзека и видит всё то, что когда-то давало ей почувствовать себя хоть чуточку живее: голубые глаза, широкая улыбка, то, как он щёлкает пальцами, разминая суставы, или щурится, задумываясь. Мы с Айзеком никогда не были лучшими друзьями, но проводили вместе достаточно времени для того, чтобы считаться хорошими приятелями. Он был моей первой любовью и стал первым человеком, к которому я пришла за помощью. Он был дорог мне в прошлом, возможно, часть меня всё ещё не хочет отпускать его и в настоящем. Но вот будущее… Я даже не знаю, что будет завтра. Думать о возможных отношениях в тот момент, когда всё вокруг рушится, как карточный домик – высшая степень безрассудства.
И всё же я знаю, какое одолжение хочу у него попросить:
– Если придумаю что-нибудь глупое – обещай прикрыть спину.
И Айзек обещает. Тогда я придвигаюсь к нему ближе и обнимаю, прижимаясь щекой к твёрдой груди. Парень дышит медленно и размеренно. Его руки в ответ обвивают мои плечи. До нас доносится смех с улицы, где уже достаточно стемнело, а в коридоре кто-то принимается играть на банджо. Мне кажется, что впервые за всё время, я чувствую расслабление. Закрой я глаза, тут же провалюсь в сон. Я поднимаю голову, чтобы увидеть лицо обнимающего меня человека, но вместо голубых глаз натыкаюсь на каре-зелёные, чей конкретный цвет мне за всё время так и не удалось поймать
Они смотрят на меня с заботой.
Эти глаза принадлежат Дереку.
– Ты здесь? – шепчу я, хотя понимаю что это нереально.
Дерек ничего не отвечает. Я закрываю глаза, опуская голову обратно. Понимаю, что рядом со мной Айзек, но хочу, чтобы это был Дерек. Дерек особенный, и я сама не знаю, почему. Я никогда не была влюблена в него, но всегда хотела знать, где он, что с ним, как он провёл день и что его беспокоит. И сейчас, когда я не вижу его, как и Стайлза, я чувствую, что у меня отняли что-то ценное.
Я была влюблена в Айзека, потому что знала, что достойна его любви: мы были одинаковыми неопределившимися подростками, считающими, что знаем всё лучше всех. Айзек позволял мне почувствовать себя чуть живее и забыть о проблемах.
Дерек всегда был лучше меня. Находиться с ним рядом, как мне казалось, было привилегией. И только сейчас, когда его нет рядом, когда мне бы так хотелось, чтобы он был, я понимаю, что дело вовсе не в том, насколько он на самом деле хорош, а в том, что он заставляет меня поверить в собственную важность.
Засыпать в объятьях одного парня с мыслями о другом – самое эгоистичное, что я могла бы сделать. Но спустя пару минут я проваливаюсь в сон, мечтая о том, чтобы увидеть Дерека.
Кто-то трясёт меня за плечи. Я открываю глаза, но ничего не вижу. В комнате темно и ощущается ночной холод, Айзека рядом нет.
– Джессика. Твой отец хочет тебя видеть, – шепчет грубый мужской голос.
Это Тобиас. Он щёлкает выключателем, и комната наполняется светом одинокой лампочки, висящей под потолком. Тобиас стоит, склонившись надо мной. Его лицо идеально выбрито, но волосы торчат в разные стороны так, словно он только что поднялся с кровати. Я скидываю с себя одеяло (не помню, чтобы накрывалась им!), обуваюсь, хватаю пистолет с тумбочки и молча следую за Тобиасом. Когда мы доходим до комнаты папы, он резко разворачивается, перекрывая мне доступ к двери.
– Ты меня ненавидишь? – спрашивает Тобиас.
Его голос слишком холоден для того, кто должен чувствовать вину.
– Нет, – честно отвечаю я. – Я не ненавижу тебя.
– Но ты обижена. Считаешь меня предателем? Врагом? Трусом?
Я тяжело выдыхаю и качаю головой.
– Что ты хочешь услышать, Четыре? – я тру глаза, пытаясь избавиться от остатков сна.
Четыре обхватывает пальцами ремень автомата, висящего на плече. На юноше расстёгнутая жёлтая рубашка поверх красной футболки и чёрные штаны. Линии татуировок обвивают шею со спины, словно обнимая. Несмотря на то, что голос Четыре не дрожит, его глаза грустны, а уголки губ слегка опущены вниз.
– Мне нужно знать, ты всё ещё готова прикрыть меня в случае чего?
Он спрашивает не потому, что боится – ведь Четыре самый бесстрашный человек из всех, кого я знаю. Он интересуется, потому что именно так поймёт, может ли сам доверять мне.
Я не знаю, что ответить. Точнее, знаю, но не хочу просто так сдаваться. Разумеется, я прикрою человека, ставшего мне семьёй тогда, когда рядом не было никого. Даже если бы случилось что-то пострашнее гражданской войны, я бы легла под пулю, если бы от этого зависела жизнь Четыре. Но я не хочу, чтобы он сам это знал – я всё ещё чертовски зла. Пусть думает, что мне всё равно.
– Возможно, – отвечаю я, передёргивая плечами.
Но я совершила огромную ошибку, когда подумала, что знаю Четыре лучше, чем он знает меня. Парень опускает взгляд вниз и улыбается – едва заметно, но я точно уверена, что это была улыбка.
– Почему мой папа позвал меня через тебя? – спрашиваю я перед тем, как Четыре хватается за ручку двери и толкает её бедром от себя.
Ответ приходит сам собой, когда я вижу тех, кто собрался в комнате. Тут яблоку негде упасть. Люди сидят на всех предметах, на которые только можно было присесть, а остальные стоят. Здесь Амар, Айзек, Лидия, Зик, Лу и Лора, Трис и Натали, Кристина, Скотт, Эрика. Взрослые лихачи. Альтруисты. Гора чистой одежды, которой будет слишком много для одного человека. И оружие. Всё, что у нас есть.
– Вы решили устроить саботаж? – восклицаю я.
Отец выходит вперёд. Прикладывает палец к губам и шикает на меня, как делал в детстве, когда я непроизвольно повышала голос и начинала визжать. Дверь за мной закрывается. В комнате нет лишнего кислорода – все окна плотно закрыты и зашторены.
– Что происходит? – шёпотом спрашиваю я.
– Ты помнишь, что видела в диспетчерской? Камеры по всему городу, – начинает Четыре. Я киваю. – Их нет только в одной фракции – здесь.
Ну разумеется. Мой отец и Джоанна никогда бы не позволили Эрику и Максу сюда лезть.
– Они наверняка видели тебя в Альтруизме или Правдолюбии. Возможно, именно поэтому в спешке поменяли все свои планы. Они знают, что мы сбежали, но не знают, куда. Догадываются, но не знают точно. Это наш шанс – возможно, единственный.
– Я не понимаю, – честно признаюсь я.
И тогда в объяснения вступает отец:
– Принцесса, ты не хуже меня знаешь, что мы не сможем научить большинство даже держать в руках пистолет. Особенно товарищей. А лишнего времени у нас нет. Я не могу сидеть на месте, пока Стайлз в опасности. Мы выдвинемся на рассвете в грузовиках Товарищества и нагрянем к Эрудитам. Идти напрямую к Лихачам – самоубийство, но если мы перережем им доступ к бомбам и другим технологиям, они станут слабее. И тогда у нас хотя бы будет один шанс на то, чтобы победить.
На лице отца нет ни капли сомнения. Он хватает лежащий на самой вершине кучи автомат и протягивает мне.
– Ты с нами?
Я молча беру оружие из папиных рук, перекидываю ремень через голову и левую руку так, чтобы автомат висел на груди в положении, удобном для мгновенного использования.
– Разумеется, – киваю я.
Лихачи бесшумно поднимают руки над головами, сжимают ладони в кулаки и принимаются скандировать одними губами: «По-бе-да! По-бе-да!». В их жилах, как и в моих, горит предвкушение битвы. Неожиданно в голове всплывает отрывок из песни правдолюбов, которую я слышала лишь единожды, но запомнила навсегда:
Лихачи злейшие из пяти,
Рвут друг друга на части…
Но вот только они никогда не видели другую сторону медали. Ту, за которую моя фракция может считаться самой лучшей: сила духа, самозабвенная отдача коллективному порыву, бешеный азарт.
Это именно та сторона, за которую лично я готова умереть.
Или убить.
Комментарий к Глава 16
http://vk.com/club75865569
Внешность Лоры Хейл – Меган Ори.
http://nebotd.fredmunro.com/babes/2953-Meghan%20Ory.jpg
========== Глава 17 ==========
Три дня. Сегодня, в шесть утра, в то время, пока товарищи и эрудиты спят в общежитиях, мы надеваем красную и жёлтую одежду, забираемся в грузовики, прячем в мешках с крупами и коробках с яблоками оружие и направляемся в квартал Эрудиции – и так начинается четвёртый день.
С начала войны, которую мы не начали, но так легко поддержали, прошло слишком мало времени для того, чтобы сдаваться, и так много для того, чтобы продолжать делать вид, будто ничего не происходит.
Мы пересекаем ворота и снова оказываемся в Чикаго. Раннее солнце пробирается в крытый кузов и заставляет меня щуриться. Глаза закрывать нельзя – тут же провалишься в сон из-за раннего подъёма. Рядом со мной сидят Зик и Четыре – зажали с двух сторон, словно боятся, что я вдруг решу натворить глупостей. Кто-то из бывших лихачей – нынешних товарищей – пытается завести песню, но его тут же обрывает мой отец. Он смотрит на незнакомого мне мужчину и качает головой, а затем произносит:
– Не сейчас, Дейв. Когда прибудем к кварталу Эрудиции, вот тогда – пожалуйста.
Дейв поджимает губы и опускает глаза вниз на свои руки. Напротив меня сидит Лу. Когда наши взгляды пересекаются, он улыбается. Я отвечаю тем же – на большее у меня не хватает сил. Когда грузовик наезжает на кочку, нас всех подбрасывает, и я хватаю Четыре за руку, чтобы не завалиться вперёд. Машина выравнивает ход, люди в кузове хмыкают и переглядываются, словно это маленькое происшествие помогло всем снизить уровень напряжения. А я почему-то не выпускаю ладонь Четыре из своей даже после того, как грузовик перестаёт вилять по дороге.
Четыре крепко сжимает мои пальцы в ответ. Кожа на его ладонях грубая от мозолей, но очень тёплая.
– Ты не думаешь, что план не сработает? – шепчет он мне на ухо.
А я только об этом и могу думать.
– Не знаю, – я пожимаю плечами. – В смысле… Они знают, что мы рано или поздно придём. Надеяться на эффект неожиданности слишком опрометчиво, но если это то, во что верит мой папа – то я за.
Четыре кивает и хмурит брови. Я чуть подаюсь вперёд и замечаю Трис по левую его руку. Она держит его ладонь между своими двумя и любовно поглаживает тыльную сторону подушечкой большого пальца. Я забираю свою руку, ту, что тоже держала ладонь Четыре, только другую, назад, и обхватываю свой корпус. Под ложечкой неприятно тянет, и я вспоминаю один похожий день чуть больше двух лет назад, когда я так же ехала в кузове грузовика. И нервничала точно так же. День моей Церемонии Выбора. Наверное, именно тогда всё и началось: механизм будущего, которое я сама себе построила, запустился.
Стайлз рассказывал мне однажды про эффект бабочки: теоретически, если отправиться в прошлое и прихлопнуть комара, то события в будущем могут измениться до неузнаваемости.
Вот я остаюсь в Товариществе. И Айзек переходит сюда. И Стайлз тут. И мы, кажется, счастливы. И нет никакой войны.
Вот я иду в Лихость, но не отвечаю на резкое замечание Эрика. Игнорирую его. Привыкаю. И вот мне удаётся найти ключик к его сердцу, которое, на самом деле, доброе. Тоже счастье? Возможно. И нет никакой войны.
Вот мама жива. И тут уже не важно, есть война или нет. Главное, она рядом.
Я не замечаю, как закрываю глаза и вырубаюсь. Мне снится что-то неопределённое, больше похожее на диафильм:
кадр 1: кто-то, чьего лица я не вижу, приставляет дуло пистолета к папиному затылку.
кадр 2: я бегу к нему, но расстояние становится только больше.
кадр 3: кто-то стреляет мне в спину.
кадр 4: земля под ногами плывёт, в копчике разливается дикая боль. Я падаю.
– Эй!
Кто-то хватает меня за плечи и слегка трясёт уже в реальности. Я распахиваю глаза. Все в кузове смотрят только на меня, напротив сидит Айзек – именно он разбудил меня. Он убирает мне за ухо выбившуюся прядь волос и спрашивает, в порядке ли я.
Я выравниваюсь, нащупываю за спиной мешок, где спрятан автомат, и говорю, что да.
Оказывается, мы уже почти приехали. Как только я протираю глаза и прекращаю дрожать, несколько человек затягивают песню товарищей. Один из них принимается бренчать на банджо.
Если нас ещё не остановили, значит, всё идёт по плану. Я гляжу на тех, кто молчит; поочерёдно заглядываю в лица своих старых и новых знакомых и пытаюсь понять, о чём они думают.
– Прекрати на меня пялиться, – заявляет Эрика, когда мой взгляд останавливается на ней.
– Прости, – я поджимаю губы.
Эрика прыскает. Лу, сидящий рядом, отдёргивает её за локоть и смотрит с укором. Я не знаю, были ли они близко знакомы до всего, что произошло в их фракции, но, кажется, Эрика его уважает, потому как перестаёт морщиться и переводит взгляд на банджо в руках мужчины, сидящего с краю.
– Внимание, – произносит водитель весёлым голосом. Я привстаю и вытягиваю шею, чтобы увидеть его в зеркале заднего вида. Он широко улыбается и смотрит точно перед собой, на дома Эрудиции. Он – товарищ, его улыбка искренняя, но взгляд бегает в поисках того, за что можно зацепиться. Волнуется. – Приехали. – Добавляет он и жмёт на тормоз.
Нас слегка заносит, но все остаются на своих местах. Каждый тянется к спрятанному оружию, и я хватаюсь за своё.
– Нет, – произносит папа шёпотом. Он кладёт руку мне на плечо. – Сначала выходим без него, с ящиками и коробками. Здесь могут быть мирные жители. Мы не должны их пугать, и, уж тем более, открывать по ним огонь. – Последнюю фразу он произносит громче, так, чтобы все слышали. – Понятно?
Я киваю и пихаю автомат обратно в мешок с зерном. Там же находится и оружие Зика. Мы все по очереди вываливаемся из кузова грузовика, нарочно пихая друг друга и запинаясь о собственные ноги. Смеёмся. Я щекочу Зика, несущего мешок, из-за чего он врезается в проходящего мимо эрудита. Все вокруг выглядят слишком уж весёлыми и беззаботными – переигрывают. Но это именно то, какими все привыкли видеть товарищей.
– Мы выглядим как кучка ошалевших от наркотиков сумасшедших, – шепчет мне на ухо Зик, а затем чмокает в щёку.
– Заткнись, – произношу я сквозь зубы и бегу вперёд. Настигаю Лу и толкаю его в бок. Он хватает меня за руку и притягивает к себе, обнимая за плечи, словно старого приятеля.
Здания Эрудиции высокие, каменные и нависают надо мной, словно хотят задавить. Я непроизвольно сутулюсь и сильнее прижимаюсь к Лу, который, кажется, чувствует это, потому как наклоняется и спрашивает, в порядке ли я.
В последнее время слишком часто люди задают мне этот вопрос. Демонстрация слабости – это не то, что должно быть присуще члену фракции Лихости. Особенно её лидеру.
– Да, – говорю я и снова натягиваю улыбку.
Но она тут же меркнет, когда мы подходим ближе к штаб-квартире. На входе стоят люди в чёрных одеждах. Охрана, вооружённая до зубов, преграждает нам путь. Это лихачи. Я узнаю каждого из них в лицо, а одного даже знаю по имени: Бойд. Мой старый друг Бойд теперь на стороне врага. Сам? Или всему виной злосчастная сыворотка?
Я выбираюсь из объятий Лу и оборачиваюсь на отца. Он качает головой – рано.
Главное, чтобы потом было не поздно.
Отец выходит вперёд, в его руках здоровенный ящик с яблоками. Он останавливается перед охраной, ставит ящик на землю, разводит руки в стороны и говорит:
– Друзья, зачем вам оружие? Мы всего лишь принесли еду!
Его поза расслаблена, а голос безмятежен. Я бы поверила.
– Зачем вы привезли её сюда? – подаёт голос лихач с рыжими волосами, собранными в низкий маленький хвост. С каждым разом, как он делает вдох или выдох, оружие на его груди подрагивает, и это по-настоящему меня нервирует. – Продукты велено довозить до склада.
