Текст книги "Острие Истины (ЛП)"

Автор книги: Michelle_A_Emerlind

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Но Мэгги качает головой, все еще смотрит в окно в направлении Патриции. – Нет, – говорит Мэгги, – она нуждается в нас. Я покинула ее однажды. Я была так глупа, просто приняв как данность, что она уже умерла. И теперь мне нужно это исправить. Мы пойдем внутрь. – Рик кивает и тянется открыть окно, чтобы они смогли незамеченными проскользнуть внутрь, но Мэгги хватает его за руку, впивается ногтями. – Нет. Как люди.

Рик хлопает глазами. – Почему?

– Потому что я ей не нужна. Ей нужна Мэгги Грин.

И сказав это, Мэгги переливается и меняет облик. Рик меняет собственное обличье, чтобы не отставать. Мэгги стоит на лужайке у интерната и создает у себя на голове хвостик, убирает волосы от лица, чтобы ее легче было узнать. Она поворачивается к Рику и вздыхает, ее глаза широко открыты и сосредоточенны, и для мира она выглядит точно так же, как фермерская дочка, которую он встретил сорок лет тому назад. – Пойдем повидаемся с ней, – говорит Мэгги, ее голос звучит куда мягче, чем с Гринами в Раю, куда тише, чем Рик привык слышать за довольно долгое время.

Рик позволяет ей вести их, и они снова огибают здание, на этот раз заходят внутрь, подходят к слишком сияющей, слишком чистенькой стойке администратора. Крепко сложенный мужчина сидит за стойкой, темнокожий, с ухоженной растительностью на лице, а на его бэдже написано «Тайрис». Мэгги подходит к стойке широкими уверенными шагами.

– Сейчас время посещений? – спрашивает она.

Тайрис поднимает на нее глаза и кивает. – Да. До пяти.

– В таком случае, я здесь, чтобы кое с кем повидаться, – говорит ему Мэгги и опирается руками о стойку, ожидая.

Тайрис кивает и быстро проводит взглядом по ним обоим, а потом поворачивается к компьютеру. – Я поищу вас в системе. Как зовут пациента?

– Патриция Грешэм, – говорит Мэгги отточенным деловым тоном.

Пальцы Тайриса замирают на клавишах. – Мисс Патриция? – переспрашивает он с неверием в голосе.

– Да, – подтверждает Мэгги, – Патриция Грешэм.

У Тайриса отваливается челюсть, он выглядит огорошенным. – Леди, я работаю тут уже больше десяти лет, и никто никогда не навещал бедную мисс Патрицию.

– Знаю, – говорит Мэгги, хмурясь. – Послушайте, я не в близких отношениях со своей семьей. Мы чужие друг другу, и я только недавно с ними вообще пересеклась. И они сказали мне… ну, сказали мне, где бабушка Патриция. Она моя двоюродная бабушка, и у меня чудесные приятные детские воспоминания о ней. Я хочу снова ее увидеть. Особенно, раз уж мои никчемные родители не навещают ее.

Тайрис пристально на нее смотрит, и на мгновение Рику кажется, что он не купится на ее историю, но потом он медленно кивает и тянется за планшетом. – Вам придется заполнить бумаги. – Он вручаей ей их и бросает взгляд на Рика. – А он вам кто?

– Муж, – отрезает Мэгги и принимается что-то царапать на форме. Тайрис кивает и возвращается к компьютеру и своей работе. Рик подвигается поближе к Мэгги и хмурится.

– Муж? – шепчет он.

– Заткнись, – говорит Мэгги и быстро толкает его локтем под ребра. – Просто стой и веди себя, как гетеросексуал. Я знаю, это сложно, учитывая, как сильно съеживается от этой идеи твой член, но попытайся это держать при себе.

Рик фыркает и скрещивает руки на груди, бросает недолгий взгляд на собственную промежность и мысленно говорит, что вовсе он не съеживается и вообще с ним все в порядке, и к тому времени, как он заканчивает подбадривать свой член, Мэгги возвращает бумаги Тайрису и они могут идти.

По коридору до комнаты 117 идти довольно далеко, Тайрис ведет их, а Рик следует по пятам Мэгги, изучая изгиб ее тела. Он отлично знает его к этому времени – знает, когда она готова взорваться в припадке ярости, когда она зашипит от раздражения или злости. Он знает, когда она разочарована, устала, в бешенстве, раздражена, оскорблена, жестока. Чего он не знает, так это как выглядит на ней страх. Мэгги не ведает страха. Его в ней не существует, словно он выкипел в том состоянии, в котором она была рождена, ее кожа освящена стать броней, которая никогда не трещит, никогда не ослабевает. Она само определение силы, и Рик всегда этому завидовал, завидовал ее способности держать спину ровно и смотреть в лицо чему угодно.

Но сейчас он начинает узнавать, как недавно в Раю, наблюдая за ней, так и сейчас, наблюдая, как она идет по этому коридору, что, может быть, под кожей Мэгги скрывается и страх. Может быть, он не выкипел полностью, а пропитал ее насквозь под слоем плоти, был скрыт так глубоко и надежно, чтобы мир никогда его не увидел. Потому что Рик боится. Рик панически боится Патриции, этой сломленной женщины, дрожит от волнения, которое вызывает в нем эта встреча. И это не его член семьи, не женщина, с которой он когда-то был знаком. Это член семьи Мэгги. Это ее последняя связь. Так что естественно, в глубине души, она должна бояться.

Но она хорошо это скрывает, держит спину ровной, как полированное стекло, ее шаги словно громовые раскаты барабанов. Она ведет себя так, словно ей принадлежит светло-зеленая плитка под ногами, тепло, исходящее от белых стен, медленные движения медсестер. Она одновременно не к месту и удивительно как дома здесь, и Рик думает, королева ли она, которая вступает в свои владения, или преступник, с усилием шагающий к месту казни.

Но потом все его мысли обращаются в прах, разбиваются, как фарфор, который уронили на пол и смели осколки. Потому что они пришли. Они стоят у двери. А Патриция смотрит на них.

========== Когда пора ==========

– Я оставлю вас с ней, – говорит им Тайрис и исчезает в длинном коридоре, который кажется короче теперь, когда Рик видит его целиком. Мэгги с силой сглатывает и входит в комнату, а Рик следует за ней, отходит правее. Когда они двигаются, глаза Патриции не следят за ними, ее радужки не показывают никаких признаков шевеления, а зрачки темны и бесконечны. Мэгги подходит к ней, пододвигает стул, которым, наверное, никогда не пользовались, и садится справа от нее. Рик обходит кровать и садится слева, тоже подтягивает стул, зеркально копируя положение Мэгги. Между ними женщина остается неподвижной.

Мэгги смахивает прядь волос, выпавших из ее хвостика, с лица и наклоняется вперед. – Привет, Патриция, – говорит она, ее слова тихи и искренни, это уже не быстрый деловой тон, что был раньше, – это я, Мэгги.

Патриция не отвечает, и Мэгги моргает, глядя на нее, на миг поднимает глаза, встречаясь взглядом с Риком, а потом снова опускает их. – Я знаю… знаю, что тебе было непросто. – Мэгги берет руку Патриции в обе свои. – Я не должна была тебя покидать. Я… я не могу выразить, как мне жаль. Я никогда даже не думала, что все может так получиться. Ты… ты меня слышишь? – Но Патриция не делает ничего, только дышит.

Мэгги вздыхает и ее плечи поникают, она переводит свои зеленые ирландские глаза на Рика. – Это безнадежно. Она не слышала меня раньше, и я уверена, что не понимает меня сейчас.

Рик наклоняется вперед, думает. – Мерл мог бы исцелить ее, – говорит он Мэгги, но она быстро качает головой, обрубая его предложение.

– Нет, – говорит она ему. – Я не смогу уйти и вернуться снова. В ту секунду, когда я покину эту комнату, я покончу со всем этим, Рик. Я не могу это растягивать. И это должна быть я. Мы. Это не проблема Мерла, так что придумай что-нибудь еще.

Рик вздыхает и потирает подбородок, щетина там словно становится еще длиннее от веса последних нескольких дней. Он не может исцелить Патрицию, и Мэгги тоже не может это сделать. Магия демонов не работает так, и несмотря на тот факт, что Рик пытается ради нимба, то, что он делает с Мэгги, не имеет ничего общего с сутью его магии. Все, на что он способен, – это причинять боль. Не исцелять ее. Он может причинять ее, усиливать ее или перемещать ее…

Перемещать ее. – Хммм, – говорит Рик сам себе и смотрит на Мэгги. – Пострадал ведь ее разум, верно?

Мэгги закатывает глаза. – Не будь идиотом.

– Нет, послушай, – говорит Рик, – если болен ее разум, может быть, мы сможем просто переместить боль? Перелить боль в другое место? Нечто физическое, вроде в руку или в ногу? И может быть, если боль уйдет из ее разума, то это освободит ее в достаточной степени, чтобы она по крайней мере узнала тебя.

– Это самая идиотская идея, что я когда-либо слы…

– Хочешь, чтобы я слетал за Мерлом?

– Нет, – отрубает Мэгги. – Я не хочу, чтобы этот загорелый гондон здесь был. Я не могу… я просто не смогу этого вынести. Ты, ты это иное. Но больше никого. Так что ладно. Давай попытаемся перелить это дерьмо. – Она протягивает руку Рику. Демон хлопает глазами, глядя на нее. – Прекрати быть гребаным ссыкуном, – говорит она ему и тянется через Патрицию, с силой сжимает его пальцы, а потом кладет вторую руку на лоб Патриции. Рик ворчит, но делает то же самое, их пальцы обхватывают ее голову.

– Распутай ее боль, – говорит Рик Мэгги, – и передай мне, а я буду удерживать ее в ее руке. – Мэгги кивает, и они оба принимаются за работу. Рик ощущает ауру Мэгги, как жарко пылающий лесной пожар рядом, и хотя он не может сказать, что конкретно она делает, он знает, что ее магия работает. А потом он ощущает тонкую струйку, чувствует, как Мэгги и ее колодец прикасаются к его ауре, и впускает их, цепляется за ниточку боли Патриции и тянет. Это потрепанная нить, словно наполовину раскрутившаяся, покрытая надрывами и надломами, с мохнатыми концами, она отлипает от ее разума медленно, словно бумага, которую дождем прибило к дереву. Она старая и пыльная, жесткая и укоренившаяся, и у Рика уходит немало времени на то, чтобы собрать ее всю, заманить ее в изгибы плоти Патриции, заставить кожу, и кости, и жилы принять нить и закипеть от нее, провоцировать ощущения, пока ее тело не начинает вибрировать, принимать это, как дополнительные нервные окончания и взрываться алыми горячими всплесками боли.

Ее первая реакция – вскрикнуть. Мэгги быстро наклоняется к ней, успокаивает, чтобы медсестры не услышали, и Патриция замолкает, но от боли вокруг ее глаз собираются складки, а кожа покрывается мурашками, она дрожит. Ее разум уже не мертв, ее глаза реагируют на движение, ее правая рука тянется вперед, но она все еще ничего не говорит. Рик уже почти готов сдаться, решить, что боль, населяющая ее тело, слишком сильна, чтобы она смогла с ней бороться, как вдруг она говорит хриплым, давно не использовавшимся голосом, – Мэгги.

Глаза Мэгги широко распахиваются, все ее лицо изменяется, смягчается и утрачивает напряженность. На мгновение она больше не Мэгги – демон, она Мэгги – та девушка, что видела, как Рик вносит окровавленное тело в дом, та Мэгги, что до того момента считала, что у нее вся жизнь впереди. Она берет Патрицию за руку и сжимает, выдыхает ее имя. – Патриция.

– Ты… ты здесь, – говорит Патриция с надломленной улыбкой. – Где Отис? Мэгги, где мой муж?

– Он рядом, – лжет Мэгги, – просто ждет тебя.

Патриция моргает и не может остановиться, ее глаза словно точечки в азбуке Морзе. – Он умер. Мне так жаль, я… теперь я вспоминаю. Он умер. Его застрелили.

– Да, – говорит ей Мэгги, – но мы с тобой по-прежнему здесь.

– Где Хершел?

– …умер.

– А Аннетт?

– Умерла.

– Бет… Шон?

– Умерли, Патриция. Остались только мы с тобой, понятно? Прошло много времени.

Патриция качает головой. – Я знаю это. Я знаю… сорок лет, я знаю. Я помню… я думала… Мэгги! – Она внезапно хватает ее за руку сильнее, сжимает и притягивает Мэгги ближе. – Я думала, что Господь забыл обо мне. Много лет назад… но меня не забыли, ведь так?

Рик сжимает челюсти и опускает голову, не перестает удерживать и пытается не испытывать боль от ее слов. Забыли. Так и было, черт побери, какое-то время. Ее забыли все, включая их самих.

Но Мэгги сильнее, чем он. Она кивает и заставляет свой голос не дрожать, когда она произносит, – Пути Господни неисповедимы. Тебя никогда не забывали.

– Я думала о том, чтобы просто ускользнуть, – признается Патриция. – Уйти. Есть так много кухонных ножей, Мэгги. Знаешь? В мире. Но я не могла так поступить. Я должна была жить дальше. Это ведь не мне решать, верно? Как Господь пожелает. Скоро я снова буду с Отисом. Осталось всего пару лет. Не может быть, чтобы было намного дольше, теперь уже не намного. Мне просто надо ждать. Это все, чем я сейчас занимаюсь. Жду.

– Он тоже тебя ждет, – говорит ей Мэгги и гладит ее по волосам. – Это все, что он делает.

– Ты выглядишь такой молодой, – говорит Патриция с неожиданным смехом. – Я думала, ты будешь выглядеть старше.

Мэгги закусывает губу и качает головой. – Нет, – говорит она. – Я просто ангел, Патриция. Я твой ангел. И я здесь, чтобы спросить, хочешь ли ты отправиться домой.

– Домой? – переспрашивает Патриция, ее глаза сияют, потом она кивает, поднимает глаза к потолку и снова кивает. – Домой. Домой. Это все, о чем я мечтаю.

– Там красиво. Белые облака и золотые улицы. Деревья, которые звучат, как музыка ветра.

– Господь приведет меня туда, – твердо говорит ей Патриция. – Туда я и отправлюсь. Мне просто нужно подождать… ждать так тяжело, Мэгги. Мне так больно.

– У тебя всегда была вера, – говорит Мэгги и смотрит на нее сверху вниз, нахмурясь. Она проводит пальцами по косточкам на тыльной стороне кисти Патриции. – У тебя было больше веры, чем у любого из нас.

Патриция улыбается ей. – Разумеется. Вера – это все, что мне нужно.

– Мне так жаль, – говорит ей Мэгги, морщит нос, потом трясет головой, быстро моргает. – Я покинула тебя, и мне так жаль.

– Ты никогда меня не покидала, – говорит Патриция. – Разве ты не всегда была рядом?

– Нет. Нет, – говорит Мэгги, роняя голову. – Но сейчас я здесь. Я здесь ради тебя. Ладно? Так что почему бы тебе не уснуть. Просто закрой глаза. И продолжай ждать. А я останусь с тобой до самого конца.

Патриция кивает и повинуется словам Мэгги, закрывает глаза и продолжает улыбаться. Мэгги смотрит на Рика, ее глаза жестки, как сталь, в искусственном свете комнаты. – Я знаю, что нам надо делать, – говорит она, и Рик кивает, потому что он тоже знает. Магия демонов никогда для этого не использовалась, никогда не предназначалась для этой цели, исковерканной практически до осквернения. Но Рик все равно ощущает, что они на верном пути, все они, и когда Мэгги снова берет его за руку и сжимает, когда их магия сливается воедино, словно реки, которые впадают в море, она почти поет, почти манит звуками труб и жестким, уверенным барабанным стуком сердца.

Мэгги начинает, а Рик следует за ней, усиливает то, что делает она. Сперва она тянется, хватается за нитку боли, которая сосредоточена в плоти Патриции. Во второй раз она легче поддается, оборачивается вокруг ее колодца, и Мэгги питает ее, позволяет ей вырасти и наполниться яростью, а потом она направляет ее – позволяет ей потечь по венам, которые широко распахиваются для нити. Под ними Патриция вздыхает, ее тело наконец отпускает напряженность в мышцах и принимает то, что преследовало его все это время. Легкие останавливаются первыми, становятся мягкими, раскрываются, как бумажное оригами, которое развернули в плоский лист, замирают в ее груди и прекращают свои воспаленные движения. А за ними – ее сердце, ровный ритм перетекает в ничто, орган поддается своему освобождению. И ее вены, кровь успокаивается, превращаясь в подобие вод озера под присмиревшим ветром. И наконец нить движется в место своего последнего упокоения, ее разум, туда, откуда пришла. Она сворачивается на прежнем месте, как оседает ил на дне рек, заполняет впадины, которые сама создала за десятилетия.

Рик и Мэгги вздыхают с облегчением, убирают руки с тела и выпускают руки друг друга. Они долгое время смотрят на нее, и Рику не нужно спрашивать, о чем думает Мэгги, потому что он и сам об этом думает. Она там, где ее место. Там, куда она всегда желала отправиться. И где-то наверху, в облаках, которые мягче неба, на улице, выложенной золотом, Отис тяжело ступает по коридору в последний раз, открывает дверь одним последним движением. И они вместе. Дома.

И теперь, возможно, и он сможет пойти домой. Туда, где его место, где его ждет Дэрил, где Джудит готова броситься в его объятия. Эта мысль кажется такой элементарной, такой естественной и правильной – это, это и есть их место назначения, а не Рай или Ад, а это – что Рика шокирует, когда Мэгги заговаривает. – Я должна вернуться, – говорит она ему, – на ферму. Я должна вернуться.

Рик хлопает глазами, глядя на нее, прижимает руки к груди, но в конце концов кивает, соглашаясь. Потому что, конечно, она должна. И, конечно, Рик пойдет с ней.

========== Унесенная ветром пыль ==========

Ферма мертва. Или, вернее, ферма обратилась в прах. Все вокруг них выглядит иначе, и Рик весьма удивлен, вообще-то, что дом больше не возвышается гордо, что в стороне больше нет амбара, угрюмого и нервирующего. Он ожидал, даже спустя все эти годы, что все останется таким же застывшим во льду, каким был он сам. Если он был прежним, если он цеплялся за все то же отчаяние и разрушение, то почему они не стали? Почему доски не отказались прогнуться под давлением ветра, воды и времени? Почему фундамент не отказался сдвинуться, погрузиться в почву Джорджии?

Но он не отказался. Они не отказались. И вот все это. Рик едва может сказать, где лес, а где поле, настолько растительность густая, она захватила дороги и славные небольшие аккуратные грядки. Он знает, что где-то в этом пространстве, где-то посреди густых елей, когда-то он увидел оленя. Знает, что между диким чертополохом и конским каштаном он нес своего сына, истекающего кровью, слабого, но сражавшегося за свою жизнь. А еще он знает, что где-то, где пепел сгоревшего амбара зарос лозами и шипами, лежат кости двух людей, которых достала длинная рука собственного горя Рика.

Мэгги и Рик не разговаривают. Только не об этом. Они просто стоят рядом вместо того, чтобы бродить по одичавшей земле, которая вернула то, что потеряла за много лет до рождения Мэгги или Рика. Горько и одновременно отрадно знать, что вся пролитая кровь, все ужасные преступления были смыты так же легко, как океан набегает на песок. От Рика здесь ничего не осталось, даже отбросов, в которых можно было бы порыться. Он мог бы провести всю жизнь, запустив руки в этот кустарник, вырывая и вытягивая корни из земли, ища глазами жизнь, отброшенную так давно. Но он никогда бы ее не нашел. Так какой смысл пытаться? И Рик не захотел бы этого, даже если бы и мог. Потому что это больше ему не принадлежит. Это не принадлежит даже Мэгги. Это место старо и занято, покрыто барбарисом и одуванчиками, и теперь оно принадлежит дикой природе, оленям, численность которых явно зашкаливает, потому что нет Рика или Отиса, чтобы помешать им.

И все же, стоило потратить время, чтобы взглянуть. Все же, стоило потратить время, чтобы впечатать в память вид длинных зеленых стеблей и диких тянущихся к небу стволов, залить этими картинами воспоминания о досках пола в амбаре, о том, как поскрипывало дерево крыльца, как поросль ухоженного поля ощущалась на его ногах, поднимаясь до коленей. Рик понятия не имеет, сколько времени они там провели, сколько им потребовалось, чтобы все это впитать, но, да. Да, оно того стоило.

Когда с этим покончено, они медленно идут на восток, избегая разговоров. Рик боится нарушить хрупкое молчание между ними. Он делает немало тяжелых шагов перед тем, как осознать, в каком направлении они идут, и еще несколько, чтобы сообразить, почему. А когда он осознает это, когда становится так же очевидно, как огонь в глазах Мэгги, что они идут к кладбищу, он все равно не заговаривает. Все равно не колеблется. Просто идет за Мэгги вверх по холму, заходит в ворота, мимо надгробий, обветренных от времени, пока они не доходят до последнего, принадлежащего Шону Грину, старого, серого и выщербленного.

Поднимается ветер, путает их волосы, а солнце почти село, последние лучи света бледнеют на земле вокруг них. Здесь темно, пустынно и заповедно, там, где он стоит рядом с ней. Это конец чего-то, чье начало было вброшено в существование давным-давно. И здесь, так же, как и раньше, первой заговаривает Мэгги.

– Я никогда по ним не плакала, – говорит она, стоя у могилы Шона, плотно обхватив одной рукой грудь, грызя ноготь на второй руке. – Ни разу. Они этого не заслуживали. Они сами решили уйти, так почему я должна была им сочувствовать? Почему я должна была тратить эмоции на этих ублюдков, которые просто сваливали один за другим? – Она качает головой, глядя на камень. – И себя я тоже не оплакивала. Я сильнее этого. Что бы мне это дало, если бы я себя жалела? Зачем плакать над чем-то, что мертво? Этого не изменить. Нет пути назад. Все, что я могла сделать, – это собраться и продолжать идти, так почему я должна плакать, что мои ноги по-прежнему двигаются по земле, а их лежат неподвижно? Черт. Я никогда не плакала. Никогда.

Рик опускает голову, стоя подле нее, слушает с пристальным вниманием, пока небо становится розовато-сиреневым, бледнеет над землей. – Но я… – начинает Мэгги, а потом делает глубокий вдох. – Теперь все, чего мне хочется, – это плакать. Господи. Плакать по той глупой девочке, что стояла здесь, понимаешь? По каждому глупому выбору, что она сделала. – Мэгги гневно трясет головой и подносит к лицу руку, трет уголки глаз. – И по тебе тоже. По тому глупому маленькому мальчику с его глупым маленьким револьверчиком. Мы… мы постарели, верно? Я не думала, что это так. До этого момента не думала, но так и есть. Боже, мы старше всей этой пыли вокруг нас. – Мэгги пинает камень, ее ботинок ударяется о него с глухим стуком. – И мы вечно будем старыми. Коллекционируя вещи, которые мы могли бы изменить. Столько всего можно сделать иначе.

Она умолкает, и ее голос и целый мир затихают в трепете ночи, небо темнеет и становится синего цвета, который даже темнее, чем глаза Дэрила. Теперь Рик думает о нем, думает, как сияла его прекрасная аура в самый первый день, когда он его увидел, а потом думает, как сильно он изменился. Потому что Рик не единственный, кто повернул жизнь на сто восемьдесят градусов. Дэрил над ним той ночью, когда в его глазах горело пламя шести лет на Земле, когда его вены только начало наполнять понимание того, что все вокруг серо, когда он прекратил делить все на черное и белое, – вот Дэрил, которого любит Рик. Теперь между ними существует нечто еще более тяжелое и прочное, чем в тот первый раз, когда они поцеловались прямо на ступенях крыльца, в первый раз, когда они занимались любовью и Рик потерял голову под ним. Теперь они соединены, связаны узлами, которые никогда не развяжутся, потому что они наконец-то понимают друг друга, до них наконец-то дошло. Дэрилу потребовалось вдохнуть Ад, а Рику выдохнуть Рай, чтобы прийти к этому, но у них получилось. Рик смотрит на север, туда, где, как он знает, ждет Дэрил, и Дэрилу не нужно быть непосредственно рядом, чтобы он знал это. И чтобы знал, что Дэрил точно так же это чувствует. Они теперь единое целое, две стороны одной монеты с переплетенными пальцами, которые никогда не разожмутся. Рик закрывает глаза и впитывает все это, ощущает сильные руки Дэрила вокруг своей талии, мягкое прикосновение его крыльев на коже Рика, его дыхание, щекочущее его ухо. Помоги ей, сказал бы Дэрил. Забудь о нас с тобой. Но помоги ей. Это же Мэгги. Помоги ей исцелиться.

И Рик так и делает. Он тянется за рукой Мэгги и отнимает ее от ее губ. Она вздыхает и роняет и вторую руку, раскрывается, стоя перед могилой. Рик сжимает ее ладонь и говорит, очень мягко, – Тогда плачь.

Все начинается медленно, как закат, у которого нет реального начала и реального конца. В одно мгновение щеки Мэгги сухие, какими они были сорок лет, а в следующее она плачет, ее голос постепенно догоняет слезы, стекающие из ее глаз. Она продолжает стоять, как каменная, так долго, как Рик не мог бы себе и представить, но потом, нехотя, как последний осенний лист, отпускающий ветку, она падает. Рик перехватывает ее за талию и наклоняет, опускает ее на землю перед могилой ее брата и сам падает вместе с ней, но поддерживает ее все это время. Высвобождение переходит в рыдания, глубокие звуки, рожденные для этого леса, для неистовства ночного неба, на котором все еще не видно звезд. Она кричит, эмоции вырываются из нее волнами, а слезы текут, как вода, прорвавшая плотину и обрушившаяся вниз. Слишком поздно, опоздав на сорок лет и девять жизней, но она пришла к этому, наконец-то, и Рик тому свидетель, единственный свидетель, как и все это время.

Она склоняется над его коленями, позволяет волосам закрыть ее лицо, а телу неконтролируемо сотрясаться. Рик слушает всем своим естеством, словно пластинка, которая впитывает каждое рыдание и жалобный стон ее тела. Потому что это, даже это, священно, это нечто, что должно быть замечено, что-то, перед чем нужно благоговеть. Это нечто, для чего он был создан, к чему он двигался все это время.

Когда появляется Полярная звезда, Мэгги тоже встает, поднимает голову и принимается вытирать следы мощи своего освобождения. Рик оставляет ее на минуту в покое, а потом напоминает ей шепотом, который прорывается через неукротимую ярость ее слез, – Это не твой брат. – Мэгги кивает и ее губы дрожат, но она кивает снова, словно, чтобы избавиться от этого. – Его здесь нет. Никого из них здесь нет. Все, что здесь лежит, – это кости, а мы, Мэгги, ты и я… мы не кости. Мы не можем ими быть. Мы живые существа. Мы существа, которые в состоянии оставаться на ногах, продолжать идти. Мы можем вернуться, уйти от этого, от всего этого. И ничто, слышишь меня, ничто нас не остановит. Не остановят ни они, ни мы сами.

Рик берет ее руки в свои и поддерживает ее, сидя на траве рядом с ней. Она все еще в человеческом обличье, и он тоже, но эта ночь не создана для людей. Шорохи деревьев, подобные шипению, над их головами, и звуки тварей, извивающихся во тьме, не созданы для смертных, не созданы для тех, кем они были раньше.

Так что Рик отпускает себя, позволяет крыльям раскрыться во тьме, позволяет хвосту изогнуться к звездам. Здесь его место. Он император этого, а Мэгги – императрица, и момент здесь, сейчас, принадлежит им – а не пепел, не пыль, не выщербленные и расколотые камни. – Будь со мной, Мэгги, – умоляет ее Рик. – Не покидай меня одного в этом мире. Перед тобой есть два пути, и ты знаешь, что лишь один из них ведет вперед. Та глупая маленькая девочка, она сделала столько ошибок, но она привела тебя сюда. Как тот глупый маленький мальчик привел меня. Привел меня к Дэрилу и привел тебя ко мне. Мы сами привели себя сюда, и не забывай об этом никогда. Тебе нужно их отпустить. Ты должна, хоть раз в жизни, пожить ради себя, а не ради них.

– Как мне это сделать? – спрашивает Мэгги, ее голос звучит так потерянно и тихо, его звуки так душераздирающе искренни.

– Так же легко, как мы начали это, – говорит ей Рик. – Это просто, как пара слов. – Он сжимает ее ладонь и понимает, наконец, со вспышкой света в душе, с силой дверей, распахивающихся в кристальный утренний воздух, что ему нужно сделать. – Повторяй за мной. – Он делает вдох. – Отис.

Мэгги зажмуривается и выжимает последние слезинки, а потом молниеносно кивает и сжимает его ладонь, подобно молитве, подобно искуплению. Ее тело переливается в демонское обличье, ее короткие рога, ее сильные и мощные крылья. – Отис, – выдыхает она, и трава колышется на ветру ради нее.

– Аннетт, – говорит Рик.

– Аннетт. – Она склоняет голову к нему, прижимается лбом к его рукам.

– Бет.

– Бет. – Ее голос подобен гулкому крику совы.

– Хершел.

– Хершел. – Ее тело раскачивается взад –вперед, выдавливая слова из самой души.

– Шон.

– Шон.

– Патриция, – наконец говорит Рик.

– Патриция.

И мир замирает, беззвучный и темный. Звезды над ними загораются крошечными точками света, а луна поднимается выше над склоном, на котором лежит кладбище. Мэгги медленно приподнимается, выпрямляет спину и садится, и Рик уже видит, какой вес упал с ее сердца, словно кожа ее старого тела, которую она скинула и оставила здесь, рядом с остальными мертвецами.

Вокруг них оживает лес, сперва просыпается ветер, потом сверчки, вдалеке тихо ухает филин.

– Со мной все будет хорошо, – говорит ему Мэгги, а потом сжимает его руки и выпускает. – С нами все будет хорошо.

– Ага, – Рик улыбается, думая о Джудит, и Дэриле, и Мерле, которые ждут их, думает о семье, которую они создали из ничего, из пыли пяти ветхих жизней. – Будет.

Мэгги моргает и опускает глаза на пояс Рика, ее глаза распахиваются, и для Рика это становится первой подсказкой, еще до того, как на них обоих начинает литься свет, намного менее яркий, чем раньше, приглушенный серебристо-серый. Рик хмурится и больше ему ни на что не хватает времени, потому что Мэгги выдыхает, – Нимб, – и Рик резко переводит взгляд вниз. А там, у него за поясом, красуется нимб Дэрила, снова сияющий и гладкий, как полированный металл. Только вместо золотого теперь он мягкого металлического серебристо-черного цвета, похожего на гематит, сделанный из хрупкого пепла, каким он был раньше, но теперь твердый и сияющий по всей поверхности, зовущий его домой.

Рик вытаскивает нимб из-за пояса и быстро подносит к глазам. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, и пытается подобрать слова, чтобы выразить, что он чувствует, но Мэгги опережает его. Она хватает его за плечи и впивается ногтями. – Чего ты ждешь, тупой кретин? – говорит она ему. – Лети. Лети. Отправляйся домой. Отправляйся домой, к нему.

– Но ты…

– Да нахер меня, – говорит ему Мэгги. – Со мной все в порядке. У меня все лучше, чем когда-либо было. Но клянусь Кэрол, если ты не полетишь домой прямо сейчас, сию секунду, я разобью костяшки о твои зубы, и тогда ни один из нас не будет в порядке.

Рик кивает и прыгает в воздух прямо из положения сидя, впечатляюще ловит восходящий поток. – Ты уверена? – кричит он ей, но его крылья уже несут его вперед, несут его домой.

Мэгги кричит ему вслед с земли, – Вали за ним! – и Рик уверен, абсолютно, абсолютно уверен, что он так и поступит.

========== Золото и серебро ==========

Крылья Рика никогда не били по воздуху с такой скоростью за всю его жизнь. Он парит, ловит каждый восходящий поток, что может найти, летит, не снижая скорости, и за ним словно вся сила мироздания, подгоняет его. Нимб на его поясе звенит прекрасным новым волшебством и сияет, как звезда, указывая ему путь, но Рику не нужны указания. Ему не нужна земля, или небо, или карты, или огни, чтобы привести его к Дэрилу. Его кожа поет о направлении его полета, его сердце бешено колотится в груди, а хвост хлещет, и вращается, и трепещет на ветру, пытаясь обогнать Рика на пути к его месту назначения.