Текст книги "Острие Истины (ЛП)"

Автор книги: Michelle_A_Emerlind

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Джудит крепко обнимает его в ответ и кивает, ждет, пока Мерл доберется до них. Рик смотрит, как тот приземляется и берет ее за руку, ждет, пока они не свернут за угол и скроются из вида, и только потом поворачивается к Дэрилу. – Ты на самом деле хочешь знать? – спрашивает Рик.

– Да, – выдыхает Дэрил, вкладывая в это всего себя.

– Тебе это не понравится, – говорит Рик.

– Мне плевать, – отвечает Дэрил и спешит к нему, стук его ботинок учащается, когда он почти бежит по бетону. Рик пытается не смотреть, но не может отвести взгляд. Глаза Дэрила такие открытые и честные, и это самое ужасное. Он все еще хочет все исправить спустя все это время. Он все еще думает, что может. Рик вздыхает и пожимает плечами.

– Я покажу тебе, – говорит он и протягивает обе руки. – То есть я реально тебе покажу. Ты будешь чувствовать себя так, как чувствовал себя я. Мы переживем весь этот кусок дерьма вместе.

Дэрил кивает, агрессивно и искренне. – Я готов, – говорит он.

Рик фыркает. – Нет, не готов, – отвечает он и берет Дэрила за руки.

========== Нечто прекрасное, нечто живое ==========

Май 1974 выдался жарким, даже для юга, и цикады в тот год были кошмарные, не прекращали стрекотать ночи напролет и умолкали только, когда эстафету принимали лягушки. Было душно и влажно, тот тип лета, когда пот слоями сходит с тела, а жара мерцает над дорожками, словно взбешенные призраки.

А следовательно Рик вовсе не полон энтузиазма в отношении перспективы кататься по стране в машине, в которой снова бастует кондиционер. Но, такое ощущение, его на самом деле никто не спрашивает. Джесси уже сказала Карлу своим особым тоном, тем самым, что придает ее предложениям весомость и значимость, что они отправляются в отпуск всей семьей. И так и будет.

Сейчас она стоит у кухонной рабочей поверхности и режет морковку для рагу. Нож на доске двигается медленно, но решительно, аккуратными, равномерными рывками, оранжевые кусочки имеют идеальную толщину, а на ее лице нет эмоций, рот расслаблен в линию, которая подчеркивает отказ подчиняться. – Я просто думаю, что было бы неплохо, – говорит она.

Рик стоит рядом с ней, и они не смотрят друг на друга. Его левая рука глубоко в кармане – он все еще в рабочей форме, светло-коричневой полицейской, – и он пьет чай из чашки, у которой запотело все стекло. – Хмм, – мычит он.

– Нам нужно снова стать семьей, – говорит Джесси. – Нам нужно больше времени проводить вместе. Карлу понравится Большой Каньон, я уверена. Черт, Рик, мне он понравится. И, может быть, в этот раз мы до него доберемся, знаешь? Вместо того, чтобы остановиться на обочине и ухаживать за больным ребенком. Мы сможем сделать так, что все получится. Будет весело.

– Хмм, – снова говорит Рик и делает большой глоток.

Джесси вздыхает и аккуратно кладет нож, держится за рукоятку до последнего. Она поворачивается и ловит его взгляд, но Рик не двигает ни единым мускулом. – Почему ты со мной не разговариваешь? – Это старый вопрос. Старше, кажется, чем они оба, уходящий корнями в пыль пирамид и осадочные слои пород. – Ты никогда не разговариваешь, – Джесси проглатывает свою горечь. – Мне хотелось бы, чтобы ты просто что-нибудь сказал. Говори. – Она вздыхает и смотрит на забытые морковки. – Иногда я думаю, есть ли тебе вообще до нас дело.

Рик скрежещет зубами, изгиб его челюсти проявляется на коже, когда она двигается. Что она хочет, чтобы он сказал? Он все это уже пробовал раньше, пытался на самом деле дать ей то, чего она хочет. Причину. Объяснение. Но у него есть только две вещи, которые ему нужно высказать. Первая – это что он знает, что она его больше не любит. Что он знает, что она иногда мечтает о том, чтобы он не входил снова в дверь каждый день после обеда. И она не хочет слышать об этом. У нее нет на это ответа, и ничего не поделаешь. Они оба не верят в развод, и они оба нужны Карлу. А вторая…ну, насчет второй еще труднее, еще смешнее даже подумать о том, чтобы произнести ее вслух. Это тот факт, что он тоже ее не любит. Что он не способен полюбить кого-то, у кого между ног нет члена. Что она права насчет тех робких взглядов, что она бросает на него по поводу его товарищей по службе.

Так что вместо того, чтобы сказать одну из этих двух вещей, вместо того, чтобы говорить, он просто кивает и пялится в темно-коричневую жидкость в своей кружке. – Будет неплохо отдохнуть всей семьей, – говорит он ей. – Карлу это понравится.

Она вздыхает и ее плечи опускаются, она знает, что скрывается за его ответом.

– Конечно, – говорит она. – Конечно, будет неплохо.

***

Рик сворачивает на обочину и глушит двигатель. Они в ужасной глуши, на покрытой трещинами проселочной дороге, и Карл говорит, что ему позарез надо пописать. Джесси все повторяет, чтобы он успокоился и потерпел, но Рик с улыбкой качает головой. – Мы в часе езды от города, – говорит он Джесси и улыбается, позволяет своим глазам заблестеть для нее. – Мальчишки – всегда мальчишки.

Джесси выгибает бровь. – Мы так далеко не уедем. Я говорила тебе сходить на последней заправке, Карл! Вот именно поэтому я все это и говорю.

– Мам,– ноет Карл типичным для десятилетки капризным тоном. – Я не могу это контролировать.

Между тем, рука Рика уже на ручке дверцы, он открывает дверь со стороны водителя и выскальзывает наружу. Карл вылетает с заднего сидения и прямиком в лес, а Рик улыбается, идя за ним, его правая рука упирается в пояс, а левая свободно свисает.

На нем все еще его полицейская форма, несмотря на то, что Джесси настаивала, чтобы он переоделся в штатское. Он хочет, чтобы они были в безопасности, а так он чувствует себя солиднее. И кроме того, он хочет не расставаться со своим револьвером. На всякий случай. Он бросает взгляд на Джесси и кивает. Она улыбается ему и пожимает плечами. В бардачке есть второй пистолет, и он знает, что она знает, как им пользоваться, так что уверенный в том, что он не оставляет жену на произвол тех, кто ездит по этим проселочным дорогам, он следует за Карлом в густой лес.

Во всяком случае, Карл ведет себя, как джентльмен, и не пытается облегчиться прямо у дороги на глазах у мамы. Рик признает это. Карл вообще очень хорошо пока что себя вел в этой поездке, уважительно обходясь с матерью и болтая с отцом. Он с нетерпением ждет достопримечательностей и постоянно на что-то показывает, хотя они еще даже не выехали из Джорджии, не видели ничего, помимо лесов, которые выглядят так же, как их задний двор.

Но несмотря на все это, все было… неплохо. Для них, по крайней мере. Рик включил радио и опустил окна, и они подпевали старому доброму кантри, проезжая мимо зарослей джорджийских сосны и чертополоха. Все почти нормально. Почти будто они способны достучаться друг до друга. Почти будто у них есть время, и наконец они смогут соединиться тем особым способом, который свяжет их друг с другом и сплетет из них единое целое, группу, семью.

Так что когда Рик видит оленя, он воспринимает это, как знак.

Сперва это только звук, звук копыт на покрытой хвоей земле, он привлекает его внимание, и он тянется к Карлу, хватает его за плечо и сжимает руку на поясе крепче, прежде чем увидеть коричневую шкуру и осознать, что это дикое животное, а не угроза. Карл замирает под его рукой и терпеливо ждет, следит за взглядом Рика, пока тоже не замечает его. Олень среднего размера, коричневато-рыжий, с роскошными рогами и длинной тонкой шеей. Он пасется между деревьями и постепенно подходит, переступая через ветки и камни, и лавирует через кусты, а потом добирается до открытого пространства и выходит на середину земляного пола.

Рик опускает глаза и видит, как Карл наблюдает за ним с радостью на лице и раскрытым ртом. Рик улыбается мальчику и медленно разжимает пальцы на плече Карла, позволяет ему сделать шаг навстречу оленю. Тот поднимает голову и нюхает воздух, его шея вытянута, но, кажется, он не обращает на них никакого внимания.

Карл начинает подходить ближе, а олень наклоняется и снова начинает пастись, бьет копытом, что-то ища под ногами. Карл смотрит на Рика, резко повернув голову, и Рик ловит его взгляд, улыбается и кивает, разрешая. На мгновение олень выпрямляется и смотрит в противоположном направлении, потом поворачивается посмотреть в том направлении, откуда он пришел, его уши стоят торчком, голова изогнута за плечо. Рик смотрит на Карла, а Карл смотрит на оленя и подходит все ближе, дюйм за дюймом подбирается к нему.

А потом олень смотрит на Карла, поворачивает голову и смотрит, начиная быстро стричь ушами в воздухе. Все замирает. Все замирает, и Рик наклоняет голову набок, пристально изучая его – этот волшебный миг, застывший во времени. Рик смотрит на Карла, на напряженность в его плечах, его возбуждение от происходящего. Он смотрит, как мальчик смотрит на оленя перед ним, это живое, дышащее, прекрасное существо с ржавого оттенка шкурой и белоснежным животом, и это так просто, так естественно и без каких бы то ни было осложнений в целом мире. Карл загипнотизирован чем-то настолько обычным, настолько неважным, как олень в лесах Джорджии, а что делает Рик со своей жизнью? Как он допустил, чтобы все стало настолько сложным, настолько запутанным? Все должно быть просто. Джесси – мать Карла, так что Рик должен ее любить. Они в этом ради Карла, так что они должны быть в этом ради него. Они должны дарить ему подобные мгновения – такие как олень и величие Большого Каньона, вытесанного в Земле течением рек и ветрами, которые дуют над горами и равнинами.

И Рик принимает решение. Он сделает это ради Карла. Он сделает это ради своего единственного сына, потому что нет причины важнее этой.

Когда звучит выстрел, Рику требуется несколько мгновений, чтобы осознать это. Он резко раздается и отзывается эхом сквозь влажность и летнюю жару, и его разум расплывается, воспринимая все одновременно, но обрабатывая коротенькими утверждениями. Есть оружие. Был выстрел. Олень лежит. На боку. Не двигаясь. Карл лежит. На спине. Не двигаясь.

Мир врывается обратно, словно вода, которая заполняет чашу, погруженную ниже поверхности океана. Он остро ощущает собственный голос, как он звучит, когда кричит слово нет, как его горло болит от интенсивности этого звука. Его ноги выгибаются длинными шагами, и он, спотыкаясь, бежит к Карлу. Его выучка автоматически включается, холодно и расчетливо, хотя его глаза горят, а голос все еще кричит. Рана в животе. Не чистая. Не насквозь.

Рик прикасается к груди Карла, потом к его губам. Дышит. Все еще дышит. Он зажимает рану. Все еще дышит. Рядом, в лесу, он слышит треск, громче и тяжелее любого оленя. Все еще дышит. Мужчина, здоровенный мужчина. Все еще дышит. Дробовик. Выражение его глаз. – Мой мальчик… – выдавливает Рик, и мужчина ломится вперед, как лавина, спотыкается и падает, бьется коленом о камень.

– Я не видел его, – говорит он. Все еще дышит.

– Мой мальчик! – кричит Рик.

– Я не… – все еще дышит, – …видел его, клянусь! Олень. – Мужчина указывает назад, все еще дышит, а потом замолкает, приподнимается на колени, встает. – У меня ферма. Милю бегом, десять на машине. – Все еще дышит. – У меня ферма. Там есть телефон. Мы можем вызвать скорую.

Сын Рика оказывается у него на руках прежде, чем он даже осознает, что поднялся на ноги. Дыхание Карла поверхностно у него под ухом, его лицо прижато к шее Рика, одной рукой он держит сына за плечи, другой – за ноги, и крепко прижимает Карла к себе, пытается своим телом остановить кровотечение, как бинтом.

Все еще дышит, думает Рик. Он готовится бежать. – Где?

***

Поле длинное, а день жаркий. Солнце палит, и Рик равномерно перебирает ногами, поддерживает ровный темп, переплавляет все свои мысли в простые вещи. Поднимай колени. Дыши ровно. Остановись, передвинь его. Не урони его. Он все еще дышит. Он все еще дышит.

Кустарник пытается спутать ему ноги, а долгие волны хрупких летних трав сопротивляются, когда он бежит. – Сколько еще? – кричит он мужчине позади, который спотыкается и задыхается.

– Еще полмили, – говорит мужчина. – Туда! Хершел, поговорите с Хершелом – он поможет вашему мальчику.

Рик бежит, игнорируя свое колотящееся сердце и слабость в коленях. Остановиться, снова передвинуть его. Его спина болит, а руки трясутся от веса Карла. Его рубашка промокла насквозь, пропиталась потом и кровью, и Рик слишком боится смотреть вниз. Теперь он видит ферму. Она возвышается перед ним, так далеко, и хватит ли ему дыхания, чтобы добраться? Хватит ли у них на двоих легких, чтобы дотянуть?

Он спотыкается, почти падает, восстанавливает равновесие и чувствует вес Карла в своих руках, тянущий вниз, как камень, который тонет и опускается на дно океана. Нет, думает Рик, он все еще дышит. Но теперь Рик уже не слышит этого за звуками собственных задыхающихся, всхлипывающих вдохов. Он не чувствует этого из-за ветра и липких, уродливых слоев влаги, заполняющих воздух Джорджии. Он больше понятия не имеет, что он несет. Но его ноги шаркают вперед. Поднимай колени. Дыши ровно.

Он, спотыкаясь, пробирается через дыру в заборе, а на крыльце фермерская дочка с короткими каштановыми волосами и глазами, которые будут частью его до конца его жизни, вскакивает со стула. – ПАПА! – кричит она, и из двери, роль которой выполняет занавеска, выскакивает пожилой мужчина с седыми волосами и уверенными чертами лица, оценивает происходящее.

– Что случилось? – спрашивает мужчина, и из дома начинают собираться люди.

– ПОДСТРЕЛИЛ, – кричит Рик, спотыкаясь. – Один из ваших.

– Отис? – спрашивает женщина с волосами цвета меда.

– Он сказал найти Хершела, – говорит Рик, его уши пытаются разобрать звук дыхания. – Это вы? – Мужчина кивает, и Рик говорит, перекрывая все, что он мог бы сказать. – Помогите мне. Помогите моему мальчику.

– Заносите его в дом, – говорит Хершел. – Аннетт, звони в больницу. Шон, принеси бинты.

Группа спешит внутрь, и Рик следует за ними, сжимая в своих руках тело, которое кажется горячим от солнца и одновременно, что невероятно, холодным. Толпа остается в передней части дома, а Хершел быстро ведет Рика в спальню, где Рик наклоняется и наконец выпускает из рук ужасную ношу, которую он держал.

Хершел протискивается между Риком и его сыном, и Рик отступает назад, его глаза распахнуты, но ничего не видят, его сердце спешит, но не бьется. – О-он жив?

– Наволочку, – говорит Хершел. – Быстрее.

Рик хватает одну из подушек, вяло держит ее в руках, а потом, когда Хершел снова его подгоняет, срывает с нее наволочку, складывает ее, как показывает ему Хершел, и прижимает к ране. – Вы сможете… сможете что-нибудь сделать? – спрашивает Рик.

Хершел смотрит на него и на мгновение они замирают, глядя друг на друга, а потом Хершел коротко качает головой один раз. Быстро. Уверенно. – Я знаю, как оказать первую помощь, – говорит Хершел и делает паузу. – Я ветеринар. Ветеринар. Меня не готовили к подобному. Моя жена звонит в скорую…

– Как далеко? – бросает Рик. – Как долго?

– Они быстро сюда добираются из города, – говорит фермерская дочка, делая шаг вперед. – Двадцать минут.

Рик сглатывает. Двадцать минут. – Он жив? – снова спрашивает он, глядя на мальчика под его руками.

Хершел наклоняется проверить и снова коротко кивает. – Есть сердцебиение. Слабое.

– Дайте нам побольше места, – говорит ему затем Хершел и забирает наволочку у Рика, сам прижимает ее рукой. – У нас все под контролем.

Рик отходит назад, в основном из-за женщин, которые тянут его и заталкивают его в угол. Шон мнется на пороге с бинтами и другими материалами наготове. Выглядывая наружу, Рик видит, как Отис бежит через поле, его тело тяжело и неуклюже. Нечто темное просыпается внутри Рика.

Отис перепрыгивает через ступеньки, спотыкаясь, вбегает в дом и роняет на пол дробовик. Выучка Рика шипит, что предохранитель может быть снят, что ружье может выстрелить и попасть в ногу этому мужчине или в грудь Рику, где и так уже недостает частички. Отис подходит к комнате и заглядывает внутрь. – Он жив? – спрашивает он, и потом снова, – он жив?

Хершел кивает ему, а Рик проглатывает комок в горле, тянется сжать пальцами переносицу, но только размазывает по себе кровь. Кровь Карла. Его собственная кровь, текущая по другим венам. Он снова сглатывает.

Отис говорит медленно, его слова невнятны. – Я… шел по следам оленя. Пуля прошла навылет. Прямо сквозь него. – Он видит женщину с волосами цвета меда и сдвигается к ней. – Я не видел его, – говорит он, женщине, а не Рику. – Я не видел его, пока он не оказался на земле.

Что-то обрывается внутри Рика, словно дает трещину дамба. – Джесси не знает, – говорит он и, спотыкаясь, подходит к кровати. Он отталкивает Хершела от своего сына, наклоняется к нему. – Моя жена не знает. Моя жена не знает.

Хершел пытается оттянуть Рика за плечо, но Рик отталкивает его, держится за Карла, словно от этого зависит его жизнь. Подходят женщины, прикасаются к нему – фермерская дочка, жена Хершела и та, у которой волосы цвета меда. Но он отталкивает их от себя, пока наконец Отис не кладет ему руку на плечо и тянет всем весом, тащит Рика к двери.

Остальные слетаются на Карла, как стервятники. Хершел снова зажимает его рану, а Отис говорит, прямо в ухо Рику, – Пойдемте на улицу. Дайте им место работать.

Он тащит Рика к двери, и Рик вываливается в нее, всем телом распахивает занавеску. Он охватывает взглядом ферму – заборы и травы, суетящиеся цыплята и пасущаяся лошадь. Сбоку стоит амбар, единственная другая постройка, и поскольку Рику больше некуда идти, он идет туда, щурясь, рассматривает сооружение коричневого и ржаво-красного цветов. Отис следует за ним, поотстав, и Рик начинает закипать.

Оба молчат, пока идут к амбару, а когда Рик оказывается внутри и идти больше некуда, он бьет кулаком в стену, ощущая облегчение от боли, которая простреливает его костяшки, от крови на них, которая его собственная и ничья больше.

– Я не видел его, – говорит позади него Отис, и Рик представляет себе, как он ударит, представляет себе, какие ощущения вызовет его кулак, врезающийся в челюсть мужчины. – Я видел только оленя. – Его сын. Мертв. – Клянусь вам. – Мертв, как животное. – Клянусь вам, сэр, я не видел его. – Подстрелен, как животное. – Увидел его только, когда он был уже на земле. – Еще дышит. Дышит ли он? – На спине. – Холод его кожи. – И я… – Жар ее. – Если бы я мог что-то изменить. – Его единственный сын. – Я бы изменил. – Его мальчик. – Но я не могу. – Карл. – Такие несчастья случаются.

– Да, – говорит Рик и замечает, что происходит, только когда все давно случилось. – Да. – Холод металла. – Я понимаю. – Серебристый, заостренный, как змеиное жало. – Я понимаю. – Курок. – Дерьмо случается.

Отис мертв прежде, чем его тело касается земли, а его Кольт Питон дымится задолго до того, как Рик способен это осознать. От двери амбара раздается звук, крик, и Рик резко оборачивается, смотрит на женщину с каштановыми волосами. Аннетт. Его полицейская выучка говорит ему лишь одно. Убрать свидетелей.

Питон медленно двигается в воздухе, стреляет второй раз. Она падает назад, через дверь амбара, приземляется в грязь.

Рик стоит в амбаре, равнодушный, без эмоций. Он слышит крики, и когда они приближаются, продолжает стоять без движения, пока Хершел и Шон вбегают в амбар, парень набрасывается на него, вырывает из его рук оружие и ставит его на колени.

Потом приезжает скорая. А за ними полиция. Рик отказывается выслушивать свои права. Он их знает.

========== Пять ==========

Комната серая и безликая, как все комнаты для допросов, и когда они впускают туда Джесси, что-то в ее выразительно светлых волосах, наброшенной на плечи джинсовой куртке и поскрипывании ее кросовок по бетону ощущается неправильно, не к месту и так сюрреалистично, что Рик хлопает глазами, глядя на нее.

Ее волосы забраны наверх и на лице нет косметики, она стерта тьмой этого дня. У Джесси с собой ничего нет, она просто садится напротив Рика и отказывается смотреть ему в глаза. – Я даже не знаю, что тебе сказать, – говорит она ему.

Рик сжимает челюсти и не отвечает. Что он может ей сказать? Как хотя бы начать разговор о чем-то подобном? Есть лишь одно, что подгоняет его голос, заставляет его выкипеть из груди и пролиться с губ тихим, трепетным вопросом. – Карл?

Джесси хмурится и качает головой. – Его больше нет.

Плечи Рика опускаются, и он кивает. Он пытается снова поднять руку к переносице, но наручники, пристегнутые к стулу, дергают его за запястье, и он снова опускает ее. Это не удивляет его. Эта новость. Но его нервы все равно исходят криком. – Это было… он быстро ушел? – спрашивает он. Хотя это не имеет никакого значения. В любом случае, его сын мертв, а сам он здесь, и Джесси хоть и тут, но уже за много миль отсюда, ее глаза отведены в сторону, смотрят куда-то, где нет Рика.

Джесси начинает кивать, но останавливается. Она снова медленно качает головой. – Он… он ушел так быстро, как только мог, – говорит она ему и вздыхает, зажмуривается, а потом наклоняется вперед, опираясь локтями на стол и потирая ладонями лицо. – Рик… – говорит она и сглатывает.

– Скажи мне, – просит Рик. – Расскажи мне все. Я должен знать.

Джесси убирает ладони от лица, позволяет рукам бесполезно упасть на металлический стол между ними. – Приехала скорая. Он был жив, когда они забрали его, они нашли меня на дороге, а когда я добралась до больницы… – Она качает головой, глядит на стену. – Доктора сказали мне, что вероятность того, что он выживет, лишь 25 процентов. И я не могла… я не могла причинить ему еще больше боли ради этого.

Рик моргает. Он открывает рот, закрывает его. Снова открывает. – У него был шанс?

Джесси резко переводит на него глаза, они бешеные и ищущие, словно она не может поверить в то, что слышит. – У него не было никаких шансов, – говорит она Рику.

– Ты только что сказала, что он мог выжить.

Джесси моргает и выпрямляет спину. – Выжить ради чего, Рик? Они сказали мне. Двадцать пять процентов вероятности того, что он умрет…

– У него было семьдесят пять процентов вероятности выжить? – орет на нее Рик.

– Нет! – кричит Джесси. – Послушай меня хоть раз в жизни.

Молчание падает на них, словно наковальня, и Рик резко захлопывает рот. Джесси продолжает. – Они сказали, что вероятность того, что он умрет, – двадцать пять процентов, еще двадцать пять процентов – вероятность того, что он выживет, и… и пятьдесят процентов вероятности того, что он придет в себя с осложнениями. Серьезными осложнениями. Они сказали, что он мог стать растением или… или его мозг мог быть поврежден. Что он потерял слишком много крови. И один из осколков… – Она замолкает, прижимает руку к губам и быстро убирает. – …давил на его позвоночник, возможно, он никогда бы не смог ходить. А это все не жизнь, Рик. Ни один из этих вариантов. Особенно, учитывая, к чему ему пришлось бы вернуться домой.

– А это что значит?

– Это значит, – шипит на него Джесси, – жизнь без отца. И я не могла так с ним поступить, Рик. Я. Я не могла. Я не могла рисковать тем, что мой сын проснулся бы, не понимая, кто он такой, а тебя не было бы рядом, чтобы помочь мне нести это бремя.

– И ты его убила, – бросает Рик и ему плевать, как жестоко это звучит. Плевать, насколько реально.

– Ради чего мы хотели бы, чтобы Карл жил в этом мире? Ради чего ты хотел бы? – спрашивает она и качает головой, глядя на него, словно она осуждает его, словно у нее есть на это право. – Сегодня для него все было кончено, Рик. Дело сделано. Ему не придется прийти в себя и страдать. Ему не придется прийти в себя и испытывать боль. Все кончено. Его больше нет.

Рик качает головой, а потом резко опускает глаза на металл между ними. – Уходи, – говорит он ей. Джесси замирает. – Уходи, – рычит он. Она по-прежнему не двигается, и он срывается, толкает ногами стол и смотрит с удовлетворением, как он врезается в ее живот, как отодвигает ее стул назад, и его ножки тошнотворно громко царапают пол. – Ты для меня умерла, – говорит он. – Так что убирайся к чертовой матери.

Она пристально смотрит на него какое-то мгновение, охватывает всего взглядом, а потом медленно встает. – Я уверена, ты и в тюрьме сможешь подписать бумаги на развод, – говорит она, словно это ее последняя крошечная победа. Но Рику насрать. В нем пусто, словно на дне высохшего озера, и не осталось ничего, что он мог бы дать.

***

Они переводят Рика в исправительную колонию за пределами Атланты, ускоренно оформляя бумаги, благодаря его новому статусу «опасного» и «неуравновешенного». Так что к тому моменту, как тем вечером садится солнце, Рик сидит на нижней койке в тюремной камере, которую, к счастью, ему не нужно ни с кем делить, слушая шуточки и смех других заключенных, которые намереваются отлично повеселиться с новеньким полицейским поросеночком.

В темноте его разум закипает. Раньше, учитывая все происходящее, его отвлекали его заботы, и страхи, и все посторонние дела – снятие отпечатков пальцев, фотографирование, миллиард вопросов, которые ему задавали, адвокат, которого ему предоставили. Но теперь, когда все это ушло, и теперь, когда на его последний вопрос есть ответ, – и остывший Карл лежит в земле, и поскольку Рик никогда не увидит его похорон, он вполне может начать представлять, как это было бы, маленький гроб, надпись на надгробии, Любящий Сын – ему не на чем больше сосредотачиваться, кроме собственного разума.

В нем тикают факты, словно повинуясь движению тонкой стрелки часов. Его сын умер. Это первый, холодный, суровый и правдивый. Последним, что он когда-либо увидит от Карла, будет тот взгляд через плечо, та широкая и открытая улыбка, когда он шел к оленю, тот миг, что просто проскользнул у Рика сквозь пальцы. Джесси убила его. Потому что это так. Она посмотрела на их сына, единственное хорошее, что они оба когда-либо сделали в жизни, и она прикончила его. Без его разрешения. Даже не спросив. Даже не подумав о нем, ее решение было настолько окончательным, что она должна была считать его единственно верным. Он убил мужчину. Отис, его глаза умоляют Рика. Теперь Рик это видел, вину и искренность, которые светились в них, словно чистое стекло. Он убил женщину. Женщину, которая вообще ничего не сделала, невинную, как синее, синее небо.

И ему было наплевать. На них обоих.

От этого больнее всего. От того, что в тот момент Рик не был даже человеком. Он был холодной, твердой рукой правосудия, блестящей, металлической и точной, и когда Питон содрогнулся, когда оружие дернулось в его руке, это словно был его одиннадцатый палец, продолжение всего, чем он являлся. И это было безразлично. И это было честно.

Он зажмуривает глаза, прижимается спиной к бетонной стене, сильно подтягивает колени к груди, съеживается, отгораживаясь от шуточек, все еще раздающихся из других камер. В нем начинают всплывать многочисленные «что если» – что если бы он велел Карлу потерпеть с его чертовым мочевым пузырем? Что если бы он сказал Карлу, нет, отойди от оленя? Что если бы он подошел к оленю вместе с Карлом? Что если бы он подошел вместо него? Что если бы он убил Отиса прямо там, на месте? Что если бы он положил Карла в машину, поехал, а не побежал бы? Что если бы он остался рядом с ним и не позволил другим оттеснить его? Что если бы он пошел в противоположном направлении от амбара? Что если бы он заставил не двигаться свой дрожащий и болящий палец на курке? Что если бы он остался с Джесси, заставил ее образумиться, заставил ее понять, что их сын хотел жить? Что если бы он все это сделал? Сколько существует вариантов развития ситуации, в которых он становится причиной смерти Карла? Сколько вариантов, в которых он теперь становится причиной собственной смерти?

– Пожалуйста, – шепчет он, звук едва слышен из-за дребезжания тюремных решеток, – помоги мне.

Рик никогда не был религиозным. Он иногда ходил с Джесси в церковь, создавая образ доброго христианина. Он болтал с пастором, делал картофельный салат для обедов. Он говорил Карлу, что Карл должен ходить, потому что мама так хочет. Но верил ли Рик? Он никогда не был уверен. Но он уверен сейчас. Потому что если существует нечто настолько ужасное, настолько черное и злое, как его рука на том Питоне, то должно быть и нечто хорошее. Должно быть нечто, что уравновешивает существование таких людей, как он. Делает мир лучше, и он взывает к этому, открывает сердце и молит, молит о прощении.

– Прости, – выговаривает он в ладони, которыми он закрывает лицо. Его пальцы на ногах сжимаются, а колени бьются о грудь. – Пожалуйста, прости меня. Они не заслуживали смерти. Та женщина… она ничего мне не сделала. Тот мужчина… он так сожалел. Пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста, помоги им.

Стены остаются безмолвными, серые и холодные, безжизненные, какими они и должны быть в тюрьме. Рик проведет здесь остаток своей жизни. Теперь это его дом.

– Пожалуйста, – говорит он, – я не знаю, что делать. – Его горло переполнено рыданиями, его щеки мокры, а радужки горят под веками, неспособные развидеть то, что он сделал, неспособные отпустить картину с телом Карла на земле, в окружении грязи, и травы, и крови, такой же, как у его отца, крови, которая скоро будет на руках Рика, смешается и соединится с кровью незнакомца, потемнеет и свернется, словно густая патока, которая никогда не отмоется до конца.

Он открывает рот и ловит вскрик, который угрожает выплеснуться наружу, проглатывает его, как горькую пилюлю, каковой он и является. – Пожалуйста, – двигаются его губы, – покажи мне, что делать. Дай мне знак. Просто маленький знак… скажи мне, как это исправить. Мне нужно это исправить. Как мне пережить это? Как мне жить без сына? – Он думает о семье, обо всех и каждом из них – Хершел, жена Отиса, младшая дочка-блондинка, дочка постарше с темными короткими волосами, сын Хершела. Он представляет их лица, выжигает их в своей памяти, чтобы никогда не забыть.

–Пожалуйста, – говорит он, на этот раз громче, наконец-то почти шепотом, слова срываются с его губ и растворяются в горячем воздухе тюрьмы, – помоги мне.

В комнате становится холодно. А потом жарко, как от раскаленной головешки. Рик моргает, и между его пальцами просачивается свет, пылающий красным свет, а по его коже инстинктивно бегут мурашки, так ему хочется убраться от него подальше. Он медленно опускает руки, его глаза широко раскрыты и смотрят прямо перед собой. В ногах его койки по-турецки сидит женщина.

Она тонкая и хрупкая, ее волосы цвета соли с перцем пострижены очень коротко. Ее кожа выглядит свежей и молодой, яркой и гладкой, без изъянов. Она улыбается, и улыбка эта одновременно заботлива, как у матери, и покровительственна, как у отца. Она поднимает руку и протягивает ее Рику, у нее длинные пальцы, а ногти сияющие и идеальные. – Я услышала тебя, – говорит она ему, ее шепот звучит успокаивающе, а от уголков глаз разбегаются морщинки, словно она на самом деле слушает.