Текст книги "Карантин (СИ)"

Автор книги: Майский День

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Не кипи – пар зрение застит, а оно нам сейчас требуется ясным.

Он поглядел на меня сначала почти враждебно, но потом согласился, хотя и сквозь зубы:

– Ты прав. Раз мы пришли с миром, надо пустить его и в душу.

– Золотые слова!

Обоим нам более всего хотелось засучить рукава и выпятить челюсти, но приходилось репетировать улыбки. Кошмар, если подумать. Может не так нам и требовалась дружба с жестокой старой планетой? Построили бы в недрах новые корабли и мощные орудия и жахнули однажды по надменной станции наверху. Война иногда представляется более разумным выходом из положения, чем мир. Тут вся суть в занимаемой исходной позиции. Никто ведь не любит унижаться.

Пока мы размышляли о высоком и вечном, ну я размышлял, а Гессе, возможно, лишь пялился на стены, пол и потолок, ноги донесли до первого радиального коридора. Мы заглянули в него с опаской, как в дуло орудия. На миг всерьёз поверили, что качественно прилетит изнутри, но всё вокруг оставалось мирным, сквозняком из трубы и то не тянуло.

А это именно что был ствол – круглый такой и гладкий, так что и коридором это сооружение называть не хотелось. Я поразмыслил о причинах, толкнувших строителей на такой вызывающий дизайн, но ничего хорошего не надумал. Возможно, итоговую мысль не следовало высказывать вслух, но я не удержался.

– Прикинь, Гес, если забрать заслонками радиальные коридоры, да пустить нужный поток, хрястнет так, что вся планета содрогнётся.

– Если не разлетится на куски, – ответил он, ощупывая перчаткой полированную стену. – Здесь, похоже, многослойная броня, а для чего она внутри станции? Так что ты прав, тут я даже не сомневаюсь.

– Ужас! – ответил я.

Наверное, глупо мы выглядели со стороны: два осмелевших от отсутствия отпора идиота. Но что иное могли предпринять? Сидеть у входа и ждать парламентёров или что куда вернее – расстрельную команду? Изучить станцию хоть поверхностно значило получить больше шансов на понимание ситуации в дальнейших переговорах. Если им суждено было состояться, в чём пока что прогресса не наблюдалось.

Соваться в смертоносный коридор не хотелось, и мы потратили несколько минут, собираясь с храбростью.

– Станция большая, – сказал я. – Наверняка тут есть что-то вроде лифтов или бегущих дорожек.

– Ещё не хватало самим лезть в ловушку!

– А орудийный ствол по-твоему не подстава? Если тут энергия пойдёт, от нас останутся в лучшем случае отдельные атомы, да и те уже не наши.

– Везде опасно. Только вряд ли кто-то станет тратить на двух чужаков, ползающих в недрах станции, полный заряд. Мух смахивают ладонью, а не стреляют по ним из ружья.

– Да я так просто сказал, для поддержания разговора. Пошли?

– Вперёд!

Он решительно зашагал по трубе, я не отстал. Из-за кривизны пола рядом идти не получилось бы, и я подумал, что следовало поискать пути дальше по рокаде, глядишь набрели бы на другую, более человеческую магистраль: не всё же здесь пушка, где-то есть и кафешка. Ну да возвращаться я не предложил. Требовалось как можно скорее понять, что здесь происходит, а для этого годилась любая дорога.

Насчёт орудия мы как в воду глядели: все ответвления имели сужение на входе и убранные сейчас в створы блокираторы. Даже моя спина оделась холодом, когда представил неистовство энергий, что могли здесь кипеть. Неуютно было так, что мы с благодарностью сунулись в коридор первой же внутренней окружности. Якобы стремились осмотреться, а на самом деле отдохнуть от постоянного нервного напряжения. Здесь, как я понял, имелись уже не только лаборатории и производственные цеха, но и библиотеки, тренировочные залы, склады имущества, столовые. Иногда назначение той или иной комнаты становилось очевидным с самого начала, временами мы мало что угадывали, но сочли данный уровень безобидным.

Тут я предложил поискать более человеческий радиус. Земляне здесь ведь не только к войне готовились, но и просто жили, причём долгие годы. Раз не поленились поставить качели (я сам видел), то уж о нормальном сообщении между частями станции должны были позаботиться.

Гессе охотно согласился, и мы, пройдя совсем немного дальше по рокаде, действительно обнаружили нормальный коридор, ведущий в глубину станционного блина.

Ужасом тут не сквозило, и мы бодро двинулись вперёд, мельком осмотрели ближайшие комнаты внутренней окружности. Как легко было предположить, здесь располагались жилые апартаменты.

Первая квартира показалась пустой и безликой, её явно никто не использовал, но потом мы набрели на некогда обитаемое помещение. Я с любопытством разглядывал вмонтированный в стену шкаф, сложенные на полках вещи, даже потрогал некоторые, жалея, что на мне перчатки и всё прочее, так что не смогу ощутить почти утраченную ауру чужого присутствия, но спорить сейчас с Гессе за право ходить без скафандра не тянуло. Я знал, что успеем ещё переругаться.

Человек озирался с куда большей нежели я холодностью. Неприязнь преобладала над любознательностью.

– Неплохо они тут устроились, – обронил он, отворачиваясь от широкой постели, накрытой переливчатой тканью.

Я промолчал, не желая разозлить его ещё сильнее.

Следующая каюта оказалась женской и меня почему-то поразил сам факт, хотя чего в нём было необыкновенного? Может, земляне тут работали, не меняясь сменой десятилетиями и вообще детей рожали, откуда нам было знать? Нам никто ничего не рассказывал.

На кровати, креслах, диванах лежали платья и другие принадлежности дамского туалета, словно владелица всего этого богатства собиралась на вечеринку и никак не могла выбрать достойный наряд. Я погладил усыпанный мелкими цветами шёлк ближайшего, но заметив выражение лица Гессе, отдёрнул руку.

Представил мой напарник, как беспечно веселились эти люди? Наверное, конкретно они, не провинились перед нами в главном грехе – решение ведь принимало правительство, но радостно петь и плясать, щеголяя атласом и кружевами, когда там внизу шла борьба за выживание, с нашей точки зрения всё же не стоило. Так я понял горький блеск глаз и складку меж бровей. Шлем немного отсвечивал, но физиономию приятеля я различал хорошо.

– Пошли! – сказал он угрюмо. – Наверное, главный пульт, рубка или что там у них в самом среднем блине и в центре, ну чтобы подальше от краёв.

– Логично! – ответил я. – Идём.

Здесь без лифта обойтись не удалось. Мы искали лестницу, но то ли её вообще не водилось, то ли мы утратили немного представление о местном рациональном и совершенно безумном пространстве, но пришлось зайти в обширную кабину и замирая от волнения нажать клавишу среднего этажа. Пол под ногами дрогнул и почти сразу застыл – ехать-то было недалеко.

Наружу мы выглядывали с опаской, но ничего не случилось. Тут царила та же чистенькая безликая пустота, как и везде кроме некоторых осмотренных нами кают.

Коридор выглядел немного иначе прежнего, и первая же встреченная комната подсказала, что мы на верном пути. Приборы, рабочие пульты, просто столы – перед нами предстала контора или рубка управления какими-то функциями, хотя непохоже, что конкретно связи. Внутрь мы не вошли, двинулись дальше, но до радиостанции или салона коммуникаций так и не добрались.

В следующей комнате не было сложного оборудования, напротив, всё содержимое поражало взгляд помпезной отстранённостью от мира техники: кресла, стол и хорошо узнаваемое знамя человечества на дальней стене. Камерный конференц-зал для руководителей? Пожалуй, но не убранство, овеществляющее немалые претензии, в первую очередь привлекло наше внимание и даже не огромный дорогой флаг, а маленький человек, сидевший в председательском кресле.

Глава 19

Строго говоря, это был нормального размера человек, мелким он выглядел из-за места и помпезности обрамления – самого дурного тона предстал перед нами интерьер. Может быть ещё и потому создавалось такое впечатление, что мёртвые вообще смотрятся как-то незначительнее живых.

Я разглядывал его с лёгким удивлением, а Гессе зрелище не на шутку потрясло. Он со свистом втянул в себя воздух, потом так же театрально выпустил родную атмосферу наружу, я машинально придвинулся к нему, чтобы подхватить, если вдруг надумает валиться в обморок. Обычно впечатляют кроваво-расчленённые тела, а тут всего-навсего наблюдалась мумия в парадной судя по обилию ненужной ерунды форме. Делов-то. Хотя…

Откинься мужик при наличии живых товарищей уж не оставили бы его вот так на виду, не совсем же они ненормальные. Все сохраняют понятия об уважении к мёртвым. Впрочем, глядя на их пушки, я сомневался в здравом рассудке обитателей станции. Велика беда неприбранный труп, когда внизу на планете бродят и занимаются своими делами миллионы приговорённых к уничтожению. Какой повод требовался землянам для того, чтобы пустить в ход орудия? Я не знал, а наблюдатели приказа не дождались.

– Ты в порядке? – спросил я, созерцая сквозь стекло шлема выпученные глаза и разинутый рот товарища.

Он сглотнул и только тогда догадался захлопнуть пасть.

– Мёртвый землянин… Землянин мёртвый…

Звучало логично, но убедившись, что падать Гессе передумал, я решил не трястись над ним, а заняться, наконец, делом. Достаточно мы крались по станции, шарахаясь от каждого угла. Теперь телодвижения такого рода утратили смысл. Я раскрыл шлем, потянул носом сухой немного стылый воздух, а потом окончательно выбрался из скафандра, хотя теоретически мне требовалась для этого помощь.

Гессе наблюдал за моим своеволием, но не ругался и не протестовал. Пока он не вспомнил командные слова, я решил действовать. Стряхнув с себя остатки костюма, как был в носках, подошёл к столу, за которым расселась мумия и первым дело потянул к себе лежащую перед носом мертвеца папку. Издали она не бросалась в глаза, поскольку сливалась со столешницей фактурой и цветом, но я-то глазастый, сразу заприметил эту важную деталь. Внутри обнаружились запаянные в прозрачное вещество страницы, исписанные от руки старческим, но вполне твёрдым почерком. Завещание надо полагать.

Так всё это выглядело странно, что я, не начиная читать, ещё раз, уже вблизи обозрел труп, втягивая в себя его пустой запах. От чего умер это человек, я наверняка бы сейчас не сказал, но мог уверенно утверждать, что перед кончиной был он очень стар. Людей такого возраста не привлекают к работам на станциях и вообще в поле. Собственно говоря, они в реальном, а не вымышленном мире управляют разве что инвалидным креслом. Заслуженный отдых – вот как это называется. И какие выводы можно сделать, беспристрастно обозрев картину, представшую нашим глазам?

За спиной прогрохотали тяжёлые шаги, но я не оглянулся. Кому тут ходить было кроме Гессе, а он свой? Я вообще не ощущал на станции ничего живого. Примерно так мы и предполагали, только мы-то думали, что экипаж отозвали на Землю, а их похоже, бросили умирать здесь наверху, как и нас внизу. Теперь следовало разобраться – почему?

Поскольку ответ на этот вопрос был прямо передо мной, я опустил глаза и принялся читать. Напарник напирал на меня бронёй, пытаясь глядеть через плечо, и я сказал ему раздражённый этим запоздавшим упрямством:

– Сними кастрюлю, да и прочий бандаж. Ни к чему это всё, тут нормально.

– Это если он умер не от заразы! – ответил мой героический спутник внутри костюма, но я расслышал и без наушников.

– Нет, тут другое. Детали подождут, давай разбираться в сути дела, и не спорь со мной. Я лучше знаю.

Ну да, командиром был он, только какое это имело значение? Гессе проворчал что-то нелестное, чего я предпочёл не услышать, но послушно хотя и опасливо открыл шлем, а потом с моей помощью освободился от костюма. Глядя на его ноги в таких же как у меня милых носочках, я сказал, сам дивясь внезапно пробудившейся заботе:

– Надо будет тебе ботинки подыскать, прохладно здесь, замёрзнут копыта. Пока мы найдём в этой махине аптеку и прочитаем по складам инструкции, соплями весь обвешаешься.

Он не ответил, потянулся к папке, но я схватил её первый и не собирался отдавать. Пусть лучше он через моё плечо смотрит, а не наоборот: он ростом выше.

Язык и стиль изложения были уже изрядно чужими, но я помнил изначальную общую речь и быстрее Гессе догадывался о значении трудных мест. Завещание оказалось кратким и внятным, что, собственно говоря, от него и требовалось. Мужчина, назвавшийся Тобиасом Тайтом, излагал только факты, не привнося в документ домыслов, а писал он о том, как их бригада много лет назад (даты везде стояли, но их ещё надлежало соотнести с нашим календарём) была доставлена на станцию с тем, чтобы осуществлять дежурство. Первый оговоренный срок обозначили в десять лет, но потом его увеличили до пятнадцати, а там и вовсе сообщили контрактникам, что прислать смену и корабль пока нет возможности, и велели ждать.

Они и ждали. На станции хватало припасов и энергии, места, чтобы вести здоровый образ жизни, а там на старушке Земле гремели битвы какой-то сложными словами названной войны. Поначалу ребята ничего не имели против, отсидеться здесь, пока там мир тонул в лишениях, выглядело изрядной удачей, но годы шли, тела ветшали, и обитатели станции начали один за другим умирать. Тобиас остался последним. Он протянул, сколько мог и поскольку хоронить его было некому…

В чём-то я понимал этого человека. Он бесхитростно и чётко объяснил в самом конце документа, где хранятся записи всех переговоров с Землей, попрощался. Я попытался представить, долго ли он сидел в этом кресле прежде, чем пришла смерть? Ускорил её приход инъекцией яда или повезло прийти сюда из последних сил? Я понял, что мне не слишком интересно. Чужая судьба ушла в прошлое, где ей было самое место.

Я содрал со стены претенциозное знамя и укрыл им Тобиаса. Мёртвым не полагалось смотреть на дела живых. Кроме того, он выполнил свой долг и заслуживал маленькой награды.

– Ты можешь прикинуть, как давно он скончался? – спросил Гессе.

– Уже прокачал базу данных. Судя по некоторым замечаниям в документе, запаху и прочим приметам событие случилось приблизительно пятьдесят наших лет назад.

– Примерно тогда люди предположили, что станцию перевели на автоматический режим.

– Да. Ты обратил внимание на один существенный момент? Эта декларация обращена к землянам, а отнюдь не к переселенцам. Мертвец стоял на своём до конца. Так что не будем лить слёзы над его бренными останками. Он молодчина и поступил достойно, но он – чужой. Идём, глянем на эти записи и поищем радиостанцию, пора бы связаться с Чайкой.

– Сначала завернём в холодильник.

– Не веришь, что все умерли? Нет тут живых. При общей системе вентиляции я бы их учуял.

Он упрямо промолчал, и я не стал спорить: и так своевольничаю, а начальство этого не любит.

Хранилище мы обнаружили без труда. Теперь, когда мне помогал нос, я ориентировался на станции куда лучше, прежнего. Огромный ледяной комплекс тихо гудел, черпая наружную прохладу. Я ошеломлённо осмотрел штабеля запасов – да, здесь явно не голодали. Десяти дежурным хватило бы на многие десятки лет, не будь люди короткоживущи и смертны. Температурный режим позволял хранить запасы минимум столетие. В этой отрасли земляне, как видно, преуспели.

Гессе тоже окинул пищевое богатство внимательным взором, но слюну не пустил. Даже не обрадовался, что с голоду не умрёт. Когда я предложил ему перекусить, лишь отрицательно мотнул головой. Я пожал плечами и повёл его к моргу.

Саркофаги оказались прозрачными. Мы могли без помех созерцать тела стариков, уложенные аккуратно, словно для кого-то важен оказался их последний покой. И теперь я понял, почему в той комнате разложили платья – кто-то заботливо выбирал наряд для иссохшей морщинистой дамы. Это как же надо любить другого человека, чтобы лелеять его даже после смерти! Жаль, что я не изведал в жизни этого чувства, хотя мне и без него неплохо существовалось. Может, следовало в очередной раз порадоваться за себя.

Я пересчитал тела, ревизия сошлась с общим списком, задерживаться тут нужды не было, но Гессе в непонятном мне потрясении бродил вдоль ряда мертвецов, словно они могли поведать ему нечто важное. Тянуть его за рукав я не стал, наблюдал издали. Что-то тёмное варилось в голове напарника, судя по тому как сурово осунулось его лицо. Я любопытствовал конечно, но понять не стремился. В холодильнике лежало достаточно бифштексов, чтобы приятель мой мог не переживать о необходимости каннибализма. Стенать над трупами чужих людей? Они нас не жалели, я считал, что тоже не обязан рыдать над их могилами.

Поймав мой взгляд, мрачный Гессе упрямо набычился и сказал, что пора идти смотреть записи. С планетой свяжемся, когда уясним в общих чертах смысл происходящего. Догадка, которая наверняка мелькала не у меня одного, выглядела слишком ужасной или наоборот обнадёживающей и ни один из нас не рискнул пока её озвучить. Я бы по доброте душевной сначала оповестил Чайку о том, что мы живы и бодро-весело гуляем по станции как по родной столице, а уже позднее грузил его подробностями, но решил, что раз главный тут человек, то пусть сам потом выслушивает претензии.

Спасибо дорогому Тобиасу, архивы пребывали в идеальном порядке. Мы с Гессе совместными усилиями довольно быстро разобрались с записывающим оборудованием и принялись изучать историю станции, да и отчасти Земли. Люди фиксировали заодно и нашу – развитие планеты внизу, в той мере, что их интересовало, но это мы оставили на потом, да и они, судя по скудости информации, не слишком усердно старались.

Конечно же мы не смотрели всё подряд, сделать это обстоятельно предстояло позднее, выхватывали фрагменты и уяснив в целом их суть шли дальше спешили из прошлого в будущее, к тем дням, когда отзвуки загадочной войны не то на Земле, не то возле неё зазвучали особенно громко.

Переговоры не всегда были понятны, за века изменился и существенно язык, а технические термины и вовсе звучали зачастую незнакомо, но одно мы уяснили точно: дела шли чем дальше, тем хуже и задолго до того, как умерли здешние дежурные, связь прекратилась совершенно. Я прикинул и эти сроки. По всему выходило, что дело плохо. Если кто и выжил на нашей далёкой замечательной родине, то оказался в куда более глубокой яме, что рыл для нас. Полный нужник.

Не стоило злорадствовать, но я себе это позволил – так слегка. Господа, высокомерно диктовавшие нам условия существования, ушли надолго, если не навсегда. Скорее всего, это мы их теперь капитально обогнали со своим местечковым изначально прогрессом. Забавно получилось. Поучительно и правильно.

– Думаешь, Земли больше не существует? – спросил Гессе.

На него это хроника умирания произвела сильное впечатление. Бедняга осунулся и выглядел старше своих лет, глаза блестели болезненно. С чего бы ему переживать? Я не понял. Он знать не знал ту планету, на которой я когда-то родился. Она всегда была для него чужой и враждебной. Чего ради плакать и постороннем сбежавшем молоке? Меня и то беды Земли больше не трогали. Я ответил, стремясь поделиться бодростью:

– Логично предположить, что так дела и обстоят. Есть там кто живой или нет, не имеет теперь значения. История изоляции закончилась, гонители ушли в прошлое. Им нет дела до нас, а нам до них. Карантин сдох – туда ему и дорога. Перестань биться головой о стены, оплакивая не свою беду. Идём, пора связаться с Чайкой. Радио тут вроде бы как простое.

Впрочем, повозились мы изрядно, но всё же сумели разблокировать пульты. Как я понял из завещания, Тобиас позаботился отключить интеллектуальные функции бортового мозга, оставив лишь следящие. Потому мы и проникли без труда на борт, хотя ждали здесь не нас. Последний выживший облегчал доступ новым надзирателям. Он верил, что Земля пришёл очередную смену, и меня от этой гипертрофированного самодовольства временами пробирала до костей внезапная как паника злость. Ну история рассудила по-своему, точнее – по-нашему. Не препятствовал захвату станции искусственный интеллект, и с ума не сошёл заодно, оставшись в гордом машинном одиночестве. Расконсервировать его я бы пока не советовал. Когда злость немного отступала, я честно признавал заслуги Тобиаса. Молодцом всё же оказался мужик, стоило его достойно похоронить.

Когда в охрипших слегка за годы бездействия динамиках зазвучал знакомый голос Чайки, даже я расплылся в улыбке. Казалось, лишний век пробежал с той поры, как человек провожал нас в историческое путешествие.

Переговоры вёл Гессе, я лишь находился рядом, слушал торопливые реплики, предоставлял, как люди вновь поднимутся к свету из наших катакомб и знать не узнают, какой избежали беды. Меня накрыла тихая сентиментальная нежность, и я мечтательно созерцал потолок, но не пропустил ни единого слова беседы и готов был поклясться, что иные из произносимых фраз относились к разряду условных. Лёгкая смена интонаций, растущая глубина голоса рассказывали так много тому, кто привык жить настороже. Конечно, разумно со стороны Чайки было предположить, что его посланники могут оказаться в плену и, буде возможность, хотя бы так дадут знать о своём бедственном положении, вот только мы не в плену находились, и меня этому коду научить забыли.

Конечно, я сделал вид, что ничего не заметил. Стекляшки мозаики постепенно укладывались в цельную картину.

Гессе, закончив разговор, выглядел взвинченным и при этом опустошённым. Рвали его, рвали на части непрошенные гулкие чувства. Билась внутри боль, я, пожалуй, слышал её запах, но ни о чём не спросил, предлагая приятелю честно открыть свои беды. Я наблюдал за ним с добродушной улыбкой, но внутри нечего не ощущал: ни холода, ни тепла. Прохладная пустота собственной души завораживала.

– Ну вот, теперь мы тут главные, – сказал я весело. – Будем изучать станцию смотреть записи и передавать всё что можно на планету. Куча работы. Но и времени у нас много, я так понимаю, нескоро ещё люди построят новый корабль, который сможет забрать нас домой.

– Да, – хмуро ответил Гессе, глаз он так и не поднял. – Хорошо, что ты сам догадался, я всё прикидывал, как тебе об этом сказать.

Я не знал, смеяться мне или плакать от идиотизма ситуации, потому ничего делать не стал.

– Поешь, – предложил искренне о нём заботясь. – И надо нам поспать. Путешествие выдалось кратким, но нервным. Здесь мы всего несколько часов, а я уже утомился.

– Я не голоден, – ответил напарник, а вот вздремнуть не прочь. – Пора определиться с местожительством. Вся станция теперь в нашем распоряжении.

Я шкурой чувствовал, как хочет он остаться один.

Мы вместе как добрые друзья отправились в жилой блок и выбрали себе по каюте. Гессе наскоро пожелал мне доброго сна и ушёл к себе. Оставшись один, я осмотрел комнату, заглянул в пустой шкаф, ни ботинок, ни одежды там не обнаружил, но решил, что облегающий трикотажный костюм, который мы надели под скафандр и так смотрится неплохо, а ноги у меня не мёрзнут. Где-то в недрах станции наверняка хранились запасы всего необходимого, отыскать их не составило бы труда, но я поленился.

Спать я, конечно и не думал. Лежал и ждал, размышлял заодно о разных разностях, чутко прислушиваясь к тому, как трудолюбиво Гессе старается провернуть то, что велел ему Чайка и при этом ничем себя не выдать. План наверняка составили ещё на планете, а по связи мой дорогой напарник получил окончательное «добро». Что он сейчас делал, пренебрегая драгоценным отдыхом? Ну я примерно догадывался.

Притворяться беспечно дрыхнувшим я позволил себе довольно долго и перестал, когда копошение затихло. Кажется, пришла пора разобраться с нашими противоречиями. Я вышел в коридор и буквально столкнулся с человеком. Верёвка в его руках заставила меня удивлённо вскинуть брови:

– Ты решил повеситься? Не слишком удачная идея.

– Это для тебя.

– Я решил повеситься? Не припомню такого намерения.

Его моя беспечность рассердила, а заодно вогнала в смущение. Он зло раздул ноздри, но в глаза так и не взглянул. Объяснил, произнося слова механически, как заводная кукла:

– Твоя еда осталась на нашем корабле, надо достать её, пока не испортил забортный холод, ну или солнечный свет. Я нашёл длинную верёвку, чтобы ты мог привязаться, когда пойдёшь за контейнером.

– Очень разумно, – одобрил я.

– Скафандр уже там, у тамбура.

– Ты отлично потрудился, – сказал я искренне.

Он едва не взглянул мне в глаза, удержался в последний момент. Я же на всякий случай широко улыбнулся.

Мы шагали рядом, словно братья. Я считывал чувства Гессе. В принципе и так всё было понятно, но я хотел впитать сочные рефлексии, до последнего стона. Никогда не думал, что огребу столько удовольствия. Это получалось как в сексе, только гораздо лучше: дольше, тоньше и пронзительнее.

– Знаешь, – сказал я, придав голосу задумчиво-задушевные нотки, – перед тем как заснуть я всё думал о той цивилизации, что была на планете до нас. Эти неведомые нам люди погибли, так же как теперь исчезла из обихода Земля. Почему? Это ведь очень важный вопрос, можно сказать – основной. И знаешь, что пришло мне в голову? Вдруг вампиры – это не просто так. Не эпидемия или проклятье, а тест. Проверка на вшивость как говорят в определённых кругах, и те, кто её не прошёл однажды неизбежно терпят поражение.

– Зачем? – спросил Гессе тихо.

Неопределённо прозвучало, но я понял. В любом случае ведь гнул свою линию, а не подводил чужую черту.

– Ну я пока точно не знаю, точные выводы можно сделать позднее, но кое-какие соображения есть. Иногда людей надо поставить в откровенно пиковые обстоятельства, чтобы понять, что с ними так, а что нет. С людьми, я имею в виду. Слишком много они делают ошибок и неоправданно тяжелы бывают последствия.

– А мы, современные жители этого мира? Нам ведь задали эту задачу.

– Да, и теперь, когда исчезли надзиратели и в стене нашей общей тюрьмы появилась первая брешь, маленький клочок надежды, пришла пора озвучить ответ.

– И каков же он?

– Ну вот сейчас всё и выясняется, – просто сказал я.

На Гессе больно было смотреть, он неподдельно мучился, а я делал вид, что не замечаю его отчаяния и страха, хотя как он мог в это поверить – даже не знаю. Наверное, дошёл до некого предела, полностью отключил лишнее, чтобы сосредоточиться на главной задаче.

Скафандр действительно лежал возле переходной камеры. Я надел его, хотя поначалу думал, что не стоит. Жила во мне маленькая мстительность, пусть это, говорят, и нехорошо. Ну да я всегда был тем ещё гадом и не собирался меняться ради всех человеческих приятелей на свете. Я демонстративно не обращал внимания на Гессе, пока облачался в защитную одежду, деловито забирал верёвку, переступал желоб герметизации, позволял прозрачной плите отделить меня от человека. Повернулся лишь когда скрипнул механизм блокировки. Почему-то я сразу узнал этот звук, хотя и не слышал его прежде.

Гессе теперь смотрел на меня прямо. Набрался храбрости быть напоследок честным. Он тяжело дышал, я хорошо различал звуки даже через это толстое стекло.

– Ты не вернёшься, – сказал он хрипло, сглотнул так судорожно, что кадык едва не вспорол кожу. – Мне придётся провести здесь много лет, и я единственный, кем ты мог здесь питаться. Пойми. Так надо.

– С самого начала задумали этот фокус? – спросил я. – Ну давай тогда я останусь здесь один вместо тебя. Я к тому же крепче и проживу дольше.

Он отрицательно мотнул головой.

– Голодный ты сойдёшь с ума и разнесёшь станцию на куски, а она нужна нам. Нашему миру. Это наше будущее, всей планеты. Здесь технологии, знания, возможность по-настоящему выйти в космос.

Он говорил горячо, торопливо, болезненно щурился и сжимал кулаки. Волновался неподдельно и убеждал более себя чем меня. Меня-то было уже поздновато, не так ли? Организаторы всей аферы пошли на двойной риск и выиграли. По их представлениям.

Люди крепко держались за свои истины, но я не очень-то их осуждал. Сам был такой же. Я шагнул ближе к стеклу, и Гессе дёрнулся, сорвано крикнул:

– Не вздумай ломиться обратно на станцию! Здесь есть механизм катапультирования, попробуешь ломать дверь, я его включу.

Я улыбнулся.

– Гес, я просто хочу попрощаться. Не думай, что осуждаю тебя или Чайку. Вы ведь просто выполняете свой долг, а так ничего личного не происходит. Не так ли?

Должно быть, он ожидал истерик, гнева, проклятий, отчаяния, но я-то знал, что кроткой покорностью сумею ранить его куда сильнее. Играть в подлянку – так играть по-взрослому. Не я первый начал. Гессе судорожно сглотнул, и я побоялся, что ещё подавится ненароком и мне придётся действительно ломать дверь, чтобы на прощанье похлопать этого олуха по спине, но обошлось.

Я неспешно разоблачился и аккуратно зацепил скафандр за рычаг трелёвочной петлёй, чтобы не унесло даром в открытый космос.

– Оставлю это здесь. Тебе может пригодиться, а мне ни к чему. И да – так получится быстрее.

Бесхитростный трагизм моих слов всё же пронял беднягу напарника. Он откровенно сломался. Я увидел, как исказилось неприкрытой болью лицо, крепче сжались кулаки и поползла по щеке такая странная и неуместная сейчас слеза.

– Прости! – пробормотал он. – Я правда, не хотел от тебя избавляться, но обязан выполнять приказ. Ты был хорошим другом.

– Ну да и контейнер, якобы набитый консервированной кровью, на деле – пустой ящик. Так бы вы и стали рисковать всем проектом, размещая на борту лишний груз.

Задерживаться не тянуло. Я опасался испортить подлинную красоту момента. Кроме того, никогда не любил мелодрам. Или мы сейчас разыграли трагедию? Мы ведь оба были правы. Каждый по-своему, как и положено в этом жанре.

– Не вини себя, Гес. Ты всё сделал как должно, и я совершенно не держу зла и давай уже выпинывай меня наружу, а то скоро рассвет. Никогда не прощу себе, что пропустил это грандиозное зрелище.

Он хотел ещё что-то сказать, открыл рот, но не издал ни звука, сухо кивнул, словно я выходил ненадолго за хлебушком, отвёл взгляд и утопил нужную клавишу. Внешние створы начали движение. Пожалуй, стоило предварительно откачать воздух из переходной камеры, но вероятно, с точки зрения Гессе это было слишком жестоко для нас обоих.

Воздух со свистом рванул прочь, меня кинуло в сторону пустоты, прижало к узкому ещё проёму, но к тому времени, когда заслонки разошлись достаточно широко, давление почти исчезло, и в открытый космос я выплыл торжественно и величаво.

Остаточный сквознячок подтянул к пустому кораблю, принёсшему меня сюда наверх, но мысль привязаться к нему выданной для другой цели верёвкой и впоследствии качественно действовать Гессе на нервы даже не пришла в голову. Я вообще забыл об этом человеке, да и о прочих людях тоже.

Передо мной величаво и просто зияла, сверкая звёздами, ночная мгла. Огромный мир, так скудно наполненный светом, что бархат его тьмы трогал до слёз. Я не плакал. Я и не дышал, инстинктивно задержав в груди последний станционный вдох. Растягивал великолепный момент в вечность. Каким прекрасным показался космос без вуали атмосферы, без стёкол шлемов, во всей мощи неудержимого вампирского зрения. Никогда не наблюдал ничего лучше.