Текст книги "Сердце моё"
Автор книги: Мануэлла
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
–Скажи, а я правда ...правда принимала наркотики?– решаюсь я задать вопрос, что скачал меня много дней.
–Да, правда, принимала– его взгляд говорит о том, что либо это правда, либо он и сам верит в этк версию.
–Тогда почему я сейчас ничего не чувствую?– продолжаю добивать его то ли фактами, то ли вопросами – ломка, желание снова принять?
Он делает неопределенный жест рукой, устало откидываясь назад на кожаном диване:
–Я не знаю. Я говорил с врачами, большинство сходятся во мнении, что все зависит от мозга. Некоторые отделы могут быть нарушены или не так функционировать... Поэтому и за память тела они не отвечают.
–Но мне ведь делали МРТ? – уже заинтересованно перебиваю я, подаваясь вперёд– мозг в норме, ты сам это слышал? Или ты допускаешь, что я не лгу и память действительно...
–Лера!– угрожающе обрывает он– Не перегибай, ешь.
Я успокаиваюсь, вспомнив, что вылетела из роли напрочь, едва не сбив его и для самой себя неожиданным напором.
–Да, прости, мне просто было интересно.
Когда нам приносят десерт, довольно необычный, горящее мороженое, я с неожиданным для себя удовольствием наблюдаю, как загораются глаза Святослава. Нарочито медленно опускаю ложку в холодное лакомство, подношу к губам– и медленно, чувственно облизываю. Потом проделываю это ещё пару раз, сама кайфуя от того, как ведёт мужчину от этого зрелища. От ощущения своей хоть крошечной, сиюминутной, но всё же власти над ним.
И вдруг меня накрывает с головой. Конечно, потом я буду твердить ошметкам гордости, что это было лишь " для дела", но сейчас я игриво прохожу рукой по его ноге, с удовлетворением отмечая, как набухает бугорок на его брюках, затем прохожу рукой по ширинке, слегка прихватив пальцами. А после – залезаю на него как те стриптизерши из кино, надеюсь, со стороны я выгляжу также сексуально. Слегка прогнувшись в спине, я двигаю бедрами, чувствуя как он хочет меня. Я и сама влажная и готовая на все. Опустив руки на его плечи, я ещё раз прохожусь набухшими складками под тонкой тканью спортивных брюк по его члену, что тоже рвется из штанов. И тут мой запал исчезает. Что делать дальше? Такого в кино не было. Слезать и снимать с него штаны? Это будет неуклюже, смешно и не эротично. Торчать вот так дальше, возбуждённой и не знающей, что предпринять, верхом на нем? Глупо. Пока меня заливает краской стыда, я чувствую, как его сильные руки подхватывают меня, в пару движений освободив от штанов, а затем усаживают на себя. Это так развратно– в зеркалах на стенах отражаемся мы. Сверху мы полностью одеты, а снизу обнажены, наши тела сливаются. Его сильные крепкие руки сжимают мои ягодицы, ласкают. Хриплое рваное дыхание вылетает из его рта, когда он раз за разом с силой насаживает меня на себя. Уперевшись руками в его колени, я прогибаюсь назад, нарастив темп. Он откидывается назад, прикрыв глаза от наслаждения, позволяя мне делать с собой все, что захочу. И это маленькое выражение доверия подстёгивает меня так, что я взлетаю на крыльях оргазма, не сдерживая вскриков. А следом и он присоединяется, обхватив меня за талию руками.
Когда мы понемногу приходим в себя, одеваемся, то первое, что я слышу...Возвращает меня обратно. В грубую реальность, где нет места нежности, заботе, любви, романтике:
–Нужно будет заехать в аптеку, купить что-то от беременности, чтобы ты выпила. И пригласим врача, пускай поставят тебе противозачаточные.
Я киваю, с силой прикусив губу, чтобы не заплакать, чуть отвернувшись– почему это так больно? Что за бред? Будто я хочу детей от него? Просто женская гордость, да, именно гордость заставляет меня сейчас сидеть с каменным выражением лица, ожидая, когда соберётся он.
Park
Cвятослав:
Я сам как долбаный наркоман– не могу ею насытиться. Когда она села на меня сверху, я едва не кончил. А потом... Страшно признаваться в этом самому себе– я получал от процесса меньший кайф, чем от того, как она им наслаждалась. Как откидывалась назад, как неумело ласкала себя, как что-то шептала с придыханием. Это был чистый андреналин, удовольствие, на которое я подсел.
Конечно, я понимал, что она снова что-то " замутила"– ластится как кошка, использует излюбленный женский метод для усиления мужской сговорчивости, секс. Но разве это не то, что нужно сейчас нам обоим? Когда мы рядом, кажется, даже воздух становится наэлектризованным– такие искры проскакивают. Раньше я думал, что это– злость, обида, разочарование. А сейчас? Да хер его знает, я ведь не грёбаный психолог. Я знаю одно– хочу ее рядом с собой. И не только в постели. А дальше? После гибели Алёны я перестал загадывать на это самое " дальше". Жизнь– штука несправедливая, непредсказуемая. Вот сегодня с утра ты радуешься повышению и празднуешь переезд, а вечером узнаешь, что все акции твоей компании сгорели, и ты в барахтаешься в долгах как в выгребной яме. Или же в обед ты заскакиваешь в ювелирный– купить своей второй половинке кольцо с тем самым камнем и тем самым значением, а вечером, придя раньше с работы, чтобы устроить сюрприз, застаешь ее с соседом в кровати.
–Пожалуйста, мы могли бы прогуляться? Всего немного?– врывается в мои мысли голос Таловой. Она смотрит на меня с такой обескураживающей честностью, что я буду последним судаком, если откажу. Она действительно этого хочет.
–Хорошо– киваю я– Но смотри, одна глупая выходка– и ты проведешь остальное время в подвале
Зря я это ляпнул– видя, как страх заполняет ее глаза, гася собой радость от моего согласия, хочется взять и дать в морду самому себе. Я ведь не урод совсем моральный, не стоит упиваться властью, если она есть.
Я отдаю приказ водителю, а Лера отворачивается, глядя в окно почти всю дорогу.
Когда мы выходим, я вижу, как она меняется в лице:
–Где мы?– взгляд ее цепляется за многоэтажки, машины, людей, спешащих по делам или на ланч.
Я провожу ее к большим кованым воротам, краем глаза показывая охране, чтобы следовали от нас немного на расстоянии:
–Центральный парк. Нью-Йорк.
–Мы в США? Но как же...а виза? У меня же нет– растерянно озираясь, приоткрывает рот маленькая обманщица, совершенно забывая свою версию о потере памяти. Про отсутствие визы вдруг вспомнила, ну надо же.
–Теперь есть, – коротко бросаю ей, обнимая за талию и чуть подталкивая вперёд. Попутно напоминаю себе о том, что решил. Нужно расценивать её ложь как попытку защититься, не более. Пока что.
–Ого, сколько народа,– замирает она, глядя по сторонам. Мимо нас по специальным дорожкам проносятся велосипедисты, а неподалеку ожидают своего времени роллеры*. Гуляют пары с детьми, на которых я смотрю с почти осязаемой болью, что никогда не отпустит – возможно, и я сейчас мог бы нести на руках своего ребенка, уставший, но счастливый. Спорить с Алёной по каждому поводу днём– и также бурно мириться ночами. Раздражаться из-за её упрёков в отсутствии внимания – и с волнением выбирать ей подарок, просто, чтобы порадовать. Ведь я и так старался дать ей всё.
Заметив мое состояние, Лера начинает нервничать:
–Что-то не так?– замерев на месте спрашивает она, глядя на то, как охранники словно две статуи замирают рядом.
–Нет, все хорошо. Давай я покажу тебе местные достопримечательности.
И следующие пару часов проходят на удивление неплохо. Мы неспешно прогуливаемся по центральной аллее, под сводом из деревьев, чьи кроны сплелись прямо над нашими головами. Точно огромная живая артерия аллея наполнена людьми, что также как и мы гуляют вдоль неё. Аллея приводит нас к Bethesda Terrace – здесь у фонтана резвятся дети под периодические окрики матерей. Неподалеку уличные музыканты что-то негромко наигрывает, а ещё чуть дальше фокусник умело вытаскивает из-за ушей разомлевшей от жары детворы монеты или сладости.
На Большой лужайке, мимо которой мы следуем дальше, лениво загорают парочки, коричневые от постоянного пребывания на солнце спортсмены шумно играют в волейбол или баскетбол на отведённых под это площадках. Стайка детей, переругиваясь и визжа от восторга, запускает воздушного змея, что постоянно отлетает к ближайшим деревьям, цепляясь за их кроны. Глаза Леры важно поблескивают, когда она видит, как трогательно милая старушка в жёлтом пуловере и темных брюках ухаживает за своим не менее старым спутником, на импровизированном пикнике. Да, женщины ценят это " долго и счастливо". Вот только есть оно буквально у единиц. Но, видя, какой детский восторг на её лице при виде нежности и заботы друг о друге этой пары, я не решаюсь влезть со своим цинизмом. Может, Лера и пытается хитрить и изворачиваться, но иногда в ее натуре проскальзывает нечто совершенно детское.
У большого каменного замка девятнадцатого века под слегка парижским названием, Бельведер, мы останавливаемся. Я даю Таловой вдоволь налюбоваться и навосхищаться им. В большом пруду, говорят, водятся черепахи. И я с усмешкой замечаю, как даже две моих гориллы, что неотступно следуют за нами, вытягивают головы точно те самые черепахи, в попытках рассмотреть в воде хоть малейший признак их присутствия.
Дальше мы следуем по садам Шекспира, здесь Лера вертит головой точно флюгер в ветреную погоду, любуясь цветами. А мне отчего-то вспомнилась оранжерея. Очень некстати вспомнилась, я надеюсь, что никто из мамочек рядом не сообщит офицеру по поводу маньяка, что таскается по парку со стояком.
Мы проходим вдоль театра Делакорт, где сегодня нет постановок. Но обычно здесь проходят целые фестивали с участием всемирно известных актеров, певцов, режиссеров.
У водохранилища имени Жаклин Кеннеди Онассис я чувствую себя как ее престарелый второй муж – измотанным и уставшим. А вот Лере хоть бы что– глаза блестят, что-то восторженно у меня выпытывает о парке, я даже что-то умудряюсь отвечать. А самому хочется просто завалиться на травку и лежать в позе камня. Не двигаясь. Ещё один контраст между нами– Лера ещё молода, а я старше ее на добрых тринадцать лет.
Лера с детским восторгом в глазах хлопает в ладоши, когда я предлагаю прокатиться на одной из длинных лодок, что стоят у причала. Опасливо косясь на воду, она забирается внутрь, усаживаясь на сиденье. И даже мое присутствие не может испортить ей того удовольствия, которое она испытывает от ситуации.
"Как же легко сделать ей приятное"– мелькает мысль, я любуюсь ее непосредственностью, а она, чуть наклонившись, пропускает между своих тонких пальцев воду.
Я бы уже отправился обратно, естественно, не пешком– благо, здесь можно взять напрокат разные средства передвижения, начиная от электросамокатов ( тут я еле сдерживаю смех, представляя, какими будут суровые морды лица охранников, несущихся на таком девайсе) и заканчивая настоящей каретой с лошадьми. Но Лера умоляла зайти в зоопарк. Точно ребенок, епт! На мгновение мелькнула мысль, что я провидение просьбами прогневал – просил ребенка? Получай. Заноза в заднице, ребенок и сексуальная стерва с хитрым умом интриганки в одном флаконе. Получи, Соболев, распишись.
В зоопарке Лера светилась от счастья. То, с каким светящимся от эмоций лицом оборачивалась ко мне, ища то одобрения, то – подтверждения того, что я видел, как долбаный зайчик съел морковку прямо из ее рук, заставляло то усомниться в данной ею мною ранее характеристике (нет, она– великая актриса), то против воли улыбаться, наблюдая, как хитрые обезьяны внаглую воруют у нее целый стакан еды, пока одна из них, самая маленькая, отвлекает Талову, разрешая погладить себя по животу. Как только подельники выхватывают стакан с кормом, то подают сигнал и малышке. Та тут же оскаливает зубы, отодвигая свое тельце с редкими волосенками на молочно– белом пузике, и отпрыгивает от Таловой совсем в другую сторону. Мне даже жалко её становится– такая она растерянная стоит, переводя взгляд с пустых рук на наглых обезьян, что вовсю заняты дележкой добычи.
На обратном пути мы заходим в небольшой ресторан – отдохнуть и выпить чего -то холодного. Я отпускаю охрану– до выхода осталось всего ничего, пусть подождут в машине.
****
*В Централ парке по специальным дорожкам можно поочередно, по времени, кататься лишь на одном виде спорт инвентаря. Роллеры ждут, пока у велосипедистов закончится время– и наоборот.
Escape
Валерия:
Я неспешно наслаждаюсь холодным коктейлем с дольками апельсина и листочками мяты, пока Святослав с кем-то говорит по телефону. Я и не знала, что его английский так хорош.
Кроме нас в зале еще несколько человек, притом, все – простые американцы. Семья с двумя шустрыми детьми, что так и норовят что-то свернуть, уронить, разобрать, молодая пара в уголке у окна, не замечающая никого, кроме себя, и серьезного вида мужчина, что-то печатающий в ноутбуке. Даже непривычно, неужели Святослав не будет устраивать " нам все по ВИП уровню" или нечто подобное? Искоса бросаю взгляд на него– расслабленный, даже немного, как мне кажется, довольный. Нет, в снобизме я обвиняю его зря, он весьма неприхотлив во многом. Впрочем, в списке его грехов снобизм занимает пару процентов, а остальное– и подумать страшно. Чуть осмелев от уже третьего коктейля, открыто изучаю его. Неужто действительно в такой красивой оболочке скрывается вселенское зло. Мне вдруг становится легко и смешно, словно бы это и не моя жизнь сейчас в опасности. А он, поворачиваясь ко мне, недоуменно вскидывает бровь, а затем ...затем едва заметно улыбается, отчего у меня внутри разливается такое тепло, что хочется петь, плясать, обнимать всех присутствующих. А ещё, немного, в туалет– выпитые коктейли дают о себе знать.
Действуя уже смелее, подзываю молоденькую официантку – и на ломанном английском вкупе с жестами пытаюсь объяснить ей " мне нужно в дамскую комнату". Она расплывается в улыбке, показывая рукой вбок, на проход, которого я и не заметила раньше. Я перевожу взгляд на Святослава– ну, сопроводишь меня и будешь как Цербер стоять у двери, будто спрашиваю этим взглядом. Он лишь кивает, показывая пальцем на часы, а потом поднимает кверху два пальца. Ооо, да он– тоже любитель игры в жесты? У меня есть целых две минуты?
Мне так хорошо, что по пути я, пошатываясь, забредаю куда-то не туда– мимо меня снуют работники ресторана с коробками и большими квадратными ящиками с фруктами или овощами в руках. Пара из них, нахмурившись, косится на меня, но не останавливается. Один лишь что-то говорит другому– и парни скрываются за большой железной дверью.
А я шагаю дальше, как завороженная солнечным светом, что исходит из открытой двери заднего входа.
И тут меня словно под дых бьёт осознание – это свобода! Америка, блин, свободная страна! Я и это помню? Но времени на раздумья нет– я буквально по стеночке просачиваюсь между сотрудниками, выбегаю на лужайку позади ресторана, быстрым шагом обегаю его вокруг, нервно глядя по сторонам – каждую секунду мне кажется, что за мной уже бежит Святослав, или его верные цепные псы материализуются откуда-то сбоку, повалив меня на траву. В ушах стучит так, что я не слышу шума вокруг, сердце колотится как сумасшедшее. Боже, неужели я свободна?! Я понимаю, что , скорее всего, меня настигнут через некоторое время. Что в парке я никуда не денусь, как на ладони, как в западне. А самой найти выход из парка нереально. Но я должна была попытаться. Прости, Линда. Простите все, чьи смерти на его совести. Я тешу себя лишь тем, что обращусь в полицию при любом удобном случае. Не сейчас, конечно. Мне нужно все им рассказать, объяснить. Раз его так проверяют, может, у них что-то есть, и мне поверят?
Я на секунду останавливаюсь оглядеться– где я? И тут меня отбрасывает на асфальт с огромной силой. И я вижу занесенное надо мной копыто с ослепительно блестящей на солнце подковой. Инстинктивно отпрянув назад, я прикрываю лицо рукой, но удара не следует. Полноватый седоволосый мужчина в костюме средних веков, камзоле и смешных коротких штанишках-шароварах с белыми чулками и массивными туфлями с железными набойками спрыгивает с сиденья, бросаясь ко мне:
–Miss, are you okay? Miss?– он испуганно наклоняется ко мне, осматривая на предмет повреждений. Другой рукой пытается удержать лошадь, чтобы та не задела уже собирающихся зевак. "Боже, это фиаско. Вот и конец, отбегалась!"– я тихо стону от обиды, сейчас Святослав найдет меня. Но мужчина, принимая это за стон боли, хмурит брови и что-то ещё спрашивает, спрашивает.
И тут меня осеняет:
–i need help! Please! I need help!– вспоминаю я фразу из фильмов и для убедительности, поднимаясь, ещё раз ему это говорю. Вижу, как зеваки уже расходятся, расстроенные, что шоу не будет – никого не убили, не зашибли. Кто-то даже уныло прячет в карман смартфон, что, видимо, держал включенным в ожидании " горяченького". Что ни говори, а люди везде– люди.
А я снова использую жесты, пару слов о полиции и помощи, делаю страдальческий вид ( вкупе с тем, что мне действительно ещё немного больно, как никак, а этот недосредневековый "водитель кареты" меня сбил) – и вот я уже еду в большой карете к выходу, пригнувшись, и боясь даже выглянуть в окно меж шторками. Самой не верится– неужто, удалось? Мне и страшно– кажется, сейчас карета остановится, дверца откроется– и в проеме покажется суровое лицо Соболева, и почти эйфория захлёстывает – мне удалось, удалось! Даже если я доеду до входа, и там меня поймают– это уже успех. Я попыталась.
Когда мужчина высаживает меня у главного входа, задумчиво глядя мне вслед, я сперва быстрым шагом, а затем бегом направляюсь как можно дальше отсюда. Куда? Неважно, это сейчас второстепенно. Я чувствую, что мне просто физически необходимо быть как можно дальше от него. Только в этом– мое спасение.
One
Святослав:
Я почувствовал, что она сбежала. Можно говорить что угодно – такого не бывает, это бред, я себя накрутил, да просто прошло больше времени– вот я и понял. Нет! Такое ощущение одиночества, тоскливого одиночества охватило, когда я понял– она не вернётся. Наверно, упросила кого-то из персонала. Вот тебе и мое решение побыть хотя бы немного как все– и чем всё обернулось!?
Мы с охраной прочесали все вдоль и поперек, я связался с Соколовым, а тот напряг все связи не только свои ( тут у него их было мало, но и влиятельного нанимателя приплел. Тот, надо сказать, весьма серьезно отнёсся к тому, что моя больная умом жена сбежала. Сказал, что понимает – у самого дочь не раз подобное совершала, да и если бы можно было плохо говорить о тех, кто нас покинул – он мог бы много интересного рассказать о ее матери). Благодаря этому так и оставшемуся для меня неизвестным мужчине мы получили доступ к камерам в парке уже через сорок минут. Но это действительно было как искать иголку в стоге сена. А у ресторана камер было мало и все, как назло, почти не показывали задний двор. Сотрудники охраны парка даже намекнули, что ресторан сам выбрал такое расположение – к успешным объектам бизнеса здесь лояльны, слушают и учитывают их пожелания. Они там что, дурь и оружие толкают, что камеры убрали из зоны разгрузки?
Взбешённый, я вышел на улицу, усевшись в машину. Водитель нервничая, уточнил, куда ехать?
Куда? Мать его, я откуда знаю?! Эта дурочка может быть где угодно. И случиться с ней может что угодно.
– Давай проедемся по близлежащим улицам?– уже произнося вслух, я сообразил, как бессмысленна и бесполезна эта затея, но, все же, лучше чем ничего. Охрану уже вызвал сюда, всю. Парни будут искать её день и ночь.
Homeless
Валерия:
Мои ноги уже отказываются слушаться, ступни просто горят от беготни, а сердце стучит где-то в горле. Нестерпимо хочется пить, но денег нет ни цента. Оглядывая бездомных, которых тут оказалось немалое количество, я даже позволяю себе грешную мысль– а не присоединиться ли? Сесть рядом с корявой табличкой, где написано все то же " I need help"? Технически, я ведь теперь тоже– одна из них. Впрочем, и раньше у меня не было дома– тюрьма. Чужой дом, что превращен для меня в личную тюрьму.
Но от этой мысли я лишь отмахиваюсь – и нечем написать, и не на чем, и не смогу физически, не зная языка, а если обратиться к новоиспеченным коллегам– ещё чего доброго побьют, и будут правы.
Уставшая, измученная, я тяжело опускаюсь на асфальт позади мусорных баков в одном из переулков, переводя дыхание. Так, и что же мне делать дальше? Сейчас, когда первый прилив эйфории спал, стало немного страшно– куда идти? Что делать? Одна, в чужой стране, без копейки или цента денег. Без знания языка.
Идти в какое-то подобие ночлежки? Там, думается, ещё опасней, чем на улицах. В полицию? Да, мысль хорошая, но нужно собраться с силами, решить, что говорить. Просить защиты? А мне ее предоставят? По сути, что я знаю? Какими доказательствами располагаю?
****
Наступает ночь. Ещё немного я слоняюсь по уже почти безлюдным улицам, шарахаясь то от гудков автомобилей, что проезжают мимо, то– от громких криков из-за разборок местных бездомных. Преодолев стыд и брезгливость, в одном кафе быстрого питания я краду со столика большой бумажный стакан с остатками колы внутри, допив их словно манну небесную.
На улице стало холоднее, я зябко кутаюсь в кофту, но согреться не могу. Хочется есть, спать, хотелось в тепло. Слезы стыда и жалости к себе текут по щекам– а каково бездомным переносить это изо дня в день? Когда нам хорошо, мы жалеем лишь себя, по мелочам, даже и не думая об остальных, каково им. Теперь я понимаю, какими подчас надуманными бывают проблемы, когда есть, что есть, где провести ночь.
Мне сигналит мимо проезжающая машина. Остановившись, водитель приспускает окно, окидывая меня мерзким сальным взглядом. И что-то быстро начинает говорить. После, увидев, что я его не понимаю, ещё больше загорается интересом. Вытащив откуда-то сбоку деньги, он начинает помахивать ими в воздухе, кивая на место рядом с собой. И тут до меня, уже измученной и поэтому долго соображающей, доходит, за кого меня приняли. От испуга, смешанного с возмущением, я даже слова сказать не могу ( нет, конечно, здесь и отсутствие знания языка первостепенно )– лишь разворачиваюсь, и бегу вперед, петляя на маленьких улицах, а вслед мне несутся его крики.
Найдя более-менее тихую улочку, где изредка слышался лишь звон посуды или звуки телевизора из окон на верхних этажах, я забиваюсь в самый дальний, самый темный угол. Прислонившись к стене, я пытаюсь отдышаться и расслабиться. Тут же вспоминаю, что сердце может не выдержать такой нагрузки, мне нельзя нервничать. И горький смешок срывается с губ – да у меня теперь вся жизнь похожа на безумный полудетектив– полуфильм ужасов. Попробуй тут не волноваться.
Желудок бунтует, скручиваясь в голодных спазмах, тело ноет, требуя удобной мягкой поверхности, а не холодного асфальта и каменной стены. Глаза слипаются, но уснуть попросту страшно. Я вообще очень боюсь Нью -Йорка. Нет, не того яркого, насыщенного неоновыми вывесками, желтыми такси и морем людей, спешащим по своим делам. Того, что предстает передо мной ночью– грязь, мусор на улицах, множество людей в совершенно невменяемом состоянии, бездомных, что катят тележки с нехитрым скарбом или роются в больших мусорных баках, громко переругиваясь. Страх, что они сейчас выберут объектом для исследования баки в начале переулка, в котором сижу я, не отпускает до самого утра. Я то и дело то погружаюсь в короткий тяжёлый сон, то просыпаюсь в ужасе, стараясь понять, откуда доносятся голоса. Вдруг кто-то уже рядом со мной.
Наутро, едва рассвело, я просыпаюсь от невероятного, насыщенного аромата кофе. Все бы отдала хоть за один глоток – скорее всего, это кафе и другие заведения открываются, начиная готовить для ранних гостей этот поистине божественный напиток.
Сглотнув сухую слюну, встаю на ноги. Нужно идти. Куда? Может, в какой-то фонд обратиться? Жертвам насилия или тем, кто хочет спрятаться от него. Конечно, вероятность, что мне помогут, весьма маленькая– не местная, без дополнительного повода для сочувствия и помощи ( маленького ребенка, например или тяжёлых увечий), с весьма сомнительной историей, вызывающей кучу вопросов. А в полицию обращаться за ночь я передумала– вдруг по всем отделениям я уже прохожу в сводках как буйнопомешанная жена русского богатея? Невольно смешок вырывается из моей груди– когда мы смотрим фильмы или читаем книги, то не верим, с какой лёгкостью при желании можно разрушить жизнь человека. Думаем:" Да почему вот тут героиня не обратилась в полицию? Да что за бред– я бы на месте героя уже бежал в посольство", не разделяя и сотой доли вероятности правдоподобности таких историй. А теперь я вижу это сама, ощущаю. Действительно, обложили со всех сторон. На работу меня никто не возьмёт – я без единого документа, не пойми кто, не пойми, чего умею. Если я сама не помню о себе практически ничего. Отсутствие знания языка ещё как дополнительный барьер.
Почти добрую половину дня я скитаюсь по городу. Серая, незаметная тень в суете людей и автомобилей, мелькавших мимо. Первое время, едва завидев машину полиции, я тут же бросалась в какой-нибудь спасительный переулок. Но потом, увидев, что они, мазнув по мне весьма равнодушными взглядами, отворачиваются, почти перестала пугаться, прогуливаясь едва ли не рядом с ними. В паре кафе, вызвав неприязненные взгляды официантов, я, осмелев, собираю со столов недоенную еду. В одном из кафе пришлось бросить все, едва увидела, что ко мне направляется грозного вида охранник . А за его широкой спиной маячит невольное лицо официанта, позвавшего его.
***
Спустя несколько дней я становлюсь настоящей бездомной. Я уже в курсе, что нахожусь на острове Манхэттен. Знаю, куда можно приходить, чтобы тебя накормили горячей едой. Стою с остальными бездомными в длинной очереди и ожидаю, пока приедет заветный фургончик с питанием и медикаментами. Два раза я уже получала вещи от волонтеров, что объезжали районы, помогая бродягам. К моему удивлению, вещи в большинстве оказались новыми, с бирками. Но на все расспросы или явное желание помочь , я разворачиваюсь и ухожу. Мне страшно. Страшно, что меня найдут. И мой личный кошмар продолжится, окончившись смертью.
Я знаю, что мне нужно что-то делать, понимаю, что каждый день, проводимый мной вот так, на улице, толкает меня вниз. Заставляет опускаться ниже, и ниже... Но словно какой-то внутренний стопор не позволяет мне сделать хоть что-нибудь, чтобы закончить это унылое существование. Здесь, хоть и ужасно, но известно, что будет дальше. Каждый день– бесцельно слоняться по городу, выискивать пищу и присматривать новое место для ночлега, особенно отмечая, не занято ли оно уже кем-либо из других бездомных. Я даже смогла подружиться ( если просто жесты, кивки и улыбки при встрече можно назвать дружбой) с другой бездомной, женщиной лет сорока. Сарой. Она пару раз занимала для меня место в очереди за едой, во все горло крича ' come here! Come here, girl!', едва завидев меня, плетующуюся к фургончику в конце очереди. Мы не спрашивали ничего друг у друга не только в силу отсутствия понимания – здесь это было не принято, скорее всего. Да и истории как тот или иной человек оказался на улице , хоть и были разными, но неизменно печальными. Вряд ли кому-то захочется вспоминать их вновь, мучая себя.
Получив от волонтеров самое ценное, что может быть, темный маркер, я нахожу пару картонок подходящего размера, переписываю у одного из бродяг содержимое его картонки, и в первый же день неплохо зарабатываю. Притом, большинство людей усмехаются , читая написанное. Скорее всего, я ошиблась в роде, написав от имени мужчины, или же он сам написал нечто смешное, а я скопировала. Так или иначе, но иногда выходя на улицу, где не было других попрошаек, на каких-то полчаса, я получала приличные суммы. Смешно, но оказалось, что их не хватает даже на день аренды жилья, отеля. Правда, местные дешевые отели ( вернее, их сотрудники) охотно пускали на пару часов помыться и переодеться, оценивая благонадёжность бездомного на вид. Не напьется ли, не уснет пьяным или не разнесет номер. Благо, нас с Сарой пускали без вопросов. Один служащий даже сально предложил мне нечто большее в обмен на комнату, задержав взгляд на моем заду, но Сара что-то быстро сказала ему, и парень едва ли не брезгливо отстранился.
Однажды, увидев, как я задумчиво кручу в руках упаковку краски, купленную в ближайшем супермаркете, Сара кивает с пониманием. В этот день она отводит меня " в гости"– я была удивлена, если не сказать, шокирована, увидев, что мы приходим на заброшенную линию метро. Там живет целая семья! Отец, мать и совсем ещё младенец. Малыш, лёжа, как ни странно, в весьма чистых свежих пеленках, посапывает . Он словно яркое пятно света, чистоты режеь глаз в полутьме подземелья, среди гор старого белья и хлама. Смешно, но мы приходим не с пустыми руками– до этого отстояв очередь у одной из благотворительных организаций, мы принесли продукты и немного теплых вещей. Ночами бывает довольно-таки холодно.
Сара, видя мое шокированное лицо, жестами объясняет мне, что правительство ( жест " наверх" и жест " потереть два пальца, будто деньги считаешь") даст им деньги ( Сара обводит рукой семью, а затем делает тот же жест про деньги) , чтобы они смогли арендовать ( тут сомнений не было, не купить ведь ) жилье ( она рисует в воздухе дом с треугольной крышей, словно на детском рисунке). Я киваю , расплакавшись от облегчения. Так жалко маленького бездомного. А когда его мама, куда-то собравшись отойти с Сарой, почти пихает мне маленькой сопящий свёрток на руки, жестами показывая, что отойдет на пару минут, я замираю в нерешительности. Меня переполняет страх, что сейчас они уйдут навсегда, не вернутся– не знаю, откуда такая глупость только взбрела мне в голову. Несмотря на то, что Кристин ( так звали женщину) с мужем были бездомными, но они не производят впечатления совсем опустившихся людей. Опять же, стоит отметить, среди скудного угощения, которым нас потчуют , нет ни капли алкоголя. Оба они также трезвы, а детские вещи Кристин хранятся в паре небольших аккуратных коробочек, стоящих на самом верху старого шкафа, что откуда-то принес ее муж. Верно, чтобы крысы не добрались. Впрочем, даже думать, что малыш спит там, где снуют эти хвостатые, страшно.
Вскоре Сара и Кристин возвращаются с принадлежностями для стрижки. Кристин оказалась парикмахером, и весьма неплохим парикмахером– обратно я выхожу блондинкой с короткой стрижкой. Все деньги, что у меня были в этот день, я оставила Кристин – за работу и израсходованную на меня такую драгоценную воду.
Этой ночью я сплю в ближайшем парке, там по ночам нет охраны, и почти безопасно, ведь ворота закрываются на ночь. А я ещё днём приглядела местечко, где можно было, придя поздно, спрятаться, оставшись незамеченной, до и после того, как охрана начнет ежевечерний обход перед закрытием. И камер здесь нет, ну, или охрана не особо по ночам смотрит на мониторы, доверяя обходу или попросту делает то же самое, что и я, спит.
