Текст книги "Вопреки (СИ)"

Автор книги: Luchien.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Он сегодня же напишет рапорт. – Вика бросает на него быстрый взгляд.

Предостерегающий.

Понял. Пожать плечами. Равнодушно хмыкнуть. Может, так и надо? Может, пора уже перестать пытаться что-то доказать. И кому?

– А где моя машина? – Самый актуальный сейчас вопрос. Действительно – где?

– Там, где ты вчера пил. – Вика уходит, не оборачиваясь. С Даней. Сейчас – не важно.

– А где я вчера пил?

Серые улицы медленно просыпаются. Немногочисленные прохожие неодобрительно косятся на прилично одетого, пошатывающегося молодого человека с тяжёлым шлейфом перегара. Благо, Вика живёт в центре. А ты, Соколовский, дальше центра хрен куда поедешь. Тем более, пить.

Корвет стоит у входа в кафе. Ждёт. Смотрит с укоризной. И ты туда же. Ну, перепил. Тебе что, жалко? Вот. И мне не жалко. Ничего не жалко. Уволиться? Как два пальца!

Кофе бы. Кафе ещё закрыто. Домой? Опоздает на работу. Выдохни, Соколовский, не будет её скоро, работы-то. Очередная ниточка в очередной раз рвётся. По хер.

До отдела доезжает быстро. Кофе, залитый в себя в одном из круглосуточных кафе по дороге, проясняет мысли. Попал ты, Соколовский. На этот раз влип по полной. И в груди бьётся что-то, отдалённо напоминающее раскаяние. Извиниться. Перед Викой. Простит. Наверное.

Кривая усмешка трогает губы. «Прости меня, Вик, что завалился к тебе пьяный среди ночи. Что назвал твой адрес, едва держась на ногах и ворочая языком. Что подпустил тебя близко. Слишком близко».

Твою ж мать. Кончай с этим. Ты слышишь? Серьёзно. Кончай. Вот прямо сейчас иди и пиши рапорт. И вали отсюда, пока ветер без камней. Пока ещё можешь свалить.

Вика уже ждёт в коридоре. В глаза не смотрит. Прячет взгляд. Что, Вик, так противен? А это жизнь, Вик. И мужики иногда приползают бухими в стельку. Привыкай. Думаешь, Даня не такой?

Внутри бурлит раздражение и злость. На себя. На неё. На саму ситуацию. Значит, вот так, просто – раз – и избавилась? Легко всё у тебя, Вик. Очень легко.

– Хорошо, что оба пришли. – Пряников опять ночевал в кабинете. Надо бы ему бритву безопасную подарить, что ли. Прощальный подарок.

– Игорь, нужна твоя помощь.

Брови лениво ползут вверх. Слушая сводку, Игорь чувствует, как поднимается настроение. Ты действительно так переживал, Соколовский? Крепко тебя…

– Откладывается, видать, увольнение-то. – Не упускает возможности уколоть, едва переступают порог кабинета начальства. Вика раздражённо вздыхает. Но глаза уже не прячет. Простила.

Игорь бесшабашно улыбается широкой мальчишеской улыбкой.

– Ты там поосторожней. – Вика досадливо морщится на вырвавшиеся слова.

– Пойду отсыпаться. – Игорь едва удерживается от того, чтобы подмигнуть.

Многозначительно поводит бровями, пропуская идущего по делам опера из соседнего отдела. – Диван у тебя уж очень жёсткий.

Опер резко сбивается с шага. Вика уже открывает рот, чтобы возмутиться, но тут же его захлопывает. Как он это делает? Как даже в помятой рубашке, с усталостью в глазах умудряется выглядеть так. Так… Как?

Выдыхай, Родионова. Он ушёл уже.

========== 7. Убей – за неё ==========

Лежать в гараже связанным – ты же о таких подвигах мечтал, Соколовский, а? Попытаться осмотреться, мучительно морщась от боли в висках. Страха нет. Чего бояться? Через несколько минут здесь будет весь отдел в полном составе, ещё и посмеются потом над мажором, попавшимся так нелепо.

В носу щекочется пыль, веревки впиваются в руки. Так глупо, Соколовский. Так глупо. Герой, блин. Не было бы во рту так сухо, уже давно бы плюнул. Но как назло, вчерашний вечер всё ещё напоминает о себе бодрой головной болью и дикой сухостью во рту.

Голоса во дворе заставляют приободриться, пытаясь принять не такой жалкий вид. Но Даня и Вика присоединяются к нему, вызывая смешанные чувства. Страха и удовлетворения.

Страха за Вику. Она рядом, а за стеной – отморозки, убившие нескольких людей.

Удовлетворения при виде Дани. И его лица. Что, здоровяк, не всё тебе по морде бить, найдутся и те, кто в обратку даст? Если бы не трагичность всей ситуации, Игорь бы посмеялся. Громко так. В голос.

Вот только не смешно ни хера. Вику уводят. В горле – страх. Душит. Выкачивает весь кислород из лёгких, не давая вдохнуть.

– Мажор! Не спи! – в голосе Дани – отчаяние. Сейчас он его понимает. Как никогда. И готов слушать. Помочь, освободиться, броситься под пули. Если надо. Когда надо. Ради неё. За неё.

В голове бьется одна мысль – успеть. Спасти. О том, что она и сама может – ничего. Пусто. Твою мать, что ж так долго-то!

– Ты чего к Вике припёрся?

– К кому? – Чужие слова с трудом проникают сквозь собственный страх. Страх за неё. Не всё ли равно, зачем? Разве сейчас это вообще важно? И слова о её проблемах сейчас не находят отклика. Разберёмся. Во всём разберёмся, Вик, только надо тебя спасти сначала.

Он бежит по заброшенным цехам, на крики, на звуки. На эмоциях. На чистом страхе. Когда под руку попадается чужой ствол? Да спроси его хоть сто раз – не скажет. И стреляет. Без пауз. Почти в упор.

Он. Хотел. Убить. Вику.

Отдачи нет. Он ждёт, а она всё не приходит. Пусто. В голове шум. Внутри – пустота. Ничего нет. Вика идёт впереди, обнимая Даню. А ему по фиг. Главное —жива.

На автомате в отдел. Улицы, люди, лица – всё вокруг сливается в одно пятно. Страшно? Пусто.

Пальцы начинают мелко подрагивать только в кабинете Пряникова. Напиться? Не-ет.

– Знаешь, я не говорил тебе… – Пряников тянет, а Игорь уже подобрался. Сейчас. Скажет то, что отколет очередной кусочек от его порушенной жизни.

Обвиняли папу. Его отпечатки. Мотив.

Сил удивляться уже нет. Жизнь катится на дно с головокружительной скоростью. Кажется, мы это уже проходили, Соколовский? Жить-то дальше как? Знаешь? Выхаркать бы с кровью всё это дерьмо, забыть и не вспоминать обо всём, что узнал. Что понял. О чём догадался.

Заехать к Дато. Последняя надежда. На что? На невиновность. Ты всё ещё в это веришь? Серьёзно? Да. Верит. Верит в то, что всё ещё можно вернуть. Что всё ещё может быть если не как прежде, то похоже.

Детская вера во всесильного папу. Детская любовь к надёжному папе. Детское восхищение любимым папой.

К чёрту.

Домой. Дом ли это теперь? Его охватывает лихорадочное возбуждение. Почти трясёт. По дому – тайфуном. Все заначки – наружу. Часы, деньги – мало. Почему именно сейчас, когда деньги нужнее всего – их нет?!

Игорь рассеянно бродит по квартире, скользя глазами по предметам. Сабли. Долго денег ждать. Картины. Та же фигня. Всё, что можно заложить и быстро получить деньги, грудой свалено на кровати. Жалко? Нет.

Пальцы мелко подрагивают. Он сегодня точно убил человека? Или это от того, что теперь Игорь уверен – папа виноват в её смерти?

Как с этим жить? Как теперь с этим жить-то, Соколовский? Когда самый страшный кошмар становится явью?! И ведь не бред уже это. Уже не бред.

Беглый взгляд в окно. Корвет. Серьёзно? Жалко. Как друга отдать. Последнего.

Бесшабашная решимость захлёстывает с головой, рука сама тянется к телефону. Наверное, это всё-таки бьёт отдача. Он же сегодня человека убил. Не забыл ещё?

Машина урчит обиженно. Не верит, что хозяин продал. Или предал? Бред. Откуда у машины чувства?

Взгляд на экран – Вика. Беззвучно. Зачем опять?

Игорь криво усмехается – а ради кого тогда всё это? Теперь что, бегать от неё будешь, а, Соколовский?

Ответить получается почти сухо. С ней всегда так. Почти. Почти рядом. Почти на грани. Говорить через силу. Стараясь не сорваться. Не выложить всё как есть. Со всеми страхами. С одиночеством. С тем, что хреново до одури.

Закончив разговор, Игорь осматривается. Без машины никак. В гараже что-то было. Что-то из девяностых. Что-то, что возило маму.

В гараж пропускают без вопросов. Кажется, даже папе не позвонят. Зачем? Мало ли, почему сыну самого пришло в голову взять старую тачку? Да тут этих тачек, как грязи. Пусть любую берёт.

Заводится не сразу. Мотор пыхтит и фыркает, чихает от долгого простоя. Ничего. И тебя раскачаем. Главное, чтоб на ходу. А там…

В отделении пусто, рабочий день давно закончился. Но Игорь знает, что найдёт его на месте. Даня. Удачливый соперник? Почему смеяться больше не хочется? Удачливый. Смотрит недоверчиво, кривит губы. Что, Даня, не веришь? Зря. Бери, пока дают. Я ведь и сам могу. Да только не возьмёт. От меня – не возьмёт.

– Прекращай меня ревновать. – Устало. – Всё у вас будет хорошо.

Хо-ро-шо. У них всё будет хорошо. Как мантру – снова и снова. А у тебя? Когда у тебя всё будет хорошо, Соколовский? И будет ли? Вот в чём вопрос…

Дома одиноко. Как всегда. Пить не хочется. В кои-то веки. Дверь захлопывается с лёгким щелчком и его начинает трясти. Колотить мелкой дрожью, заставляя сползти по стене, утыкаясь лбом в колени.

Твою ж мать.

Он. Убил. Человека.

Зубы дробно стучат. Игорь откидывает голову, прислоняясь к холодной стене. Ладонь подрагивает. На лбу – ледяной пот. Пот. Может, ещё в обморок грохнешься, как барышня от матерного слова, а, Соколовский?

Игорь фыркает. Потом ещё. И опять. Разражается громким смехом, хохоча, ударяясь затылком о бетонную стену.

Папа. Заказал. Маму.

Смех переходит во всхлипы, но он не замечает. Плечи содрогаются. Хочется лечь на пол, свернуться клубком и ни о чём не думать. Прямо сейчас. Прямо здесь.

Открыв глаза, Игорь долго пытается понять, где он. Собственный пол не мягче Викиного дивана. Вот только сейчас никто ему яичницу не пожарит. Поднимается с трудом. В горле сухо. Зато голова не болит. Впервые за последние… Месяц? Год? Жизнь?

Удивительно, как животворно действует сон на полу под дверью. Надо взять на заметку. Холодный душ, горький кофе – стандартный набор. И даже не больно. По хер. На этот раз – действительно всё равно. Папа. Вика. Пусть живут как хотят. Своей жизнью. Что он им?

Внизу – непривычный седан. Ажиотаж у входа в отделение даже больше, чем в его первый день. Всего-то и надо было – машину поменять. Забота о чужом благосостоянии. Когда люди поймут, что не в чужих деньгах счастье?

Вот Даня, кажется, понял. Даже руку протянул. Удивил. Жизнь-то налаживается. Не вечно чёрной полосе длиться.

Новое дело. Чужая квартира. Запах секса и крови. Кажется, привыкает. Привыкает видеть детали, пропуская лишнее мимо.

Ловит Викин взгляд, направленный не на него. Благодарность. Огромная. Кажется, вот-вот затопит. И ты не хочешь, чтобы она так на тебя смотрела? «Да не смотрела бы», – тут же одёргивает себя Игорь. С усилием отворачивается. Настроение ползёт вниз.

Вика отпустила. Времени – полно. Напиться отчаянно хочется. Кажется, у тебя зависимость, Сокловский. От чего только. От спиртного, или от?..

На заправке по привычке – коньяк. Учись жить по средствам, Соколовский. Водка. Как низко пало наше дворянство. И огурцы. Ага. И ещё на троих сообразить. Класс!

По дороге – к папе. Зачем? Наверное, он мазохист. Нет, определённо мазохист. Не устал ещё? Паранойя бодрым ходом. Повсюду мерещится слежка. Чья?

– Совесть не пьянеет. – Я это по себе знаю.

Соколовский-старший поворачивается к сыну. Вздыхает. Опять ругаться. Не устал, Игорёк? Я вот устал. От борьбы нашей. Кому надо?

Слова. Пустые. Ненужные. Жалкие. Жалкие оправдания у тебя, папа.

– Это ты её заказал? – Вырвалось. Слово не воробей. Ударить бы тебя, да не могу пока. Пока. Всё впереди?

И снова оправдания. Любила. Любил. Спасти хотел. Бред. Не вяжется. Не вяжется что-то. Совсем. Проще обвинить, чем копаться. Наверное, сейчас проще.

– А ты докажи сначала, – бросает Соколовский-старший вслед.

А ты опять бежишь, Игорёк, и слушать не хочешь. Не слышишь. Остановись. Подумай. Головой подумай, ты же умеешь. Ты же умный. Весь в меня.

– И докажу! – Себе прежде всего. Что ты, папа… Что? Виноват? Невиновен? Надо найти Дато. Надо его найти. Где?

К его дому. Пусто. Где искать? Следить? За кем? Хорошо же ты свой выходной проводишь, Сокловский. У тебя вон, водка греется. Может, ну его? Езжай уже. Займись любимым делом. Напейся.

Брат Дато выходит из дома, когда рука уже тянется к ключу зажигания. Пакеты из аптеки. Кто же у тебя заболел?

Следить на седане легче, чем на корвете. Незаметно. А может, у него кошка болеет? А Игорь за ним по городу катается просто так, от нечего делать? Не-ет. Заброшенный дебаркадер. Здесь явно не кошки живут.

Тело, вылетевшее на него из темноты, почти сбивает с ног. Точно. Не кошки.

Дато, живой, но не совсем здоровый. Минутная радость. Но вот слова его… Лучше бы ты умер, Дато. Лучше мне об этом не знать никогда.

Последний кусочек мозаики встаёт на место, складываясь в уродливую картину. Папа искал киллера. Чтобы убить женщину. Маму. И это уже точно. И мира вокруг больше нет.

Могила – есть. Мама там – есть. А его больше нет. Есть обида. Детская. Как же так?! Разве так бывает? Разве так можно?

И что ему теперь – на отца? На родного? Как? Как, мама?

Водка не лезет в горло. Как можно пить эту гадость? Отдать бомжу – и то помощь. Гуманитарная.

Домой – на автомате. Вся жизнь в последнее время так. На автомате. А дома – сюрприз. Игнатьев. Мой дом – моя крепость, а, Соколовский? Пора билеты продавать на экскурсии. Деньги лишними не будут.

– Твой отец звонил мне. Угрожал.

Игорь смотрит непонимающе. И что? Он ему пожаловаться приехал? Или ему теперь поехать и папу поругать? Пожурить по-отечески? Игорь с трудом удерживается от усмешки. Вопрос, страшный в своей прямоте, бьётся где-то в горле. Спросить – и назад дороги не будет.

Звонок в дверь прерывает. Папа. Судьба? Чувствует? Чувствует, что не надо этого знать? За него – стыдно. За спиной – его друг. А он там, внизу, пьяный. Действительно стыдно. Не видеть бы этого всего.

– Он был пьян. Поэтому угрожал.

– Пообещай, что этого больше не повторится. – Игнатьев серьёзен. Серьёзен? Да что тут происходит вообще? Что такого ему мог сказать папа, что это заставило того примчаться среди ночи, проникнуть в чужую квартиру? Что там у тебя за дела, папа?

– Я не могу этого обещать. – Как? Как обещать за отца, которого он, оказывается, вообще не знает?

– Ты хотел о чём-то меня спросить? – напоминает Игнатьев.

Да не особо уже.

– Скажите, он действительно мог убить маму?

Сухой кивок. И тишина. Это ответ?

Ночь в мыслях. Сна нет. Алкоголя тоже. Зато мыслей – полно. И все – ни о чём. Что делать дальше?

Утром на работу. Как отдушина. Отвлекает. Наконец он начинает понимать, что имеют в виду, говоря: «С головой уйти в работу». И Вика счастливая не отвлекает. Почти.

Нервы кончились. Есть же у них предел. Очередное дело опять распутали. Смотри, Соколовский, так и до звания дослужишься. Зарплату поднимут. Заживёшь, как человек. Без отца, правда. Ну так… Без родителей многие живут. И он привыкнет.

Дома снова пусто. Привычно. В магазин? Так вроде бы люди нормальные поступают. Ключи, деньги, дверь. А за дверью Вика.

========== 8. Здесь и сейчас ==========

За дверью – Вика. Проходит, не останавливаясь, решительно. И улыбка, ненужная, счастливая, рвётся наружу, кривит губы. Сердце стучит где-то в горле. А внутри всё переворачивается и падает, падает куда-то вниз.

Остынь, Соколовский, притормози! Она просто зашла, а ты реагируешь, как в тринадцать на первой дискотеке. Выдохни!

– Деньги дал ты. – Не спрашивает. Утверждает. И смотрит как-то… Странно? Долго. Смутно. Путано.

Вика цепляется за его взгляд, решаясь. Решая. Назад ведь уже не будет. Или сейчас или уходи.

Гудит за спиной кофеварка. Отсчитывает мгновения до. До чего? Ты зачем сюда пришла, Родионова? Сказать, что всё знаешь? Ну так сказала. Уходи. Что стоишь? Почему не дышишь? Почему взгляд предательски скачет на его губы и обратно, к глазам?

Почему всё так сложно? Игорь смотрит на неё, не дыша. Потому что воздуха нет. Кончился. А она – есть. Стоит напротив, и смотрит. Смотрит своими нереальными глазами, в которых так хочется забыться. Было же уже. Было. Что мешает сейчас – шаг вперёд, и в губы?

Резкий звон. Кофе готов. И они. Готовы. Кипят. Только выключить некому. Или?..

Она бросается навстречу, крепко зажмурившись. Прямо в губы. Отчаянно. Жадно.

А он медлит. Не верит. Боится поверить. Поверить в счастье. Чистое. Свежее. Без примесей.

Выдыхает, ловя воздух широко раскрытым ртом. И к ней. Ответить. Больно. Крепко. Моя.

Падает на пол её сумка. Его ключи. Куртка. Лишнее. Всё лишнее. Всё – мешает. Мешает чувствовать, гладить, сжимать.

Он рычит. Тихо. Вибрирует горло. А её от этого звука – в дрожь. Цепляется за ворот рубашки, путаясь в пуговицах. Целует жадно. Каждый открывшийся кусочек кожи, царапая зубами.

Его руки – по её спине. Горячие. Мало. Его – мало. Его рубашка летит на пол. Следом – её. Чужое дыхание срывается в стоны. Несдержанные. Отрывистые. Страстные.

Не отпускать её. Никогда больше. Прижать к себе сильнее, крепче. Несколько шагов до кровати – не отрываясь друг от друга. Потому что кажется – если остановиться – мир рухнет.

Звон ремня. Чей? Не важно. Движения лихорадочные. Внутри – лава. Пылает, выжирая всё вокруг. Мысли. Благоразумие. Время.

Оба – оголённый нерв. Искрит. Дыхание – одно на двоих. Движения – навстречу друг другу. Ловить губами стоны, мешая свои с чужими. И двигаться. Так сладко двигаться. Обхватить его ногами. Сжать её ягодицы в ладонях. Крепко. К себе. На себя. В себя.

Вика выгибается дугой. Распахивает глаза. И он падает в них. Прямо в васильковую глубину. Не пытаясь остановиться. Не отводя глаз.

По позвоночнику – дрожь. Поцелуи – ленивые. Ласковые. Сладкие. Глаза в глаза. Что там, внутри? В чём страшно признаться даже самим себе? Лбом к её лбу, боясь отвести взгляд. Боясь, что сейчас закроешь глаза – и опять пропадёт. Исчезнет.

– У тебя, кажется, кофе сварился, – хрипло выдыхает Вика, чувствуя растущую неловкость. Лежать так всю жизнь. В его объятиях. И молчать. Но внешний мир не позволит. Ни ему. Ни ей.

– Я люблю холодный, – горячо выдыхает он ей на ухо, не делая попыток отстраниться. Держит по-прежнему крепко.

Она его чувствует.

– Я это запомню. – Чтобы просто что-то ответить. Просто ли?

– Не надо. – Признание колет неожиданно больно. Не надо? Пытается дёрнуться, выпутаться из кольца его рук. Но он вдруг прижимает к себе, неожиданно крепко. Шепчет куда-то за ухо:

– Я пошутил. Что люблю холодный. Не хочу тебя отпускать.

И ей становится уютно. Просто уютно. Вика счастливо выдыхает, утыкаясь носом в ямку меж ключиц. Дышит им. Глубоко. Не таясь. Полной грудью.

– Ты останешься? – Звучит робко. Надежду не спрятать.

– Не сегодня. – Сожаление в её голосе заставляет довольно улыбнуться. Кот. Большой довольный кот. Вика очерчивает кончиками пальцев его скулы. Губы. Припухшие.

Чувственные. Он приоткрывает рот и легонько кусает указательный палец, тут же целуя. И этот жест, простой и интимный одновременно, вызывает новый спазм желания, закручивающийся внизу живота.

Ты как кошка, Родионова! Выдохни! Вы – не подростки! Вам не по семнадцать!

И что? Почему нельзя просто побыть счастливой?

Она откидывает голову назад, подставляя шею под крохотные поцелуи. Тая. Растекаясь горячей лавой в его руках. С трудом разрывает розовую пелену. С сожалением отводит его голову от своей груди.

– Мне правда пора.

– Ты опять бежишь. – В голосе – тоска. Безнадёжная.

– Нет. – Игорь поворачивается. Смотрит пристально. Ищет. Ищет ответ. Ищет надежду.

– Я вернусь. Когда скажешь. Завтра. Послезавтра. Всегда. Только сейчас надо уйти.

– Личное? – понимающе усмехается. Кто теперь удачливый соперник, а, Соколовский?

Пока она собирается, он пьёт остывший кофе. Без сахара. Но самый сладкий. На душе – покой. Тепло. Почти счастье. Хочется улыбаться. И за это – не стыдно.

– Дашь попробовать? – Вика возникает за спиной. В голосе – улыбка. Он поворачивается. На губах – пенка.

Потянуться к нему. Слизнуть кофейную горечь. И снова утонуть. Погрузиться в поцелуй целиком. С трудом выныривая из реальности. На звонок. В дверь. В его дверь.

Игорь с трудом отрывается от её губ. Смотрит непонимающе. Недовольно. Кто? Кому надо – среди ночи? Все свои – дома.

Подходит к двери. И с трудом удерживается от того, чтобы не плюнуть.

– Лера. Стоит. Плачет. – Кивает на коммуникатор.

– Впусти. – Вика пожимает плечами. Бывшая. Ей всё равно. Ей же всё равно? Всё равно, что она пришла поздно ночью. Что залетает внутрь, как к себе домой. Что на неё – ноль эмоций. А на Игоря – с надеждой. Зачем она – здесь? Почему – сейчас?

Обида. Поднимается изнутри, клокочет в горле. Злая. И он её слушает. Равнодушно. И от этого – спокойнее. Но гадкое чувство не уходит.

– Завтра увидимся. – Хватает сумку. Сбегает вниз. Домой. Теперь уж точно – не остаться. Сама решила уйти. Сама позволила впустить. Бывшую. Невесту. Ревность вгрызается неожиданно. Непривычно. Больно. Вика резко останавливается. Вздыхает. Ещё раз. И ещё. Завтра поговорим. Уже сегодня.

Игорь слушает рассеянно, не переспрашивая. Слишком далеко сейчас мысли. Мысли все о ней. В ней. Лера недовольно одёргивает:

– Не слушаешь?

Нет. Не слушаю. Только дышать полной грудью начал, а тут ты. Вовремя. Как всегда всё у тебя вовремя, Соколовский.

– Игорь, мне страшно. – Лера надувает пухлые губы, по-детски смотрит, доверчиво. Чуть капризно. Когда-то с ума сводил вот этот её взгляд. Сейчас – раздражает.

– Я сейчас. – Пронзает по позвоночнику. Как ты позволил ей уйти? Зачем? Какое личное среди ночи? Пусть Лера едет домой, пусть остаётся – пусть что хочет делает. Только бы он с ней был.

Выбегает во двор. Пусто. Ушла. Досадливо морщится. Вздыхает.

– Ушла уже. – Даня выходит из темноты, смотрит странно. Смешанно. Жалостливо? Завистливо? Не разобрать.

– Ты ведь с самого начала знал, что так будет. Что она догадается. Ты это специально подстроил. Специально, да?

Игорь тяжело выдыхает, смотрит недоверчиво. Даня что, всерьёз считает его такой тварью? За что? За то, что денег больше?

– Я не думал, что так выйдет. – Смотрит устало. Правда устало. Объяснять всё как ребёнку приходится. Медленно. На пальцах. Может, дойдёт. – Я ведь тебе их отдал, ты помнишь?

– Слушай, мне вот интересно – почему ты именно её сестре их дал? Вокруг полно больных, ты мог бы помочь каждому.

– Потому что они нужны Вике. – Игорь пожимает плечами, смотрит непонимающе. Даня, неужели это так сложно понять? Они. Нужны. Вике. Разве этого мало?!

– Почему, мажор? Почему ты ей помог? – Даня допытывается, заставляя сказать. Озвучить то, что его пугает. То, что сделает его не просто соперником. Лидером. Почти без вариантов.

– Наверное, потому что я её люблю, – просто говорит Игорь. И сам вдруг пугается прозвучавших слов.

Любишь? Действительно любишь, Соколовский? Кажется, даже удар, прилетевший в челюсть, не в силах разогнать тот розовый туман, что застил тебе мозги.

Игорь проводит рукой по губе, стирая кровь. Смотрит непонимающе. Что это только что было? Ты это точно вслух сказал?

Люблю. Это так… Страшно. Необычно. Непривычно. И… Страшно. Сильно, сука, страшно, аж колотит. Эмоции новые, незнакомые, пугающие наконец оформились в одно простое слово. А ты и не догадывался. Всё так просто.

Я. Её. Люблю.

Игорь поднимается к себе на автомате. Открывает дверь. Удивлённо смотрит на Леру, с недовольным видом стоящую над его кроватью.

– Что не так?

– У тебя есть свежее постельное бельё? – Голос Леры напряжён. Она смотрит, не мигая, в глазах, кажется, слёзы. Что не так, Лера? Я не умею читать мысли, прости.

– Ты знаешь, где оно лежит. – Равнодушно пожимает плечами. Идёт в душ. Когда возвращается обратно – она уже лежит под одеялом, свернувшись в клубок. У двери в ванну – комок белья.

Понимание пронзает яркой вспышкой. Вся кровать пропитана её запахом. С трудом заставляет себя пройти мимо.

Постелить на диване – привычно. Как и спать одетым. Спать ли? Сон не идёт. Слишком устал. И новое открытие прибавляет новых мыслей.

Что Вика скажет завтра? Как будет смотреть? Вспомнит своё обещание? Мы ведь вместе теперь, Вик. Что бы ты там себе не думала. Я тебя не отпущу никуда. Никуда и никогда. Ты – моя.

Я тебя люблю.

========== 9. Слишком хорошо – тоже плохо ==========

Очередное не-доброе утро. Ощущение чужого присутствия в квартире режет по нервам. Хочется встряхнуться. Смыть с себя чужой взгляд.

Лера. Сидит напротив. Смотрит. Требовательно. Привычно. По-другому не умеешь, а? Игорь морщится, садясь на диване.

«Где яичница, Лера? Не хочешь пожарить?».

Тут же ухмыляется этим мыслям, представив Леру за плитой. Бред. Не получается.

– Что сидим, кого ждём? – Проводит рукой по лицу, прогоняя задержавшийся сон. – И вообще, почему ты ещё здесь?

– Ты обещал помочь, – тянет чуть капризно Лера в своей привычной манере. И за эту манерность хочется сказать что-то ёмкое в ответ. Что-то, что смоет с её лица выражение мне-все-должны.

– Денег не дам. – Игорь поднимается, обходит Леру.

– Ты обещал помочь! – Интонация из просительной становится требовательной. Игорь замирает у двери в ванную, тяжело опираясь рукой о косяк.

– Обещал – помогу. – Не оборачиваясь.

– Там немного надо, там всего двадцать… – Дверь захлопывается, отсекая лишний шум, звук льющейся воды приводит в порядок мысли.

Мысли. Когда-нибудь они исчезнут? Ты вообще помнишь, что вчера было, Соколовский? Помнишь?

Невесёлая улыбка кривит губы. Помнит. Что теперь? Она под кожу въелась, по венам течёт расплавленной лавой. В висках пульсирует, не забыть, не отогнать. Вика-Вика-Вика.

Что дальше-то, Соколовский? Пойдёшь признаваться? Серьёзно? И не боишься даже? Чего бояться. Он её любит. Она… Пусть ответит. Не маленький. Переживёт, если что.

Если что. А если и она?.. Стоит об этом подумать, как в груди поднимается что-то невесомо-воздушное, обдавая прохладным облаком. Так вот оно как звучит, – счастье.

Поворот ручки – вода пропадает. Поднести руку к запотевшему зеркалу. Стереть влажный туман со стекла. Кто это? Кто это смотрит на тебя, Соколовский? Это тип ещё не разучился улыбаться? И в глазах черти танцуют джигу.

– Собирайся, поедем помощников искать! – Игорь буквально выскакивает из ванной. Одетый. Свежий. Новый.

– Каких помощников, Игорь? – Лера едва успевает подхватить сумочку, выбегая следом. – Игорь! Игорь! Стой! Что ты задумал, Игорь?!

Непрекращающаяся какофония её голоса в голове не мешает. Нет. Сейчас ничего не мешает. Он весь уже там. В отделе. Рядом с ней.

Привычно ищет кнопку сигнализации на связке ключей. Мимо. Забыл? Вот она, цена твоего счастья.

Возится с дверью старенького седана, даже не пытаясь подавить смех при виде Леры, двумя пальчиками берущейся за дверь. Всю дорогу она морщится, поджав острые коленки, вцепившись в сумочку, стараясь ничего не задевать.

– Что, не корвет? – хмыкает Игорь, поворачивая ключ. На удивление, седан реагирует сразу. Видно, не хочет ударить в грязь лицом. И едет почти быстро. Почти как тот. Осколок прошлого.

Забудь, Соколовский. У тебя теперь будущее почти есть. Даже счастье. Почти. Странно. Думать о папе не хочется. Совсем. Что там, как там – не важно. По фиг.

Седан фыркает, затихая у дверей отделения. Игорь весело косится на Леру, брезгливо открывающую дверь.

– Что ждёшь? Пошли. – Кивает в сторону входа.

– Куда ты меня ведёшь, Игорь? – Она снова ноет. Но в его ушах – белый шум. В кабинет к Пряникову без остановок. Сердце прыгает и стучит с перебоями. Сейчас. Сейчас её увидит.

Начальство предсказуемо перекидывает дело на их отдел. Кто бы сомневался. Только ему этим заниматься не хочется. Прошлое. Пусть будет в прошлом. И Лера, и Стас. Пусть сами в своём дерьме варятся. Он оттуда уже вынырнул. Не полезет больше.

В кабинете непривычно тихо. Напряжение повисло в воздухе, хоть ножом режь. И появление Соколовского не разряжает, а напротив. Искра. Ещё чуть-чуть – и всё взлетит на воздух.

– Вот. Я вам работу привёл. – Игорь подталкивает Леру в спину, а сам неосознанно ловит её взгляд. Быстрый. Досадливый. И всё?

А чего ты ещё хотел, Соколовский? Чтобы она тебе при всех на шею бросилась? Было бы неплохо.

– Игорь. Бери это дело. А Даня с Жекой займутся трупом бомжа. – Голос Вики как всегда на работе предельно сух и деловит. Но даже это отсутствие интонаций ласкает слух.

Как ему хочется сейчас просто слушать её. Стоять и слушать. Прикрыв глаза.

Тревожный звонок взрывается в голове, разгоняя густой розовый туман. Бомж. Труп. Кладбище.

– Подожди. – Теперь он сам проклинает себя за то, что расслабился. Слишком. Забыл, что земля под ногами давно горит. – Говоришь, на кладбище?

– А ты что, его знаешь? – Жека усмехается почти беззлобно.

– Я займусь бомжем. – Игорь медленно берёт в руки фотографию, чувствуя, как по спине начинают стекать противные ледяные струйки.

Лера. Вика. Отходят на задний план. Не до них. А счастье было так близко… Забудь, Соколовский. Слишком хорошо – тоже плохо.

Кладбище давно стало привычным. Второй дом, блин. Смешно. Ни хрена не смешно. Как всегда. Хреново.

Ему страшно. Страшно, как никогда. Всё, что было до этого момента, кажется детской сказкой. Тебе ещё хочется верить в сказки, Соколовский? Нет. Ну нет же. Ну как так? Бутылка предательский звенит по асфальту. В глазах плывёт. Слёзы? Злость.

И снова эти люди. Преследуют. У него уже чуйка. Чьи они? Что надо? Папа подсылает, чтобы удостовериться, что сдох? Хрен тебе на всё лицо. Не дождёшься!

– Игорь! Далеко собрался? – Жека и Даня только подъехали. Поздно, ребяты, я уже всё раскрыл. Вот только покушение это не на бомжа было. Не на бомжа.

Жизнь снова ссыхается, осыпается трухой под ноги. Не вдохнуть. Не шагнуть. Не выползти. Куда дальше, папа? Что дальше? Пуля в лоб? Не проще ли? К чему такие заморочки?

В кабинете Ивана Петровича тихо, пахнет спиртом и чем-то сухим, пряным. Бесшумно работает компьютер. Сам криминалист сидит за столом, что-то быстро записывает, косясь на лиловую жидкость в пробирке.

– Иван Петрович, я к вам. – Игорь подходит ближе, не дожидаясь ответа, и опускает на стол перед ним бутылку, найденную на кладбище. – Не посмотрите, что там.

– Вещественное доказательство? – не глядя на Игоря, бормочет криминалист, дописывая предложение.

– Оно. – Игорь вздыхает. Догадок мало. Ему нужны доказательства. Железобетонные.

– Оформил?

– Не успел. – Подбирается. Чувствует. Её чувствует кожей. За спиной. Рядом. Совсем близко. Она скользит по нему равнодушным взглядом, будто сквозь смотрит. А ему вдруг от этого больно. Больно?! Больно, Соколовский? Ты не мальчик! Вы на работе! В руки себя взял! Быстро!

– Едем на задержание. – Вика по-прежнему не смотрит в его сторону, хотя они давно идут по коридору, и вокруг – никого. – Я поеду с тобой.

Игорь кивает, стараясь держаться так же – сухо, отстранено. Как ты так можешь, Вик? Мне до тебя далеко. И мысли рядом с тобой только об одном сейчас. О губах твоих невозможных. Только о них.

– Ты молчала всю дорогу. – Досада, тщательно скрываемая, прорывается-таки наружу. Что за игра, Вик? Зачем? – Зачем со мной поехала? Даню позлить?