Текст книги "Вопреки (СИ)"

Автор книги: Luchien.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Я никого не убивал. – Игорь не знает, зачем это говорит. Оправдать пытается? Себя прошлого? Ведь самого же пронесло по чистой случайности.

– А Стас тоже не хотел убивать!

– Но убил. – Игорь наступает, заставляя Леру делать шаги назад. И всё понять пытается: как с такой моралью жить можно? Как он сам с ней жил столько времени?

– Да ты меня убил! Мои чувства и наших детей, которых никогда не будет. Пошёл вон, я сказала! – Лера заносит руку для удара. Игорь перехватывает, подносит к глазам.

– Кто тебе ногти делал?

Лера хлопает глазами.

– Ты что, издеваешься?

– Мне по работе надо.

– А ты сюда за этим пришёл, да?

Неужели она надеялась, что он извиняться будет? Да ты радоваться должна, Лер, что у нас так всё сложилось. Ожидаемо, говорить не хочет. И приходится бродить по квартире с телефоном в руках, слушая бред, что в спину несётся.

Телефон Леры обнаруживается на диване. Пока Игорь ищет номер салона, чтобы к себе скопировать, она истерить продолжает. Пощёчина не сильная, но раздражает.

– Это тебе за брата.

– Сейчас я номер перешлю, и тебе телефон отдам. – Игорь – само спокойствие. Сам не знает, откуда взялась безмятежность эта. Вторая пощёчина слабее первой.

– А вот это за меня!

– Слушай, я тебя просил по-человечески. – Он суёт телефон ей в руки.

– Ты не человек. Ты – мент. – Лера кривится брезгливо. – Ты в душе мент, и на людей тебе плевать! Ты нашёл себя, молодец!

Игорь кивает. Соглашается наверное. С тем, что на кого-то ему плевать сильнее, чем на себя самого. Телефон летит в спину, заставляя сбиться с шага.

– Пошёл вон отсюда! Мент!

Обернуться в дверях. Посмотреть в последний раз сквозь стёкла очков тёмных. Вот и всё, Лера. Не вышло у нас «долго и счастливо».

========== 1. Поверь в мечту ==========

Темнота. Кого-то она пугает. Глупые. Чего тут бояться? Собственных страхов? Они и так обступают тебя днём и ночью, кружась и нависая, корча свои уродливые морды в издевательских ухмылках. На кладбище ночью, говорят, страшно. Страшно жить в постоянной темноте, чувствуя, что летишь в головокружительную пропасть и удержаться уже не получится. А кладбище… Чего тут бояться?

Очередная бутылка Хеннеси подошла к концу, а опьянение, долгожданное и необходимое, всё не наступает. Интересно, сколько надо времени, чтобы спиться окончательно? Год? Два? Десять? Он постарается сократить этот срок до минимального. У него всегда получалось добиться желаемого.

Отбросив пустую бутылку в кусты, Игорь тяжело вздыхает, роняя голову на руки. Темнота, пустота и кладбище – вот так и живём, Соколовский. Где в этом списке клубы, девочки и крутые тачки, чем так любят попрекать Даня и Жека? Кажется, он где-то свернул не туда, и теперь летит на всех парах, а тормоза уже не работают… И тормозить уже не хочется… Ещё недавно у тебя было всё. Теперь не осталось даже голимого коньяка в бутылке. Ты жалок, Соколовский. Так жалок, что даже смеяться не хочется.

Ни матери, ни отца. Только пустота и темнота. Ни-че-го.

Хотя нет, что-то ещё осталось. Усталость. Хроническая. Если чувствуется, значит, ещё жив.

И ещё обида. На что? На жизнь. На то, что аист, нёсший его, был пьян, и занёс не в ту семью, не к тем людям. Не в ту жизнь. Жил бы сейчас в хрущёвке на окраине, ходил на работу с девяти до шести, по выходным ехал на дачу, помогать родителям поливать помидоры. Или как там обычные люди живут? Была бы жена. Или девушка. И любила бы за красивые глаза, а не за счёт в банке.

Нет, Соколовский, не для тебя всё это. Не заслужил. Слишком много ошибок. Слишком мало возможностей их исправить. Люди рядом с тобой умирают. Красиво так умирают. Эпично даже. Ванна, скальпель, кровь на полу, – чем не сюжет для драмы? Вот только не драма это ни хрена. Это жизнь его грёбаная. Его прекрасная, полная чудес жизнь мажора.

Ночи на кладбище, на могиле у мамы в обнимку с бутылкой. Дни – в попытках найти причины верить отцу. Верить, что это не он её убил. Немного не так представляют себе жизнь богатенького Буратино его сослуживцы. Немного не так.

У него всё немного не так. Немного не как у всех. Немного с перебором, так чтоб зашкаливало. Абсурд вперемешку с реальностью. Что ты куришь, Соколовский?

Яркий свет обжигает глаза, заставляя щуриться, прикрывая лицо.

– Руки подними, так чтобы видно было!

– Да я свой. – Игорь нехотя встаёт с мраморной скамейки, поднимая руки. Достали. Надо для таких случаев табличку ставить рядом с могилой: «Здесь проводит свой досуг стажёр полиции Игорь Соколовский». И фото удостоверения приложить, чтобы не лезли.

Правда, народ в основном попадается понятливый. Ксиву посмотрят и уходят. Иногда даже спрашивают, не нужно ли помочь… Как дети, честное слово! Вот и эти туда же:

– Помощь не нужна?

– Коньяка ещё привезите.

– Чего?

– Да ладно, ладно, шучу. Ничем вы мне не поможете. Спасибо.

Недовольно переговариваясь, патруль скрывается между рядами могил. Игорь провожает их глазами, весело хмыкнув. Косится на могилу. «Попрощаемся, мам, завтра приеду».

Мотор с готовностью урчит, откликаясь на движение ключа. Ворота кладбища остаются позади. Ночной город сверкает огнями, обрушиваясь яркой, праздничной какофонией. Где-то вовсю кипит жизнь: люди пьют, едят, занимаются сексом…

А ему – только пустота и темнота. Не больше. Не меньше.

Квартира встречает тишиной, ключи скользят по столу. Свет включать нет необходимости. Зачем? Скоро рассвет. И снова в бой, он главный самый… Игорь усмехается – строчки из забытого детства, когда за его воспитанием ещё кто-то следил, когда кто-то ещё пытался привить что-то правильное, светлое, чистое…

Резкий звонок в дверь заставляет вздрогнуть – не квартира, а проходной дом какой-то! Кто на этот раз? Убийца, клофилинщик, или просто давний недруг, желающий сказать, как ненавидит?

Вика. А вот это уже неожиданно. Зачем?

– Что привело тебя в мою обитель, о, нимфа?

– Игорь, не надо паясничать. – Вика недовольно морщится, проходя внутрь. – Опять пил?

– А ты что-то имеешь против? Или хочешь разделить со мной тяготы алкогольных будней?

– Игорь, я серьёзно, прекращай столько пить.

– Хорошо. – Он покаянно склоняет голову. – Не буду. Полегчало?

– Нет. – Вика молчит, рассеянно прохаживаясь по тёмной комнате. – Где ты был?

– И это всё больше напоминает допрос, – тянет Игорь, перекатываясь с пятки на носок. – Чем обязан?

– Я беспокоюсь. – Вот так. Просто взяла и сказала. Два слова, а воздух в лёгких моментально кончается. Игорь смотрит на неё пристально, жадно. Так хочется, чтобы она продолжала. Чтобы сказала, что он для неё важен. Что он – не чужой. Хотя разве к чужим приезжают среди ночи? Очнись, Соколовский, поверь своим глазам. Поверь в то, во что не может повериться даже в самых смелых мечтах. Поверь в мечту.

– Беспокоишься. – Повторяет он, кивая. – Почему?

– А что, не должна? – голос Вики звучит прохладно и, кажется, даже отстранённо. Но вот его уже не провести. Ниточки связываются воедино, сплетаясь в узор, невероятный, но такой отчаянно-прекрасный, что хочется в него верить. Он подходит ближе, останавливаясь перед ней, нависая сверху. Глаза, огромные, яркие, смотрят снизу вверх, будто ожидая чего-то. А воздух так и не хочет возвращаться, не давая сделать лишний вдох, сгущаясь между ними.

– Ты мне ничего не должна, – звучит его голос. Хриплый и тихий. Почти интимный. А сердце в груди колотится так громко, что оглушает, звеня кровью в ушах. Она так близко, стоит лишь немного наклониться, и можно коснуться губ. – Зачем ты приехала? – Выдыхает прямо в губы, почти ощущая их вкус на своих.

Она молчит. Только смотрит испуганно. Боится. Чего? Его или того, что сейчас происходит с ней? Забыла, что можно вот так – сильно. Хотеть. Хотеть, чтобы коснулся, хотеть, чтобы сказал. Хотеть, чтобы чувствовал. Чувствовал то же, что и она.

И он чувствует. Чувствует, как мысли, что неумолчно шумят в голове, отступают, путаясь и толкаясь. Как они вытесняются одним желанием – касаться её. Чувствовать её вкус, её запах. Тот, что уже ворвался в лёгкие, стоило вернуться возможности снова сделать вдох. Она заполняет собой всё пространство вокруг, отсекая всё лишнее. Она и её огромные, нереальные глаза.

Между ними мечутся слова. Невысказанные, плещутся во взглядах, оседая горьким привкусом на губах. Потянуться навстречу, сделать первый шаг – и вниз. В бездну. Кто шагнёт первым? Кто потянет за собой на дно, откуда нет выхода?

Ты хочешь увидеть моих демонов?

Эта мысль бьётся в голове, почти заставляя отпрянуть. А она всё смотрит, смотрит, не отводя взгляда, ожидая, умоляя, предлагая. Вот она вся, бери, пока дают. Забудься на несколько часов в объятиях самой желанной женщины на свете. Не можешь? Боишься.

– Скажи это, – шепчет он, прикрывая глаза, почти касаясь носом её щеки. Повторяя очертания её лица, скользя вдоль скул невесомым касанием.

– Что? – находит в себе силы выдохнуть она, закрывая глаза, подаваясь навстречу. Вслепую ища его губы.

– Ты знаешь, – тянет он, и от звуков этого голоса она чувствует, что падает. Уже падает, и остановить падение невозможно. Что уже готова на всё, что он скажет и сделает после. Что мыслей больше нет. И воли больше нет. Есть только он. Здесь и сейчас.

Поцелуй меня. Чья просьба? Не важно. Последние остатки разума осыпаются хрустальными осколками разбитой вазы, что летит на пол, сброшенная его рукой. Холодный гранит стола обжигает разгорячённую кожу, сухой воздух сиплыми выдохами вылетает из лёгких.

Держать в руках, крепко сжимая, боясь, что выскользнет, что исчезнет, как исчезает из его жизни всё, что становится дорогим и важным.

Ощущать её, всю, целиком, порхая по шее влажным дыханием. Срывая одежду, как последнюю преграду между ней и собой. И не суметь сдержать стон, впервые коснувшись её обнажённой кожи своей.

Теряться в ней, растворяясь без остатка, и лететь, снова и снова взлетать вверх, не боясь разбиться. Чувствуя, что здесь и сейчас они – вместе. А потом… А не будет больше «потом».

Ловить её тихие, еле слышные стоны, вторить, вскрикивая, выгибая спину, погружаясь всё глубже и глубже, и падая, падая, падая…

Серый рассвет делает освещение в квартире нереальным, рассеянным. Стирая грань между вчера и сегодня, словно они застряли где-то в безвременьи. Где-то, где их никто никогда не найдёт.

Игорь зарывается лицом в её волосы, шумно вдыхая слабый аромат миндального шампуня. Крепко прижимает к себе, боится, что сейчас отпустит и всё – исчезнет. Как не бывало. Словно знает, что сейчас всё закончится, чтобы никогда не повториться.

Идут минуты. Одна за одной. А Вика молчит. Потому что знает: стоит заговорить, и сон прервётся. Наступит новый день, где нет места всему, что произошло сегодня ночью.

– Давай сегодня прогуляем, – хрипло шепчет он куда-то чуть ниже уха, щекоча кожу, вызывая сладкую дрожь предвкушения. – Мы же можем просто взять и никуда не пойти. Провести день вдвоём…

– Нет. – Она резко поднимается, сбрасывая его руку. Возможно, чересчур резко. Игорь, прищурившись, наблюдает за ней, не пытаясь остановить.

– Подожди, я тебя отвезу. – Садится, ищет взглядом джинсы.

– Не надо. – Вика отводит глаза. – Не надо, чтобы нас видели вместе.

– Понятно, – иронично. – Связи с подчинёнными у нас не приветствуются. Или это касается только стажёров? А, товарищ капитан?

– Игорь, ну зачем ты так? – взгляд полон укоризны. – Просто я…

– Просто ты не хочешь объяснятся с Даней. – Игорь пожимает плечами, опускает глаза. – Просто ты уже жалеешь. – И добавляет, так и не сумев до конца спрятать горечь: – Просто жалеешь.

– Игорь, – в голосе Вики звучит отчаяние. – Послушай, ты…

– Не будем усложнять, Вик. – Вскидывает голову. В глазах пустота. – Я так полагаю, дорогу к выходу сама найдёшь?

– Прости.

Дверь тихо закрывается, отсекая его от мира. От неё. От неё, которая для него целый мир.

Что ей до него? Не о таком муже мечтает капитан Радионова. Не о таком, Соколовский. Ей нужно дом, семью, детей. А ты? Что ты? Проблемы с отцом, проблемы с друзьями, проблемы с алкоголем, проблемы со службой, проблемы, проблемы, проблемы…

Выдохни, Соколовский. Тебе через час вставать на службу. Смотреть в лицо женщине, которую любишь, и делать вид, что всё прекрасно. Что всё ровно. Что жизнь продолжается. Она ведь продолжается?

========== 2. Улыбайся. Это всех раздражает ==========

Кофемашина чуть слышно гудит, готовя очередную порцию горького и крепкого. А он всё стоит перед душем, пытаясь заставить себя повернуть ручку крана. Повернуть и смыть. Смыть с себя сегодняшнюю ночь. Смыть с себя её.

К чёрту!

Холодные струи упруго колошматят по спине. Игорь стоит, упираясь в скользкий кафель руками, и тупо смотрит вниз, на воду под ногами. Удивляясь. Удивляясь, что кожа не стекает вниз лохмотьями, растворяясь в воде. Резко дёргает ручку, заворачивает полотенце на бёдрах.

Мокрые следы на полу. Сухая резь в глазах. Горячий чёрный кофе с трудом проталкивается в глотку.

Проснись и пой, Соколовский! Проснись и пой…

Взгляд то и дело спотыкается о постель. Белым бельмом она притягивает к себе, и мысли, не подвластные, распоясавшиеся, угодливо мчатся не туда, не о том, не о той…

Ловит себя на том, что стоит над кроватью, не в силах отвести глаз. Сколько? Минуту? Десять? Очнись, Соколовский. Очки на глаза, отвернуться и выйти. Правильно. Так и надо. В прошлом. Всё в прошлом.

Вызывающе-яркий корвет чуть слышно шелестит шинами, останавливаясь у входа в отделение. Снова эти счастливые лица у входа.

Широкая улыбка. Натягивается просто. Раз – и ты снова беззаботный мажор.

– Доброе утро, коллеги! – Ленивый жест, за спиной отзывается сигналка.

Опера у входа кривятся, будто съели лимон. По хер. Так надо. Бесить их. Бесить их всех. Раздражать до кровоточащих глаз. Пусть ненавидят. Пусть психуют. Пусть.

Короткий выдох перед дверью отдела. Губы дрогнули. Куда? Назад! Улыбайся, это всех раздражает.

– Всем привет! – Модели из рекламы голливудских стоматологов сейчас дружно удавились. Тридцать два белоснежных зуба обаяния и шарма. А за тёмными стёклами – боль. Не спрятать.

– Ты ещё здесь? – цедит Даня, с недовольством окидывая взглядом жизнерадостную фигуру.

– А ты всё мечтаешь, что однажды тебя вызовут на мой труп? – преувеличенно заботливо спрашивает Игорь. – Не волнуйся. Когда-нибудь будет и на твоей улице праздник. Как там говорят: перевернётся грузовик с деньгами?

– Иди на хер, – огрызается Даня.

Игорь кривится. Шипит под крышкой Перье. Почему нельзя запить эту горечь?

– Что, опять бурная ночка, а, мажор? – Жека не может прикрыть зависть в голосе. Откуда она, эта мещанская злость к чужому благополучию?

– И не говори! – Игорь падает в кресло, вытягивая ноги под столом. – Всю ночь не спал. Оч-чень бурная.

Сквозь тёмные стёкла – на неё. Молчит. Поджимает губы. Покраснела? Бросает быстрый взгляд на Даню. Так, значит.

Бесшабашная злость накрывает с головой, заставляя стиснуть стеклянное горлышко. Сегодня ты не на главных ролях, Соколовский. Непривычно, правда?

– А что сидим такие кислые? – Он со стуком ставит бутылку на стол. Минералка жалобно плещется о стенки. – Зарплату задерживают?

– Заткнись, мажор, уж про зарплату молчал бы. – Даня кривится, как от зубной боли.

– Мрачный ты тип, Даня, – констатирует Игорь, качая головой. – Мрачный и злой. Что в тебе женщины находят?

Стул с грохотом отлетает к стене, и Даня уже нависает над Игорем, дёргаясь в руках Жеки.

– Оставь. Потом, – шепчет Аверьянов, обжигая Игоря яростным взглядом.

А он сидит и сладко улыбается. Вывел. Так просто. Почти скучно. Лениво зевает. Косится на Вику.

– А что у нас там, работы никакой?

– Давно под кустом не блевал? – буркает Жека, выпуская Даню и отходя к своему столу.

– Прочищать организм очень полезно, – наставительно поднимает палец вверх Игорь. – Рекомендую. Лишняя желчь выйдет.

– Ты достал, мажор! – рычит Даня, дёргаясь в его сторону.

– Даня! – резкий окрик Вики заставляет того замереть и, плюнув, выскочить из кабинета. Жека срывается следом.

Каждый нерв отзывается на её голос. Тебе не кажется, или ты окончательно завяз, Соколовский? Молчание между ними висит тяжёлым, неподъемным грузом. Так много хочется сказать. И ничего не говорить. Просто молчать, только рядом. Близко.

Но он заставляет себя сидеть на месте, хотя каждая клеточка тянется к ней. Тянется за ней.

Вика нервно выдыхает, перекладывая бумажки на столе. Настолько противно?

– Так и будем молчать? – Он не выдерживает первым. Плохо. Очень плохо.

Вика вздрагивает, поднимает на него свои нереальные глаза.

Улыбка сползает с его лица. Надо же, а он надеялся, что она приклеена. Он медленно поднимается, подходя ближе, не сводя глаз, как змея на дудочку факира.

Падает. Опять падает. В неё, в эти глаза. В то, что сейчас в них плещется, отражая его желания.

– Отойди. – Голос Вики срывается. Она вжимается в спинку кресла, вцепляясь в подлокотники. – Я серьёзно. Отойди, Игорь.

– А то что? – зачарованно шепчет он, останавливаясь у её стола. Она нервно облизывает нижнюю губу.

Невольный жест, а у него внутри будто взрывается фейерверк. Яркий. Горький. И дыхание сбивается. Сразу. Что ты творишь, Родионова?!

– Соколовский! Зайди в семнадцатый. – Этот безликий служитель закона даже не представляет, что он сейчас предотвратил.

Спас тебя, Вика. Спас меня. От нас.

Отворачивается от неё, не оглядываясь, выходит. Почти бежит. Прочь. Прочь от этих чувств, которых слишком. Слишком много. Слишком ярко. Слишком не вовремя.

Дверь в кабинет легко поддаётся. На стук никто не отвечает. Внутри темно, пахнет пылью и застарелыми бумагами. Игорь растерянно оглядывается: может, перепутал. Смотрит на дверь. Нет, семнадцатый кабинет. Ладно. Пожимает плечами, ныряет внутрь.

Они накидываются сразу. С двух сторон. Мешок на голову. Удушающий захват вокруг шеи. Что толку размахивать руками? Веселить и раззадоривать?

Бьют точно и методично. Менты. Знают, как надо. Под солнышко, чтоб не трепыхался. По почкам, чтоб никто не заметил. Ногами. Молча. Столько ненависти. По хер. Пусть.

Последний удар приходится по челюсти. От души. От Дани. Он точно знает, что от Дани. Дверь закрывается. Стянуть мешок. Лежит на полу, хватая воздух разбитыми губами. Хрен вам на всё лицо. Не на того напали. Даже не мечтайте так просто от меня избавиться.

Встаёт, придерживая рёбра. С-сука, больно! Зато мыслей о Вике – ни одной. Как холодный душ. Отрезвляет.

Туалет рядом. Вода мешается с кровью, закручиваясь водоворотом в раковине. Поднимает глаза, встречается с собой в зеркале. Хорош. Губа припухла. Трогает её языком.

– Что, собрался уходить? – Голос Дани за спиной полон предвкушения. Не угадал.

– Куда уходить, ты что? – Игорь поворачивается, в глазах – бесшабашный огонь. – Люди тут такие отзывчивые. Добрые. Где я ещё таких найду?

Выходит, чувствуя кожей его бешеный взгляд. Пусть злится. Пусть. Ненависть – хорошая эмоция. Чистая. Честная. Пусть будет. Ему так проще.

– Соколовский! – Из своего кабинета выглядывает Пряников. Хмурится, замечая свежий кровоподтёк. – Что у тебя? – Подозрительно щурится на идущего следом Даню.

– Вливаюсь в коллектив, Андрей Васильевич, – бодро рапортует Игорь, вытягиваясь по струнке. За спиной возмущённо фыркает Даня и, толкнув плечом, скрывается в коридоре. Пряников качает головой, но решает не комментировать. Сами разберутся. Не маленькие. А он им не нянька.

– Звонил твой отец. Просил передать, что ждёт тебя. Где, ты сам знаешь.

Брови Игоря ползут вверх, в глазах отплясывают джигу черти.

– Папа приплачивает вам за подработку в качестве секретарши, Андрей Васильевич?

– Полегче, Соколовский! – От возмущения Пряников чуть не подскакивает. Но тут же осекает сам себя, добавляя тихо: – Просто встреться с отцом, Игорь. Считай, что до завтра я тебя отпустил.

– Служу России! – Игорь прикладывает руку козырьком и нахлобучивает очки на нос.

Корвет стоит у входа, виновато поглядывая на хозяина, присев на все четыре колеса. Рядом трутся виновники проколов, хитро поглядывая на Игоря.

Как остроумно.

Игорь качает головой, бросает взгляд в сторону любителей проколоть чужие шины и делает вид, что аплодирует. Браво. Как предсказуемо. Шиномонтаж появляется у входа в отделение практически одновременно с тем, как из него выходит Игорь.

– Что-нибудь поновее придумайте, – иронично бросает Игорь, глядя на досадливо поджимающих губы оперов. Расплачивается за работу, выслушивая шутки о скидках постоянным клиентам.

Честно? Достало. Но хрен он об этом хоть кому покажет. Не дождутся.

Педаль в пол. Дальше отсюда. Не оборачиваясь. Как всегда.

Ресторан встречает прохладой, и услужливые официантки сгибаются чуть не до пола, узнавая сына самого.

Отец в своём репертуаре. Сидит у окна. Один. Ест.

– Чем обязан? – Игорь останавливается у стола, не спеша садиться в предложенное кресло.

– Ты не отвечаешь на звонки. – Сокловский-старший осторожно отрезает кусочек от стейка. По тарелке расползается кровавая лужица.

– Ты дал понять, что не хочешь меня слышать.

– Играешь в характер, – понимающе усмехается Соколовский-старший. – Смотри, не заиграйся.

– Ты позвал меня читать нотации? Поздновато, не находишь? – Игорь легонько отстукивает дробь пальцами по столу.

Советский цирк умеет делать чудеса.

– Не лезь туда, Игорь. – Отец вдруг вскидывает голову и смотрит прямо в глаза. Так, как давно не смотрел. Испытующе. Прося?

– Не лезть куда? – Игорь непонимающе хмурится, склоняя голову.

– Ты понимаешь, о чём я, – с нажимом повторяет Соколовский-старший.

– А, ты имеешь в виду, не лезть в дело о смерти мамы? Или о том месте, где упоминается, что это было не самоубийство? Или, может быть, о том, где ты изменял ей? А-а, наверное, о том, где ты, возможно, нанял людей, чтобы её убрали, как ненужную помеху!

– Прекрати! – Окрик заставляет официантку, поднимающуюся к ним с подносом, изменить траекторию, резко свернув вниз.

– Прекрати. – Тише, но так же напряженно. – Ты не понимаешь, что хочешь откопать. Что можешь откопать. Мамы больше нет. И эта информация тебе её не вернёт. Забудь.

– Как забыл ты? – Обида, давняя, застарелая, плещется в груди, клокочет, подпитываемая новым знанием. Как он его сейчас презирает. Отца. Того, на которого когда-то так хотел быть похож…

– Игорь, не надо ворошить прошлое. Оно ничего не изменит. Оно не вернёт тебе маму.

– Тебе ведь было плевать на неё, так? – Ему надо это услышать. Зачем? Просто надо.

– Я любил её, – твёрдо глядя в глаза сыну, говорит Соколовский-старший.

– И изменял, – выплёвывает Игорь.

– Я мужчина. Так бывает. Пойми, я… – Соколовский-старший и сам понимает, как жалко сейчас звучат его оправдания. Жалко и гадко.

– Она мешала тебе. Скажи. Мешала?! – Игорь чувствует, как она клокочет в нём, поднимаясь к горлу. Ненависть. Сейчас он его почти ненавидит.

– Нет, Игорь, это не так. Как ты вообще можешь так думать?!

– Некоторые ответы на вопросы приходится додумывать самому, раз ты не спешишь мне на них отвечать. – Взгляд, полный презрения. Даже добавить нечего. Отец стоит с видом побитой собаки. Виноват. В чём?

– Игорь! Стой!

– Да пошёл ты.

Улицы. Чужие. Пустые. Тёмные. За каждым окном – жизнь.

На пассажирском сидении две бутылки. Переливаются янтарём под толстым стеклом. День прошёл прекрасно, Соколовский, можно поставить себе галочку. Очередной день полный… Полный охренительной пустоты.

Машина останавливается у знакомой ограды.

Здравствуй, мама, вот и я.

========== 3. Ищи кому выгодно ==========

Дождь хлещет по лицу, стекает по спине. Дождь заставляет перехватывать дыхание, часто и судорожно дыша. Дождь прячет то, что в обычной жизни кажется полным сумасшествием. Слёзы.

И перестаёт как-то слишком резко. Игорь открывает глаза. Вика. Сидит рядом. Смотрит. Как смотрит? Не разобрать. Но хочется верить, что не жалостливо. Только не жалость.

– Ты как здесь?

– Несложно найти могилу твоей матери. – Вика смотрит на плиту. Невольно сравнивает фото с сыном. Ищет общие черты. Находит. – Красивая она у тебя.

Он молчит. Что тут сказать. По-детски. Лучшая. Самая лучшая.

– Ты опоздал на планерку.

– Прости. – Раскаянием в голосе и не пахнет. – У меня ещё дела есть. Отпустишь?

– Отпущу, если скажешь, какие. – Вика пытается говорить ровно, но так хочется схватить его за грудки и трясти, трясти, пока не вытрясет всю правду. Всю, что от неё скрывает. Почему?

Потому что ты ему никто.

– У отца была любовница. Когда мама умерла, он был с ней. Я хочу с ней поговорить.

– Я с тобой. – Быстро. Слишком быстро, чтобы не успел передумать. Но он и не собирается, видимо. Пожимает плечами, поднимается.

Он сегодня вообще не спешит говорить. Но молчать с ним уютно. Просто ехать рядом в машине. И молчать. Дышать им. Размытым запахом дождя, парфюма, тела.

Она боится вдохнуть поглубже, шумно втянув носом воздух. Боится, что сейчас, на светофоре, не удержится и потянется к нему, утыкаясь носом чуть ниже уха. Прижмется, залезет под руку, чтобы обнял. Чтобы просто держал в руках. И молчал.

Но он лишь крепче сжимает руль, вдавливая в пол педаль. Ворох мыслей в голове. Что ей сказать? «Здравствуйте, вы спали с моим папой?». «Вам сильно мешал тот факт, что он женат?». «Хочется узнать побольше подробностей».

Вот уж чего-чего, а подробностей он знать не хочет. Совсем. Он вообще не знает, чего хочет от этой встречи. Просто посмотреть в глаза той, на кого променяли его маму.

Такое вот детское желание. Обиженный ребёнок. Игорь усмехается своим мыслям. Рядом вскидывает голову Вика. Надо же, а ведь он про неё почти забыл. И лучше бы не вспоминал.

Места в машине сразу становится мало. И воздуха тоже. Как он мог проехать полгорода, не замечая, что весь пропах миндалём? Увезти бы её отсюда. Подальше от этого города. От проблем. Своих, естественно. Подальше. И там…

Приехали. Вовремя. Глаза прячут оба. Слишком много у каждого во взгляде. Слишком одинаково. Безнадёжно.

Навстречу – женщина в крови. Внутри что-то обрывается и летит вниз со скоростью сломавшегося лифта. Он уже не сомневается, в какой квартире лежит труп.

На негнущихся ногах – наверх. Дверь нараспашку. Сброшенная вешалка, зонтик на полу. Дверь в ванную открыта. Внутрь – из любопытства. Замешанного на изощрённом желании убедиться. Что кровь. Что ванна. Что скальпель.

Твою ж мать.

В голове пусто. Опять. Не хочется думать о том, что первым делом приходит в голову. Не хочется думать о совпадениях, которые не совпадения ни хрена. Не хочется представлять, что её убрали. Чтобы не мешала. Что её убрал… Кто? Не-ет.

Ладонью по лицу. Смахнуть подозрения, как липкую паутину, что, кажется, окутывает его полностью. И как контрольный в голову – фото машины на чужом телефоне.

Камера дешёвая. Отмечает машинально, обреченно вглядываясь в знакомый номер. Вот и всё.

Как же так, папа?

Срывается с места, не слушая никого. Вика – за спиной. Перед глазами – пелена. В висках пульсирует – за что? Почему? Неужели?..

Всю дорогу в тумане. На автомате. Стиснув зубы. Не думать. Не представлять.

– Игорь, постарайся успокоиться. – Голос Вики с трудом проникает сквозь вату в ушах.

Постарайся успокоиться. Постарайся. Постарайся, Соколовский, не зарыдать от бессилия. Под ногами земля – горит. Мир, привычный, родной – рушится. Постарайся успокоиться.

– Я буду говорить. – Вика выходит из машины. Смотрит пристально. И от понимания в её взгляде хочется выть. Сухо кивает.

Заставляет себя идти медленно. Она что-то говорит, но до Игоря не сразу доходит смысл. Он смотрит. Смотрит на папу. Вот у кого надо учиться выдержке. Непробиваемый. В глазах – Тихий океан. Само спокойствие. Отвечает чётко. Многолетняя привычка прятать ото всех мысли.

– Она мертва. – Голос Вики возвращает к реальности. Вот оно – первая ласточка. У Соколовского-старшего едва заметно дрогнул уголок губ.

– Это ты её убил? Скажи, ты? – Игорь срывается с места, нависает над столом. Как он его сейчас ненавидит! Именно. Ненавидит. И больше не хочет путать это чувство с чем-то другим. Ненавидит и презирает. За маму. За себя. За их семью.

– Игорь! – И снова Вика. С трудом заставляет себя вернуться на место. Внутри всё клокочет, ища выход. С трудом получается стоять на месте.

– Игорь, выйди. – Он стискивает зубы так, что желваки играют на скулах. Значит, личное что-то. Что-то, что не хочется говорить перед сыном. Что-то, чего стыдишься, а, пап?

– Выйди, – повторяет с нажимом Вика.

Да гори оно всё! Слетает по ступенькам вниз, к машине. Мысли-мысли-мысли. Не остановить ни на секунду. Почему он? Зачем к ней? Неужели он? Неужели?! Хоть бы одно доказательство, что не папа. Хотя бы одно. Уцепиться за него и тянуть. Тянуть на себя, радуясь возможности оправдать. Но нет. Нет доказательств. Всё против.

Ищите кому выгодно.

Кому выгодно. Игорь усмехается. Выгодно здесь только одному человеку. Вика наконец выходит. Ничего нового. Любовница. Приезжал поговорить.

Игорь фыркает, садясь в машину. И здесь пусто. А чего он ждал? Что отец расскажет всё Вике? Сделает чистосердечное? Ждал. И боялся. И сейчас эта нервная дрожь в пальцах – от облегчения или от злости?

Обратно едут молча. Он не может сейчас говорить. Слишком много мыслей. Слишком ярко. Слишком горько. Крутятся, бегают по кругу. Убийство мамы – следователь – любовница. Любовница – следователь – мама.

Ищите кому выгодно.

Папа. Ты? Почему ты? Хоть бы не ты…

В отделе – вчерашний подрывник. Головная боль. Не его. Ему – всё равно. Днём раньше, днём позже. Уверенность в собственном бессмертии уступает обречённому безразличию. Пусть бы уже поскорее.

Невольно отвлекается на Вику. Сдержана. Собрана. Сосредоточена. Настоящий следователь. Спокойно ведёт допрос. Смог бы он так? Нет. Бросился бы на гада, выбивая из него всё, что знает.

Тонкая усмешка скользит по губам – недалеко ушёл от Дани, а, Соколовский? Или это просто желание кого-то побить? Выпустить пар. Внутри клокочет. Хаос. Водоворот чувств, мыслей.

Подозреваемого уводят, а он даже не сразу это замечает. Весь в себе. Внутри. Падает на стул напротив Вики. Ловит её взгляд. И опять – понимающий, сочувствующий. Да чтоб тебя. Только не так, Вик. Не надо так. Жека что-то спрашивает, а он снова не слышит. Кровь стучит в висках, перед глазами чёрные точки. Никогда ещё он не доходил до подобного. До подобного желания кого-нибудь убить.

– Ты посмотри, какая Санта-Барбара. – Голос Дани легко перекрывает орущие мысли в голове. – Вот, значит, как у них принято относиться к женщинам и к семье. Даже не удивительно.

Перед глазами темнеет. Стул летит в сторону. Игорь бьёт, не задумываясь, и тут же пропускает первый удар. Замахивается. Пропускает второй. Ярость – плохой советчик. Щекой в стол, восстанавливает дыхание. Чужой голос над головой:

– А это – наш лучший отдел.