Текст книги "Вопреки (СИ)"

Автор книги: Luchien.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Лучший. Игорь подавляет желание сплюнуть. На душе – пусто. Сейчас – пусто. Отпустило. На время. Хочется бежать отсюда. Бежать без оглядки. Не видеть никого. Ни Даню, ни Жеку. Ни глаз этих нереальных, что сейчас наверняка сверлят его, обжигая сочувствующим взглядом.

Из отдела вылетает, не оборачиваясь. Подальше отсюда. Хоть куда. Хоть к кому. А ведь некуда и не к кому. Ты один, Соколовский. Совсем один. Тоска взрывается в груди яркой вспышкой, когда он вдавливает педаль в пол. Взвизгнув, корвет срывается с места, оставляя после себя облачко пыли.

Бутылки оказалось мало. Прописная истина, которая всегда срабатывает. Где там ближайший магазин?

Машина укоризненно урчит. Ну ладно тебе. Первый раз что ли? Игорь бредёт вдоль полок, разглядывая разномастные бутылки. Почему, чтобы заглушить тоску, надо нажраться до беспамятства? Потому что по-другому сна не будет совсем. Будет перебирание своей никчёмной жизни, которое закончится чем? Правильно. Он напьётся. Так к чему оттягивать неизбежное?

Кассир на выходе смотрит неодобрительно, но молча пробивает товар.

– Может, возьмёте что-нибудь к коньяку? Шоколад, например. Есть бельгийский. А ещё…

– Не надо. – Игорь мотает головой, забирая сдачу. Часть купюр вываливается из руки, и он пожимает плечами, выходя из магазина.

Корвет неодобрительно откликается на движение ключа, трогаясь с места. Игорь усмехается. Надо же, скоро с машиной разговаривать начнёшь, Соколовский. А что. Раз больше не с кем.

Пробка летит в сторону, вытащенная зубами. Новый глоток заставляет поморщиться, следующий идёт лучше. Мыслей нет. И от этого так хорошо… Обрывки. Отрезки. Точки. Вокруг завертелся такой клубок, что разобраться с каждым днём всё сложнее.

Разум постепенно отключается. Логическая цепочка не хочет складываться. События кружатся, мельтешат в голове. Жутко раздражает. Хочется положить голову на чьи-нибудь колени. И чтобы в волосах – чужие пальцы. Нежно. Ласково.

Новый глоток сбивает с мысли о запретном. О том, что пробивается, несмотря на плотный алкогольный заслон. О том, что иногда хочется… Чего хочется?

Игорь недоуменно смотрит на ворота кладбища, пытаясь понять, как давно он здесь стоит. Дорога до могилы кажется длиннее, чем обычно. Зря он так набрался. Сейчас бы прилечь и отдохнуть.

– Мам, привет, – привычно тянет, глядя на плиту. И застывает. Всё. Крышка. Допился, Соколовский.

На месте маминой улыбки – его лицо. Кто? Как? Зачем? Мозги сбиваются в кучу. Так некстати.

За спиной шорох. Обернуться – и то проблема.

– Стой! Стой, сука!

Игорь бросается за незнакомцем, чувствуя себя, словно в мультфильме. Картинка яркая. Бежишь, а ноги не двигаются. И какое-то мельтешение впереди. Не догнать.

Обратно возвращается, с трудом переставляя ноги. Дышать тяжело. Впору лёгкие выплёвывать.

Миндаль. Едва заметный запах, а сбивает с ног почище Хеннеси. Как? Откуда?

– Не лучшее место для отдыха. – Голос Вики сух и деловит. Словно она приехала сюда, на другой конец города, просто чтобы это сказать. Смешно.

– У каждого свои предпочтения, – пожимает плечами Игорь. – А ещё я вяжу и вышиваю крестиком.

– Ты не брал трубку.

– Телефон на беззвучном. – Надо срочно выпить. Выпить, чтобы разогнать миндальный туман в голове. Чтобы не думать о том, как хочется зарыться в эти волосы, стянув с них дурацкую резинку.

– Ты выпил целую бутылку? – В голосе осуждение. А ты как хотел? Чтобы восхищалась?

– До этой? Да! – Игорь пытается выпрямиться, гордо кивая головой.

– Тебе надо домой.

– Надо. – Он хитро подмигивает: – Поедешь со мной?

– Я вызову такси. – Делает вид, что не слышит. Конечно, поедет. Или он думает, что она его бросит сейчас? Здесь. Совсем одного.

Жалко. Ей его жалко. Она не хочет думать об этом, но не может. И всю дорогу до его дома мысли об одном. Он действительно совсем один. И тебе, Родионова, его жалко.

Жалко оставлять одного на этой огромной кровати. И память даже не пытается подкинуть картинки недавнего прошлого. Почти не пытается.

Остаться с ним. Остаться до утра. Сварить кофе. Улыбаться, глядя, как он, растрёпанный, бродит по дому. Вика вздыхает. Дура. Оно тебе надо? Принца нашла? Он тебя со своей жалостью погонит поганой метлой и будет прав. Не нужна она. Жалость. Никому не нужна.

Или есть что-то ещё? Что-то, в чём самой себе признаться страшно? Бред, Родионова. Иди домой.

========== 4. Другого поля ягода ==========

Ему хорошо. Вот так, безо всяких усилий. Просто очень хорошо. Давно забытое чувство покоя. Хочется вдыхать его полной грудью, заполняя израненные лёгкие. Мягкий солнечный свет проходит сквозь тело, оставляя после себя нежное послевкусие. И голос. Родной, ласковый. Зовёт куда-то за собой. И хочется бежать, бежать следом, оставляя за спиной что-то плохое, что-то, что тянется следом, оставляя чёрные разводы.

Игорь оборачивается, пытаясь сбросить тяжёлый чёрный хвост, но тот лишь сильнее вцепляется, обвивая ноги, медленно поднимаясь наверх. Нежный голос пропадает. Иссиня-чёрные кольца обхватывают грудь, пульсируя, сжимая всё сильнее. Выбивая из лёгких остатки света. Нечем дышать. Воздуха меньше. И меньше. Это конец.

Игорь резко садится на кровати, хватая воздух широко открытым ртом. Проводит дрожащей рукой по влажному лицу. Сон. Просто сон. Обрывки бреда. До сих пор колотит. Выдыхает.

Глаза режет от яркого света. Будильник ещё не звонил. Рано. Но сна больше нет. Во рту мерзко. Опять спал в одежде. Пора завязывать, Соколовский.

Мысли вяло перемещаются в голове, путаясь с остатками сна. Добрести до душа. Одежду – на пол. Холодная вода бодрит. Прогоняет последнюю муть из головы.

За окнами – новый день. Опять бежать. Опять искать. Опять разочаровываться. Горечь во рту. Горечь на душе. Горечь в кружке.

Вчерашний день собирается цветной мозаикой.

Папа. Как ты мог? Пусть не ты держал в руках скальпель. Но ты отдал приказ.

Руки – в волосы. Вцепиться, чтобы боль отвлекла. Отвлекла от отчаяния, которое захлёстывает с головой. Почему это больно? Где искать правду? Везде тупик.

Ниточки обрываются быстрее, чем он успевает их ухватить.

Он чувствует её. Усталость. Задыхается в ней, жмуря глаза. Просто передохнуть. Хоть пару часов. Передохнуть. Где поставить ударение?

Хочется кричать, кричать от бессилия. Но из груди вырывается только слабый стон. Слабый. Ты слабый, Соколовский. Кончай играть в Фандорина. Не по зубам кость.

Подносит кружку к губам, смотрит удивлённо. Кофе кончился. Когда успел?

Нужна передышка. Ты кончаешься с неистовой скоростью. Стираешься. Прогораешь. Дотла. До горстки пепла. Слишком быстро. Слишком ярко. Одному – сложно. И никого – рядом.

Вика.

Имя приходит вместе с образом, вспыхивая яркой бирюзой.

Лучше бы её не знать. Рядом с ней – весь как на ладони. Оголённый нерв. Каждый вздох – обжигает.

Что между ними? Одна ночь. Отчаяние двух одиноких. Или что-то больше? Ни слова после. И когда говорить? Вокруг одни смерти. Не до нежности.

Да и какой нежности? Рядом с ней крышу сносит. Начисто. Страсть? Возможно. Но почему-то кажется, что там – больше. И от этого – страшно.

Не сейчас. А когда? Завтра может и не быть.

Мысли разворачиваются на сто восемьдесят. Нетерпение охватывает, отдаваясь дрожью в кончиках пальцев.

Зачем тянуть. Хватит. Решить всё и сразу. С ним, значит, с ним. Нет? Пусть так.

Город, который никогда не спит, нехотя просыпается. Первые машины на улицах. Дворники неспешно метут улицы.

Цветочный магазин, давно знакомый, круглосуточный.

– Игорь Владимирович. – Продавец, улыбающаяся блондинка, с готовностью поднимается с кресла, где, видимо, дремала. – Вам как обычно? Розы?

Нет. Вике розы – банально. Взгляд пробегает по рядам равнодушных красавиц-лилий, пышных гербер, потрясающих орхидей. Не то. Всё не то. Не для неё. Ответ приходит резко, всплывая в голове.

Подзывает продавца. Та удивлённо кивает. Бросается к телефону. Постоянного клиента терять нельзя. Звонок на соседнюю точку. Не все они такие. Пафосные. Есть и попроще. На цветочном рынке.

Игорь опускается в кресло, берёт предложенную чашечку кофе. Он подождёт. Снаружи – непробиваемое спокойствие. Внутри – ураган нетерпения. Хочется бежать, бежать отсюда. К ней. Стоять рядом и молчать. Дышать с ней. Дышать ей.

Визг тормозов. Распахиваются двери. Заносят букеты. Небольшие. Яркие. Как её глаза. Довольно кивает. Щедро расплачивается. Для неё – самое лучшее. Нежное. Светлое. Как Вика.

От нетерпения покалывает кончики пальцев. Корвет довольно урчит, обгоняя редкие машины. Её дом ещё спит. В окнах – темно. Разбудить?

Игорь сидит в машине, отстукивая нервную дробь по коже руля. Что, страшно? Усмехается. Признаёт. Страшно. Давно забытое чувство. Неуверенность. Когда он в последний раз боялся встретиться с девушкой? В пятом классе? Соберись, тряпка!

Быстрый взгляд наверх, к её окнам. Раз приехал, иди. Что ждать. Цветы – в охапку. К двери. Несколько лестничных пролётов. Замер перед дверью. Глубокий вдох. Палец – на кнопку.

За дверью – тишина. Спит. Ещё спит. Оставить цветы на пороге? Можно. Но… Малодушно. Не для него. Снова на звонок – настойчиво.

Только посмотреть в глаза. Поймать её улыбку. «Здравствуй, Вика. Не спишь?». «Прости, что разбудил». «Как спалось?».

Дверь распахивается так резко, что он от неожиданности делает шаг назад. Вика смотрит удивлённо. А у него внутри – тишина. Где ты, внутренний голос? Заготовленные фразы выветрились сквозняком открывшейся двери. Скажи же что-нибудь, Сокловский. Не молчи!

– Привет. – Хрипло. Жалко.

– Привет. – Потрясённо.

– Разбудил? – Глупый вопрос. Хочется закатить глаза на собственную тупость.

– Нет. – Вика смотрит жадно. Перебегая взглядом с цветов на него и обратно.

– Это – тебе. – Спохватился. Протягивает букет, заставляя обхватить его. Столкнуться руками. Вздрогнуть. Синхронно. Мимолетное прикосновение. А руки отнимать не хочется.

Так и застывают. Он, она и букет между.

– Нам надо поговорить. – На выдохе. Она так близко. На щеке – полоска от подушки. В глазах – испуг. И что-то ещё. Тёмное. Жаркое.

– Надо. – Она сглатывает. В горле сухо. В животе – порхает. Он так близко. В глазах – буря. Меж бровей – морщинка. Белоснежная рубашка прячет загорелую кожу. Безупречен. Как всегда. Не как всегда, поправляет она себя. Вчера – другой. Уязвимый. Близкий.

Стоят, не двигаясь. Держат в руках охапку ярко-синих цветов. Глаза в глаза. Не дыша. Снова падая. Взрослые люди. Робкие дети.

Всё уже было. Чего стесняться? Страшно. Тогда – мутное отчаяние. Сейчас – слепящая потребность.

Он тянется к ней сквозь цветы, обжигая дыханием. И она с готовностью закрывает глаза, поддаваясь. Откликаясь. Подаваясь вперёд. Коснуться его сейчас – самое необходимое в жизни. Жажда. Жажда выпивает досуха.

Его руки, лежащие на её запястьях. Огонь сквозь кожу. Дрожь – взаимная. Нетерпение. Предвкушение.

– Вик, кто там?

Губы замирают в миллиметре. Разочарование, колючее, колкое, отражается в глазах. Игорь понимающе кривит губы. Руки соскальзывают. Шаг назад. Ещё один. Неловкое молчание. Что тут скажешь? Ждал, что будет одна?

– Извини. – Пожимает плечами. – Не вовремя. – Заносит ногу на ступеньку.

– Игорь! – Зачем окликнула? Что тут скажешь? Останься? Смешно.

– Увидимся в отделе. – Бросает, с трудом отворачиваясь. Вот тебе и ответ, Соколовский. Ночь была, и прошла. Забыли. Проехали. Слабость сильной женщины. Ей можно. Один раз ничего не меняет. Забудь.

Вика закрывает дверь, пытаясь унять дрожь в ногах. Проходит в комнату, встречается взглядом с Даней.

– Откуда цветы? – Даня щетинится, не успевая услышать ответ – бросил взгляд в окно. – Понятно.

Смотрит обвиняющее. Что ему сказать? Что снова чуть не поддалась? Что хотела? Что от одного взгляда – внутри пожар?

– Не начинай. – Устало. Устала. Так сложно. Почему всегда всё сложно?

– Он приходит к тебе в пять утра, а ты говоришь: не начинай? – Даня злится. Он в своём праве. Но она не хочет его понимать. Всегда понимала. Хватит. Разобраться бы в себе. Дать передышку.

– Я не звала. – Вика с нажимом смотрит на него. Остынь. Даня, ради Бога, остынь сейчас.

– А цветы взяла. – Даня кивает на букет. Вика устало качает головой. Что тут сказать?

– А мне надо было их оставить на лестничной площадке? – Голос леденеет. Игорь ушёл, воздух вернулся в лёгкие, уверенность – в голову.

– Надо было. – Безапелляционно. Вот так. Только чёрное или белое. У Дани нет полутонов. Во всяком случае, в том, что касается мажора.

– Дань, давай не будем. – Вика устало выдыхает. Ругаться не хочется. Ничего не хочется. Пусто. Без него – пусто. Правда? Когда успела, Родионова?!

– Мне лучше уйти, – буркает Даня, косясь на Вику, ожидая возражений. Но она лишь кивает, погружённая в себя. В свои мысли. Даня раздражённо цыкает, хватает куртку. Хлопает дверью.

Вика даже не поворачивается. Смотрит на цветы. Улыбается. Угадал. Любимые. Из детства. Невероятная охапка васильков.

Корвет мчит по городу. Знакомые улицы. Незнакомые лица. На душе скребётся. Что-то тяжёлое, мутное.

Кому ты нужен, Сокловский? Тонешь в дерьме, так тони сам, что ты её туда тащишь? Захлебнись в нём, нырни с головой. Но её – не смей.

Пусть с Даней. Так легче. Так лучше. Ей. Не ему.

Ему – педаль в пол. Вперёд и с песней. Такие как она не для него. Привык что все вокруг по щелчку – твои. А она нет. Не такая. Сама пришла. Сама ушла. Не такая как все.

Другая. И от этого только хуже. Не разгадать. Не применить знакомую матрицу. Что скажет, что сделает – не угадать. И не хочется. Рядом с ней гадать не хочется. Рядом с ней жить – хочется. Дышать ей – хочется. Только ей этого не надо.

Не твоего поля ягода, Соколовский.

Правильная. Умная. Смелая. Принципиальная. Любимая.

Резко по тормозам. Благо, дорога пустая. Останавливается, мотает головой. Совсем от рук отбился. Бред в голову лезет. Сам сказал, сам посмеялся.

И уволиться бы. Да бежать, куда глаза глядят. И гори оно всё синим пламенем. И Вика, и Даня, и папа с загадками этими. А он – на Мальдивы. Один. Загорать.

Перед глазами картинка – ярко. Морщится. Не то. Больше не прокатывает. Изменился. Когда? Сам не заметил.

========== 5. Хотелось как лучше ==========

В отдел не хочется. Но надо. Кому надо? Не понятно. Ему – точно нет.

Бездумно жать на педаль, заставляя машину разгоняться – вот что ему сейчас надо. Чтобы в ушах – ветер. И мысли – напрочь.

Телефон оживает, вибрируя на пассажирском сидении. Краем глаза на экран – Вика. Зачем?

Горькая усмешка. Зачем, Вик? Усложнять? Сказал же – проехали. Забыли. Тебе не важно? Мне подавно.

Город замирает в одной сплошной пробке. Руль влево – через разделительную. Когда он соблюдал их, эти правила?

В отделе тихо. Сегодня он первый. Хоть в чём-то ты первый, Соколовский.

Игорь падает в кресло, мучительно растирая глаза. Отсутствие сна начинает сказываться. Внутри плещется глухое раздражение. На себя. Только на себя. Одна мысль – хреново.

Скрипит дверь. Он не оборачивается. Знает – она. Чувствует. Зря он сюда приехал. Телефон в руках вращается с бешеной скоростью.

– Ты опять не берёшь трубку. – Вика опускается на стул напротив. Смотрит обеспокоенно. Пытается поймать взгляд. Зачем?

Что ты хочешь там увидеть, Вик? Оно тебе надо?

– Неудобно было. – Телефон замирает. Игорь резко вскидывает голову. – Зачем звонила?

Вика смущается. Прямой взгляд – обжигает. Что ему сказать? Что с Даней – всё? А ему это вообще надо знать?

– Понятно. – Кривая усмешка. – Нечего сказать?

– Игорь, ты не так всё…

– Не оправдывайся. – Обрывает. Не хочет слушать. Решение принято. Пусть каждому своё.

Ладони на стол. Опереться. Подняться. Голова кругом.

– У меня… – Голос срывается. Хрипит. Почему? Кашлянул. – У меня дела. Можно уйти?

– Что случилось? – От растерянности ни следа. Снова собрана. Встревожена. Смотрит, не отрываясь. Нервирует этот взгляд. Прямо в душу. Как лампой на допросе.

– Ничего. – Небрежно пожать плечами. Небрежно. Получилось? Прячет взгляд. – Личное.

– Игорь, мы же договорились. – В голосе Вики – металл. Порезаться можно. – Твоё личное касается меня. Я веду дело о твоём покушении и…

– Я же сказал – личное. – С нажимом. Поднимая наконец глаза, смотря твёрдо. Не мигая.

– Понимаю. – Под его взглядом Вика сжимается. Опускает глаза. Обидел. Пусть так.

Сухо кивает. Очки – на глаза. Не оборачиваясь – прочь. Прочь отсюда. В дверях сталкивается с Даней. Тот шипит что-то вслед. Хрен с ним. Со всеми ними.

Во дворе – знакомая машина. Откуда? Опять. Зачем?

– Ты уже освободился? – Соколовский-старший ждёт у двери. Смотрит с надеждой. Да твою ж мать! Откуда она у них у всех? – надежда-то? У него давно ничего нет.

– Ты что-то хотел? – В висках бешено пульсирует, разрастаясь, боль. Держится на пределе. На последних силах. Сейчас бы лечь. И ни о чём не думать. Просто упасть в черноту без сновидений и мыслей этих вездесущих.

– На рыбалку тебя свозить, – горько усмехается Соколовский-старший, кивая на машину.

– Поздновато для рыбалки, не находишь? – Удивил. Решил поиграть в отца и сына? Лет пятнадцать назад он бы душу за это продал. Теперь – по хер.

– Нам надо поговорить. – Игорь замирает у дверей корвета. Отчаяние? В голосе папы? Не показалось?

Разворачивается. Смотрит пристально, снова находя эмоции, что на этом лице – как инородное тело. Страх. Мольба. Надежда. Что вам всем от меня надо?!

Равнодушно кивает. Действительно – равнодушно. Что ты можешь мне сказать? Тоже оправдываться? Что же сегодня за день оправданий!

Едут молча. А ведь сказать-то и нечего. Докатились. Чужие. Они теперь совсем чужие.

Игорь продолжает бездумно крутить телефон. Молчание не напрягает. Его – точно нет. Признаться самому себе – стыдно. С папой – спокойно. Он сидит рядом. Надёжный. Родной. Как тогда. В детстве. Хочется забыть обо всём и просто ехать. Ехать куда-то вдаль. Подальше отсюда.

Соколовский-старший спокойно смотрит вперёд. Руки твёрдо держат руль. А внутри – отчаяние. Он его теряет. Теряет с головокружительной быстротой. Хотел сделать из сына мужика. Получите, распишитесь. Почему нельзя повернуть время? Надо было устроить его к себе. Под крыло. Под присмотром. А теперь?

Игорёк, зачем ты так?

Соколовский-старший крепче стискивает зубы. Бросает осторожный взгляд на сына. Сидит, напряженный, как струна. Так похож на мать. Принципиальный.

Гордость. Он гордится им. Гордится так сильно, что перехватывает дыхание. Вырос. Возмужал. Смог сбросить с себя «золотую» шелуху. Нет. Он был прав, отдав его в полицию. Прав.

Рано или поздно всё бы всплыло. Лучше сейчас. Переживём. Вдвоём – переживём. Семья. Он как никогда понимает значение этого слова. Столько лет впустую. Ничего. Наверстаем. Всё наверстаем, Игорёк. Мой сын. Моя гордость.

Когда знаешь, что искать, находится быстро. Черный порше, никого вокруг. Приехали.

– Зачем ружье? Мы же на рыбалку вроде? – Игорь недоуменно смотрит на папу. Куда он его привёз? Что здесь вообще происходит?

Соколовский-старший только усмехается. Дато. Сопляк. Думает, можно безнаказанно тявкать на Соколовских?! В девяностых и не таких мочили. Молодых да дерзких. Шавка ты подзаборная, Дато, а не вор в законе. Соколовский-старший мрачно сплевывает, перехватывая ружье поудобнее.

Впереди – озеро. Игорь хмурится. Дато? Он-то здесь каким боком?

Смотрит на папу. Вздрагивает. Такого жесткого взгляда он не видел ещё никогда. Словно лихие на время вернулись. Наверное, с таким выражением лица Соколовский-старший ездил на разборки и расправлялся с конкурентами.

А так ли хорошо ты его знаешь?

Действительно. Что ты знаешь об отце, Сокловский? Удачливый бизнесмен? Жесткий управленец? Безжалостный убийца?

Первый же выстрел бьёт по ушам. От неожиданности Игорь дёргается. Смотрит на папу. В глазах – ноль эмоций. Так просто. Взял – и выстрелил в человека. Просто так. Не верю.

К горлу подкатывает тошнота. Игорь судорожно сглатывает, переводя взгляд с отца на Дато и обратно.

А ведь Дато не страшно – мелькает вдруг мысль. Молодой, да шустрый. Знает, что по чём. Соколовский-старший взводит курок. Пристрелит как собаку. Не поморщится. В первый раз, что ли?

Кровь расползается маслянистой лужей. Игорь не может отвести от неё глаз. Гипнотизирует. С трудом понимает, о чём вообще идёт речь. Мамука Маленький… Бред какой-то. Уголовники… Пап, ты-то с ними как?

И ты ещё сомневаешься, Соколовский, что он не причастен? Ты ещё хочешь его обелить? Действительно хочешь?

– Иди за аптечкой! – Игорь не сразу понимает, что обращаются к нему. Кивает, с трудом отводя глаза от истекающего кровью Дато.

Помочь. Надо помочь ему, а потом расспросить. О Мамуке этом. О прошлом. О том, что ему известно про отца. Отца. Игорь поджимает губы. Называть папой хочется всё реже. Стирается последняя нежность. Блекнет. Горько. Очередная потеря. На этот раз почти не заметная.

Второй выстрел застаёт врасплох. Врасплох ли? Ты ведь опять надеялся, что не выстрелит. Опять поверил. А что если это не папа? Что если?..

Срывается с места, перескакивая через камни. Только бы не папу. Только бы не его… Так быстро от равнодушия к отчаянию. В один шаг.

Облегчение накатывает, заставляя подгибаться колени. Папа стоит на берегу. Один. Дато? Игорь окидывает каменистую площадку взглядом. Никого. Убил?

– Ты убил его? Говори, убил?

Отчаяние охватывает, вытесняя недавние страхи. Ну как же так, пап? Как же так?!

Раздумий нет. В голове – пусто. Найти. Найти доказательство того, что опять говорит правду. Почему он постоянно должен это доказывать?

Вода обжигает, спирая дыхание. Игорь ныряет снова и снова, боясь найти тело в мутной зеленоватой воде. Кажется, сердце сейчас остановится от страха. За себя? За правду.

Что ты ищешь, Соколовский? Доказательство вины или невиновности? Что?

Пусто. Никого. Ни живого, ни мёртвого. Хорошо? Наверное. Игорь чувствует, как его начинает колотить мелкой дрожью. Слишком много эмоций за короткие полчаса. Не железный. Пора сломаться.

Соколовский-старший уходит, неохотно оставляя сына одного. Хотелось как лучше, получилось как всегда. Что ты хотел доказать? Что умеешь решать вопросы? Сейчас их так не решают. Забыл?

А Игорь так и не понял. Не понял, что ты за него – не задумываясь. Что он для тебя – всё. Не понял.

Хочется вернуться. Вернуться, схватить за плечи и трясти, трясти, чтобы зубы стучали. Выбить дурь из головы. Мамино упрямство. Его настырность.

Соколовский-старший со свистом выдыхает сквозь стиснутые зубы. Поднимает голову. С удивлением понимает, что всё это время просто сидел за рулём, не в силах тронуться. Ждёт. Чего ждёт? Что он вернётся? Что скажет: «Пап, да ну его, а? Я же знаю, ты хотел, как лучше».

Одобрение. Старший горько фыркает. Докатились. Ему нужно одобрение от сына. А как иначе? Если в его глазах – пустота? И презрение. Он для него – всё. Игорь в ответ – ничего. Головную боль. Не прекращающуюся. Сладкую. Потребность защищать. Заботу.

А если не он – то кто? Кто его защитит? Терпи, Соколовский. Сын у тебя один.

Рёв мотора затихает – уехал. Игорь выдыхает. Падает на ближайший камень. Ноги не держат. Испугался? Признайся, испугался собственного отца. Смешно. Ни хрена не смешно.

Взгляд рассеяно скользит по чужим вещам. Сумка. Удочка. Пистолет. Забросить подальше. Мало ли. Что дальше? Думай, Соколовский. А если он мёртв? Если он мёртв?

Отогнать машину. Отвести подозрения. Зайти. Узнать. Дома ли? Нет.

На улицу. Отсюда подальше. Бесцельно – вперёд. Отдача бьёт, сбивая с ног. Отпускает. Прикрыть глаза. Выдохнуть. Ещё раз. Ещё.

– Молодой человек, вам плохо? – Открыть глаза, промычать что-то в ответ.

Плохо. Ему не просто плохо, ему, блять, хреново как никогда. Выжали. Как лимон грёбаный. Выжали и выбросили. А ты лежи теперь в грязи, подыхай.

Надо выпить. Выпить. Забыться. По-другому отвлекаться не умеешь, а, Соколовский?

По-другому. А как? С кем? Ты же один совсем. Вот и иди. Бухай.

Опьянение приходит не сразу. Неспешно заливает глаза. Путает мысли. Туманит мозг.

Что ты сегодня сделал, Соколовский? Помог уйти потенциальному убийце? Помог сокрыть улики? Покрываешь его? На хрена? Ты же мент! Мент, Соколовский! Иди и сдай его на хрен, чтобы другим не повадно было. В людей стрелять. В беззащитных.

Горький смех заставляет обернуться парочку за соседним столиком. Он скалится в ответ. Что, не видели, как люди смеются?

Дольки лимона ложатся на стол. Дато. Папа. Он. Дато убит. Хочешь ты этого, не хочешь – папа его убил. Лимон отправляется в рот. Игорь морщится, запивая коньяком. Папа. Долька лимона равнодушно блестит в свете небольшой настольной лампы. Убийца. Как быстро найдут тело? А когда найдут, смогут ли связать с Соколовским-старшим? Да хрена с два! Новый лимон заставляет сморщиться, фыркнув от обжигающей кислоты.

Взмах руки, новая бутылка на столе.

– Что-нибудь ещё? Могу порекомендовать филе миньон, отлично сочетается с…

– Я же сказал – ничего. – Игорь поднимает мутные глаза на официанта и тот послушно ретируется, косясь через плечо.

Он не любит таких клиентов. С деньгами и острым желанием напиться. Лучше бы дома пил. Не дай Бог, крушить что-нибудь начнёт. Или к девочкам цепляться. Официант вздыхает, замирая у стены с дежурной улыбкой. Смотрит на Игоря с отвращением – зажрался мажор, что ему не живётся? Бабок – не меряно. Сам видел, как он кошелёк доставал. Позвал бы друзей, да укатил скорее в клуб. Официант смотрит с тоской на часы. Опять придётся на такси добираться. Метро закрывается через полчаса.

Я покрываю убийцу. Какой из меня на хрен мент? Хрень ты голимая, а не мент, Соколовский.

Игорь поводит плечами, пытаясь прогнать муторную тяжесть. А может, не всё так плохо? Может, Дато и впрямь сбежал? Отсиживается сейчас в какой-нибудь дыре. Зализывает раны. Придумывает месть. А что. Вполне себе жизнеспособно.

Точно. Так и есть. Дато жив. Папа не при чём. А он – мент, а значит – найдёт.

Наша служба и опасна и трудна…

========== 6. Предел мечтаний ==========

Остывший чай горчит, оставляя терпкий привкус на губах. В глазах резь от недосыпа. Голова гудит от мыслей. Непрошеных. Ненужных. Невозможных.

Когда он стал тебе так необходим, Родионова? Когда весь твой мир успел сосредоточиться на одном человеке? Невозможном. Ненужном. Непрошеном.

Вика раздражённо усмехается, резко отодвигая от себя чашку. Чай выплескивается, растекаясь коричневой лужицей по идеально чистому столу. Бред. Это всё бред. Впору лечиться, и желательно, подальше отсюда. Чтобы не видеть его, не слышать, не позволять…

Не позволять что? Врываться в мысли непрошеным гостем, топча всё, что с таким трудом выстраивалось до него? С лёгкостью ломая её отношения, её карьеру, её жизнь… Что дальше, Родионова? Куда дальше?

Резкий звонок в дверь заставляет подпрыгнуть от неожиданности. Быстрый взгляд на часы – второй час ночи. В руки – холодная сталь. Так привычней. Так спокойней.

За дверью – он. Предел мечтаний. Вика едва сдерживает истерический смешок, позволяя полицейским пронести Игоря в комнату и уложить на диван. Недоуменно смотрит на пистолет в руке. Совсем нервы не к чёрту.

Игорь лежит, неудобно подвернув руку, и, кажется, его сейчас совершенно не волнуют душевные метания капитана Родионовой. Хам.

Вика громко фыркает, выходя из комнаты в поисках трезвонящего телефона. Так некстати. Или нет? Что, так и стояла бы, смотрела на него всю ночь? Любовалась бы? Бред.

Он эгоист. И сегодняшняя его выходка – очередное тому подтверждение. Избалованный мажор. В кои-то веки она согласна с Даней.

Нажать на кнопку. Снять трубку. И почувствовать, как ноги подкашиваются от звука маминого голоса. Громкие рыдания. Судорожные всхлипы. Аня. Сестрёнка. Ну как же так…

Вика гасит зарождающуюся внутри истерику. Голос звучит ровно, спокойно. Так надо. Мама, слышишь? Всё будет хорошо. Найду. Принесу. Вылечим.

Дрожащей рукой выключает телефон, сползая по стенке. Сильная. Она сильная. Потому что по-другому – нельзя. Потому что иначе – навзрыд.

Из соседней комнаты доносится шорох, и Вика раздраженно смотрит в ту сторону. Вот кому легко. Никаких проблем и мыслей о деньгах. Что они для него? Бумага для рисования? Мусор?

Попросить? Да, Родионова, проси. Он даст. Ты же знаешь, что даст. Не задумываясь. А потом? Как ты будешь в глаза ему смотреть потом? Зная, что должна? Зная, что не просто должна, по гроб жизни обязана? Какое тут будущее? На таком-то завязанное…

Стоп. Ты уже о будущем с ним думаешь? Совсем умом тронулась, а?

Вика еле слышно мычит, утыкаясь лицом в сомкнутые ладони. Тупик. Это не выход, Родионова, это – тупик. И выхода из него не будет. Стоит зайти – не выйдешь. Капкан. Ты этого хочешь?

«А что плохого-то?» – мелькает на мгновение истеричная мысль. Действительно, что плохого? Игорь даст денег, Аню вылечат. А она… Они… Они.

Не будет никакого «они». И денег от него не будет. Точка.

Вика упруго поднимается с пола, кладя телефон, который продолжала сжимать, на стол. Проходит мимо Игоря в свою комнату. Морщится. Перегаром всю квартиру провонял. Неделю проветривать придётся. На пороге, не удержавшись, бросает взгляд на спящего. И это – мужчина твоей мечты? Чувствует – отпускает. Почти отпустило. Завтра же – рапорт на стол. И пусть катится куда подальше со своими проблемами. И с глазами своими пронзительными.

Утро врывается сотней звуков, разбиваясь тысячей молотков в голове. Опять. Соколовский, ты же обещал!

Игорь тяжело стонет, пытаясь пошевелиться, чувствуя, как болит каждая клеточка тела, пролежавшего в неудобной позе всю ночь. Его диван не такой. Он удобный. Проверял.

Открыл глаза. В голове – бардак. Впору стонать в голос. И куда тебя на этот раз занесло, Соколовский?!

– Проснулся? Иди завтракать. – Голосом можно порезаться. Твою ж мать!

Собрать бы себя. По кусочкам. С пола. Как тебя сюда занесло, Соколовский?!

От запаха яичницы воротит. Обманули. Не Хеннесси то был. Ой, не Хеннесси.

– Вик, как я сюда?..

– Доставили. – Движения Вики отрывисты. Застегивает пиджак на все пуговицы. Злится. На него? Заслужил.

Игорь виновато выдыхает, а в глазах уже пляшут черти – не выгнала. Приняла. Значит… Что это значит? Голова гудит. Мыслей нет.

– Поел? – Вика косится на нетронутую яичницу. – Пойдём.

– Ты как всегда красноречива и многословна, – хмыкает Игорь, ища глазами очки.

– На тумбочке у входа, – бросает на его невысказанный вопрос Вика.

– С полуслова понимаем друг друга, – довольно улыбается Игорь, за что получает обжигающий взгляд её невозможных глаз.

– Выходи.

На лестничной площадке он пропускает её вперёд, пытаясь унять бешеное головокружение. Кофе бы сейчас. Покрепче. У Вики нет кофе. Только чай.

Она бодро стучит каблуками, спускаясь по лестнице. Он – следом. Медленно перебирая ногами. На улицу, щурясь. И тут же подарок – Даня.

Игорь пытается сдержать улыбку. Кажется, вчерашний суррогат ещё гуляет в крови.