Текст книги "Младшая неврастения (СИ)"

Автор книги: Lirva

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Пока мы идём до кафе в уютном, совсем не неловком молчании, я рассматриваю природу вокруг, ту, которую я последние несколько месяцев наблюдал по большей части из окна, нежели вживую. Жёлтые, красные и тёмно-коричневые листья летели с деревьев, всё вокруг было золотистым, солнце – всё ещё тёплым, а вот ветер уже холодным, северным. В этот год мне перестало нравиться лето, возможно, именно потому, что оно ассоциируется у меня с болезнью, слабостью и обречённостью, это было самое несчастливое лето в моей жизни. А осень со своим золотым листопадом стала напоминать мне исцеление, момент истины, момент любви. Да, пожалуй, именно с любовью она у меня и ассоциируется. Что за глупые романтичные мысли лезут мне в голову? Рассуждаю совсем, как влюблённая восьмиклассница. Хотя, не всё ли равно? Могу я себе хоть раз в жизни это позволить? Думаю, да, особенно в такой момент, когда улыбка идущего рядом со мной брата является самой сияющей в мире драгоценностью. Хочу быть с ним всегда, и здесь не место грустным мыслям.

Оказавшись в семейном кафе, я выбираю уютный столик возле окна с прекрасным видом на оживлённую улицу, и Егор не возражает, сразу заказывает мне что-то вкусное из меню, не обратил внимания, что именно. Немного заглядевшись на вид улицы, не с первого раза расслышал, как он зовёт меня.

– Или, вернись на грешную землю. Ты меня слышишь?

– Да? Да, прости… Я отвлёкся. Что ты спросил? – брат смеётся, растрепав немного волосы на моей макушке.

– Спросил, сколько баранов в небе.

– Что? Каких баранов? Ты сошёл с ума? – смеюсь вместе с ним, на мгновение поймав его ладонь своей и прижавшись щекой к его тёплой коже. Всего лишь мгновение, но этот интимный, безумно тёплый и откровенный жест нежности заставляет стаю мурашек пробежаться по спине, а во взгляде брата проскальзывает нечто иное, не похожее на светящееся в его глазах секунду назад веселье. Что-то наподобие нежности или страсти, я так и не понял – он осторожно отстранил руку и принялся с независимым видом листать меню. Отчасти я его понимаю, наши действия могли привлечь внимание персонала или посетителей. Даже если сейчас более или менее лояльно относятся к однополым отношениям, к возрасту всё ещё остались сильные притязания, а на совершеннолетнего я точно не тяну. Сложив руки на столе и положив на них голову, смотрю на лицо брата и его лёгкую улыбку.

– Эй, Егор, – брат поднимает на меня взгляд, полный внимания, и чуть приподнимает брови, – ты когда-нибудь думал о том, чтобы съехать от родителей? – в его взгляде проскальзывает удивление, брат неопределённо хмыкнул и задумался на пару минут.

– Да, я думал об этом, не могу же я всё время сидеть на их шее. Но пока что я не представляю, куда мне переезжать. Когда получу диплом и найду нормальную работу, сниму квартиру.

– Пусть это будет нескоро, но… – становится немного неловко спрашивать его об этом, я даже как-то застеснялся, но всё же решил спросить. – Я ведь смогу жить с тобой?

По лицу брата видно, как он опешил от такого предложения, и от растерянного выражения его лица мне становится смешно.

– Или, это… Я не думал о таком. Я о самом переезде-то ещё мало думал. А загадывать мы не можем… Если родители отпустят тебя, то… – не дав ему договорить, я тихо смеюсь, подняв одну руку вверх, жестом прося его не продолжать.

– Я понял-понял. Неожиданный вопрос. Я просто поинтересовался. До всего этого ещё дожить надо, верно? – брат с выражением полной растерянности кивает и оборачивается к подошедшему официанту. Тот сгружает с подноса на наш столик какой-то чизкейк и чашку кофе для брата и ставит перед моим носом красивую вазочку с десертом. Поначалу я даже не сразу понимаю, что это такое, вся эта пирамида из фруктов, ягод, крема и сока напоминает больше волшебный воздушный замок, но на самом деле это оказывается мороженое с фруктами. Думаю, из уголка моего рта побежала слюна, а глаза светились, потому что Егор, взглянув на меня, широко улыбнулся и хотел даже, было, сфотографировать мою «моську», как он выразился. Но он не успел, потому что я сразу же набросился на всё это великолепие, начиная уничтожать его по старой детской привычке с макушки.

– Вместе с ложкой смотри не съешь, – смеётся брат, неспешно отправляя в рот очередной кусок чизкейка и запивая его маленьким глотком кофе. Эта аккуратность выглядит довольно элегантно, учитывая его фигуру и внешность. Весь из себя загорелый, спортивный и обворожительный мачо так осторожен и сдержан в своих движениях. Это всегда было его способностью – держать лицо на людях. Ещё одна его черта, к которой я всегда стремился и старался догнать и постичь. Не знаю, насколько хорошо у меня получилось, но сейчас мы, наверное, выглядим довольно странно. Я, с упоением и невероятной скоростью уплетающий десерт, и он, весь такой элегантный и снисходительный. Не думаю, что мы красиво смотримся, как пара, скорее, именно братьев и напоминаем. Красивая и утончённая девушка рядом с ним сейчас смотрелась бы уместнее. Хотя, мы ведь и есть братья, верно? Думаю, именно я причина того, что мы никак не можем выйти за эту черту. Я должен этому как-то поспособствовать, но детство всё ещё играет у меня в одном месте, хотя давно пора бы уже начать соответствовать Егору. Когда думаю о том, что однажды, если повезёт, нам придётся показаться на людях вместе, меня дрожь берёт. Я должен поучиться манерам. И пусть это именно он с утра пораньше показывается на кухне растрёпанный и сонный в порванных трусах, но в обществе ему нет равных. Девушки штабелем падают, я знаю. Но обломитесь, коварные ведьмы, я скорее слопаю его, как это мороженое, чем отдам его вам.

– Ну, вкусно хоть?– спрашивает брат с довольной улыбкой, осторожно отодвигая от себя опустевшую чашку.

– И ты ещё спрашиваешь? Я думал, на всё помещение слышно, как у меня за ушами трещит.

Брат смеётся, щурясь по привычке, а я не могу налюбоваться этими маленькими складками возле его глаз, этими длинными пальцами, которыми он потирает виски, этими волосами, которые немного растрепались, потому что непривычно отросли. Он осторожно протягивает ладонь к моему лицу, и я теряюсь, не знаю, что он хочет сделать. Подушечкой большого пальца он осторожно касается уголка моего рта и шепчет одними губами: «Крем остался». Не совсем обдумывая свои действия, кончиком языка слизываю крем с его пальца, а затем легонько прихватываю его губами, немного всасываю его в рот, совсем чуть-чуть, на полфаланги, глядя Егору прямо в глаза, видя, как расширяются его зрачки, затапливая радужку. Моргнув, он словно опомнился, немного резко одёрнув руку. Я смущаюсь, ещё бы, такая откровенность практически на глазах у всех посетителей. Осторожно оглядываясь, убеждаюсь, что моя выходка осталась незамеченной, но всё равно чувствую, как стыдливый румянец расползается по груди, шее, щекам и даже ушам, отчего вжимаю голову в плечи.

– Чего нахохлился? – немного неловко улыбаясь, спрашивает брат и жестом подзывает официанта. Он быстро расплачивается, и мы выходим из кафе. Особенно резво оттуда выскочил я, стараясь быстрее покинуть место своего, пусть никем и не замеченного, но всё же позора. Как я мог быть таким неосмотрительным? Забылся? Это в очередной раз доказывает мою незрелость. Пока что я не могу соответствовать Егору в полной мере. Вывод: мне надо скорее взрослеть и перестать уже творить подобные глупости. Брат быстро нагоняет меня и с непринуждённой улыбкой успокаивающе хлопает по плечу.

– Прямиком домой? – оглядывая улицу и прохожих бодрым взглядом, интересуется он, а я лишь отвожу глаза, сильнее «нахохливаясь».

– Да. Я немного устал…

Оставшийся путь до дома мы проводим в молчании, но я не сказал бы, что оно было тяготящим, скорее, просто задумчивым. По брату было не сказать, что он сильно обеспокоен инцидентом в кафе, а я вот продолжал грузиться мыслями о том, что я незрелый малолетний озабоченный идиот. Самобичевание всегда давалось мне с огромным успехом.

Едва переступив порог дома, где по обыкновению в такое время никого не было, кроме меня, я оказываюсь прижатым к стене в коридоре, и горячие сухие губы накрывают мои собственные, утягивая в умопомрачительный поцелуй, от которого в животе всё скручивается в тугую пружину, дрожь пробегает в коленях, а мурашки приятной волной прокатываются по спине. Цепляясь за его плечи, я уже мало что понимаю, только стараюсь прижаться ещё ближе, почувствовать его в полной мере, хочется даже залезть ему под кожу, но это невозможно, а хочется ещё ближе, ещё сильнее, ещё откровеннее. Егор крепко обнимает меня за талию, поглаживает тёплыми ладонями поясницу, прижимая меня к своей груди, тяжело дыша. Я чувствую, как вздымается его грудь, как жаркое дыхание опаляет мои губы в перерывах между поцелуями, как нетерпеливо он задирает мою куртку, забираясь под неё ладонями и касаясь ими кожи. Кто бы мог подумать, что однажды вот такие скомканные объятия на пороге собственного дома, когда я буду прижат к первой попавшейся стене, принесут мне столько удовольствия? Неважно. Опустив ладони с его плеч на грудь, нетерпеливо расстёгиваю его куртку, распахивая её, прильнув к нему ещё ближе. В ответ он немного отстраняется, заставляя меня протестующе промычать что-то, потому что безумно не хочется отстраняться от его губ, но он делает это только для того, чтобы стянуть свою куртку, отбросив её куда-то назад, и расстегнуть и снять с меня мою куртку. Прильнув снова к нему, позволяю себе сделать то, чего раньше никогда не делал, считая этот жест очень и очень интимным, – зарыться пальцами в его волосы, взъерошить их, с улыбкой глядя ему в глаза, и снова поцеловать, на сей раз самому проявляя инициативу и беря власть в свои руки, направляя его движения. Чёрт возьми, становится так хорошо, что даже ноги подкашиваются от этой предвкушающей дрожи, хочется запрыгнуть на него сейчас же, в чём я себе и не отказываю. Для Егора совершенно не составляет труда подхватить меня, прижав к себе, и отнести в свою комнату. По пути меня прижали практически к каждой стене, расцеловали во все щёки, вылизали шею и плечи, так что я уже думал, сойду с ума от этой дрожи. Прижиматься горячим пахом к его вздыбившейся ширинке сейчас не кажется чем-то пошлым или стыдным, а наоборот, таким естественным и правильным, будто так и должно было быть всегда, а вся эта дистанция между нами прежде – одна сплошная ошибка. Разве можно как-то по-другому? Разве можно не чувствовать, как он зарывается носом в мои волосы над ушком, обдавая его своим сбивчивым дыханием и заставляя мурашки в очередной раз пробежаться вдоль позвоночника? Разве можно не ощущать, как он усаживает меня к себе на колени, нажимает ладонями на мои ягодицы, прижимая меня теснее к своему паху? Разве можно не выгибаться по-кошачьи, без тени стыда потираясь о него, прильнув ласково поцелуями к его шее? Не понимаю, как я жил без этого столько лет. Для чего я вообще жил? Если эта авария была послана мне судьбой для того, чтобы я осознал свои истинные чувства к брату, то я благодарен ей, искренне благодарен. Я совершенно не испытываю чувства, будто что-то не так, когда задираю его водолазку, стягиваю её и прижимаюсь к его голой груди. Совсем не смущаюсь, когда он расстёгивает мою ширинку, нетерпеливо оттягивает край белья и накрывает своими прекрасными пальцами напряжённую плоть, лаская подушечкой большого пальца впадинку уретры. Не сдерживаясь, издаю такой пошлый стон, что даже на мгновение становится стыдно за столь откровенный звук, но сразу же забываю об этом, как только чувствую, что мой член прижимается к не менее напряжённому и жаждущему ласки члену брата. Он накрывает их вместе своей широкой ладонью, неторопливо водит вдоль стволов, заставляя меня выгибаться, стонать, закусывать губы, нетерпеливо царапать короткими ногтями его плечи и что-то сбивчиво шептать, честно, даже не знаю, что именно. Хочется ближе, сильнее, откровеннее, хочется больше. Не знаю, что это за «больше», но оно есть, точно есть, и мне его надо. Прижимаясь губами к мочке его уха, шепчу что-то, то ли прошу его о большем, то ли прошу быстрее, не знаю. Егор начинает двигать ладонью резче, мои пошлые полу-всхлипы-полу-стоны дополняются его судорожными выдохами и редкими сдержанными стонами, хриплыми и раскатистыми, такими, которые заставляют меня дрожать сильнее. В одно мгновение перед глазами сначала становится темно, потом начинают скакать разноцветные пятна, по всему телу словно проходится волна электрического тока, а потом оно становится будто бы ватным или напоминает желе. Это настолько приятно, что я даже забываю о том, где я, с кем я и что я вообще делаю. Ноги сами собой разъезжаются в разные стороны. Лбом утыкаюсь в плечо брата и дышу сбивчиво, не сразу осознавая, что вовсе не дышу, а скорее стону, выдыхая. Стону довольно громко и пошло, двигая при этом совсем недвусмысленно бёдрами ему навстречу. Следом по спине пробегается другая волна, и за наслаждением приходит стыд. Хочется сразу забиться в какой-нибудь дальний угол и не вылезать из него до конца своих дней. Такой же стыд я чувствовал, когда впервые испытал оргазм во время мастурбации. Со временем это чувство вовсе исчезло, но сейчас, когда я делаю это не своими руками и не один, ощущения такие, будто всё снова в первый раз – так же стыдно и так же хорошо одновременно. Чувствую, как пробегается волнами дрожь по телу брата, как он хрипло дышит где-то над моей головой, как безумно мечется сердце в его груди, и меня накрывает теплотой, усталостью и почему-то уютом. Ощущения сменяются на безумно приятные, будто меня накрыли пледом, дали вкусный кофе и включили хороший фильм. Егор ласково гладит ладонями мою поясницу, приводя в порядок дыхание, и шепчет мне на ушко немного сбивчиво:

– Или, малыш… Или…

Мне настолько хорошо, что ничего не хочется. Хочется только сидеть вот так подольше и жаться к нему, не отпускать, гладить ладонями его грудь и слушать, как он дышит. Едва приоткрывая глаза, поднимаю на него взгляд, и мои губы тут же накрывают поцелуем, неспешным, отчасти ленивым, тягучим и сладким, напоминающим мёд или патоку. Чувствую, как касаются моих щёк кончики подрагивающих ресниц брата, и это безумно приятно.

– Нам надо в душ, – тихо говорит он, а я лишь киваю – мне уже всё равно, пусть делает со мной всё, что захочет. Он поднимается вместе со мной, точно так же, как и до спальни, доносит меня до ванной комнаты. Мне всё лень, состояние нахлынуло сонное и умиротворённое. Брат сам раздевает меня, залезает вместе со мной под тёплые струи душа, прижимает меня спиной к своей тёплой груди, целуя в намокшую макушку, а я только довольно жмурюсь, мурлычу что-то ласковое и жмусь к нему крепче. Как во сне я наблюдаю за тем, как он выдавливает ароматный гель для душа на мягкую мочалку, оглаживает ей мои плечи, руки, спину и поясницу, осторожно проводит ею по бёдрам, стараясь голой кожей не касаться этого места. Не совсем понимаю, почему, но так, наверное, надо. Он целует сзади мою шею, осторожно, сдержанно, даже несколько целомудренно, как обычно целуют супруги, прожившие много лет в браке. Егор выдавливает несколько капель шампуня на свои ладони, размыливает их до пены и зарывается пальцами в мои волосы, массируя кожу, заставляя блаженно прикрыть глаза и чуть откинуть назад голову. Осторожно вымыв меня всего, он быстро ополаскивается сам, пока я наблюдаю за ним, прижавшись спиной к холодной кафельной стене, затем он бережно заворачивает меня в полотенце, тщательно высушивает маленьким полотенцем мои волосы, затем, прижав к себе, немного неуклюжим шагом доходит со мной до моей комнаты и опускает меня на кровать. Открытыми участками кожи чувствую приятные прикосновения к любимому мягкому махровому одеялу, по-прежнему приятно пахнущему ополаскивателем для белья, и уют окутывает меня с головой, я совершенно доволен, впадаю в некое состояние полудрёмы. Брат ложится рядом, обнимает меня за талию, прижимая к себе, и я проваливаюсь в долгожданный, на удивление спокойный сон, чувствуя, как тихо сопит Егор, уткнувшись носом в мои волосы.

Просыпаюсь я через несколько часов, в прекрасном настроении. Просыпаюсь от того, что слышу, как возвращается домой папа. Удивительно, что я так долго проспал, даже пропустил возвращение мамы с работы. Егора рядом нет, но это вполне понятно. Было бы довольно странно обнаружить нас в одной кровати, совершенно раздетыми, обнимающими друг друга. Заглянув под одеяло, обнаруживаю, что Егор натянул-таки на меня пижамные штаны, пока я спал. Невольно хихикаю, когда в голове проскальзывает мысль: «Ох, какая забота, это так мило». В памяти не сразу всплывают события этого дня. Только когда я уже был полностью одет и собирался уже, было, выйти к отцу, натягивая носки, воспоминания окатили меня, как ведро холодной воды. Будто иголки впились в кожу, и я застыл, поледенев. Как я теперь покажусь на глаза родителям? Руки начинают трястись, а взгляд в бессилии заметался по комнате. Как же так? Что я буду делать? Слышу, как мимо моей комнаты проходит отец, Егор бодрым голосом приветствует его на кухне, мама что-то щебечет воодушевлённым тоном, и мысль о том, что я тут совершенно не к месту, мечется в голове, давя на виски ноющей болью. Как Егор может быть таким спокойным сейчас? Как он смог абстрагироваться от этого? Почему я не подумал о последствиях раньше? Хотя, что я мог? Ничего… Я бы всё равно не отказался от того, что произошло сегодня. Это словно был сладкий сон. Если это, конечно, не был просто сон. Не был же? Голова отчего-то кружится, ноги немного дрожат, а пальцы не слушаются. В целом это состояние напоминает мне ощущения, как после трёх-четырёх дней совершенной голодовки, а со мной и такое бывало ведь. Чувствую себя то ли рыбкой в аквариуме, то ли космонавтом в невесомости, то ли частицей в вакууме. Слух притупился, зрение непривычно обострилось, тело слушалось плохо, и меня беспрестанно шатало, даже пока я шёл до двери. Дальше я старался выровнять свою походку, пока шёл до кухни. Там моё присутствие заметили не сразу.

– Илиан, да ты бледный, как простыня, – удивлённым тоном обращается ко мне отец, забыв про приветствие, и быстро встаёт со своего места, поддерживая меня за плечи. – Тебе нехорошо?

Отрицательно мотаю головой, сдвинув брови, и усаживаюсь на табуретку, чтобы меня хотя бы шатать перестало.

– Нет, пап, всё нормально. Просто немного кружится голова, – обеспокоенно глядя в мои глаза, мама ласково гладит меня по щеке и проверяет ладонью температуру.

– Точно, малыш? – она стоит вся такая милая и домашняя, в фартуке и с венчиком в руке.

– Точно, мам, всё нормально. Скоро пройдёт. Просто я спал.

Отец привычным жестом взъерошивает мои волосы, садясь обратно на своё место, и продолжает разговаривать с мамой о том же, о чём и раньше. Я их почти не слышу, их слова доносятся до меня, как из-под толщи воды. Всё, что для меня сейчас важно, это поймать взгляд брата, найти в нём поддержку, и тогда, быть может, мне станет хотя бы немного лучше. Егор сидит у окна, переводя улыбчивый взгляд с мамы на отца, и внимательно их слушает. Затем бросает на меня короткий, но уверенный и полный ласки взгляд, и с моих губ срывается тихий вздох облегчения. Всё хорошо, он не жалеет. В его взгляде только уверенность и поддержка, он ведёт себя совершенно естественно, и это вселяет в меня силы. Пелена и вправду спадает. Я начинаю нормально слышать голоса родителей, зрение притупляется, и всё вокруг становится привычно немного расплывчатым. Я с не меньшим вниманием, чем Егор, начинаю слушать их разговор. Всё как обычно: мама жалуется на казначеев, отец смеётся и просит её не горячиться.

– Сегодня у нас пюре с курицей. Или, даже не отпирайся, тебе придётся съесть его. Хотя бы маленькое блюдечко, – мама смотрит на меня серьёзно и одновременно ласково, ставя передо мной чайное блюдце с ароматным горячим картофельным пюре. Я улыбаюсь благодарно и совершенно не собираюсь спорить. Пусть я сегодня уже и наелся, но сделать маме приятно никогда не жалко.

За ужином Егор воодушевлённо рассказывает родителям о моей сегодняшней поездке, после чего мама привычно начинает суетиться и беспокоиться, а отец с выражением гордости на лице хлопает меня по плечу и довольно кивает.

– Без предупреждения больше таких поездок не устраивать! Ты понял меня, Или?

– Да, мам. Прости за беспокойство. Но со мной, правда, всё в порядке, – широко улыбаюсь, отодвигая от себя уже опустевшее блюдце.

После ужина все разбредаются по своим делам: мама с папой заседают в зале возле телевизора, погружаясь в свой любимый сериал, а Егор уходит в свою комнату, оставляя дверь приглашающе открытой. Не могу не воспользоваться такой возможностью. Тихо захожу в его комнату и аккуратно прикрываю за собой дверь. Брат сидит перед компьютером и, обернувшись ко мне, обворожительно улыбается, протягивая мне руку.

– Иди сюда.

Вложив свою ладонь в его, немного смущаюсь от такого жеста, но всё же послушно забираюсь к нему на колени, привычно прижимаясь худой спиной к его широкой, горячей и уютной груди. Снова накрывает это ощущение защищённости и покоя, будто я нахожусь как раз там, где и должен. Мы ничего не делаем, ничего пошлого. Егор просто перехватывает одной рукой меня поперёк живота, прижимая ближе к себе, а второй рукой сжимает мою ладонь, переплетая наши пальцы. Он включает довольно хороший детективный фильм, и мы так и сидим в молчании и в полном внимании к тому, что происходит на экране, он – прижавшись подбородком к моей макушке, я – полностью растворившись в его тёплых объятиях.

========== часть 13 ==========

Из-за полного моего погружения в счастливые будни с Егором я напрочь забыл о том, что не совсем, вообще-то, здоров. Я иногда ел, пару раз в неделю спал и до сих пор не предчувствовал и не предчувствую приступов. Это странно. Снова становится похоже на затишье перед бурей.

В тот вечер мы с Егором в уютной обстановке досмотрели фильм, после чего я не стремился выбираться из тёплых и надёжных объятий брата, но тот был непреклонен и отправил меня «спать» в мою комнату, хотя я и не злился на него за это, ведь знал, что утром ему снова на учёбу. Бессонные ночи я проводил тихо и мирно, вглядываясь в усыпанную звёздами бездну неба под прекрасные звуки пост-рока. Дни стали проходить куда как интереснее в компании книг Ницше, например, или Кастанеды, которые порой отвлекали меня настолько, что я забывал о такой маленькой детали, что всё ещё являюсь учеником школы, пусть и заочно. Читать параграфы и учить формулы было совсем неинтересно, за исключением, пожалуй, истории и обществознания. Экономика нагоняла на меня тоску, право иногда заставляло поломать голову, биология не переставала удивлять, но вот учебник по истории по-настоящему захватывал, в то время как физика и алгебра вызывали почти физический зуд раздражения. Учёба в принципе стала занимать слишком большую часть моей жизни, даже, кажется, куда большую, чем раньше, когда я ходил в школу каждый день. В любом случае я знал, что не будет легко, так что старался справляться, иногда обращаясь за помощью к всемогущему братцу. Он же сразу принимал образ умудрённого годами старца, когда я с жалостливым видом заходил в его комнату с очередным учебником в руках. По большей части он помогал мне с точными и непонятными науками вроде физики или химии, которые мне давались не слишком хорошо, но и не слишком плохо вследствие моей необыкновенной удачливости. Музыкальные ночи, философские книги, учебники, тёплые объятия брата – всё это составляло мой досуг не более трёх с половиной недель, но счастье ведь не может длиться вечно. Чем дольше всё было спокойно, тем больше я стал нервничать: руки тряслись, глаза, уставшие от чтения, отказывались фокусироваться на предметах, ноги всё чаще подкашивались из-за нервной дрожи, а внутри что-то билось раненой птицей. То ли было это предчувствием, то ли чем ещё, я не знаю, но сегодняшнее утро стало одновременно похожим и не похожим на все предыдущие.

За окном пасмурно и хмуро, небо серое, но дождя нет, да и быть его не может, ведь гидрометцентр обещал сегодня облачную, но сухую погоду. Едва улавливая что-то своими куриными глазами, вижу, что от дыхания прохожих на улице вырываются клубки пара, а это означает, что похолодало достаточно сильно. Ослабевшие от непогоды и холода (и нервозности на пустом месте) руки отказываются держать горячий и довольно-таки тяжёлый чайник, так что я плюю на это дело и попытки его приподнять – встанут и сами нальют, моё дело – вскипятить. Приготовить что-либо становится также нереальным, так как дрожащие руки и плохое зрение не дают нормально держать нож в руках, в чём я достаточно убедился вчера, пару раз несильно проехавшись лезвием по собственным пальцам в попытке порезать обычное яблоко. Вздыхаю и усаживаюсь возле окна, бездумно глядя на хмурый вид природы, готовящейся к морозам. Жаль, что моя золотая осень закончилась так же быстро и неожиданно, как и началась. Теперь о визитах на улицу стоит позабыть – холод убьёт меня, стоит мне лишь показаться на пороге. Тело стало совсем слабым и вряд ли будет радо даже простейшей простуде.

От всяких грустных мыслей меня отвлекает негромкий топот за спиной и смачный зевок. Оборачиваюсь и ласково улыбаюсь показавшейся на кухне маме, которая выглядит заспанной, растрёпанной и слегка растерянной – по утрам у неё всегда такой беззащитный и милый вид.

– Доброе утро, мам. Иди умывайся, завтрак сегодня на тебе, – в ответ на не совсем успокаивающие новости мама тяжело вздыхает и таким же неуклюжим шагом добредает до ванной.

Нда, мир посерел, опустел и стал сложнее почему-то, а всё из-за осени. Не хотелось бы впадать в осеннюю депрессию, но, зная мою непростую психику, это едва ли возможно. Вздыхаю тяжко, наподобие мамы, и сразу одёргиваю себя – нечего вздыхать, как старая дева на выданье. Отчаянно тянет что-то сделать, даже кожа зудит от необходимости действия, но физическое состояние тела не может мне этого позволить, так что я продолжаю сидеть, с виду расслабленный, а внутри весь напрягшийся, готовый к немедленному прыжку, на который буду едва ли физически способен.

Следом за мамой просыпаются отец и брат, они смешно и так по-семейному пререкаются, кто раньше или позже положенного встал и должен первый занять ванную, но в итоге побеждает отец, отвесив Егору подзатыльник в качестве веского аргумент в свою пользу. Насупившись, как детсадовец, Егор садится за стол, скрестив руки и умостив на них подбородок.

– Несправедливо, – бурчит он совсем, как ребёнок, на что я в ответ улыбаюсь.

– И тебе доброе утро, – я возвращаю бездумный взгляд в окно, продолжая одним ухом слушать, о чём говорят мама с братом.

– Егор, ты проспал что ли?

– Да решил подремать ещё пять минут и провалился. Ничего страшного, я успею.

– Или, ты нехорошо себя чувствуешь? – обеспокоенно взглянув на меня, спрашивает мама, в то время как разбивает яйца и выливает их на сковороду, даже не глядя. Высший пилотаж.

– Да это всё погода. Давление, наверное, упало. Ничего особенного.

Обиженно оттопыренная нижняя губа брата подбирается, как и он весь, и он хмурится. Окатывая меня внимательным взглядом с головы до пят.

– Я правда в порядке, – брат и не думал верить мне, ведь выражение его лица не изменилось, но от странных вопросов его отвлёк звонок телефона, донёсшийся трелью из комнаты. Усердно подражаю топоту стада мамонтов, брат неуклюже умчался в комнату, поздоровавшись в пути с кухонным косяком. Неповоротливый болван.

– Кто станет звонить в такую рань? – снова зевая, спрашивает скорее сама у себя мама и продолжает заботливо возиться с нашим завтраком, а точнее – с их завтраком. Я обойдусь чашкой кофе.

– Я никогда не просыпаюсь один, со мной ещё два этажа вниз и два этажа вверх, да Егор? – не глядя на вернувшегося с таким же оглушительным топотом, с каким он убегал, брата, я хитро улыбаюсь, подначивая его. Потому что нечего шуметь по утрам.

– Чё? Чё не так-то? – хмурится Егор, явно не разобрав моего юмора.

– Говорю, носишься ты по утрам, как слон в посудной лавке. Соседи снизу скоро вызовут либо полицию, либо скорую.

– Сам ты носишься, мелкий, – шипит брат, смешно скалясь, и кидает с досады в меня смятую салфетку. О, нет, я не переживу такой атаки.

– Чтобы вызвать на дуэль, кидаются перчатками, а не салфетками, вообще-то. Я не стану принимать подобный вызов.

– Так, рыцари ордена Обалдуя, брейк, – мама треплет брата по волосам, шутливо одёргивая.

– Он первый начал, мам, – обиженным детским тоном тянет Егор и снова оттрюндивает нижнюю губу. Кажется, я запутался, кто тут старший – я или он. Сейчас братец едва ли напоминает шикарного, облитого дорогими духами и одетого в дорогую фирменную одежду самца. Слава Богу, он такой балбес только по утрам.

– Ню-ню-ню, «он первый начал», – передразниваю его, скривив гримасу, – Детский сад, штаны на лямках! – и смеюсь тихонько в кулак, наблюдая, как его сонные с прищуром ото сна глаза разлепляются, а рот открывается в удивлении наподобие буквы «о».

– А ну сюда иди, паршивец мелкий! – кричит Егор, подрываясь со своего места и только чудом не задевая стоящую позади него маму, и огибает стол, в это же время я вскакиваю со своего места, убегая за другую часть стола. Это очень похоже на догонялки, движущиеся по кругу.

– Хватит носиться по утрам, как кони! – мама взмахивает полотенцем и хмурится, впрочем, по-доброму. Мы с Егором стоим друг напротив друга по разные стороны стола, он смотрит с азартом и вниманием, я – с задором. Ну давай, нападай.

Брат срывается с места предсказуемо и слишком медленно, так что я, находясь ближе к арке в коридор, выбегаю туда и несусь, сломя голову, в зал, а оттуда, трясущимися руками открыв дверь, на второй балкон. Изнутри его закрыть не представляется возможным, так что, считай, я сам загнал себя в ловушку. Егор залетает следом за мной, и мы оказываемся в уединении. Мама за нами уж точно не придёт, знает – сами вернёмся, когда набесимся.

Егор шагает ко мне, сверкая глазами, и буквально хватает, сгребая в свои объятия, больше похожие на плен.

– Я тебя поймал, мелкий, – выдыхает он мне на ухо, а затем переходит на интимный шёпот. – Как спалось?

– Когда ты уже отвыкнешь спрашивать у меня это? – смеюсь, ерошу его волосы, и без того находящиеся в беспорядке после сна, и улыбаюсь, почти касаясь своими губами его губ.

Егор целует, медленно, нежно и в то же время невинно, как-то по-утреннему, что ли, обнимает в это время некрепко и совсем ненавязчиво, а я только больше путаю его волосы своими пальцами. Он почти урчит в ответ на эту ласку. Чёрт, заберите у меня кто-нибудь мозг – в нём поселилось слишком много неподобающих мыслей.