Текст книги "Младшая неврастения (СИ)"

Автор книги: Lirva

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Сверху чуть наваливается сильное и приятно тяжёлое тело брата, он держится на локтях, стараясь совсем не придавить меня к кровати, но я и не был бы против.

– Егор, – наконец, совладав со своей речью, я оборачиваюсь к нему, глядя через плечо, встречаюсь с его затуманенными глазами, вижу лёгкий румянец на загорелых щеках и не могу сдержать улыбки. Брат тянется ко мне за поцелуем, он выходит жадным и влажным, с какими-то слишком пошлыми хлюпающими звуками, отчего мне становится не по себе, и я краснею. Наверное, я дурак. От собственных криков и стонов мне стыдно не было, а от простого звука поцелуя я краснею, как кисейная барышня. Но это всё неважно.

– Или, – выдыхает Егор в мою шею и, приподнявшись немного, проводит с нажимом ладонью по моей спине вниз, к пояснице. Я кожей чувствую, как он стирает с меня капли своего семени, и почему-то мне кажется, что от того зрелища, которое сейчас предстало перед его глазами, он непомерно доволен и счастлив. Почему? Не знаю, просто мне так кажется. Подушка и простынь подо мной безбожно промокли, и я не знаю, что нам с этим делать, но пока что думать об этом не хочется. Егор слезает с меня и ложится рядом, обнимая за плечи и притягивая к себе. Удобно пристраиваю голову на его груди и решаюсь вновь заглянуть ему в глаза. Он улыбается, и я не могу сдержать ответной тёплой улыбки. Слова не нужны. Мы дремлем совсем недолго, минут пятнадцать, а после, кое-как собрав свои разомлевшие тела в кучу, вместе отправляемся в душ. Пока я смываю с себя следы нашей страсти, Егор засовывает простынь, наволочку и пододеяльник, который тоже пострадал, в стирку и запускает машинку. Когда я вылезаю из душа, брат перехватывает меня руками, чмокает звонко в нос и в щёки и, обольстительно улыбнувшись, отпускает, сам скрываясь за шторкой душа.

Зайдя в его комнату, замотанный в своё большое полотенце, я замираю, прикрыв глаза. Здесь пахнет сексом, серьёзно. Приходится открыть окно и дверь, чтобы проветрить комнату. Пока приятный сквознячок стирает улики нашего преступления, я переодеваюсь в свои шорты и футболку брата, которая более или менее подходит мне по размеру, то есть не спадает с плеч из-за огромного ворота, который одному только Егору в самый раз.

– Ты ничего не потерял? – появляется мой личный Аполлон в проёме двери и поднимает руку с пакетом, в котором томятся купленные нами обоими книги.

– Неужто мы оставили их у двери? – спрашиваю, хотя прекрасно знаю ответ, а брат лишь хитро улыбается. – Почитать тебе вслух про медуз?

И занимательная книжка про медуз действительно была прочитана вслух. Не мной – братом. Он перестелил постель, и мы удобно устроились на ней, он держал книгу одной рукой, а другой перебирал мои волосы, наматывая отросшие пряди на свои божественно длинные и красивые пальцы. Иногда, когда они подбирались достаточно близко к лицу, я ловил их зубами, прикусывая самые кончики, или же мягко прихватывал губами. Несмотря на свои игры, я внимательно вслушивался в то, что читал мне брат. Оказывается, есть медузы, считающиеся бессмертными**.

Я и сам не заметил, как провалился в неглубокий, но очень тёплый и приятный сон, больше похожий на дрёму. Краем сознания я слышал, как в один момент домой пришла мама, и Егор пошёл её встречать, затем мама чем-то тихонько шуршала на кухне, готовя ужин, после вернулся отец. А между всеми этими звуками и отголосками разговоров передо мной мелькали странные картинки: медузы проплывали где-то под облаками, а я стоял на поле, полном маковых цветов. Маки пахли как-то странно, очень сильно, но не неприятно, а по небу продолжали плыть медузы. И тогда ко мне вдруг пришло странное осознание, что молнии – это электрические разряды, которые исходят от медуз, ведь есть медузы, которые бьются током. Вот, так оно всё и есть. Молнии из-за них существуют. Когда одна из медуз подплыла слишком близко ко мне, я попытался отстраниться, но она лишь ловко коснулась моего предплечья своим холодным мягким телом, и лёгенький разряд тока прошёлся по всему моему существу, заставив проснуться. Ну и бред же мне снится, честное слово.

За предплечье меня трогает брат, а вовсе не медуза. После ужина он прилёг рядом на кровать и не отрывал от меня взгляда, а когда едва дотронулся, я сразу же проснулся.

– Что-то плохое приснилось, малыш? – обеспокоенно спрашивает он, и его шоколадные глаза в полумраке комнаты сверкают тревожно.

– Нет, скорее странное. Медузы летали по небу и швырялись молниями, как Зевс. А потом одна меня ужалила, говнюха, – обиженно соплю и тону в ласке глаз брата, когда вижу, как в них начинают плясать смешинки.

– Ты поспал несколько часов. Это хорошо, – тёплыми пальцами он касается моей щеки, затем отводит в сторону упавшую на лицо прядь волос и заправляет её за ушко. Ах, если б мир на секунду замер и не было бы никого, кроме нас с ним. Что за романтические мысли лезут ко мне в голову, я и сам понять не могу, но хочется только вечно быть рядом с Егором, и чтобы не было между нами никаких преград.

– Я обязательно выздоровею, обещаю, – несильно бью своим хлипким кулаком по мощному кулаку брата и получаю в ответ уверенный кивок – Егор нисколько не сомневается в моих словах, это приятно.

Дальше дни снова полетели за днями так же, как последние сухие листья полетели с деревьев. Осень постепенно стала терять свои права, в середине ноября было уже по-зимнему холодно, но облаков на небе не было, поэтому снег не выпадал, как и какие-либо другие осадки. Егор ходил на учёбу, родители – на работу, а я сидел дома, выполняя регулярно присылаемые мне на электронную почту домашние задания, иногда подходил с очередной задачкой к брату, и он терпеливо рассказывал мне, как именно её решать, а бессонными ночами я зачитывался приобретёнными книгами, черпая дополнительную информацию по этой теме в интернете. В один из дней, когда у брата было пять пар, и первой домой должна была вернуться мама, я сильно заскучал, дожидаясь родных дома в полном одиночестве, и со скуки даже скрал у Егора с полки то самое новое издание Сильмариллиона. Язык был приятен, но в целом не многое-то и изменилось.

Пару раз я застывал возле двери в комнату брата, услышав, как он по телефону разговаривает с тем самым неприятным типом Женей. Да, пусть мне не нравился этот парень, но я не имел права заставлять Егора прекратить общение с ним, ведь они, как-никак, друзья. Попробуй мне кто-нибудь скажи, что Андрей или Артём – плохие ребята, с которыми мне не следует общаться, я как минимум рассмеялся бы этому человеку в лицо. Да, мне не понравилось, как этот подозрительный парень с хитрой лисьей улыбкой на меня смотрел, но это не значит, что теперь брат должен рвать с ним все связи. Егор больше не расспрашивал меня о том, что мне там показалось, про всякие пошлые взгляды и прочее, а я не стремился сам рассказать, ведь, в конце концов, мне могло просто показаться.

* Мандос – Валар, владыка царства мёртвых, которое также называется «Чертоги Мандоса».

** Бессмертная медуза – Turritopsis Nutricula, на данный момент генетики изучают её. Предположительно она является единственным бессмертным существом на Земле.

========== часть 16 ==========

К концу ноября сильно похолодало, за окном постоянно была пурга и завывал ветер. В те редкие моменты, когда мне, измотанному постоянными ночными бдениями, удавалось на час-полтора провалиться в больной беспокойный сон, это жуткое, совершенно нечеловеческое завывание будило меня, не давая нормально набраться энергии. Не понимаю, как обычные люди вообще могут спать в такую погоду. К началу декабря всё стало только хуже: я потерял в весе ещё пару килограммов и перестал выходить на улицу, от слова совсем. Я так и знал, что в тот раз в автобусе вместе с Егором мне не показалось, я действительно стал бояться общества и большого скопления народа. Восхитительно и великолепно, ещё один пунктик в моей истории болезни. К тому же, врач, которому меня показали, рассказав об участившихся приступах агрессии, поставил мне подозрение на СДВГ. Ну, конечно, недостатком внимания-то я и страдаю. В очередной раз убедился, что в этой стране проще сдохнуть, чем болеть.

Егор больше не приводил Женю к нам домой, но я заметил, что тот парень стал проявлять чрезмерную инициативу в общении с братом: то в кино его позовёт, то в боулинг, то на вечеринку. И что ему надо? Прилип, как банный лист.

Егор же учился, готовился к зимней сессии, что-то там зубрил, решал, чертил и выписывал. Только от одного взгляда на его метания у меня пропадало всякое желание идти учиться в университет, хотя куда я от этого денусь.

Однако, несмотря на моё постепенно ухудшающееся состояние, мы с Егором раз за разом становились всё ближе и ближе друг другу. Первый раз у нас был смущающим, на кровати Егора: он нависал надо мной, широко раздвигал мои ноги и входил в моё тело аккуратно и медленно, сантиметр за сантиметром, чтобы не причинить боли, а я обвивал его ногами за пояс и цеплялся за сильные плечи, царапая лопатки; я закусывал губы, краснел, жмурился, вертел головой и шумно пыхтел, а он счастливо улыбался, целовал мои ресницы и шептал на ухо всякие глупости.

Второй раз был в душе, который мы принимали вместе: он смазал меня ароматным гелем и долго входил лишь пальцами глубоко и до дрожи сладко, пока я не заматерился в голос: “Блять, Егор, давай уже!” Но я ругал себя, не позволяя больше не то что в голос или шёпотом себе под нос, но и в мыслях даже так выражаться. “Илиан, не веди себя, как разнузданная шлюха!” – и мысленно шлёпал себя по губам. Он прижимал меня щекой и грудью к кафельной стене и входил мучительно медленно, а я мял в ладонях его ягодицы и отчаянно тянул их на себя, лишь бы было быстрее и глубже.

Третий раз был диким и странным: наша стиралка всегда очень громко прыгала во время отжима, и мы устроили ярые скачки вместе с ней. Я сидел на ней задницей и, помимо члена Егора в себе, чувствовал восхитительную вибрацию по всему телу, а он закинул мои ноги себе на плечи и вколачивался в меня с той же скоростью, что отжимала машинка. Я царапал стену ногтями и шептал ему в губы: “Еще!”, – а он шлепал меня по заднице, заставляя краснеть и стонать громче.

Когда он резался в очередную игруху, я медленно сползал с его колен, устраивался под столом у него между ног и с упоением отсасывал, а он безбожно каждый раз проигрывал, хоть и в искусстве отсоса я был новичок, а в играх он – профи.

Как-то раз мама с папой с вечера пятницы и на все выходные уехали в пригород погостить к нашей с Егором тётке, а мы с братом занимались любовью без продыху, как кролики, на родительской кровати – она была большая и мягкая, с удобным кованым изголовьем. Потом мы перестирали всё бельё и застелили всё, как было.

Иногда, когда брату было ко второй паре и родители уже уходили на работу, а он, сонный, сидел на кухне и медленно потягивал кофе, я приходил туда в Егоровой футболке, достававшей мне до середины бедра, и совсем без белья, забирался на его колени к нему спиной и раскачивался, как на качелях. Я кожей чувствовал его нарастающее возбуждение, раздвигал ягодицы и вбирал его в себя, седлая брата в таком темпе, какого мне самому хотелось.

Когда Егора звали на всякие ночные мероприятия, я не ревновал, а ждал и скучал: я натягивал на голову его футболку, утопая в родном запахе, и сам вводил в себя пальцы. Они у меня были совсем не такими длинными и ловкими, как у брата. Моё тело враз будто проснулось от долгого сна.

Егор часто целовал мои ресницы и оставлял засосы в самых неожиданных местах, а я расцарапывал ему спину, лопатки и плечи, иногда оставляя собственнические укусы на запястьях.

Это была бесконечная сказка до тех пор, пока ему не нужно было уезжать на пару дней на какие-то спортивные соревнования. Я знал, что брат – тот ещё активист и массовик-затейник, но зачем ему было нужно участвовать в соревнованиях практически одновременно с сессией, ума не мог приложить. Однако, так оно и случилось, он собрал свои вещи и, попрощавшись со мной и родителями, убежал в университет, где его ждал организованный специально для таких поездок автобус. Мама и папа тоже вскоре ушли на работу, оставив меня одного и наказав квартиру сохранять в чистоте и порядке, хотя оно, вообще-то, всегда так и было. Ничего не предвещало беды, пока в дверь не позвонили. Мне нечего было предположить, в такое время обычно никто не приходит, это не мог быть ни почтальон, ни уборщица, но я всё же пошёл посмотреть в глазок. За дверью стоял неприятного вида Евгений, улыбаясь на один бок совершенно пугающе.

– Кто там? – сделал вид, что не знаю его. А что мне оставалось делать?

– Малыш Илиан, ты даже до дверного глазка не достаёшь? – хохотнул он своим скрипучим голосом по ту сторону. – Это я, Женя, друг твоего брата.

– Егора нет дома, он уехал на соревнования.

– Правда? Жаль. Но мне очень нужно забрать у него одну вещь. Впустишь?

– Дома нет взрослых, и мне велели никого не пускать.

– Да брось, ты же не маленький! Я не стану вас грабить, только заберу свои конспекты.

И я по доброте душевной поверил ему. Всё-таки у человека сессия, а конспекты мой нерадивый брат, видимо, одолжив ненадолго, вернуть забыл. Не могу я человеку подлянку устраивать, надо помочь. И я открыл ему.

Евгений вплыл, да, именно вплыл, в квартиру с сытой улыбкой Чеширского кота, моментально прилепляясь своим взглядом ко мне.

– Где комната брата, ты знаешь. Бери, что нужно, и уходи, – сложив руки на груди, я пытался изобразить из себя неприступность, но тогда я ещё не знал, что ему нет до этого никакого дела.

– Как негостеприимно, малыш Илиан. Даже не предложишь мне чаю? – шелестела эта змеюка, обвивая свои руки вокруг меня, на что я не успел среагировать и предотвратить, но зато активно стал вырываться из этого стального захвата.

– Нет, не предложу… Отпусти! – мой возмущённый возглас был на корню задушен самым неприятным и мерзким поцелуем в моей жизни. Егор никогда не засовывал мне язык в самую глотку и никогда так сильно не сжимал меня в объятиях. Потому что мне от этого больно, потому что у меня все косточки выпирают так, что их можно пересчитать. А этот неотёсанный мужлан-извращенец делал всё мерзко и настойчиво, заставив меня содрогнуться от ужаса. Вот сейчас он сделает всё, что ему захочется, а я даже не смогу об этом рассказать. Как тут расскажешь? «Мам, пап, меня изнасиловал друг Егора по университету, пока никого из вас не было дома», так что ли? На мою голову сразу посыплются бесконечные вопросы: зачем ты открыл ему дверь, мы ведь говорили тебе не открывать незнакомцам, и так далее.

Я хотел было закричать, даже успел открыть рот, но он быстро заткнул меня своей широченной ладонью, которая могла бы мне всё лицо закрыть, такая была огромная. Стало по-настоящему страшно. Я дёргался и пинался, пытался бить его кулаками по бокам, старался попасть коленкой в живот – в общем, делал всё, что успел извлечь из видео-уроков самообороны. Но ничего не выходило. Рядом с ним я был, как Моська рядом со Слоном. Зачем-то он затащил меня в комнату брата. Когда он прижал меня всей своей тушей к кровати, стало ясно зачем. Я стал сопротивляться сильнее, и единственное, чего мне хотелось, это высвободить хотя бы рот, потому что сейчас меня хватило бы не только на истошный крик, но на вопль, мигом всполошивший бы всех соседей. Никогда я не чувствовал себя таким сильным, сдерживая его натиск, как в этот момент, и никогда не чувствовал себя таким слабым, когда он явно пересиливал меня. Стало до слёз обидно, что дома я обычно не ношу ничего, кроме домашних штанов, белья и футболки. Хотелось быть одетым, как капуста, чтобы этот урод никогда не прикасался своими отвратительными пальцами к моей коже. Её ведь трогал Егор, и только он имеет вообще право к ней прикасаться. Но Евгения всё это не волновало, у него была своя совершенно определённая и кристально ясная цель.

Я не был сильно верующим, но мне пришлось поверить хотя бы в Ангела-Хранителя, когда в комнату, сломя голову, ворвался брат с обеспокоенным возгласом:

– Или, у тебя почему дверь нараспашку?!

И он увидел нас, лежавших на его кровати, увидел мои перепуганные мокрые глаза, увидел мерзкую ухмылку Жени, которая мгновенно слетела с его лица, стоило ему обернуться на брата. Вот теперь стало по-настоящему страшно.

Я видел Егора испуганным, я видел его подавленным и в отчаянии, в детстве я, кажется, даже один раз видел, как он плачет от досады, но я никогда ещё не видел его в таком праведном всепоглощающем гневе. Казалось, сейчас вся комната запылает синим пламенем и замёрзнет ад от того, сколько одновременно огня и холода было в его глазах. Холода – из-за разочарования в друге, вроде бы, близком человеке, и огня – из-за гнева на то, что этот «друг» пытался со мной сделать. Егор просто стряхнул его с меня одним махом и швырнул в противоположную стену, а я отполз к самому изголовью кровати, прижав колени к груди и натянув одеяло до подбородка. Мне ничего не оставалось, кроме того как трястись от страха, глотая непрошенные слёзы, следя за тем, как брат, медленно но верно, превращает Евгения в фарш. Не знаю, сколько продлилось всё это безумие, но в какой-то момент в комнату влетел ещё и папа. Он-то откуда здесь взялся?

– Вы чего тут устроили, сволочи?! – ревел папа, оттаскивая этих двоих друг от друга. Хотя, скорее ему приходилось оттаскивать Егора от Жени. – Это ещё кто?! Егор! Кто этот парень?

– Этот! – выплюнул сквозь зубы брат, норовя вот-вот снова наброситься на скрючившегося на полу Евгения. – Этот выродок! Пошёл вон, пока я тебя не убил на хер!

Женя рассмеялся. Рассмеялся и сплюнул кровью на ковёр. Он, пошатываясь, поднялся и уставился в глаза брату совершенно безумным взглядом, улыбаясь, как обычно, только одним уголком рта.

– А ты расскажи папаше, расскажи, – он перевёл взгляд с Егора на папу, договаривая уже ему в лицо, – зачем я пришёл к твоему младшему братишке. Расскажи. Или, может, сначала расскажешь, как ты сам его потрахиваешь?! – после этих слов я вздрогнул и закрыл глаза, потому что по лицу ему прилетело уже не от брата, а от папы. Папин удар это тебе не удар Егора, несмотря на то, что Егор молодой и спортивный. После папиного удара, я уверен, можно и не встать.

– Вон из моего дома, – рявкнул папа так, что я снова вздрогнул и икнул, захлёбываясь слезами страха и горечи. Страшно было от всего сразу: от того, что этот парень мог со мной сделать, от того, что Егор его побил, от того, что папа кричит, от того, что наша тайна может оказаться раскрытой. Было страшно и горько, и хотелось забиться в самый далёкий и тёмный уголок Вселенной и просидеть там долго-долго, чтобы меня никто не нашёл.

Я слышал, как папа вышвыривал этого козла из нашего дома, слышал, как они о чём-то говорили с Егором, затем услышал шаги в коридоре, которые остановились возле комнаты с настежь открытой дверью. Я знал, чувствовал, что это брат. Он подошёл к кровати и, аккуратно сев на край, протянул ко мне руку, убирая одеяло от моего лица. Представляю, какой у меня был вид, отнюдь не самый приятный. Но брат лишь приподнял моё лицо за подбородок, стёр со щёк мокрые дорожки и подтянулся ближе, обнимая меня крепко-крепко за плечи. Захотелось ещё сильнее расплакаться от досады и страха, обуявших меня, но я только уткнулся ему в плечо и пару раз громко шмыгнул носом. Затем в проёме двери выросла широкая папина фигура.

– Егор – на кухню, Илиан – к себе. Нет. Умойся и потом к себе.

Мне нечего было ответить, так что я просто кивнул. Папа был зол, как чёрт, и в этом была только моя вина. Было так стыдно перед ним, сам не понимаю, за что. Я послушно ушёл в ванную, проводив Егора тоскливым взглядом до кухни, умылся и ушёл к себе.

Всё по старой схеме: любимое мягкое махровое одеяло с ароматом лаванды, наушники в уши, невидящий взгляд в белый потолок. Мыслей не было, была пустота, пустота внутри меня и вокруг меня. Я чувствовал, что плыву в какой-то тёмной-тёмной воде. Если смотреть сверху, то эта вода была похожа на усыпанное звёздами небо. Возможно, просто небо отражалось в этой воде, я не знал. Было плохо, снова хотелось курить, или пить, или и то, и другое вместе. Было тихо. Но это не было затишье перед бурей, как затяжное спокойствие перед моими срывами. Это было оцепенение, которое сковало меня всего страхом, отчего даже давление упало, и руки мигом стали ледяными.

Иногда сквозь наушники мне было слышно монотонный разговор на кухне. Я не мог знать, о чём именно они говорят, как не мог и не переживать за Егора. Что он ответит папе на вопрос о том, правду ли сказал тот парень? Как он станет выкручиваться из всей этой ситуации? Что будет со мной самим? Обычно ведь потерпевших в результате нападения насильника отправляют к психологу, верно? Впервые в жизни мне не хотелось ни к какому психологу, мне совсем не хотелось разбираться в своих внутренних распрях. Хотелось лишь одного – чтобы никто ни о чём не узнал. И я мог это обеспечить, главное – сделать вид, что всё просто прекрасно. Нет у меня никакого посттравматического стресса и депрессии, я совсем не напуган. Конечно же.

Вечером вернулась вся дёрганная и на нервах мама. Я слышал, как она ахала и охала при виде разгромленной комнаты брата, о чём-то громко шепчась с папой. Ко мне никто не заходил, очевидно, они решили, что я в шоке и нуждаюсь в одиночестве какое-то время. Хоть одно верное решение с их стороны. Хотя, тёплый Егор под боком сейчас совсем бы не помешал, вот уж точно. Но его ко мне, видимо, тоже пускать не хотели. Чёрт знает почему.

Но мы с братом не дураки, с наступлением ночи мы списались в аське. Оказалось, что соседи, услышав шум, первым делом позвонили папе, а он, не размышляя долго, мигом примчался домой. Шум, услышанный соседями, как мне кажется, был нашей с Женей борьбой, а вот то, что застал папа по прибытии, было уже совсем другой ситуацией. Егор оказался совершенно кстати Машей-растеряшей: он забыл дома свой пропуск, без которого его бы элементарно не пустили ни на какие соревнования, поэтому и вернулся за ним. Если бы он не забыл пропуск… Мне было страшно думать, что было бы после этого зловещего «если».

За всю ночь мне не удалось сомкнуть глаз ни на минуту, хотя впервые за долгие месяцы хотелось, наконец-то, хорошенько поспать. А утром брат открыл дверь в мою комнату, по привычке желая доброго утра и зовя меня к столу. Очевидно, родители затеяли серьёзный разговор, потому что лицо у Егора было мрачнее тучи.

– Или, милый, это ведь неправда? То, что тот мальчик сказал, – намазывая на хлеб масло, наигранно спокойным и чуть высоковатым для себя голосом спросила мама, а я всё равно видел, как дрожит в её руке нож.

– О чём ты? – хотел было состроить из себя дурачка, но в ответ услышал лишь, как папа громко скрипнул чайником по плите, злясь на меня. Вот ведь я дурак. Как я могу заставлять маму говорить такое?

– Нет, мам, это неправда. Как вы вообще могли ему поверить? Он пришёл сюда, чтобы меня… – последнее слово я проглотил, не смог договорить и заметил, как у мамы навернулись слёзы на глазах. – А вы ещё и слушали, что он говорит. Он бы что угодно сказал в своё оправдание.

Мама кивнула. Егор потянулся через моё плечо за готовым бутербродом.

– Егор, не тесни Илиана, отсядь, – попросила мама, на что брат в ответ лишь неопределённо хмыкнул, не собираясь двигаться с места.

– Рассядьтесь, – куда настойчивее и внушительнее сказал папа, не поворачиваясь к нам, продолжив манипуляции с чайником, отчего мы оба вздрогнули. Он был напряжён и явно зол, и мне казалось, что уж кто-кто, а он не пропустил слова Жени мимо ушей.

– Вы же братья, – следом за ним улыбчиво добавила мама, но я видел, что в её глазах больше боли и слёз, чем улыбки. – Зачем вам сидеть так близко?

Завтрак мы заканчивали в гробовой тишине. Мне кусок в горло не лез, я только хлюпал остывшим кофе, а Егор, сев напротив, не поднимал на меня глаз, сосредоточенно уставившись в свою тарелку. Мне раньше было и не ума, что он переживает не только за сложившуюся в нашей семье непростую ситуацию, но и за соревнования, за команду, которую он подвёл, потому что не явился вовремя. Так что сегодня вместо того, чтобы где-то там бить рекорды и получать медали, он снова здесь, дома, и снова идёт на скучные пары. Думаю, из команды его теперь выкинут, а всё по моей вине. Глупый маленький беспомощный Илиан, который ничего не может сделать, не может за себя постоять, зато виртуозно рушит всё вокруг себя, что другие люди так долго с титаническими усилиями создавали. Семья, нормальные отношения, сам этот дом – всё грозилось вот-вот рухнуть лишь из-за моей прихоти.

Мыслей было много, и все они были одна мрачнее другой. Особенно сильно они затянули меня, когда я снова остался один после ухода семьи. Никогда, никогда раньше приступы не заставали меня, когда я был дома один. Это был первый раз. Я распсиховался, мне казалось, что вся моя кожа грязная, а сам я насквозь провонял этим мерзким и отвратительно липким типом Женей. Мне было противно не то что прикасаться к самому себе, но даже смотреть на себя в зеркало. Я выкрутил кран с горячей водой на полную и набрал себе полную ванну, она едва не переливалась за края, залез в неё и, взяв мочалку, стал остервенело теперь всего себя мылом, гелем для душа, а затем снова мылом. Пока на коже не появились красные полосы, пока она в особенно нежных местах не закровилась и не окрасила воду в ванне в розовый цвет. Я тёр себя и мёрз, мёрз и снова тёр. Я набирал себе кипяток снова и снова, продолжая лежать в воде час, другой и третий. Я так просидел в ванне до тех пор, пока не вернулся с пар Егор. В таком вот состоянии он меня и обнаружил, перепугавшись насмерть.

Брат вытащил меня из ванны. Закутал в несколько полотенец и унёс на кровать в мою комнату, укутав ещё и любимым одеялом в придачу. Он принялся хлопотать вокруг меня, как курица-наседка, а мне было всё равно, мои мысли до сих пор роились вокруг того, что я грязный и весь пропах каким-то чужим, совершенно посторонним и неприятным человеком.

Брат буквально влил в меня тёплый сладкий чай с парой таблеток успокоительного, лёг рядом со мной на кровати, обняв, как он обычно это делал, и зашептал на ушко, стараясь меня успокоить:

– Или, всё будет хорошо, малыш. Не переживай. Всё будет хорошо.

Но ничего не было хорошо. С этого дня наша жизнь превратилась во что-то ужасное и мрачное, во что-то, не имеющее конца.

========== часть 17 ==========

Родители устроили нам тотальный контроль, и мы с Егором не могли остаться наедине дольше пары минут, наши встречи стали мимолётными, когда мы пересекались в ванной или на кухне. Осторожные касания подальше от чужих глаз становились всё реже и реже, потому что их было всё сложнее скрывать, про какую-то иную близость речи не шло совсем. Пару раз случалось, что Егору удавалось сбежать с последней пары поскорее и вернуться раньше мамы, которая стала отпрашиваться домой на часок-другой раньше с работы, чтобы проследить за нерадивыми отпрысками, и тогда мы с братом не отрывались друг от друга до тех пор, пока не слышали шум за дверью. Егор сразу же делал вид, что только-только зашёл, медленно разуваясь, а я ураганом уносился в свою комнату. Из-за искрящего в воздухе напряжения и нехватки рук и губ брата на своём теле я стал впадать в апатию и ещё более глубокую депрессию, чем прежде. Ничего не хотелось, я лишь целыми днями слушал музыку и пялился в карту звёздного неба, висящую на стене, которую Егор подарил мне до Нового Года, так как просто не утерпел. Иногда я брался читать книги или плести фенечки, но всё валилось из рук, а сфокусироваться на чём-либо не представлялось возможным от слова совсем. Гоняя на репите саундтрек из фильма «Вечное сияние чистого разума», я медленно, но верно шёл ко дну. Что ждало меня там, внизу, я не знал, и осознание неизвестности заставляло меня инстинктивно сжиматься. От каждого очередного скользящего прикосновения к ладони Егора меня прошибало, словно током. Пока никого не было дома, я целыми днями наворачивал круги по его комнате, зарывался с головой под его одеяло, напяливал на себя его одежду и дышал его запахом. Было тоскливо до желания выть на луну.

В последний учебный день, тридцатого декабря, Егор вернулся с занятий очень рано, после второй пары. Оказалось, преподаватели на радостях отпустили безмерно благодарных студентов по домам. Едва он шагнул на порог, мы сорвались друг к другу, как сумасшедшие. Он целовал мою шею и плечи, а я шёпотом просил его ни в коем случае не оставлять засосов, иначе мы пропадём. Я целовал его ладони и сухие потрескавшиеся губы, с остервенением стаскивая мешающую одежду. Я совершенно ничего не соображал, в голове билась только одна мысль: «Мой! Он, наконец-то, мой!» Не знаю, сперма мне в мозг ударила, или же у меня мозг изначально напрочь отсутствовал, но я забыл про все мысли о родителях, о тотальном контроле, о подозрениях и всём остальном. Для меня в этот момент существовал только Егор, только его ласковые руки и горячие губы.

– Или, – его хриплый шёпот был таким отчаянным, будто он прямо сейчас был готов накинуться на меня, как хищник на добычу, и растерзать. Но я совсем не был бы против оказаться растерзанным.

Мы кое-как дошли до моей комнаты, раздевая друг друга, упиваясь этим подаренным судьбой мгновением, но при этом стараясь не оставить друг на друге ни следа нашей близости. Было неимоверно сложно не царапать лопатки Егора, как и ему трудно было не оставлять синяков на моей коже, на которой они обычно расцветали даже от малейшего ушиба. Он старался не впиваться пальцами в мои бёдра, а я – зубами в его плечи. Было трудно. Воздуха не хватало. После долгого перерыва мне было сложно принять его вновь в себя целиком, поэтому мы много времени потратили на подготовку. Из-за параноидального страха попасться я пытался даже не кусать губы, чтобы они, не дай Бог, не показались родителям слишком красными.

Если бы я знал, что во всех наших стараниях нет никакого смысла, если бы только догадывался о том, что последует за этим прекрасным поворотом судьбы, клянусь, я бы не сдерживался ни на минуту и не заставлял бы сдерживаться Егора. Я бы кусал и целовал его так, как мне хотелось, царапал бы, где захочется, и зацеловывал любимые губы до одури. Но откуда мне было знать?

Неожиданно, среди всей этой страсти и трогательно нежной близости, в комнату влетел разъярённый папа. Моё сердце упало куда-то в пятки и замерло. Отступать было некуда, да и как тут отступишь? Вот мы, двое братьев, лежим на кровати: я под Егором с раздвинутыми ногами, он – надо мной, взмокший и немного запыхавшийся. Я почувствовал, как брат мгновенно похолодел, обернувшись на звук открывшейся двери, и едва-едва успел отодвинуться, соскользнув с его опавшего члена, как папа буквально сдёрнул его с кровати. Эффект дежавю: снова я, перепуганный и раздетый, отползаю к изголовью кровати, натягивая одеяло до самого подбородка, в то время как на моих глазах дерутся двое. Я вскрикнул и закрыл рот ладонью, когда папа впервые ударил Егора по лицу, ударил по-настоящему, сильно, зло.