Текст книги "Кризис (СИ)"

Автор книги: lesana_s

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

«Подчинения».

– Остальное решаешь ты, – офицер специально сделал ударение на последние слова, гипнотизируя её. Люсиль подняла руки и медленно протянула вперёд, осторожно коснувшись кончиками пальцев мозолистых ладоней, при этом ощущая приятное покалывание в местах касания. Его руки такие широкие, такие теплые. Её движения были аккуратными, осторожными, боязливыми. Опасаясь того, что он сейчас схватит её, а потом прямо здесь, на столе, надругается, посмеявшись над её доверчивостью, после чего убьёт и продолжит издеваться уже над бездыханным телом, девушка зажмурилась. Минуты шли, а ничего подобного не происходило. Почему? Она смелее вложила руки в его ладони, слегка расслабляясь. Послышался металлический звон упавшего на кафельный пол ножа. Открыв глаза, она заметила, что Бруно, как ни в чём не бывало, легонько пнул орудие несостоявшегося самоубийства куда-то под шкаф. Он осторожно сомкнул пальцы на её запястьях, отмечая их хрупкость. – Хочешь ещё поговорить? Спросить о чём-то?

– Почему Вы не такой? – смогла выдавить из себя Люсиль, понимая, что от касаний есть и противоположный эффект. В этот раз было приятно. Он словно передавал ей частичку собственного тепла. Она сглотнула, слегка склонив голову.

– Моя мать встретила моего отца в тринадцать лет. Она была его пленницей, а у него со временем развилась к ней больная, очень специфическая любовь. Можно сказать, разрушительная для неё и меня. Когда родился я, она по-прежнему оставалась маленькой девочкой, только глаза смотрелись неестественно взрослыми на детском личике. Ей пришлось спасаться самой и спасать меня, пряча от своего истязателя. Она держалась из последних сил, пыталась не сходить с ума до конца, сохранить трезвый рассудок. Когда я стал старше, начал пытаться спасти её от отца – нашего общего врага. Правда, он наказывал меня и даже грозился отдать собакам, чтобы они меня воспитывали, но я не прекращал. – Бруно рассказывал все начистоту о своем нелёгком детстве и наблюдал за тем, как голова Люсиль ложится на другое плечо. – Тогда я пообещал себе, отцу, а главное, матери, что не буду таким, как он, буквально убью в себе гены папы, если понадобится, – натянуто улыбнулся офицер, поставив точку. Больше углубляться в подробности не хотелось, ему было неприятно вспоминать, но приходилось. Кошмары ещё долго мучили его в военном училище, изредка навещают и по сей день.

– Вы не любите отца? – спросила вдруг Люсиль, выпрямившись. Ей вдруг стало жалко несчастную девочку.

– Не знаю, вероятно, как-то по-своему. Так, как и он: через боль и унижение. Также ненормально и неправильно.

– А где сейчас Ваша мама?

– Не знаю. Она каждый раз меняет место жительства, не желая возвращаться к отцу. Она до сих пор убегает, но он каждый раз находит её, поэтому ей приходится сбегать снова.

– Это тоже любовь?

– Да, наверное. По крайней мере, так думает отец.

– Почему она не сбежала от него раньше?

– Она сбежала, как только моему брату исполнилось пять. Наверное, посчитала, что с неё хватит, – улыбнулся Бруно и тут же погрустнел. Всё-таки, весёлого в их истории мало. – Может, пойдём спать?

Люсиль среагировала мгновенно: глаза испуганно округлились, зрачки расширились. Руки вырвались из его хватки и взметнулись к вискам. Голоса снова оглушили её, воспоминания вернулись. От них не избавиться… А этот холод, пронизывающий до самых костей! Бруно понял, что поспешил.

– Нет, ты не поняла, я не трону тебя. Мы просто будем спать. Научись доверять мне. Поверь, есть и другое отношение мужчины и женщины. Хочешь, докажу? – спрашивает он и снова раскрывает ладони для неё, чтобы почувствовать нежные тоненькие руки в своих и продолжить греть их. Он хотел бы, чтобы это мгновение продлилось как можно дольше. Хоть навсегда. Фон Фальк терпеливо ждал и не торопил девушку с ответом; она должна чувствовать, что решает сама. Под его чутким руководством, конечно же, но сама.

– А почему Вы не женаты? – неуверенно спросила она, положив руки на стол и касаясь кончиками пальцев мужских пальцев.

– В разводе.

– Мне очень жаль.

– А мне – нет.

– А если Вы окажетесь не тем, кем хотите казаться? Может, Вы искусно притворяетесь?

– Тогда, можешь пристрелить меня, – ответил он вполне серьёзно, всматриваясь в голубизну глаз. Зрачки сузились, и она вернулась к нему. Это уже было хорошо. Люсиль попыталась забыть свои обиды, оставить позади это неприятное происшествие. Выдохнув и прикрыв глаза, она снова вложила руки в его.

«Будь что будет», – решила она. Одинокой молодой женщине очень сложно выжить в такое опасное время, а этому странному молодому человеку почему-то хотелось довериться. Не ощутив никаких рывков и резких действий, она открыла глаза. Перед ней всё так же сидел Бруно. Поднявшись с места, офицер потянул её на себя, поднял девушку на ноги. – Пойдём?

– Да, – неуверенно кивнув, ответила Люсиль. «Научись доверять», – повторял голос в её голове. Офицер, не выпуская её руки, уверенно вёл по тёмному коридору. Она разглядывала того, за кем шла добровольно. Мужчина был слишком высоким, явно занимался спортом – тело подтянутое, без излишеств. Рубашка расстегнута, а белая майка облегала мускулистую грудь и накачанный торс.

«Кажется, он очень сильный», – всё тот же внутренний голос отмечал приятную внешность её спутника.

Заметив выходящего из детской Ханса, Бруно прижал к губам палец, чтобы тот молчал и не пугал девушку, не сводил все его усилия на нет. Ацгил понял всё и решил подождать.

– Мы будем просто спать?

– Да, – повторил спокойно Бруно, проводя Люсиль в глубь комнаты. Офицер запер дверь на ключ и, посмотрев на патефон, решил, что нужно расположить к себе напряжённую, все ещё неуверенную в нём особу. – Потанцуем? Забудем, кто мы есть, хотя бы на несколько минут. Музыка поможет тебе забыться, а я помогу тебе не вспоминать о том, что было.

– Но остальные могут проснуться…

– Мы тихо. Не думай о них, представь, что сейчас никого не существует, кроме нас двоих, – он мягко улыбнулся, загружая пластинку Люсьен Буайе с композицией «Жду я нежных слов». Мужчина направил и установил остриё иглы на чёрную виниловую пластинку. Тихая мелодия, льющаяся из-под клавиш фортепиано, наполнила комнату офицера. Спокойный женский голос на языке любви нараспев воспроизводил лирический мотив. – Прошу. Только один танец, – протянул он открытую ладонь, в которую Люсиль и вложила свою, аккуратно касаясь его пальцами и прикрыв от удовольствия глаза. Было так непривычно спокойно. Бруно мягко притянул к себе хрупкое женское тело и сжал её пальцы чуть сильнее, чем было до этого. Другой рукой обнял за талию и задвигался в такт, кружа её в медленном, спокойном и умиротворённом танце.

Название песни было очень символичным. В первую очередь для неё, ведь нежных слов так не хватало! Неужели она услышит их… от него? Девушка вглядывалась в глаза напротив, не до конца понимая, что же хочет в них разглядеть. Мужчина смотрел на неё и касался её так естественно, будто так и должно быть. Он ненавязчиво обнимает девушку и проходится кончиком носа по её, задевая губами её висок, а затем спускаясь к щеке и оставляя на ней теплый след.

– Зачем Вы делаете это для меня?

– Мне так хочется, – тихим, хриплым голосом отвечает он, понимая, что она напоминает ему его мать. Такую же забитую судьбой и мужем, сжавшуюся в углу, обнимающую колени и прячущую разбитое лицо. В её глазах давно не было ни слёз, ни опустошения, ни жизни. Иногда казалось, что она и своих сыновей не любила, лишь потому, что они были рождены от такого дьявола.

– А когда наиграетесь, что мне делать потом? – тихо, не перекрикивая нежного голоса певицы, спросила Люсиль, немного отстранившись. Освободиться от сильных рук она даже не попыталась.

– Я не играю, – натянуто улыбается он и снова притягивает ближе, чтобы прижать к себе сильнее.

– Уверены?

– Слово офицера. – Тихо шепчет он на ушко.

Кажется, весь окружающий мир, и правда, перестал существовать. Бруно хотелось поверить, довериться. Люсиль не знала почему, но главное, что больше не было той гнетущей тревоги внутри, а громкий и противный смех не нарушал её умиротворения.

– Я должна бояться Вас.

– Не должна. Все остальные должны, но не ты. Не сейчас и никогда, – уверенно проговаривает Бруно, касаясь её щеки своей. Песня закончилась. Пластинка остановилась. Он как и обещал, прервал танец, но не отпустил её руки. Офицер подвел её к кровати, помог залезть под одеяло и, сняв рубашку, лёг рядом. Как будто так было всегда, словно она всегда была в его руках. Мужчина крепко обнял её, но Люсиль не смогла улыбнуться новым, непонятным ощущениям, потому что напряжение вернулось новой волной, но она всё же закрыла глаза, а убирать мужские руки с себя не стала. Кажется, она опять без боя сдавалась чему-то новому и неизвестному. Хоть и приятному, но от того более опасному.

***

Бруно знал, что ему нужно уходить рано. Проснулся он вовремя, но будить спящую Люсиль не хотелось. Её голова лежала на его плече, а сама она лежала на боку так, что её задница упиралась о головку возбуждённого члена.

«Что делать? Спастись самому или продолжать спасать её и смиренно ждать?», – офицер прикрыл глаза, надеясь, что его «животное» более сговорчивое. Как же было сложно держать слово и не трогать её; не сорвать ночное одеяние, под которым укрывались соблазнительные изгибы девичьего тела.

«Почему ты не просыпаешься?», – Бруно двумя пальцами подхватил край сорочки и потянул его вверх. Тонкая ткань эротично поползла по бедру, открывая жадному взору мягкое и округлое полушарие ягодицы. Он сглотнул, понимая, что она без белья. Теперь член, сдерживаемый лишь тканью ночных штанов, бесстыдно касался уже её голой задницы. Лейтенант мог достигнуть кульминации от одного лишь взгляда. Он еле сдержал рык и подавил в себе желание схватить за волосы и насадить эту чертовку на себя, полностью заполнив собой; заткнуть рот жёстким, властным поцелуем и глотать вместе с ней всхлипы и слёзы, ненависть ко всему. Он уткнулся носом её мягкие волосы, полной грудью вдыхая дурманящий аромат роз. Ещё немного, и его просто разорвет, как от снаряда. Не торопясь, он приспустил штаны, выпуская на волю своего «зверя». Мужчина немного приподнял бедра и потёрся влажной пульсирующей головкой о её вагину, которая, потеряй он контроль, наверняка была бы уже разодрана, как и душа Люсиль.

Будто почувствовав неладное, она пошевелилась, резко поднимая голову. Бруно замер и убрал руки, только вот пробудившийся орган он спрятать не успел бы при всём желании. Бруно натянуто улыбнулся испуганной Люсиль. С приоткрывшимися пухлыми розовыми губами она выглядела невероятно сексуально. Как же они его к себе тянули!

– С добрым утром, – он пытался поприветствовать девушку как можно нежнее, чтобы не пугать ещё больше, вцепившись руками в простынь. Если та не отстранится, то мужчина войдёт в неё. – Тебе хорошо спалось?

– Да, – кивнула она, и, осознав, что именно упирается в неё, тут же вскочила, чуть ли не упав с кровати. Бруно ловким движением поймал девушку и уронил обратно на матрас. Реакция…

– Вы хотели воспользоваться мной, как и те солдаты, – шепнула Люсиль, но скорее для себя, чем для него. Она была уверена, что совершила очередную ошибку, позволяя одурманить себя вином, красивыми словами, танцем и уверенными действиями. «Да что же это такое! Когда же я поумнею?» – она снова заткнула руками уши, думая, что громкие мысли от этого заткнутся.

– Не как они, – офицер встал и расправил трусы, придерживая член, чтобы он не сильно оттопыривал ткань и не пугал её ещё больше. Лейтенант быстро скрылся в ванной. Люсиль наблюдала за его действиями исподлобья, виня во всём себя. Зачем поддалась на его уговоры? Зачем нужно было спать рядом с ним? Почему так быстро сдалась солдатам и не боролась за себя? Неужели она настолько слабая, что не смогла?

Шум воды в ванной комнате заглушил треск дерева. Замок, оказывается, был повёрнут на ключ, и Эйнар, поддавшись на мольбы супруги, беспокоящейся о благополучии сестры, мощным ударом сломал хлипкую преграду.

– Люсиль! Что он с тобой делал? – влетела в комнату Эмилия.

– Ничего, – ответила Люсиль, по очереди осмотрев ворвавшихся родственников, от неожиданности упав с кровати. Эмилия схватила плед и, помогая ей подняться, укутала сестру и повела за собой. На грохот вышел и сам офицер, уже полностью усыпивший инстинкты и почти одетый в форму.

– Зачем дверь-то сломали? Попросили бы, мы бы и так открыли, – уставился он на смущённого Эйнара, сохраняя спокойствие. Тем более, Люсиль сама призналась, что «ничего не произошло», так что панику подымать? Ну спали они в одной постели, и что? Вегенер пропустил мимо себя Эмилию, крепко придерживающую сестру за плечи.

– Спасибо Вам, Бруно. Вы правда держите слово, даже тогда, когда вам нелегко, – обернулась Люсиль, перед тем, как потеряться из поля зрения офицера.

– За что ты его благодаришь? Он же зверь! – горячо шептала Эмилия на ухо сестре, все ещё не принимая того, что немцы могут быть другими. Тем более, следы на коже Люсиль красноречиво показывают, на что они на самом деле способны.

– Нет, он не такой. Он спас меня… дважды. Один раз от солдат, а второй от ошибки, – ляпнула она, заходя в спальню сестры, где на деревянной лошадке раскачивалась Лили. – Мне хочется верить, что он не такой, – подтвердила она, усмехнувшись, после чего погладила Эмилию по руке, давая понять, что ей лучше.

– Тогда пойдём, тебе надо привести себя в порядок, – Эмилия не стала больше допытывать сестру, зная, что она расскажет обо всём позже. Сейчас нужно радоваться, что настало утро, и вовсе не такое плохое, как показалось изначально.

***

– Ты тоже не веришь мне, как и твоя жена, да? – спросил Бруно у художника, пытающегося поставить дверь на положенное место. Сам он вернулся обратно в ванную комнату.

– Я верю тебе. Просто как я мог не помочь своей женщине? – усмехнулся он, проверяя выбитый замок. – Нужно поменять, – понял он, и, оставив дверь открытой, пошёл собираться на занятия. Лейтенант фон Фальк вышел, через несколько минут присоединяясь к Хансу и племяннику за обеденным столом.

– Ну как, ты добрался до Герды? – вспомнил Бруно, что видел брата, крадущегося к запертой двери, словно хищник на охоте.

– Да, только вот Густаво заплакал, и она забрала его к себе, – вздохнул Ханс, потрепав мальчика по волосам.

– Ну, ты же с ними спал?

– Да, и сын посередине в позе звёздочки, – улыбнулся он ещё шире, наверняка думая о том, что мальчик чувствовал, что с его мамой хотят сделать что-то очень непонятное.

– Защитник растёт, – Бруно так же улыбнулся, рассматривая Густаво, сидящего рядом на детском стульчике.

– Что у тебя с Люсиль? – поинтересовался Ханс, всё так же говоря тихо, чтобы всё осталось между ними двумя. Они не скрывались, нет, но братьям так было привычней. За долгие годы они привыкли к тихому общению между собой.

– Пока только проходим стадию доверия. Но, чувствую, если не пройдём её в ближайшее время, то конец войны я не увижу, – открыто ответил Бруно, посмотрев по сторонам. Надеялся перед уходом ещё раз убедиться в том, что ему не показалось, и Люсиль готова довериться ему.

– С добрым утром, офицеры! – появился возле них Эйнар. Он торопился, перемещаясь с нечеловеческой скоростью и ставя турку с водой на газ, чтобы сварить себе кофе. – Герда вам завтрак не готовит? – удивился художник, посмотрев на чистые тарелки братьев.

– Не надо, Эйнар, она спит. Густаво капризничал ночью и заснул только под утро, – услышав ответ, Эйнар поднял брови от удивления и передумал идти будить эту «беду».

– Тебе открыли доступ в спальню? – вопросительно посмотрел на друга художник.

– Ну, я вероломно вломился, конечно, но дальше дело не зашло, – усмехнулся ему Ханс, давая Густаву кусок хлеба, пока никто ему не приготовит полноценный завтрак.

– Тогда я попрошу Эмилию и Люсиль. Зря что ли целую операцию по спасению развернули, – высказался Эйнар, разливая кофе по трём чашкам. – Я сейчас, – художник уверенно оправился за сёстрами.

– Не хочешь походить на отца и жалеешь мать своего сына?

– Жалею. Ей многое придётся вынести, пусть отсыпается, – загадочно произнёс Ханс, поставив две кружки ароматного напитка с корицей для себя и брата.

– К чему это ты? – удивился Бруно, взяв кусок багета и намазав его маслом. Откусив, он также намазал ещё один и сунул в ручку тянущегося к хлебу Густаво. Ханс проделал то же самое и со своим куском, и, не обделяя сына вниманием, пододвинул второй бутерброд. Густаво выбирать не стал, а постарался запихать в рот сразу два. Братья засмеялись находчивости малыша.

– К тому, что Герде придётся какое-то время провести взаперти, не в очень комфортных условиях, – выдал Ханс свою задумку, снова вставая, чтобы налить сыну компота.

– Я, видимо, поторопился, сказав, что ты не хочешь походить на отца, да? – печально усмехнулся Бруно, понимая, что всё-таки от ген им никуда не деться.

– Не совсем так. Мама не хотела испытывать тех ощущений, а Герда сама попросила показать ей их, мол хочет испытать подобные эмоции, ощутить то, чего так боятся более скромные женщины, – улыбнулся Ацгил, но Бруно узнал в ней улыбку отца. От такого сходства он передёрнул плечами.

– Хочешь лишить сына матери? – спросил он, так как знал, что сидел с матерью в подвале слишком долго. Ему повезло, что сумел вырваться, ведь нужно было учиться и отправляться на службу, как и хотел их отец.

– Конечно, нет. Я думаю, дня два-три ей хватит для насыщения эмоциями, – прикинул он. Главное, не войти в кураж и не увлечься. – Надо поговорить с Эйнаром, чтобы присмотрел за Густаво.

– Разлука с ребёнком – для женщины большое испытание. Ты же знаешь, что отец и тебя забирал, подолгу не возвращал, чтобы держать мать под контролем. Он мечтал вырастить из младшего брата бездушного солдата, с детства приучая к спорту, особенное внимание уделяя рукопашным боям и боксу. Но ты был совсем маленький и не понимал, что от тебя требуют, – проговорил Бруно, насупив брови и, тяжело вздохнув, посмотрел на Густаво.

– Вернул же.

– Вернул, когда ты в пятилетнем возрасте выпустил всех пленников. У него просто лопнуло терпение от твоих проделок, – усмехнулся Бруно, вспоминая этот казус, после чего стал постукивать пальцами по деревянной поверхности стола. Как отец ещё не убил младшего? Ханс тоже улыбнулся своей находчивости и тому, что уже тогда стремился помогать людям. Тогда он ещё хотел вернуться к матери и помочь ей тоже сбежать. Что, в итоге, тоже получилось. Мечта отца осуществилась, и сейчас Ханс не спасает, а казнит и забирает в плен граждан.

– Да, было «весело», – выдохнул Ацгил протяжно.

«Ты упрямый и непослушный, как твоя мать!»,– кричал отец, когда Ханс собрался на гражданку и решил оставить службу в армии. Он последовал за Бруно, который просто хотел заниматься написанием музыки. – «Ты и твой брат взяли от этой непокорной «демоницы» всё самое худшее! Весь «мусор» собрали!», – продолжал свирепствовать он, широким росчерком подписывая рапорт об отставке Ханса. Ацгил ушёл, а вот отец остался, не зная о том, что настоящим «демоном» на самом деле был он.

– Герда будет знать, что это всё подстроено?

– Разумеется, нет. Так будет неинтересно. Все должно быть максимально правдоподобно, – честно высказал свои мысли мужчина. Фон Фальк сглотнул и потряс головой, видя перед собой молодого отца.

– Она всегда может вернуться назад, стоит только захотеть. Но, что-то мне подсказывает, что она не захочет, – усмехнулся Ацгил, вспомнив, как в последние дни она только и делает, что говорит ему о своих желаниях.

– Ты собираешься пропускать службу?

– Ни в коем случае.

– Давай уже пойдём, нам пора. Опоздаем ведь, – Бруно встал из-за стола, поцеловал Густаво в макушку и, надев фуражку, отправился на выход, напоследок ещё раз настороженно покосившись на брата. Он надеялся, что Ханс знает, что делает, и всё это только ради своей женщины, а не из-за врождённой жестокости, как у их «создателя».

– Товарищ лейтенант, Вы уже уходите? – Эмилия вышла из комнаты, столкнувшись с офицером.

– Да, мадам, нам пора, но мы вернёмся на обед, – натянуто улыбнувшись, сообщил Бруно, посмотрев на подошедшую Люсиль. Платье слишком сильно подчёркивало фигуру девушки, отчего он невольно представил обнаженной. Не удержавшись, мужчина взял её руку, поднёс к губам и легко поцеловал, после чего кивнул на прощание и поспешил уйти, стараясь отогнать наваждение.

Ханс поспешил за братом, неся на руках сына, которого быстро передал Эмилии и, кивнув дамам, вышел за дверь.

– Прости, Эйнар. Больше такого не повторится, – миссис Вегенер принялась извиняться перед мужем за немного скомканное утро. Переживания за вновь исчезнувшую сестру и её якобы спасение выбили хозяйку дома из привычной колеи.

– Отнеси мальчика к Герде и приготовь обед, а мне пора, – чмокнув жену и дочку в щёчку, он ушёл, оставляя женщин одних.

========== Часть 14 ==========

Ханс с Бруно отправились в главный штаб.

Двухэтажный особняк находился, как ни странно, не в центре, а на окраине, в пригороде Парижа под названием Бюсси-Сен-Жорж. Немецкие войска начали своё стремительное наступление с малых побед, первым пал именно этот спокойный тихий городок. Как только здание было оккупировано новым правительством, две мраморные массивные колонны у центрального входа украсили красной тканью с изображением креста с загнутыми концами из четырёх прутьев, обозначающие создание, солнце и благополучие. Это же «солнышко» воткнули и на самый вверх здания, чтобы освещало своим благим сиянием французов, заставляя тех принимать новые правила и устои. Результат такой пропаганды, конечно же, не был однозначным, ведь кто-то свыкся с новыми требованиями нацистской армии, а кто-то так и не смог перебороть себя и сдаться под опеку.

Теперь в этом здании регулярно собирался весь офицерский состав, обсуждая дальнейшие действия и выстраивая стратегию продвижения. Они обдумывали как бы побыстрее захватить то, что им не принадлежит.

Штаб делился на несколько секторов: кабинеты командующих, бытовые комнаты, кладовые с оружием и боеприпасами, несколько столовых, в которых строго соблюдалась субординация, и камеры для заключённых, которые, как правило, долго в них не задерживались. Несчастных либо казнили (в том случае, если пленник не представлял особой ценности), либо отправляли в услужение офицеру (если он, конечно, не вызывал опасений). По приказу руководства (история умалчивает, кто именно отдал приказ) одна из комнат была выделена для поощрения избранных, ведь офицерам нужно было как-то отдыхать от военных действий и черпать жизненную энергию для поддержания боевого духа, зачастую высасывая её из какого-нибудь молодого крепкого тела с соблазнительными формами. Комната была чудесна, наполнена интересными приспособлениями, в наличии имелась даже гильотина. Механизм приведения в исполнение смертельной казни служил скорее для остроты ощущений в любовных играх, чем для того, чтобы немедленно отсечь голову понравившейся француженки. В этом не было необходимости; можно было расстрелять их и на улице, у стены. Зачем пачкать пол? Хотя руководство настояло, чтобы комнаты были выкрашены в красный цвет. Так, на всякий случай, в процессе ведь так легко увлечься, а этот цвет отлично скроет «нечаянно» пролитую кровь. Железные цепи свисали с потолка и торчали из стен, ошейники, наручники, в общем, всё, что так грело душу «хорошего» немца. Каждый молодой солдат мечтал попасть в пыточную и использовать её по назначению, только в качестве кого именно – пассива или доминанта – тщательно умалчивалось.

Ханс добрался до штаба на мотоцикле, «прихватив» с собой несколько солдат, которые, запинаясь и задыхаясь, бежали за ним. Офицер лишь бросал презрительные взгляды через плечо. Они хотят служить и за войну готовы отдавать себя целиком и полностью, пожертвовав собой ради победы. «Фанатики хреновы!»,– пробурчал Ханс, как только завёл своего железного коня и умчался вдаль, наблюдая в зеркало за стремительно уменьшающимися фигурами. Солдаты глотали пыль, но его приказы устало выполняли. Да куда уж им угнаться за двухколёсным командиром? Ацгил усмехнулся и сбавил скорость. Всё-таки издеваться над людьми он не хотел, потому что считал, что фашисты, большей своей частью, тоже люди с запудренными мозгами и имеют право на существование, но никому не позволительно переходить черту, ведь забирать жизни у простых граждан было категорически запрещено. Пускай он периодически делал то же самое, как служащий армии и своего отца, держа слово офицера и выполняя условия, пока выполняются его. Ханс не скрывает, что очень хотелось отучить всех от самовольства и неподчинения, особенно это касалось не в меру наглых солдат, которые от чего-то решили, что им все дозволено по одному лишь праву рождения. Мучить тех беженцев, что искали новый дом, он не соглашался, потому что это не вписывалось в его личные нормы морали. Он не был грёбаным фанатиком.

Зайдя в кабинет, он наконец-то опустился в чёрное кожаное кресло. Сейчас его пристанище порядком отличалось от его бытности арт-дилера; белый позолоченный декор сменился на тёмные цвета: серый, чёрный, коричневый. Строгость, чёткость и никаких излишек. Больше ничего не выдавало любовь к искусству, скорее наоборот – лишь страх и уныние, строгость и лаконичность. Ханс тяжело вздохнул и потёр глаза, посмотрев по сторонам.

Возможно, он несколько увлёкся своеобразной медитацией и потерял счет времени; вернуться в реальность его заставили громкие стоны и дикий смех из приоткрытого окна. Различив среди этой какофонии мольбы о пощаде, он тут же встал и, подойдя к окну, заметил, как рядовые выгуливали одного пленного на заднем дворе. Солдаты издевались над хромым бедолагой, заставляя его идти ровно. Не нужно было иметь медицинского образования, чтобы понять, что у мужчины свежий перелом, но его мучителей, откровенно говоря, это не волновало совершено. Они пытались заставить его идти прямо и не хромать, наказывая за неповиновение звонким ударом плети. Несчастный по началу пытался сдерживаться, но когда грязная рубашка на спине пропиталась его потом вперемешку с кровью, сочащейся из рваных ран от хлыста, мужчина послал собственную гордость ко всем чертям. Важнее было сохранить жизнь, поэтому после каждого удара он снова и снова начинал свои жалобные мольбы о помиловании. Каждый раз солдаты закатывались от смеха, находя в этом что-то весёлое и упиваясь собственной властью и вседозволенностью.

Ханс с трудом подавил волну отвращения. Калека выглядел таким жалким, и от этого его мучители окончательно теряли человеческий облик. В голову против воли закрались неприятные воспоминания. Когда он только вступил в ряды немецкой армии, о его родстве с высокопоставленным генералом фон Фальком знали лишь единицы. Не то, чтобы Ацгил намерено скрывал данный факт, но и лишний раз упоминать об этом даже в собственных мыслях не хотелось. Однако, стремясь доказать свою силу и заработать авторитет у собственных подчинённых, мужчина невольно переступал ту самую запретную черту. В такие моменты он становился слишком похожим на своего создателя: таким же деспотичным, жёстким, жестоким, невыносимым диктатором. Сам офицер за собой этого не замечал, пока однажды не стал случайным свидетелем разговора солдат. Даже не подозревая о родстве Ханса и его отца, парни сравнивали их, приходя к неутешительному для офицера выводу – они одного поля ягоды, а лейтенант Ацгил через какое-то время сможет составить достойную конкуренцию генералу фон Фальку.

Никто и никогда ещё так не оскорблял его. Меньше всего он хотел быть похожим на собственного отца, больше всего страшился именно этого, поэтому с того дня старался сделать абсолютно всё, чтобы больше никому не пришло в голову приводить такие ужасающие параллели.

– Вот ведь выродки, – протяжно выдохнул Ацгил, прикусив нижнюю губу. Поправив китель и фуражку, он решил проучить этих зарвавшихся инвалидов на голову.

– Товарищ лейтенант, а мы… гуляем, – заикаясь, принялся оправдываться молодой изверг, как только увидел офицера. Рядовые при появлении командира тут же вытянулись по стойке смирно.

– Я вижу, что вы гуляете. Надо делом заниматься, а вы, идиоты, только и делаете, что издеваетесь над гражданами, – прикрикнул Ханс, заведя руки за спину и окатив каждого стоящего напротив него солдата строгим взглядом, словно ледяной волной.

– Мы лишь хотели его исцелить, – один не в меру разговорчивый рядовой решил пошутить и ответил за своих товарищей. Остальные не решились засмеяться открыто, тщательно подавляя смешки, еле сдерживаясь. Каждый раз, когда они ловили на себе суровый взгляд офицера, ухмылки исчезали с лиц.

– Исцелить, значит. Я вас сейчас сам исцелю, черти! – процедил он сквозь зубы и одним отточенным движением вытащил пистолет из кобуры, открыв стрельбу по ногам рядовых. – Ну же, веселитесь, смейтесь! – приказывал он. Пули, сопровождаемые громким хлопком затвора, звонко ударялись о твёрдую поверхность брусчатки возле замерших ног. После первого выстрела молодые люди, конечно, отскочили, но продолжать движение и дальше побоялись, не хотелось бы схватить шальную пулю. – Что, уже не смешно? – Ханс, наконец, спрятал оружие обратно, так никого и не задев, потом подошёл ближе, заглядывая в испуганные глаза. – Так-то лучше. За что вы схватили этого гражданина? – задал вопрос лейтенант, посмотрев на побледневшего фермера. Понимая, что он испуган не меньше, чем его подчинённые, он подошёл к нему и, взяв за наручники, отомкнул замки. – Не слышу ответа! – гаркнул Ханс, даже не посмотрев в сторону солдат, а всё так же с интересом разглядывая мужчину. Интересно, а что бы чувствовал он, если бы оказался на его месте? В его одежде, положении, не в форме с оружием и с противоречивым нравом помиловать и наказать, а именно подчинённым во всем, без возможности выбора.

– Он подрался с одним из солдат, – сглотнув, ответил один из самых смелых провокаторов. Ханс незаметно усмехнулся и, кажется, остался доволен тем, что не все ещё согласны с вторжением новой власти.

– Убил его?

– Никак нет, но хотел утопить в речке.

– Почему не утопил? – в недоумении вздёрнул бровь Ханс, не понимая благородства мужчины. Он задал вопрос спокойно и тихо. Только для него. Фермер абсолютно не понимал двуличного офицера перед собой.

– Помешали, – предельно честно ответил он, опуская взгляд и убирая руки за спину, чтобы не дать себя сковать снова. Тот по-прежнему не знал, что ожидать от этого непонятного фашиста. Кто он? Что задумал? В самом ли деле мужчина так добр, или просто хочет таким казаться, чтобы втереться к нему в доверие?