Текст книги "Abyssus abyssum (СИ)"
Автор книги: Кшиарвенн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Свалившиеся на графский отряд сразу с двух сторон, словно град на молодые побеги, королевские воины закружили солдат де Бомона в смертельном хороводе. Чезаре орудовал мечом, с радостью чувствуя, как привычной веселой яростью наполняется каждый нерв, каждая мышца. Под его ударом лопнул шлем, разверзся багряно-алой трещиной, в которую хлынула кровь и беловатые сгустки. Крики, вопли боли, звон мечей и топот копыт казались сладчайшей из мелодий, и забыто было тягостное чувство, с которым он садился в ожидавший его на дороге возок, которое свербело в нем все полтора месяца, проведенных у короля Иоанна. Жить, дышать, дарить и отбирать жизни – снова то же опьяняющее сознание собственного могущества! Он жив, слышите?..
Упавший с разрубленной головой всадник открыл путь к де Бомону-младшему – тот и не думал отступать, рубился как бешеный, и рядом с ним рубился крепкий малый, в движениях которого Чезаре уловил что-то знакомое. Все шло по его задумке – пока он не увидел этого парня. Если хотя раз видел человека в бою, узнаешь его потом из сотен. Это как запах, как почерк, как пожатие руки – то, как человек отбирает жизни.
Но целью Чезаре был де Бомон-младший, оборонявшийся пока слишком успешно. И он почти достал графского сына, тот уже начал уставать, отбиваясь сразу от двоих – Чезаре и солдата в давно нечищенном бацинете. Присланные императором Максимилианом наемники не блистали выправкой, зато были умелыми воинами – Нечищенный, как мысленно окрестил его Чезаре, несмотря на малый рост, так и наседал на Бомона, не давая ему продыху.
Лошадь под графом подалась назад, но королевский наемник привстал в стременах, острие его меча скользнуло по дорогому чеканному нагруднику и вошло у шеи де Бомона. И тут – этот самый парень, которого узнал Чезаре. Здоровяк, казалось, выпил эликсира жизни – силы его будто бы утроились, одним ударом своего двуручника он разрубил нагрудник наемника. Двуручник летал в его руках, будто сам дьявол помогал ему управляться с тяжеленным мечом. Чезаре знал это состояние – редко-редко поймаешь его в бою, но если поймать, то кажется, что и само время вокруг тебя останавливается, и ты становишься способен на непосильное обычному человеку. И вот теперь даже он сам не успевал за здоровяком – тот, схватив поводья графского коня, рванулся сквозь воющую круговерть людей и мечей, круша все на своем пути. И пробился, вместе с едва держащимся в седле де Бомоном, который обхватил коня за шею, пачкая его серую шерсть своей кровью.
Чезаре послал коня вперед и почти достал здоровяка, но удар пришелся вскользь по шлему, сбив его. Перед Чезаре мелькнули светлорусые волосы, загорелое лицо, взгляд светлых глаз хлестнул по лицу. Тот самый, из аббатства…
– Почему вы позволили де Бомону уйти? – задавший этот вопрос королевский советник, лысый, с пучками седых волос над ушами, тотчас смешался под взглядом Чезаре.
– Потому что счел это необходимым, – не спуская с советника глаз, улыбнулся Чезаре. Лысый, верно, клял себя за то, что осмелился задать вопрос – взгляд Эль Валентино был почти страшен.
– Брат мой, вы и так неимоверно подняли дух наших войск, – король, неизменно присутствовавший на советах, хлопнул Чезаре по плечу.
– И составил достаточное представление о том, что представляют собой люди графа, – ответил тот. Можно было бы добавить, подумал Чезаре, что он оценил верность того светловолосого капитана. Но говорить такое этим военным советникам, и не видевшим настоящих войн, не следовало.
Если ты хоть немного слыхал о Чезаре Борджиа, досточтимый слушатель мой, то не удивишься, узнав, что за неполные два месяца Эль Валентино умудрился обзавестись в Олите множеством полезных для себя знакомств. Когда почти стемнело, двое в простых темных плащах появились на невзрачной узкой улочке неподалеку от старого дворца. В одном из домов там помещалась трактирчик и лавка еврея-выкреста, бежавшего из Логроньо. В трактирчике подавали риохское, гретое с медом и пряностями, а в лавочке торговали красивыми безделушками мавританской и гранадской работы, которые хозяин оглаживал столь любовно, будто то были живые существа.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, – узнав своих гостей, засуетился хозяин. – Холодно сегодня, не прикажете ли вина? С медом и миндальным орехом, с корицею?..
– Благодарю, – Чезаре, а это был именно он, указал сопровождавшему его Хуанито на столик в углу. Следующие час-полтора гости прихлебывали горячий ароматный напиток, а усевшийся с ними третьим сын хозяина полушепотом, блестя черными, как тутовая ягода, глазами, отвечал на расспросы Чезаре.
– …конечно, я видел. Да и… – хозяйский сын лукаво улыбнулся. Чезаре знал, что в этот трактирчик отовсюду стекаются самые разные сведения, здесь что-то вроде лавки сведений. Но вот источники этого своего товара здесь хранят надежно. – Граф его держит, как верного пса, – продолжал трактирщик-младший, – а сын графский – как компаньона. Отец так, а сын эдак. С сыном они ближе, все равно что сеньор и вассал. Но тот не вассал, нет. Видели вы, чтобы волк был вассалом? Нет? То-то же.
– Понимаю, – закончил разговор Чезаре и поднялся, отставив недопитую кружку. – Держи. А это отцу отдашь.
Парень схватил монету, словно белка орех, затиснул в кулак, а данный Чезаре кошелек сунул за пазуху.
– Не перепутай, – бросил Чезаре. – Золотой тебе, кошелек отцу.
– Можно было и не говорить, ваша милость, – прошептал парень. Глаза его зло блестнули. – В Логроньо опять костры горели. В среду.
Чезаре безразлично кивнул, запахнул плащ – Пепельную среду святая инквизиция предпочитала отмечать кострами. Бежавшие из Логроньо лавочник и его семья наверняка потеряли в эту среду кого-то из своих знакомых или даже родственников. Нечему удивляться, да и задумываться об этом было не с руки. Гораздо полезнее было подумать об узнанном. Итак, того, которому он помог у источника Святой Марии, самого полезного человека графа де Бомона зовут Мартин Бланко. Чезаре шел, не замечая грязи узких темных улиц, ум его лихорадочно работал, сопоставляя известное и предполагая неизвестное.
Еще через день и несколько столь же важных разговоров с очень разными людьми известное и неизвестное сложилось в уме Чезаре в узор, упорядоченный и ясный, как искусная мозаика. И теперь путь его лежал к подвалам замка Олите, куда заключили двоих солдат Бомона, захваченных живыми.
“Судьба. Так зовут мою верную шлюху”, – вспомнил Чезаре говоренное им когда-то. Вспомнил, узнав в одном из пленных того самого молодого губошлепа, которого видел у аббатства вместе с капитаном Бланко.
– Твое имя?
– Пепито, ваша милость, – испуганно проговорил губастый.
– Пепито, – почти нежно протянул Эль Валентино, пройдясь по парню таким нехорошим взглядом, что тот отчаянно покраснел. А когда за посетителем закрылась дверь камеры, солдат упал на колени и от всего сердца молил Пресвятую Богородицу оградить его от зла и нечестия. Чезаре же в это время, устроившись у столика в своих покоях, изучал карту, покусывая то и дело кончик бронзового циркуля.
– Милостивые господа, пришло время королевским войскам вступить в Лерин, – так начал герцог Валентино следующий военный совет.
***
Перенесемся, внимательный слушатель мой, теперь на безрадостную равнину в двух милях от вотчины графов Лерин. Именно там Мартин Бланко ожидал со своими кавалеристами сигнала и думал о том, что не так все безнадежно, как считают многие. Пусть у короля Наварры есть теперь присланные императором Максимилианом ландскнехты и швейцарцы – но граф говорит, прислано-то меньше, чем обещано. Всего пять тысяч, а может, и того нет.
Молодой граф, жалко, не оклемался еще. Потерял много крови, отлеживается во Вьянском замке. Мартину пришлось муштровать подчиненный молодому графу отряд – прибывший накануне герцог Манрике де Лара оказался надутым индюком, неспособным ни зажечь солдат, ни повести их за собой. Он произнес речь, прохаживаясь перед строем пехотинцев, но и Мартин, и старый граф де Бомон сразу поняли, что этот человек не военачальник. Граф сразу же увлек герцога де Лара в замок, сказав, что его мнение бесценно на военном совете, а Мартину указал на солдат.
– Под вашу команду, дон Мартин.
…Лерин был потерян де Бомоном очень быстро. Слабо защищенный город, лишенный мощных стен, на плоской, как трактирный стол, равнине не мог выстоять под ударами пушек и сдержать отряды короля Наварры. Горожане вышли к королевскому войску, умоляя о милости. Передавали, что Эль Валентино не позволил наемникам грабить город, а застигнутых за грабежами повесил безо всякой жалости. Однако от голода это город не спасло, как было голодно, так и осталось. Недород, недород в этом году, разгневался Господь, шептались люди.
А графские войска отступили к холмам, под их крутые спины – чтоб было на что опереться. И вот завтра их ждет бой. Лазутчики доносили, что Эль Валентино не вступит в бой, пока не подойдут оставшиеся пять тысяч из присланных императором солдат. И оба войска стали лагерем друг напротив друга. Нельзя пропускать Борджиа ко Вьяне, думал Мартин, не удержат они Вьяну – последний укрепленный город Луиса де Бомона.
– Отойдешь, – велел ему граф. – Вон туда, к зарослям. С отрядом моего сына. Лучшие должны быть прибережены до самого крайнего случая. За сигналами следи. И с Борджиа глаз не спускай – от тебя дорогу лучше видно.
Ты, конечно, понимаешь, досточтимый слушатель, что для солдата ждать в стороне гораздо труднее, нежели сражаться. А для Мартина то было труднее вдесятеро. Несмотря на благодарность графа за спасение сына, несмотря на уверения де Бомона-младшего, что теперь они с Мартином настоящие братья по оружию, Мартин ощущал себя сейчас почти беззащитным. Потому что два дня назад, прощаясь с золотоволосой женщиной, называвшейся женой Арнольфини, услышал от нее самой то, что еще прежде узнал от суровой Анхелы. “В тягости она”, – буркнула Анхела в ответ на расспросы Мартина. Встречаться с Кристабель сам Мартин не мог – он был нужен де Бомону. И все же он улучил часок и поскакал к Азуэло. Стражник у боковой калитки храпел, ему открыла сама Анхела и провела в замок. До сих пор шло все благополучно, и Арнольфини после первой брачной ночи проснулся с уверенностью, что его копье побывало в лоне новобрачной, а кровь на простыне привела его в особенно хорошее настроение. Однако далее его силы стали угасать, Арнольфини жаловался на сонливость и часто засыпал , едва коснувшись головой подушки, так что о любовных утехах помышлять ему было не с руки. В те же две ночи, когда доступность юной жены превозмогала его апатию, тело отказывалось подчиняться старому Арнольфини.
И вот теперь старик храпел в своей спальне, а Мартин, легко преодолев расстояние до невысокого окна, во все глаза смотрел на очень изменившуюся, как ему показалось Кристабель.
– Ты…
– Я в ожидании, – прикрыла она глаза, пряча улыбку.
“В ожидании” – так она сказала. Не в тягости – в ожидании. И вот это оказалось уязвимым местом, думал Мартин, все равно что плохо заклепанная брешь в нагруднике.
– Никак, скачет кто-то, – услышал Мартин и прищурился. Из-за холма вывернул всадник. И очень скоро Мартин и остальные узнали в нем Пепито Лопеса, который пропал после прошлой стычки с Борджиа.
– Сеньор Бланко! – заверещал было Пепито, спешиваясь. И тут же перешел на полушепот. – Сбежал я! Держали нас с Гонсалво в самом пекле. Думали Гонсалво послать к его сиятельству графу с предложением сдаваться, ну и меня с ним заодно держали.
Уж конечно, такого охламона как Пепито, Чезаре Борджиа никогда бы не послал, подумал Мартин.
– А герцог-то меня сразу заприметил, еще в Олите, – продолжал тараторить Пепито. – Как глянет… Господи помилуй, я будто голый перед ним. Самая что ни на есть мерзость. Перепугался я, не приведи Господь – глаза у него как уголья, так и горят, вот не вру. Как есть сам сатана! И смотрит на меня. Испугался я, что он меня нечистым манером использует…
– А коня где достал? – прошипел потерявший терпение Мартин.
– Дак стоял оседланный, еле привязанный. Я вижу, что герцог советоваться стал с остальными, на меня смотреть бросил. Задом-задом да и ходу! В седле-то я крепок.
– О чем же он советовался? – буркнул Мартин. Про товарища парень даже не помянул, подумал он.
– Да что часть-то, небольшой отряд, пошел к Азуэло, севером. Чтоб замок, значит, занять…
Азуэло!
Граф вытребовал у Арнольфини всех его людей, даже Стефано Арнольфини принужден был вступить в войско графа, и защищать замок некому. Некому! Женщины, старик капеллан да человек пять слуг, которые с удовольствием поживятся хозяйским добром.
– Обойти его сиятельство… с севера… Чтобы прямиком на Вьяну, – сквозь зубы пробормотал Мартин, почти не думая ни о графе, ни о Вьяне. Собравшиеся сержанты молчали.
– Его сиятельство велел тут быть, – сказал, наконец, один из сержантов. Пепито он, судя по всему, не поверил. – Сигнала ждать.
– Ты остаешься за старшего, – кивнул ему Мартин. Слова сержанта его немного отрезвили. – Я беру первый десяток и скачу к Азуэло. С этого, – он махнул на побледневшего Пепито, – глаз не спускать. И с дороги.
Что рассказать тебе, терпеливый мой слушатель, о том, как Мартин летел меж холмов, как нахлестывал коня, спеша к замку Азуэло. О нет, никакого пылкого влюбленного не было и в помине – так волк летит навстречу другому волку, посягнувшему на его стаю.
Скоро смеркалось. Если замок атакуют – он увидит огни, увидит еще издали. Он молился – Господу Иисусу, Богородице и всем святым, которых мог припомнить, чтобы не увидеть огней.
Но у замка действительно полыхали не менее трех костров. Отослав одного из солдат к графу, Мартин пришпорил коня и выхватил меч… И остановился шагах в ста от замка – не найдя и следа врагов. Вот замок, темная махина, на которую спускался вечер. Костры. Всего лишь три больших костра – и никого возле них. Горели большие пирамиды сухих оливковых ветвей и хвороста, сложенные и подожженные, несомненно, умелой рукой. Его одурачили. Одурачили! Мартин расхохотался – несмотря ни на что, он чувствовал такое облегчение, будто его собирались казнить, уже подвели к виселице, поставили под петлю, и вдруг пришел приказ о помиловании.
Наверное, он подскакал бы к самим воротам, затарабанил бы в них. Замок никто не штурмовал, отчетливо понял он. И не собирался штурмовать. Негодяй Пепито…
И только сейчас Мартин увидел, что был один. Десяток кавалеристов, которых он взял с собой, бесследно исчезли. Они не последовали за ним, когда Мартин увидел костры. Они сочли за благо отступить. И Мартин расхохотался еще громче.
Обратные пятнадцать миль он ехал гораздо медленнее – его рыжий выносливостью не отличался, а отдохнуть не успел. Едва не вслух Мартин честил самыми грязными ругательствами и Пепито, и сбежавших кавалеристов, и весь женский род.
На землю давно успела спуститься ясная лунная ночь, когда он почти шагом въехал на холм, за которым должен был стоять его отряд. И вот тут Мартин замер, едва удерживая яростный вопль. Стоны умирающих, всхлипывания, мольбы и проклятия, сливавшиеся в невнятный негромкий гул, гарь и смрад… Мертво было между холмами. Мертво и смрадно было и дальше. Все было кончено за то время, пока он скакал к замку и почти шагом ехал обратно. Словно нарочно Пепито выманивал его именно тогда, когда Борджиа готовился к атаке.
Ни костров, ни остатков лагеря. Уцелевшие, должно быть, ушли ко Вьяне.
– Те, кто остался, ушли во Вьяну, – услышал Мартин. Словно ответили на его мысли. Лица человека, стоявшего в тени росшей на холме оливы, он не видел, но голос узнал сразу. Гибкий низковатый голос, который мог быть и грубым, и бархатным, почти ласкающим. Только безумец мог дожидаться его здесь; безумец – или вот этот человек. Чезаре Борджиа.
Человек выступил из тени, и лунный свет упал на его одежду, Мартин узнал черненый нагрудник того, кто едва не помешал ему выволочь из боя раненого де Бомона-младшего. Но на сей раз на Эль Валентино не было шлема – и потянувшаяся было к мечу рука Мартина опустилась.
– Я благодарю вас за псов, дон Мартин де Бланко, – начал Борджиа, и Мартин едва не вскрикнул от изумления – как чертов каталан догадался, что записка была именно от него?
Эль Валентино обезоруживающе улыбнулся, сверкнули в темной аккуратно подстриженной бородке белые зубы.
– Я хочу предложить вам должность капитана… Моего капитана. Это для начала, и очень солидное вознаграждение, – сказал он. – Вьяна будет взята – не завтра, так через месяц. Де Бомона обвинят в измене королю Наварры, и ему очень повезет, если его просто обезглавят.
Граф жив и на свободе, подумал Мартин.
– В конце концов, вы живы сегодня, благодаря мне, дон Мартин, – как бы между прочим, заметил герцог и улыбнулся шире. Мартин заскрипел зубами. – Нет, я не перекупал вашего мальчишку, он вполне предан вам. Достаточно было слегка напугать его, – взгляд Эль Валентино сделался вдруг таким мягким и ласкающим, будто Мартин был женщиной, которую герцог вожделел. – Вот так.
Против воли Мартин усмехнулся. И тут же оборвал усмешку – этот план Борджиа с ясностью доказывал, что каталан прекрасно знал о том, что Мартин непременно бросится к Азуэло, пренебрегая приказом и здравым смыслом.
– Вы умны, отважны и осторожны, – словно стараясь успокоить Мартина, продолжал Борджиа. – Я это ценю. После Наварры я намереваюсь вернуться в Италию, чтобы отвоевать свои земли. Видите, я с вами вполне откровенен. Присоединяйтесь. У нас с вами много общего. Что вам этот граф-наемник?
И правда, граф-наемник – Мартин в душе полностью согласился с таким определением для свого патрона. Очень хотелось ответить герцогу согласием. От Борджиа шла та веселая и захватывающая яростная волна, которую Мартин знал. Так пахнет человеческая удача. Но сейчас он не мог…
– Я желал бы ответить согласием, ваша светлость, – хрипло начал он. Луна скрылась за тонкое облако, и лицо Борджиа потемнело. – Но есть некоторые обстоятельства… Не могу, ваша светлость, – почти прошептал он.
– Чезаре, – голос Борджиа чуть дрогнул, и Мартин вдруг понял, что именно такого ответа Эль Валентино от него и ждал. – Зови меня Чезаре.
Он будто сбросил одеяние владетельного сеньора, не потеряв ни горделивой осанки, ни выражения силы во взгляде.
– Чезаре, – послушно повторил Мартин.
– Короли, владетельные сеньоры – как старые разбогатевшие шлюхи, – сказал Чезаре другим тоном. Голос его стал глуше. – Старые кокетки, которым нужны молодые горячие мужчины, чтобы поддерживать в них силу и страсть. Сперва они дают деньги и шепчут о любви. А потом продают тебя.
Он отвернулся и тихо свистнул. Послышалось конское фырканье и звон стремян. Слуга – непонятно, как и где он прятался, – вывел двух коней. Чезаре легко взлетел в седло одного, слуга вскочил на другого.
– Не спи со шлюхами, Мартин, – бросил Чезаре, поворачивая коня.
========== Глава 8, в которой говорится о лозах и гранатах, а затем наступает март ==========
– С ними надо говорить. Лоза как человек, любит умный разговор и ласку. Ну вот так, сейчас тебя подкормим, и ты восхвалишь Господа зеленью своих листьев, и принесешь плоды…
Для Нати самым трудным было не смеяться при виде почтенного дона Иньиго де Мендоса, когда он вот так двигался вдоль рядов начавших пробуждаться лоз, следил за тем, как они с Лисенком разрыхляли почву и подсыпали удобрения – навоз, смешанный с древесными опилками и еще какими-то темно-ржавыми кусочками, которые дон Иньиго добавлял в каждое ведро собственноручно. Научиться делать это оказалось не особенно трудно, хотя к полудню спина у Нати отчаянно болела от наклонов, а руки ныли. Но Лисенок доставал свой рожок – и его музыка словно возвращала им обоим силы.
Старый, толстый как винная бочка, Иньиго де Мендоса любил свои виноградные лозы сильнее, чем иная мать любит своих детей. Нати поняла это сразу же, и когда в первый же день по прибытии в Матамороса хозяин повел их в виноградник, постаралась расхвалить и развосхищаться его лозами так, чтоб задобрить старого кастильца. Этот человек жил ради лоз и ради вина и считал, что в мире нет ничего важнее лоз и вина. Виноград и вино были его богами, которым добрый католик дон Иньиго смиренно поклонялся.
Дни в Матамороса текли так медленно и однообразно, что каждый словно растягивался на целую неделю. И Нати казалось, что со времени их отбытия из Олите прошло по меньшей мере месяца три, тогда как прошло всего полмесяца. Они с Лисенком прижились в Матамороса довольно быстро, и конечно, львиная доля заслуги в том принадлежала Лисенку. Вечерами, когда работы в винограднике были закончены, а сеньор Иньиго усаживался в маленьком зальчике у горящего камина – он любил тепло, и в более холодной Наварре всегда скучал по кастильскому солнцу, – Лисенок и Нати также приходили, преувеличенно робко и подобострастно приветствуя важно кивавшего им хозяина. Старик раскуривал трубку – новшество, которое в Наварре еще не особенно прижилось, но среди кастильских дворян уже получило достаточное хождение, – и начинал ворчать на холодный ветер с гор, который был наслан как раз для того, чтобы погубить его несравненные лозы, привезенные из Бургундии, на дожди, на промозглую зиму. Наворчавшись всласть, он глубоко затягивался, выпускал кольцо дыма и бросал Лисенку: – Ну-ка, малый…
Лисенок понятливо кивал.
– О чем вашей милости угодно послушать сегодня? – спрашивал он. И, часто даже не дождавшись ответа, начинал рассказывать. Рассказывал он чудесно, и Нати вместе со старым Иньиго погружались в диковинный, страшноватый и упоительный мир, где добрым труженикам помогали маленькие домовички, где святой Петр вознаграждал бедняка, а святой Николай оживлял мертвых коней.
Тревога, которая не оставляла Нати днем, утихала, укладывалась как послушный пес. Все будет благополучно, думала она, погружаясь под журчание Лисенкова рассказа в зыбкую полуявь-полудрему. Все будет благополучно.
За две недели до того – Олите, Наварра
…После того, как они с Лисенком устроились в комнатке Хуанито, слуги и оруженосца Чезаре Борджиа, она начала быстро выздоравливать. Жар, вдавивший ее в постель, больше не возвращался, и слабость стала проходить. Лисенок ухаживал за нею как нянька, но его частенько вызывали в королевскую трапезную, где он был чем-то вроде приправы к основному блюду – потешные рассказы и шутки его, видимо, способствовали королевскому пищеварению.
– Шуты живали богачами в старое доброе время, – гордо изрек как-то Лисенок, и показал две золотые монеты, которыми его одарили король и королева. Потом, став серьезным, придвинул низенький табурет и поставил на него одну ногу.
– Что-то грядет, – он поморщился, поправляя задник башмака и не глядя на Нати. – Что-то мерзкое.
Герцога Валентино они почти не видели – тот с утра проводил учения с пехотинцами, потом, отослав Хуанито, подолгу совещался с военными советниками короля Иоанна. А вот Хуанито стал проявлять к Нати совершенно определенные чувства. Он старался каждый день чем-то порадовать ее, приносил лакомства и, положив их на столик, тотчас же испарялся. Когда Нати, поправившись, танцевала для Борджиа и короля, Хуанито сидел в уголке и следил за ее танцем с выражением такого благоговения, будто она была небесным видением.
Хуанито остался в Олите, когда Чезаре Борджиа с отрядом кавалеристов ранним утром выступил из города и двинулся на запад.
– Я бы так хотел стать солдатом, – с грустью говорил он, стараясь не глядеть в глаза Нати. – А то – что я такое? Надеюсь, его высочество в следующий раз возьмет меня с собой.
Но и после первой победы, и в компанию по отвоеванию у де Бомона графства Лерин Чезаре Борджиа своего слугу не взял.
– Надеюсь, его высочество… – брови Хуанито встали страдальческим домиком. – Господи, хоть бы с его высочеством все было хорошо.
Звучало это так по-детски, что Нати переглянулась с Лисенком, который сидел позади Хуанито и что-то мастерил. Тот улыбнулся и бесшумно выскользнул из комнаты. Хуанито, не заметивший этого, вновь устремил на Нати тоскливый взгляд.
– Полюби меня, Нативидад, – вдруг жалобно попросил он. Нати погладила его по щеке.
– Не могу, – ответила она. – Если ты думаешь, что я готова полюбить тебя только оттого, что ты видел меня голой… – Не говорить же этому мальчику про то, что ее телесная тяга к мужчинам перекрывалась отторжением рассудка, отравлялась чем-то до отвращения разумным и трезвым, как холодная вода, заливающая костер. И так было со всеми… почти со всеми. А к женщинам Нати не тянуло и вовсе.
Хуанито помотал головой.
– Нет, нет, нет, – поспешно заговорил он. – Ничего такого я не хотел. Твое сердце несвободно?
– Совершенно свободно, – заверила Нати. И вздохнула.
Какое-то движение почудилось у дверей. Незнакомый слуга в одежде королевских цветов вошел бесцеремонно, будто к себе домой, и вручил вскочившему Хуанито большое блюдо с гранатами.
– Для твоего господина. От его величества, – хмуро буркнул он.
Снаружи послышались топот копыт и голоса. Ржали кони, смеялись люди, лязгала амуниция.
– Его высочество вернулся!
И Нати поняла, что улыбается и не может удержать этой улыбки.
– Пойдем, пойдем, дорогой друг! – послышался голос Чезаре Борджиа. И он буквально ввалился в комнату вместе с огромным рослым капитаном кавалеристов. Тот был явно смущен и обрадован таким дружеским обращением прославленного герцога Валентино. Нати шмыгнула за занавеску – ей отчего-то стало жутко, будто от нее сейчас могут потребовать чего-то невероятного, что превышало ее силы и возможности, и не исполнить этого будет нельзя.
– Твои кавалеристы показали себя как нельзя лучше, – говорил Борджиа капитану. – Я уже рассказал о том королю и сегодня вечером, когда мы будем пить за победу, я повторю это перед всеми. Хуанито, мыться мне! – бросил он. Нужды в этом не было – Хуанито уже убежал готовить все необходимое.
– А теперь иди отдыхать и передай своим солдатам, что для меня честь идти в бой с такими молодцами, – Борджиа огляделся и заметил блюдо с гранатами. – Как кстати! Угощайся, мой добрый друг, – радушно бросил он и с помощью подбежавшего Хуанито принялся стаскивать грязную, забрызганную темным кирасу.
– Большая честь, ваше высочество, – пробормотал капитан, сграбастывая гранат. Фруктовый ножик в его руках был как детская игрушка. Разрезанный, гранат лопнул, обнажив багряную зернистую мякоть. – Пойду я, с вашего дозволения.
– Отдыхай, храбрый капитан. Вечером увидимся за королевским столом. Ты заслужил эту честь.
Но капитану кавалеристов не суждено было появиться за королевским столом. Вечером у него началась тошнота и нестерпимые желудочные колики.
Вид Борджиа, ворвавшегося в свои покои после этого известия, способен был напугать кого угодно. Взгляд его заметался по террасе, он нырнул во внутренний покой, осмотрел его, вернулся – и тут глаза его остановились на блюде с гранатами.
– Кто принес это? – спросил Эль Валентино – тихим-тихим голосом, но так, что у Нати мороз подрал по коже. А Хуанито, к которому и был обращен вопрос, задрожал как осиновый лист.
– Слуга… королевский слуга… я его прежде не видел, – проблеял он, когда Эль Валентино сгреб его за грудки. – Сказал, что это для моего господина от его величества… для вас, то есть…
Борджиа отшвырнул его прочь, бросился на кушетку и прикрыл глаза.
– Кто еще был в комнате, когда он это принес? – голос его был ненатурально сонным.
– Я, ваша милость, – почти прошептала Нати. Во взгляде, который бросил на нее Хуанито, испуг мешался с благодарностью. – Все было так, как сказал ваш слуга.
Борджиа испустил долгий тяжелый вздох, будто намеревался выдохнуть весь имеющийся в легких воздух.
– Счастье, что они не знали, что вы не любите гранаты, – пробормотал Хуанито, осторожно присаживаясь у ног господина и принимаясь стягивать его сапоги.
– Да уж… – глухо отозвался Чезаре. Нати же при этих словах показалось, что мысль ее пришпорили, будто норовистую лошадь, и эта мысль понеслась вскачь.
– Не факт, что именно вы были целью, ваше высочество, – неожиданно для себя сказала Нати. И замерла от испуга – Борджиа рывком поднялся и сел на кушетке.
– Все вон, – бросил он, схватив девушку за руку и стискивая так, что Нати вскрикнула от боли.
Хуанито почти бегом выбежал из комнаты, за ним не спеша вышел Лисенок.
– Кто? – герцог схватил обе руки Нати в свои. – Кто это сделал? У капитана все признаки отравления. А ел он перед тем вот эти гранаты.
– Я не знаю, кто это сделал, – испуг Нати куда-то исчез. Теперь она твердо смотрела в горящие нечеловеческой яростью глаза Чезаре. – Могу лишь предполагать. Если они выбрали фрукт со столь плотной кожурой, отравить который надо еще постараться, значит, тщательно готовились. И уж привычки ваши должны были изучить первым делом. Как и то, что ваш слуга не принял бы угощение ни от кого, кроме человека короля.
Эль Валентино кивнул.
– Целью был любой, кто зайдет в ваши покои и получит отравленный фрукт из ваших рук.
– Из рук Борджиа, отродья самого дьявола, – отозвался Чезаре. Из него словно выкачали кровь, руки бессильно легли на колени. – Кто бы ни пострадал – слухи расползаются быстро, особенно если им в этом помочь. А уж тем более капитан… кто пойдет за полководцем-отравителем?
– Is fecit cui prodest,(1) – тихо сказала Нати. И осторожно взяла руку сидящего рядом мужчины в свои.
– А ведь ты мне солгала, – так же тихо отозвался Чезаре. Движения Нати он словно не заметил. – Не было никакого отца-еврея, ученого, пострадавшего от Супремы. Не изучают евреи римское право. Скажи мне правду.
Вторая его рука потянулась к щеке Нати, провела по ней, скользнула по губам, подбородку и уверенно легла на горло девушки.
– Скажи… правду, – почти прошептал Чезаре, подвинувшись к ней близко-близко, так что Нати ощутила на виске его дыхание. И ладонь на ее горле чуть заметно сжалась.
– Я не могу это…
– Правду! – Сильная рука стиснула ее горло так, что она едва могла проталкивать в легкие крохотные порции воздуха.
– Вы мне все равно не поверите!.. – отчаянно выхрипнула Нати. Рука чуть разжалась. И повинуясь вперившимся в нее светлым, как раскаленный металл, глазам, Нати начала рассказывать – реальности мешались в ее рассказе, там была и перевернувшаясь на дороге в Памплону повозка, из-под которой ее вытащили, и университет, и Карлос Аранья с его поездкой, и раздвоение сознания, не могущего уяснить для себя, чье же оно в конце концов – бедной танцовщицы-марранки или американского студента-юриста.
– Ну что ж, такое сочинить трудно. Но ты была права, – прервал ее Борджиа, и пальцы его снова стиснулись на ее горле. – Я не верю тебе.
– Макиавелли!.. – в последней отчаянной попытке убедить его Нати почти выкрикнула это имя. – Макиавелли напишет трактат о власти, о методах ее захвата и способах удержать власть…
