Текст книги "Abyssus abyssum (СИ)"
Автор книги: Кшиарвенн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
– К сожалению, мой человек, знавший Борджиа в лицо, упустил негодяя на ярмарке, тот был в одежде пилигрима. Мой слуга послал было за подкреплением, но Борджиа словно сквозь землю провалился. Я отправил людей на дороги, но его уже и след простыл.
Мартин видел этих посланных – Арнольфини набирал своих людей с бору по сосенке, так что крестьянского вида парни, трусившие на заморенных клячах, вряд ли кого-то вообще могли поймать. Но слова о пилигриме насторожили – Мартин живо вспомнил бой возле источника. Пилигрим… Борджиа был в одежде пилигрима.
Мартин словно наяву увидел покрытое пылью лицо, освещаемое пронзительно-светлыми глазами, прямой взгляд которых далеко не каждый способен выдержать. И наконец вспомнил, где видел этого человека прежде – Перуджа, в город входят войска под развевающимися штандартами, на золотом фоне которых выткан красный рогатый бык. Вслед за шагающими с алебардами наперевес пехотинцами верхами едут победители, и впереди – человек на вороном коне, в черненой кирасе с золотой чеканкой, на которой тускло отблескивает цепь со знаком гонфалоньера Святой церкви. Герцог Валентино.
Арнольфини, отметил про себя Мартин, и словом не упомянул одного из своих, погибших там, в “папоротниковом аббатстве” – лишнее подтверждение того, что сношения с Аграмонами велись с его ведома.
– Я слышал собственными ушами, что к королю Наварры собираются отправить тайного посланника святой инквизиции, некоего брата ордена доминиканцев, – говорил меж тем мэтр де Фурнье, которому вино развязало язык. – Чезаре Борджиа недолго осталось. Даже если он нужен королю, тот не рискнет в открытую ссориться со святой инквизицией и не станет…
Колокол в замковой колокольне отбил восьмой час – полнозвучные, гулкие удары, от которых, кажется, загудели стены замка. Вот так же били колокола в Мадриде во время аутодафе, на котором Мартину пришлось однажды присутствовать вместе с графом де Бомоном. Тогда же он подумал, что смерть на костре инквизиции и смерть в бою – это две очень разные смерти.
– Боюсь, нам пора, сеньор де Фурнье, – не терпящим возражений тоном сказал Мартин и поднялся, не обращая внимания на умоляющий взгляд графского нотария, которому не хотелось взгромождаться в седло после столь сытного обеда.
– Благодарю, сеньор Арнольфини, – коротко поклонился он хозяину. – Его сиятельству будет приятно узнать, что его воспитанница вступит под кров семьи, где чтут законы гостеприимства и царит искренняя приязнь. Мой сеньор, граф де Бомон, очень привязан к своей воспитаннице и желает ей лишь самого счастливого замужества и жизни с людьми, которые станут любить и уважать ее и, безусловно, не подумают причинить ей какую-либо обиду.
Прозвучало это почти угрожающе; ничего такого ни граф, ни графский сын Мартину передавать не поручали, но никто из Арнольфини, конечно, об этом и не догадался – напротив, почти открытое предупреждение капитана Бланко восприняли как прямое изложение графской воли. Лаццаро Арнольфини забормотал какие-то уверения, а его сын и невестка кивками подтверждали его слова. Мартин заметил робкую просьбу во взгляде Агнесс, это подарило ему мрачное удовольствие – вот, теперь она его просит.
***
Через день из ворот Вьяны выехала скромная повозка, в которой помимо кучера сидел невзрачного вида монах в облачении доминиканского ордена. Повозка без всяких приключений добралась до Олите, где монах немедленно отправился в странноприимные покои при церкви святого Петра.
И тем же вечером на одну из террас в старой части дворца, выходящую на засаженный апельсиновыми и лимонными деревьями дворик, упал камень, завернутый в лист бумаги. Видимо, любезный слушатель, тот, кто швырнул камень, хорошо знал того, кто в это время сидел на террасе, погруженный в раздумья. Также бросивший камень умел приходить и уходить совершенно бесшумно – иначе человек на террасе непременно его заметил бы. Впрочем, я лишь могу предположить, что всегдашнюю остроту чувств этого человека притупила боль в недавно зажившей руке. Рука начинала побаливать на дождь, а дождь как раз собирался.
Упавший камень отвлек человека от его руки, а написанное по-итальянски, с ошибками и слишком торопливо, и вовсе заставило его забыть про боль.
“Берегись псов господних” – стояло на клочке бумаги. Человек усмехнулся, прочтя. Такие слова другой бы принял за угрозу. Но этот человек отличался редкостной проницательностью и в коротком послании он прочел совершенно неожиданную для себя дружескую поддержку.
Комментарий к Глава 4, в которой решаются семейные вопросы, происходят неожиданные встречи и предупреждают о псах
(1) – итальянское название знахарки
========== Глава 5, в которой происходят спектакль и суд, порой меняющиеся местами ==========
Толпа волновалась, как живое существо. Клубилась, ожидая, когда на грубо сколоченном деревянном помосте появятся актеры и начнется чудо – и пестрые тряпки превратятся в роскошные одеяния, а обыкновенные люди утратят свое обличие и станут другими. Влезут в шкуру других. Нати, которая не принимала участия в этом представлении, тем не менее всегда изумлялась этому чуду.
Историю мастера стекольных дел, подрядившегося отреставрировать витражи огромного собора, а потом павшего жертвой клеветы жадного бургомистра и скупого настоятеля, которые не желали платить ему за работу, придумал Лисенок. Слышал ли он о подобном случае во время своих странствий, или же история эта была выдумана им от начала до конца, Нати не знала. Но миракль, который они поставили на основе этой истории, люди встречали с живым восторгом, особенно последнюю часть, когда приговоренный к костру мастер Агнис чудом спасается из уже разожженного костра. В Наварре, куда пока не дотягивались огненные щупальца кастильской и арагонской Супремы(1), это спасение находило у людей самый живой отклик, народ разражался приветственными возглазами, в воздух летели шляпы, шапки и васконские береты.
Спасал героя миракля некий святой Локиус, о котором Лисенок всегда говорил с таким благоговением, какого от него вообще трудно было ожидать. Ни от кого другого, кроме Лисенка, Нати не слышала о святом Локиусе. Лисенок же утверждал, что этого святого весьма почитают в холодных северных землях.
– Интересно было бы узнать, что с ними сталось потом, – заметила Нати после представления. Сегодня эта мысль впервые пришла ей в голову. Лисенок усмехнулся и, когда Нати уже потеряла надежду на ответ, проговорил, заговорщически подмигнув: – Ничего особенного. Агнис ушел. А вот Лотта, его возлюбленная, родила сына, – тут Лисенок пристально посмотрел на Нати. – И окрестили его именем святого Бертада…
Лисенок состроил постную физиономию и возвел глаза к небу. Тут подошли Джермо, игравший бургомистра, и Урзе, который изображал скупого настоятеля собора. Лисенок предостерегающе взглянул на Нати, которая успокаивающе прикрыла глаза.
– Теперь передохнем и дальше твой черед, – с видом милостивого сеньора пророкотал Джермо, обращаясь к Нати. Бьянка, подошедшая с ним, согласно кивнула. Потом отошла и с серьезным видом начала примерять на себя круглый хлеб с дыркой посередине, купленный Урзе. Она надела его на запястье как браслет, отставив руку, полюбовалась, потом водрузила хлеб на голову.
– Я святая, – сказала Бьянка, повернувшись к ним. Хлеб слетел с ее головы и шлепнулся на мостовую. Какой-то мальчишка пронзительно засвистел.
Шли рождественские праздники. Люди приезжали отовсюду в Олите и Памплону, чтобы потолкаться на ярмарках, поглазеть на живые вертепы, представлявшие Рождество Христово, принять участие в ночном шествии угольщика Олентцеро, который по повериям васконцев спускается гор, толстый, веселый и пьяный, и проходит по улицам, сопровождаемый ряжеными, возвещая о рождении Богомладенца. В гостиницах, на постоялых дворах и в самых бедных домах было не протолкнуться – хозяева сдавали угол более состоятельным гостям, тогда как бедняки ютились, где придется. Скоро должен был прийти черед Мистерии волхвов, отмечаемой ежегодно в начале января; погода стояла прохладная, но на удивление сухая, и ничто не мешало веселью.
В Олите на многих городских праздниках присутствовал сам король Иоанн. Он появлялся сперва на резном балконе Башни Четырех ветров, выходящем на замковую площадь, но быстро спускался в толпу, ничуть не опасаясь своих подданных. Добрый король Жанно, как его называли, был с народом прост и доступен, он всегда появлялся с флейтой, на которой весело наигрывал все самые известные народные песни, к бешеному восторгу простого люда. Король порой безбожно фальшивил, но люди расчищали круг и под музыку королевской флейты отплясывали, не жалея башмаков, звонко колотя их деревянными подошвами по камням мощеной площади. Королева Каталина мужа не сопровождала, но часто с благожелательной улыбкой наблюдала за тем, как он веселится.
Представления бродячих актеров также пользовались вниманием короля и его двора, особенно когда шли рождественские сценки и миракли. Актерам даже разрешили поставить свою кибитку на королевском скотном дворе, где содержались животные для дворцовой кухни.
Сегодня короля видно не было, и Нати вздохнула свободнее. Нет, короля она не опасалась – гораздо больше ее пугал человек, который почти неизменно появлялся теперь рядом с королем. Тот самый, чей меч ей пришлось караулить, пока шел борцовский поединок.
…Нати хорошо помнила, как они только прибыли в Олите, оставили кибитку и замешались в толпу, которая потоком неслась по узким улочкам.
– Борджиа! Борджиа! – неслось отовсюду. Проныра Лисенок исчез всего на несколько мгновений и вернулся со свежей булкой и целой охапкой новостей.
– Король ожидает приезда своего зятя. Надеется, одно имя этого зятя заставит трепетать всех его врагов, включая Арагонца, – Лисенок прищелкнул языком, и было непонятно, разделяет он королевские надежды или относится к ним скептически.
Из толпы на главной площади, сдерживаемой цепью королевских солдат, было хорошо видно, как в арку заехал крытый возок. Тот самый, который они уже видели на дороге. Тот самый, в котором скрылся таинственный противник Джермо, назвавшийся Вито де Ла-Мота.
– Его высочество Чезаре Борджиа, принц Романьи! – возвестил герольд. Повозка остановилась. Но из повозки никто не вылез.
Нати хорошо видно было, как на обрамленном аккуратной черной бородкой лице короля отразилось замешательство. Он переглянулся с королевой, поправил на плечах подбитую черным бархатом мантию и двинулся к возку. Но за отдернутой зеленой завесой никого не оказалось.
– Где он, черт побери? – вполголоса спросил король. Вид у него был донельзя растерянный.
– Я здесь, ваше величество! – раздалось откуда-то сверху. И с замковой колокольни вниз полетела прочная веревка, по которой… нет, не спустился, а прямо-таки слетел, легко, будто его тело не имело веса, темноволосый молодой человек в простом кожаном джуббоне, с мечом у бедра. Толпа восторженно заревела, солдаты застучали копьями. А Нати в столь эффектно появившемся пред королевскими очами человеке узнала недавнего противника Джермо. Более того – ей показалось, что, спускаясь по веревке, Борджиа заметил в толпе и ее, и остальных. Но самым неожиданным было то, что в юноше-вознице Нати признала того самого паренька, который так странно пытался помочь ей вымыть голову.
Да, вот так она поняла, кем был на самом деле Вито де Ла-Мота. Потом они давали представление, и Нати снова танцевала, а потом Джермо показывал свои силовые трюки. И вот когда он закончил, рядом с помостом, на котором они выступали, возник юноша-слуга Борджиа. Он держал в охапке какие-то пестрые одежды.
– Надеюсь, ты не забыл нашего уговора, благородный силач? – как и откуда появился рядом с ними сам принц Чезаре, Нати так и не поняла. Вот только что он стоял рядом с королем.
– Такие пестрые чулки надевают в благодатной Флоренции, – весело продолжал Борджиа, пока Джермо рассматривал одежду. – А колпак – смотри как звенят его колокольчики.
– Смилуйтесь, ваше высочество! – если с цветными чулками Джермо еще мог примириться, то уж с шутовским колпаком, увешанным бубенчиками – никак.
– Ну что ж… – Чезаре изобразил сосредоточенную задумчивость, а потом с деланой нерешительностью взглянул на помиравших со смеху принцев и принцесс, детей короля Иоанна. Они в полном составе облокотились на балконную ограду, рискуя перевеситься через нее и свалиться вниз. – Каковым будет ваше решение, ваше величество?
– Пусть одевает колпак! Помиловать! Чулки не надо, а колпак пусть наденет! – вразнобой завопили королевские дети.
– Давайте помилуем его, брат мой! – едва сдерживая смех, сказал король.
Чезаре легко поклонился. А Джермо на радостях, что он избавлен от ношения дурацкого колпака, заявил, что поднимет и обнесет вокруг площади любого, кто того пожелает. И первыми, с разрешения короля, пожелали прокатиться на его загривке самые младшие принцы.
– Я был бы рад продолжить нашу игру в заключения, – услышала Нати. Борджиа, оказывается, никуда не делся. Он широко улыбнулся, уселся на край помоста и взял Нати за руку. Со стороны могло показаться, что беспечный молодой вельможа решил приударить за уличной танцовщицей.
– Игру? – растерянно спросила Нати, чувствуя, что во всем этом есть какой-то подвох.
– Где ты выучилась всему этому? – продолжая улыбаться, спросил Чезаре. Улыбка его не обманывала Нати – пронизывающий взгляд Борджиа не обещал ничего хорошего. – Трудно ожидать от уличной актрисы знания Бокаччо и умения выводить правильный силлогизм из двух посылок. Кто тебя учил?
“Университет штата Калифорния”, едва не вырвалось у Нати, но она вовремя прикусила язык. Ее испуганный вид, наверное, говорил сам за себя, потому что Борджиа словно пригасил взгляд.
– Я не состою в осведомителях святой инквизиции, – сказал он тихо. И Нати сразу придумала, что говорить. Она с умоляющим видом потянула его из толпы в какой-то закоулок и, сбиваясь, впрочем весьма натурально, заговорила о своем несчастном отце, который был ученым из числа “конверсо”. Какая-то часть ее сознания знала, что это правда, что ее отец действительно был крещеным евреем и любил науку, и пал жертвой Супремы. Но другая часть говорила, что к знаниям ее это не имеет никакого отношения.
– Ну что ж, о таком обычно не врут, – хмыкнул Чезаре. В ее рассказ он, очевидно, не особенно поверил.
– Сеньор Борджиа, прошу вас.. – Нати умоляюще сложила руки.
– Нет, я никому не собираюсь об этом рассказывать, – качнул Чезаре головой. – Просто не люблю оставлять за спиной… нерешенные загадки.
– Урзе уже готов играть? – спросила Нати, удостоверившись, что на площади нет и следа вельмож или людей из королевского окружения. Урзе кивнул и поднял лютню – прекрасную лютню из груши, купленную всего несколько дней тому назад. Денег было достаточно, чтобы он мог позволить себе хорошую лютню.
Но сыграть ему не пришлось, как не пришлось Нати танцевать. Потому что на площади появились двое бравых стражников, сопровождаемые старухой и недорослем лет шестнадцати – рыхлым пухлогубым детиной с лоснящимися щеками и курчавыми черными волосами, на которых едва держался праздничный бархатный берет. Так что парню все время приходилось нахлобучивать берет поглубже.
Стражники, раздвигая народ двинулись прямиком к помосту.
– Вот он! – завизжала старуха.
– Это он! – басом вторил ей детина.
Стражники бросились в толпу и мигом встали по обе стороны Джермо, который как раз надевал рубаху. Здоровяк-васконец сперва схватил обоих за одежду – его силы вполне хватило бы на то, чтоб поднять на воздух обоих стражников вместе с их мечами, нагрудниками и шлемами, – но, заметив, что толпа вокруг него сдвинулась плотнее и, кажется, была готова прийти стражникам на помощь, опустил руки.
– Ты Джермо, сын Рамона, кузнеца из селения Иллура? – спросил человек в длинной темной мантии и маленькой шапочке, какие обычно носят чиновники. – У меня есть полномочия задержать тебя – по обвинению, предъявленному присутствующей здесь Энрикетой, вдовой сапожника Николо, жительницей того же селения, в убийстве ее покойного супруга, сапожника Николо…
– Убийстве покойного? – раздумчиво произнес Лисенок. – А как же он убил покойника-то?
Кругом захохотали.
– Он убийца! – снова завизжала старуха. – Как на духу говорю, добрые люди, он-то и укокошил муженька моего. Укокошил да сбежал, собака! Ну да ничего, не без милости Господь и король наш справедлив! Болтаться тебе теперь как хорьку в силке, Джермо Рамонес, болтаться в петле, попомни мои слова!
Джермо ничего не сказал. Огромные руки его повисли как плети, и когда один из стражников, видимо, сообразив, что оцепенение у силача может пройти и тогда им не поздоровится, решил связать ему руки, Джермо никак не мог правильно и удобно вытянуть их. Стражник дважды перевязывал узел, ругаясь сквозь зубы, и наконец рявкнул второму, чтоб помог.
– Пепо там… корму ему я утром мало дал… – пробормотал Джермо, когда его уводили.
***
Рука ныла – будет дождь. Что-то не так срослось в кости, и теперь перед каждым дождем рука тоненькой раскаленной ниткой боли жаловалась хозяину на тяжелую жизнь. Чезаре размотал повязку – зловещая краснота почти ушла, но припухлость у локтя осталась. Сойдет. И так сойдет, хотя меч в руках уже не лежит столь уверенно, как когда-то.
Смерть давно уже глядит на него из-за плеча – пока не близко, но уже и не столь далеко как лет десять назад, когда было весело дразнить ее, выходя на бой с быком.
– Ваша светлость, – Хуанито почти бесшумно возник из прохода на террасу, где расположился принц Романьи. Растет паренек, учится. Правда, выглядел сейчас Хуанито каким-то озадаченным и озабоченным.
– К вам просится… женщина… танцовщица, – пробормотал, краснея, Хуанито.
– Ты, что, пьян? – Чезаре решил изобразить непонятливость, хотя сразу сообразил, какая именно танцовщица может искать разговора с ним.
В рассказ девушки про ее ученого отца он не поверил. Однако и шпионкой или какой-то иной опасностью такого рода ее счесть было трудно. Эта бродячая девчонка представляла собой загадку, тем более сложную, что он никак не мог подобрать к ней хоть мало-мальски рационального ключа. Что такого странного могло произойти с этой девушкой, чтобы она пошла на ложь об отце – жертве Супремы. Эта странность должна быть в ее глазах гораздо опаснее и невероятнее, чем пятно на происхождении.
Но сейчас это было не ко времени, не ко времени. Он пытался отвлечься от боли в руке, просматривая карту, размышляя о том, как лучше повести предстоящую кампанию против мятежных вассалов короля Иоанна – а тут еще это… явление. Чезаре подошел к выходу с террасы – откуда-то из дворцового сада доносился звук рожка. Далекий и нежный, как запах апельсинов, как голос любимой женщины. Что за чувствительность, рассердился на себя Чезаре. Но звук рожка плыл и плыл, и даже боль в руке стала затихать.
– Ну ладно, давай сюда свою танцовщицу.
Девчонка выглядела так же настороженно, как и тогда, когда он заговорил с ней. И тем более казалась сейчас странной та решительность, с которой она его потянула в закоулок, чтобы сообщить свою фальшивую тайну. Войдя на террасу, девчонка зябко поежилась, натянула на плечи шаль. Некрасивая, подумал Чезаре. Некрасивая, но такое лицо не забудешь.
– Благодарю, ваше высочество, что согласились выслушать меня, – выпалила она и низко склонилась перед Чезаре. Тот приготовился к долгому мямленью, после которого девица наконец перейдет к делу. Но к делу девушка перешла сразу же. Коротко, сжато и исчерпывающе она изложила суть – ее приятеля, того самого силача-васконца, с которым Чезаре боролся, бросили в тюрьму. Завтра должен состояться суд – его обвиняют в убийстве человека, которого он посчитал любовником своей невесты.
– Я все выяснила у Урзе, нашего акробата, он дольше всех был вместе с Джермо, – девушка говорила, и голос ее становился все увереннее. – Нужно во-первых устранить этого дурака-адвоката, который сделает только хуже, а во-вторых -убедить Джермо, что ему нужно упирать на состояние сильного душевного волнения, временного помрачения рассудка, гневного беспамятства, которое обуяло его во час совершения убийства. Мне нужно не более часа, чтобы убедить его.
– Ну а я-то здесь причем? – недоуменно спросил Чезаре.
– Вы вхожи к королю, вас он послушает, – решительно сказала девушка. – Попросите отложить суд. Хотя бы на несколько дней. Чтобы мы могли подготовиться к защите…
– Как твое имя, дитя мое? – Эль Валентино начинала забавлять эта настойчивость. Девушка оказалась храбрее многих мужчин и явно себе на уме, если решила использовать свое с ним знакомство вот так прямо и дерзко.
– Нати… Нативидад Рамирес.
– Это не похоже на еврейское имя, – усмехнулся Чезаре. Прислушался – невидимый музыкант все еще играл на рожке. Рука перестала болеть, и даже в той стратагеме, над решением которой он бился сегодня – сперва вместе с военачальниками короля, а потом сам, – вдруг появился просвет.
– Послушай меня, Нативидад Рамирес. Я не знаток тех уложений, по которым судят здесь, в Наварре. Но я никогда не слышал, чтобы гневное беспамятство могло избавить убийцу от петли или колесования.
– Он совершил это убийство девять лет назад, и все это время он страдал и мучился от невозможности вернуться на родину. Поверьте, ваше высочество, Джермо не таков, как мы, он не бродяга. Он хотел скопить денег и осесть. И вот теперь… благодаря вашему заступничеству перед королем, у нас появилась такая возможность. Мы выступаем тут, в Олите, где люди много щедрее, чем в Кастилии. В конце января мы думаем поехать в Памплону и выступать там. У нас есть настоящая возможность собрать денег и… и Джермо мог бы осесть, где пожелает. Открыть мастерскую… ну то есть кузницу, он же сын кузнеца… Еще Юлий Павел в своих “Сентенциях к сыну” говорил о том, что муж, который застигнет при прелюбодеянии жену, и убьет ее вместе с любовником, делает в порыве законного горя, а потому сей поступок должен караться мягче.
– У тебя прекрасно подвешен язык, – прервал ее Чезаре. – И твои знания римского права так же достойны удивления. Готов поклясться, из тебя вышел бы отличный законник, не родись ты женщиной.
При этих словах лицо Нати на мгновение болезненно исказилось.
– Благодарю, ваше высочество, – едва слышно проговорила она, потупившись.
Тебе, досточтимый слушатель мой, верно, кажется удивительным, что Чезаре Борджиа, ужасный Чезаре Борджиа, каким мы его знаем, тот самый, кто вырезал все население не желавшей сдаваться Капуи, тот самый, кто велел поместить кардинала Сфорца в ящик с нечистотами, кто прославился своей жестокостью – что именно этот человек внезапно принял участие в каком-то васконце, бродячем циркаче.
Но не спеши удивляться, учти так же и то, что циркач был противником Чезаре в борцовском поединке, а к таковым Эль Валентино всегда относился с каким-то старомодным рыцарским уважением. Кроме того, участие в судьбе несчастного ничего не стоило герцогу, но меж тем позволяло больше узнать о так заинтересовавшей его танцовщице.
И когда девушка удалилась, Эль Валентино продолжал думать о тех странностях, которые он заметил в ней – еще раньше, еще на ярмарке у аббатства. Когда она танцевала, говорила со своими друзьями, она была обычной женщиной, и ничто бы в ней не привлекло внимание. Но порой в ней словно проступала другая личина – так было, когда она упомянула Бокаччо, когда она вывела следствие из двух посылок, и тем более ярко это проявилось, когда она говорила о своем заключенном сотоварище. Личина, чужая и чуждая, проступила в бродячей танцовщице, и Чезаре, всегда внимательный ко всему и всем окружающим, тотчас это уловил. Именно потому он и велел юному слуге обследовать девушку, дабы раскрыть ее истинную природу, буде таковая отличаться от обыкновенной женской. Но увы, нагота Нативидад оказалась обыкновенной женской наготой, и физическая природа ее была обыкновенной, женской. И все же Чезаре готов был поклясться, что в некоторые моменты обычную бродячую танцовщицу подменяет совсем иное существо – гораздо более образованное и возможно даже возросшее в ином мире, в иных условиях, с иными людьми. Это чуждое существо словно спало в теле девушки, иногда просыпаясь и беря власть в над нею.
Король Иоанн удивился просьбе своего зятя, однако рассказ о борцовском поединке убедил его, так что суд был отложен, и собратьям васконца по ремеслу дозволено было навещать его в тюрьме.
– Подобные суды, брат мой, подлежат юрисдикции не короля, но совета, – заметил Иоанн, когда Чезаре поблагодарил его за такое одолжение. – Я могу перенести заседание, но и король тут лишь первый среди равных и не может преступать закона. Вершить правосудие в данном случае будут судьи.
Итак, в день, когда сухая прохладная погода сменилась обычными зимними дождями, состоялся суд. Однако на суде все повернулось совсем не так, как ожидала Нати, и не так, как ожидал сам Чезаре. Чуть в стороне от обвинителя, в таком же кресле, в каком восседали и судьи, сидел сухощавый немолодой монах в облачении доминиканского ордена. В заседании он участия не принимал вовсе и, казалось, подремывал все время, пока выступал обвинители и его свидетели. И только когда отказавшийся от адвоката Джермо начал свою защитительную речь, веки монаха дрогнули и он взглянул на обвиняемого. И чем дольше и убедительнее говорил Джермо о том, что его обуял гнев, что он не сознавал, что творит, тем более острым и пристальным делался взгляд монаха.
После того, как прения закончились, судьи объявили, что им нужно время для того, чтобы вынести справедливое решение. И удалились, сопровождаемые тем самым доминиканцем.
Приговор был неожиданно мягок, но странен – Джермо изгоняли из Наварры и под угрозой смертной казни запрещали пребывание в ее границах. Чезаре, не присутствовавший на суде, похолодел, когда узнал о приговоре.
– Ступай и приведи ко мне этих актеров. Немедленно! – рявкнул он так, что Хуанито аркебузной пулей вылетел исполнять приказание.
Но актеры исчезли. Не было ни пестрой кибитки, ни гнедого мула. В отведенном им закутке у старого хлева Хуанито нашел только танцовщицу Нати и паренька по имени Берт, того самого, что в миракле играл мастера витражей. Девушка лежала в жару и полубреду, а парнишка сидел рядом и наигрывал на рожке что-то до того печальное, что у Хуанито тягостно заныло то ли на сердце, то ли в животе. Остальных, как и кибитки, простыл и след.
– Они поехали вслед Джермо, – спокойно пояснил Берт. – А мы, как только Нати поправится, двинем следом.
Хуанито, который знал прекрасно, чем грозит неисполнение приказаний Чезаре Борджиа, не говоря ни слова, подхватил девушку на руки и потащил в покои своего сеньора. Берт сунул рожок за пазуху и двинулся следом.
– Ваше высочество, вот, только двое, – Хуанито постарался поставить девушку на ноги, но она осела на пол.
– Твои усилия ни к чему не привели, – зло бросил Чезаре, не глядя на пытающуюся встать Нати. Ее спутник оставался безучастным, и по его взгляду Эль Валентино понял, что тот все прекрасно знает и понимает.
– Вашего приятеля вывезли в границе Наварры. Верно, они направились прямо по западной дороге?
– Кажется… да, ваше высочество, – прошептала Нати. – Урзе говорил про запад. У меня неожиданно открылся жар, они оставили меня и Лисенка здесь…
– К вашему счастью, – бросил Чезаре. – Дорога на запад ведет к Логроньо. А если верить секретарю, присутствовавший на суде монах был из тамошнего трибунала Супремы. Он же заметил, что деяния, совершенные, как сказал ваш васконец, под влиянием гневного ослепления, вдохновлены из преисподней, а потому подлежат суду святой инквизиции.
Нати воззрилась на него с ужасом.
– Видишь, очень удачно и вовремя у тебя открылся жар, – мурлыкнул Лисенок.
– Вы… вы хотите сказать, что едва он окажется вне Наварры, его сцапают? – не слушая его, воскликнула Нати.
– Вот именно. И вместе с ним, скорее всего, возьмут под стражу остальных. Как пособников. Да и… отцы инквизиторы не жалуют актерскую братию, – бросил Чезаре и отвернулся. Как-то нелепо и неожиданно эти бродяги вплелись в его жизнь.
– Но почему?! – крикнула Нати. Шатаясь, она поднялась на ноги. Чезаре уселся у стола и концом сапога указал на табурет.
– Сядь там.
– Почему, ваше высочество? – уже тише спросила Нати, сев. – Почему из-за бедного бродячего актера столько шуму? Он что, важная птица? Он никому не причинял зла и никому не мешал – во всяком случае, не настолько, чтобы за ним посылать инквизитора, устраивать такой приговор, а потом тащить его в тюрьму в другом государстве.
– Конечно, ваш Джермо тут не при чем, – отозвался Чезаре. – Он просто очень удачно попался. Весь этот спектакль нацелен на короля. – Он внезапно замолчал, вспомнив, что свое знакомство с осужденным силачом открыто продемонстрировал всему двору и толпе зевак.
– Если ничтожному актеру будет позволено высказаться, – вмешался паренек, которого Нати назвала Лисенком. – Такие спектакли обычно проводятся с ведома и разрешения королей. – Лисенок выразительно поднял бровь и в упор взглянул на Чезаре. “Этот спектакль был для меня”. Чезаре вдруг воочию увидел тот душный трюм, в котором его везли в Испанию – связанным, почти без еды. В нос ударил запах затхлой воды, крыс и гнилой солонины. А потом перед ним возникло лицо кардинала Сиснероса, того самого, что готовился сменить скоропостижно скончавшегося Десу. Лицо у кардинала было узкое, как лезвие ножа, с выступающим носом. Он приходил в маленькую камеру замка Ла-Мота, где держали Чезаре, и говорил – тихо, чуть пришепетывая. У него была манера чуть причмокивать губами в паузах разговора. С этим причмокиванием Сиснерос говорил об атеизме и материализме, в которых инквизиция обвиняла Чезаре. И в маленьких глазках Сиснероса вспыхивало особого рода сладострастие – сладострастие смерти.
Чезаре сморгнул, избавляясь от этого видения.
– Хуанито, устрой их в своей комнате, – махнул он рукой. – Сам будешь спать в приемном покое, там диван мягче.
Сопровождаемые слугой, все еще недоумевающим по поводу такой доброты господина, актеры ушли. Чезаре облокотился на стол, в который уже раз оглядел карту. Вот этот пятачок, крохотный кусочек земли, на котором он свободен. Где он может быть настоящим собой – полководцем, человеком, влияющим на политику. Сильным мира сего.
Доминиканец в суде… Пес господень(2). Он получил предупреждение, но не особенно поверил ему. И вот сейчас ему наглядно показали, что с ним может быть. Король, который обласкал его, назначил командующим своими войсками, в любой момент продаст его голову испанцам, французам, папе Юлию… да любому, кто окажется выгодным сторонником.
