Текст книги "Abyssus abyssum (СИ)"
Автор книги: Кшиарвенн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Вито в явном изумлении поднял голову, так что даже капюшон его сполз назад. Не сводя взгляда с Нати, он медленно проговорил:
– Все происходящее происходит едино по воле Господа. Монета падает орлом либо решкой. Ergo?
– Ergo монета падает орлом либо решкой согласно воле Господа, – быстро ответила Нати – и прикусила язык, сообразив вдруг, что сказала что-то совсем не то. Что-то, чего от нее никто не ждал, не мог и не должен был ждать. Особенно же испугал ее пронизывающий острый взгляд глубоко посаженных глаз Вито, светлых, серо-солубых, как раскаленная стальная полоса.
– Простите, сеньор, – испуганно потупилась девушка.
– Знатоки схоластики вероятно поспорили бы с тобой, – улыбнулся Вито, пригашая яростно-белое сияние своего взгляда, – о том, допустимо ли трактовать падение монетки, как прямое указание с небес. Но я спорить не стану.
Лисенок между тем сбегал к ручью, журчавшему неподалеку, и наполнил котелок. Туча, судя по всему, решила обойти их стороной, так что можно было подумать об обеде.
– Ничего, сеньор, если мы воспользуемся вашим костром? – весело спросил он. – У нас с утра был небольшой охотничий успех, который жаждет быть сваренным и разделенным между всеми здесь присутствующими.
Успех заключался в трех куропатках, попавшихся в расставленные Лисенком силки. Вито благожелательно кивнул, потом встал и отошел к своему коню, порылся в седельной сумке.
– У меня тоже кое что найдется для участия в общем котле, – он вытащил пару колбас и полкраюхи хлеба. – Эти достойные сеньоры также соскучились в темноте и тесноте.
Сеньоры-колбасы были встречены радостными возгласами.
– Жаль, что нет ни вина, ни пива, – вздохнул Урзе.
– Но есть прекрасная, чистая и вкусная вода, – возразил Лисенок. – Это кровь самой земли – как можно пренебрегать ей? Кроме того, уж наверняка при дворе короля Иоанна для бедных актеров найдется немного гретого вина.
И после этого как-то само собой решилось, что поедут они в Олите, ко двору короля. И Вито де Ла-Мота заявил, что считает это промыслом Божьим, так что направит стопы также ко двору короля Иоанна.
Вода скоро закипела, и куропатки с овощами, пшеном и всем, что нашлось, весело подпрыгивали в котелке.
Урзе пустился в россказни о том, как хорошо живется отправившимся вместе с мессером Христофором Коломбо в Индию и вернувшимся из странствий страшными богачами. Джермо, которого не раз посещала мысль пуститься и самому в такое странствие, сказал, что ежели бы туда не отправлялось столько каталанских ублюдков, то и он бы поехал. При упоминании каталанов Вито едва заметно вздрогнул.
– Я слыхал, что и васконцы в море ведут себя почти как гарпунщики, когда им попадается особо крупная добыча, – он в упор взглянул на озадаченно поднявшего брови Джермо и широко улыбнулся: – Гарпунщики травят канаты, а васконцы травят за борт.
И Вито так натурально изобразил, что именно он имеет в виду, что все, кроме Джермо, громко расхохотались.
Лицо здоровяка налилось свекольным багрянцем, а черная кудлатая борода встопорщилась.
– Что ты сказал? – взревел Джермо так, что Урзе испуганно охнул. Вито же даже не повернул головы.
– Послушай, ваша милость, я ведь человек простой, – угрожающе начал Джермо, – я ведь и и безоружный тебя…
Вито встал.
– По крови я каталанец, – сказал он, – и насмешкой над васконцами я лишь ответил тебе на оскорбление – так, чтобы не уронить свою дворянскую честь. Но если ты непременно желаешь поединка, то я предлагаю не откладывать его в долгий ящик. И для того, чтобы сбить с тебя спесь, мне не понадобится оружие.
В доказательство он сбросил плащ, под которым носил простой кожаный джиппон, расстегнул пояс с мечом. И протянул его Нати.
– Доверяю этой юной душе заботу о моем оружии на время поединка, – и девушка, слегка ошарашенная таким развитием событий, взяла обеими руками тяжелый меч и пояс.
Теперь Нати хорошо разглядела владельца меча и не только удостоверилась, что уже видела его на ярмарке у аббатства, но и еще раз сказала себе, что бедная одежда находится в диком несоответствии с гордой осанкой и манерой Вито держаться. Правда, сейчас лицо его было чисто вымыто, темные с каштановым отливом волосы влажно блестели, а борода была коротко и аккуратно подстрижена.
– Видел ли ты когда-нибудь борьбу по римским правилам? – Вито отстегнул запястные ножны и не глядя протянул Нати. Сам же не сводил глаз с Джермо, который, поняв, к чему идет дело, ухмыльнулся, кивнул и тоже принялся снимать куртку.
– Лисенок, они что, всерьез собираются бороться? – прошептала Нати, когда оба противника остались голыми по пояс и вышли на ровный пятачок, поросший редкой травой. Лисенок только неопределенно пожал плечами.
Джермо, поигрывая грудными мышцами, как он привык делать это перед выступлениями на площадях, шагнул вперед, чуть наклонился и крепко уперся толстыми ногами в землю. И все как-то почувствовали, что с места его теперь сдвинуть смогут лишь страшные усилия не одного человека. Вито же, напротив, выглядел беспечным и почти расслабленным. Ростом он был лишь чуть ниже Джермо, но уже вдвое, и, хотя под светлой, болезненно светлой, как бывает от недостатка солнца, кожей ходили стальные рычаги мускулов, было заметно, что есть досыта Вито не удавалось уже довольно давно. И правая рука его была у локтя обмотана полоской ткани.
И все же… Что может булыжник против закаленной стали, подумалось вдруг Нати.
– Что поставим в заклад? – в гиганте Джермо проснулась васконская прижимистость. – Я человек простой, мне на дармовщину-то бороться не с руки.
– Если ты проиграешь – будешь год носить одежду, какую я скажу, – ответил Вито с леденящей ухмылкой.
– Если это не санбенито и не шутовской колпак, – предостерегающе поднял руку Джермо. – А что будет, если выиграю я?
– Я угощаю обедами вашу компанию всю дорогу до Олите.
– Смотри, твоя милость, слово есть слово.
– И ты смотри, васконец – слово есть слово.
Противники двинулись друг навстречу другу, но не по прямой, а по кругу, стараясь найти момент для точного и молниеносного броска. Джермо шел тяжело, на каждом шаге будто пробуя прочность почвы под своими ногами, Вито же напротив двигался быстро, мягкими хищными шагами, пружинисто сгибая ноги, и походил на хищного леопарда, готовящегося сделать прыжок. Несколько раз он пробовал захватить Джермо за плечи и столкнуть, но здоровяк-васконец стоял как скала. А потом сам выбросил длинные, как у сильной обезьяны руки, сдавив предплечья противника так, что Вито заскрежетал зубами от боли.
Борцы крепко уперлись ногами и старались теперь вывести друг друга из равновесия. Джермо попытался захватить Вито за затылок, но рука его скользнула по длинным спутанным волосам противника и тот быстро пригнул голову и чуть присел на мгновение, избавляясь от захвата.
Актеры и желали победы своему вожаку, и в то же время им хотелось увидеть, как непобедимому здоровяку наконец утрут нос. А Бьянка откровенно болела за идальго, восторженно взвизгивая, когда он проводил особо удачный маневр или счастливо избегал захвата.
Вот снова борцы вцепились в плечи друг друга, обходя площадку мягкими осторожными шагами. И тут Джермо сделал роковую ошибку – разозленный упрямством этого тощего идальго, он выбросил вперед руку, собираясь ударить противника в горло или грудную ямку. Но Вито будто ждал этого – поймав Джермо за запястье, он с силой рванул его на себя. Продолжая собственное движение, Джермо полетел вперед, ловя руками пустоту, а Вито, молниеносно зайдя сзади, обхватил гиганта за пояс и сцепил руки в замок на его животе.
Нати видела, как взбугрились мышцы на его худощавом теле, как исказилось лицо – правая рука явно причиняла идальго боль. Он не попытался оторвать Джермо от земли и поднять в воздух – это было бы ему явно не по силам. Вместо этого он толкнул васконца, заставив полететь вперед. Нати думала, что сейчас Джермо встанет на четвереньки и тогда противнику придется попотеть, чтобы прижать его лопатками к земле. Однако Вито явно не был новичком в подобного рода поединках и решил все одним движением – Джермо еще не обрел равновесия на четвереньках, как идальго, в одно мгновение вывернувшись из-за его спины, поймал левой рукой его подбородок и с силой двинул основанием ладони снизу вверх. Гигант рухнул на колени и Вито одним движением опрокинул его на спину, сев сверху.
Несколько мгновений стояла тишина, а потом актеры разразились приветствиями победителю. Лисенок громко хлопал в ладоши, Урзе свистел по-разбойничьи, а Бьянка визжала так, что у Нати едва уши не заложило. У самой же Нати просто дух перехватило от восторга.
Вито, широко улыбаясь и тяжело дыша, поднялся с поверженного противника и подал тому руку. Нати думала, что сейчас польются ругательства, потому что Джермо вставать не спешил и снизу сверлил победителя своими черными навыкате глазами. Но она недооценила Джермо – васконец громогласно расхохотался и протянул Вито руку.
– Ну, ваша милость, удивил так удивил. И откуда только силища? – беззлобно гремел он. Кажется, поединок напрочь убил его гнев и искренне расположил к противнику. Вито, улыбаясь, пожал широкую лапу Джермо и поднял с земли свою рубаху. По тому как он чуть неестественно выставил правый локоть, Нати поняла, что забинтованная рука у него болит и, верно, болела, не переставая, но он скорее умер бы, чем показал это.
– Благодарю, – Вито бережно принял из рук Нати свой меч и нож и одарил ее улыбкой, такой сияющей, что девушке показалось – за такую улыбку и душу продать не грех.
– Я боялся, мне тебя не одолеть, – весело говорил Вито, когда все уже сидели у костра, уписывая варево из куропаток и заедая колбасой. – Давно не боролся, думал, уж и позабыл, как оно.
– Ешь-ешь, парень, – поощрял его Джермо, совсем позабывший, что перед ним человек, которого он не так давно величал “вашей милостью”. – Ешь, тебе мясо наростить бы. А то явно Господь не слишком потчевал тебя манной последние года этак…
– Почти три, – с улыбкой кивнул Вито между глотками.
– Три года! – возвел глаза к небу Урзе. – Святый Боже! Ну да у короля Наваррского такому удальцу место найдется.
– И я уповаю на это, – отвечал Вито.
И тут со стороны дороги послышался нарастающий топот копыт и грохот колес. Все вскочили, а Вито привычным движением положил руку на эфес меча.
По дороге медленно тащился тяжелый деревянный возок, сопровождаемый четырьмя верховыми с красно-желто-зелеными вымпелами на пиках.
– Это что за процессия? – несколько испуганно пробубнил Джермо.
– Цвета короля Наварры, – ответил Вито. Выпрямился, поправляя застежку плаща. Он явно ждал появления этого возка, подумала вдруг Нати, но словно бы не мог решить, к добру это появление или к худу. На какое-то мгновение Нати показалось, что Вито готов был кинуться к своему коню, вбросить себя в седло и мчаться прочь, сломя голову, подальше, подальше от дороги, возка и всадников. Вито перехватил ее вопросительный взгляд и словно отшвырнул его прочь, отметая последние свои сомнения.
– Ваша светлость! – с козел возка соскочил юноша в бархатной коричневой куртке. – В Олите вас ожидают с нетерпением.
Вито де Ла-Мота с царственным видом кивнул, а потом обернулся к застывшим в изумлении актерам:
– Приглашаю вас следовать за мною, друзья! Клянусь Богом, для каждого найдется доброе вино и кусок жареного мяса, тем более что рождественские праздники недалеко и охочих до развлечений при королевском дворце будет достаточно.
***
– Ты считаешь, это возможно? – де Бомон-младший выслушал Мартина, не перебивая. – Задумано неплохо, признаю. Но хватит ли у нее силы, чтобы обезглавить этот род?
– Силы у нее достанет, – кивнул Мартин. А не достанет, ей помогу я, добавил он про себя.
– Ну что ж… – сын графа встал из-за стола. – Тогда нас, вероятно, ожидают свадебные торжества.
– Нас ожидает нечто гораздо худшее!
Мартин поклонился стремительно вошедшему в залу графу, но тот лишь нетерпеливо кивнул.
– Прочти это, – граф сунул в руки сына сложенный лист бумаги с печатью.
Еще никогда патрон не выглядел таким озабоченным. Более того, Мартину показалось, что Луис де Бомон напуган. Всегда сдержанный и не терявший достоинства ни при каких обстоятельствах, граф сейчас не мог найти себе места – ходил взад и вперед по зале, пока сын его читал. От Мартина не укрылось то замешательство, в которое молодого графа все более приводило прочитанное.
– Но как же… Заставы на всех дорогах Кастилии… – забормотал молодой граф, закончив читать. – Десять тысяч дукатов, обещанных папой за его голову…
– Он змея! – воскликнул старый граф. – Он – сам дьявол! И теперь он встанет во главе наваррских отрядов.
Наконец Мартин начал понимать. И венцом этого понимания было имя, слетевшее с уст молодого де Бомона.
– Эль Валентино… во главе отрядов короля Наварры. Император Максимилиан теперь точно не откажет Жану Наваррскому. А если еще и король Луи окажет ему помощь?
Люди из свиты графа зашептались. Голоса становились все громче, и из угла в угол залы перелетало имя – его произносили полушепотом, словно опасаясь накликать несчастье, словно само это имя было залогом бедствий и зол.
– Борджиа… Эль Валентино… Борджиа. Спаси нас Господи от Чезаре Борджиа!
Комментарий к Глава 3, в которой раздают почести, дают право на выстрел и состязаются в борьбе
(1) – “предупрежден значит вооружен”
(2) – мусульмане и евреи, принявшие крещение
========== Глава 4, в которой решаются семейные вопросы, происходят неожиданные встречи и предупреждают о псах ==========
Если у тебя, терпеливый слушатель мой, имеется семья, то ты прекрасно понимаешь, сколь бывают обеспокоены родичи делами друг друга. Настолько, что эта обеспокоенность может стать навязчивой и докучливой, как назойливое жужжание мухи в душный летний день. И вопросы, которые любопытствующие родственники задают тебе можно сравнить с невыносимо отвратительным прикосновением мушиных лапок к и без того страдающей от духоты коже. Что за мерзость! Что за докука!
Так или же примерно так думал Стефано, молодой отпрыск семьи Арнольфини, единственный сын своего отца и единственный же его наследник, выслушивая очередную порцию родительских ворчаний и поучений. Да, сеньор Лаццаро Арнольфини имел все основания быть недовольным своим сыном. Не только тем, что в столь опасное и неспокойное время сын занят опытами в механике, стараясь подражать своему кумиру Леонардо да Винчи – Арнольфини стискивал кулаки при упоминании этого прохвоста Леонардо, который служил всем, кто платил, и прямо-таки зачаровал его сына. И не только тем был недоволен Лаццаро Арнольфини, что сын, по его мнению, слишком потакал жене, дочери князя Никколо (и где сейчас этот Никколо? Потерял и город, и титул, и, говорят, голову тоже). Но больше всего сеньор Арнольфини был недоволен нежеланием сына участвовать в политике, сложной и прихотливой, не менее сложной тут, у Пиренейских отрогов, нежели в Италии.
– Не хочешь помогать – так хоть не мешай! – стукнул кулаком по столу Лаццаро. – Сколь раз просил я тебя поехать с женой в Памплону на один из королевских праздников? Но нет, тебе вечно некогда. Или поехал бы к его сиятельству графу де Бомону, во Вьяну. Добро, я и без тебя выбрал нам сторону, решил, что союз с Бомоном и через него с королем Фердинандом более полезен нашей семье, нежели иметь дело с королем Наварры. Но я вправе ожидать от тебя хотя бы совета и поддержки, черт меня подери!
– Вы всегда, батюшка, упрекаете меня в том, что мои опыты могут заинтересовать святую инквизицию, – со скучающим видом сказал Стефано. – А сами поминаете нечистого. Не ровен час, кто услышит.
– Замолчи! – Лаццаро поднялся из-за стола. – Я устал от твоего беспутства и глупости. Я устал от того, что всеми делами нашего благополучия вынужден заниматься сам, и не вижу ни малейшей помощи от тебя. Я так надеялся, что ты исправился; когда ты столь блестяще освободил свою будущую супругу из лап разбойников, я с гордостью говорил “Мой сын – настоящий рыцарь!” – и что теперь? Жена твоя не пропускает ни одного конюшенного мальчишки, ни одного рабочего с наших виноградников! А ты? Сам ты не способен сделать мне даже внука-бастарда, раз уж в невестки мне досталась яловая корова.
– Отец, я не позволю позорить имя моей супруги… – побледнев от гнева, повысил голос Стефано.
– Не волнуйся так, дорогой сын, – зловещим полушепотом протянул Лаццаро. – Я решил позаботиться о том, чтобы наш род не канул в небытие. Сам, как всегда. Как видишь, обо всем я вынужден заботиться сам. А посему… – Арнольфини вышел на середину комнаты, – посему я решил укрепить наши дружеские связи с его сиятельством графом де Бомоном, женившись на его воспитаннице. И я надеюсь, у твоего отца, несмотря на его годы, достанет сил состряпать тебе пару братиков и сестричек. Лучше, пожалуй, братиков.
И можешь не сомневаться, досточтимый слушатель, эти слова сейчас же были донесены до сеньоры Агнесс. Нет, не Стефано, ее супругом – у сеньоры Агнесс всюду имелись собственные глаза и уши. Уж так она привыкла, такой порядок и завела сразу, как семья Арнольфини перебралась из своего замка в Пьомбино сюда, в Наварру.
Вряд ли кто-то узнал бы в ней теперь, спустя почти шесть лет, ту юную девушку, что, полная юного пыла, ехала к своему жениху. Нет, она не утратила своей прелести и умения очаровать. Но во взгляде ее появилось непроходящее беспокойство, странным образом уродующее красивое личико Агнесс Арнольфини.
Умение приспосабливаться, умение выживать, некогда спасшее ей жизнь, превратилось у нее в навязчивую идею. Агнесс стремилась знать обо всем и все предусмотреть. Именно ее осведомленность, которую она выдавала за женское предчуствие, побудила старого Арнольфини оглядеться вокруг, увидеть, что тучи неотвратимо сгущаются, и начать подготавливать пути для отступления – прочь из Италии, прочь от Пьомбино, куда всего через две недели после их отъезда вошли войска герцога Валентино.
Но в чужой стране все осложнилось. Ее супруг Стефано, которого Агнесс подговаривала добиться отделения от отца и уехать вместе с нею во Францию, наотрез отказался бросить старого Лаццаро. После счастливого возвращения Агнесс, после весьма скромной свадьбы – куда только делся тот храбрец, который готов был пожертвовать ради нее жизнью? Стефано с откровенным удовольствием вернулся к своим ученым занятиям и обращал на супругу внимания не более, чем того требовали приличия. И тут, на границе Наварры и Леона, он продолжил быть тем же погруженным в себя ученым, даже и не думая превращаться в храброго и галантного рыцаря. Возможно, думала Агнесс, его отношение переменил бы ребенок. Их ребенок…
Сразу после свадьбы Агнесс поняла, что беременна и что ребенок, конечно же, не от Стефано. С присущим ей самообладанием она скрыла это обстоятельство от мужа, отыскала в Пьомбино стрегу(1), которая дала ей какое-то горькое снадобье, велев выпить его перед горячей ванной.
Последние следы наемника Мартина, думала Агнесс, терпеливо перенося скручивающие ее внутренности спазмы. Молоденькой служанке она внушила, что кровавые ошметки – просто следствие месячного очищения, которое всегда проходит у нее очень тяжело. Теперь все будет хорошо, шептала Агнесс, дрожа в ознобе, сжавшись в комок под самым теплым одеялом, какое нашлось. Теперь все будет хорошо, говорила она через год, когда пришла долгожданная беременность. Она, Агнесс, ощущала себя сильной, гордой и свободной как никогда. Она, которая сумела выжить в плену у наемников, сумела из мечтательного юноши-ученого сделать безжалостного воина, сумела стравить двоих самцов, которые готовы были зубами перервать друг другу глотки за нее – она выкрутилась и теперь. Сама, без чьей-либо помощи.
Радость продолжалась меньше года – их со Стефано новорожденный ребенок не прожил и недели. И больше Агнесс не беременела. Не помогали ни снадобья стреги, ни молитвы, в пользу которых Агнесс так до конца и не поверила, ни паломничество в Бари к мощам Николая-Чудотворца. Она изводила Стефано, затем, разочаровавшись в его мужской силе, меняла одного любовника за другим – но все напрасно. Из-под ее ног словно вышибли надежную почву и оставили на зыбком болоте. И в чужой стране, с мужем, который растерял все амбиции, и свекром, который до недавнего времени вел игру на две стороны, не в силах выбрать между Бомоном и испанцами и Аграмоном и французами – к Агнесс вернулся все те страхи, которые, как ей казалось, давно ушли. Ночами ей снилось, что в замок врываются отряды наемников, вытаскивают ее из постели, грубо насилуют и уволакивают куда-то. И снова надо напрягать все силы и всю хитрость, чтобы выжить среди распаленных кровью и похотью самцов. Иногда Агнесс казалось, что она сходит с ума.
И вот теперь свекор решил жениться. Нетрудно вообразить, досточтимый слушатель, сколь беспомощной Агнесс почувствовала себя, узнав об этом – если в их дела вмешаются влиятельные родственники новоиспеченной жены, если у Лаццаро появится сын и наследник, им со Стефано может прийтись очень скверно.
Появление Стефано, сообщавшего, что отец желает, чтоб они вместе с ним встретили посланников графа де Бомона, вывело ее из мрачной задумчивости. Врага надо встречать лицом к лицу, подумала Агнесс.
В большом зале их ожидал Лаццаро Арнольфини, разодевшийся в камзол зеленоватого рытого бархата и набросивший поверх парчевый шамарр, подбитый мехом. Агнесс бросила взгляд на Стефано, который не особо следил за своим гардеробом – рядом с расфуфыренным папашей ее муж выглядел бедным родственником.
– Сеньор Жозеф-Мари де Фурнье и дон Мартин, капитан де Бланко, – провозгласил слуга. В залу вошли графский нотарий, уполномоченный вести переговоры от имени его сиятельства графа Луи де Бомона, низенький коротконогий толстячок в черном бархатном берете, свисающем ниже уха, по бургундской моде, а следом за ним – высокий военный в сверкающих доспехах, надетых поверх синего джуббона, и в алом коротком плаще. Поверх кирасы поблескивала золотая рыцарская цепь.
Мне трудно описать, досточтимый слушатель, сколь сильно забилось сердце Агнесс Арнольфини, когда она увидела сопровождавшего сеньора Фурнье военного. Ибо в этом человеке она сразу же узнала того, кто столь часто являлся ей в снах, одновременно страшных и манящих – Мартина, наемника, похитившего ее, увлекшего в водоворот ужасных и мучительных событий. Надо тебе знать, любезный слушатель, что воспоминания, стыдные, потаенные воспоминания об этом человеке приходили к Агнесс гораздо чаще, чем должны были.
Агнесс не помнила, как удалось ей сохранить любезную невозмутимость, подавая руку толстячку Фурнье и отвечая на поклон Мартина, более, впрочем, похожий на высокомерный кивок. Мельком глянув на Стефано, она поняла, что и супруг узнал в капитане Бланко своего врага и соперника. В лице Стефано отразились неверие, замешательство и… бешеная звериная ревность. Последняя тем более усилилась, когда Стефано понял, что пребывание Мартина в мире живых для его супруги не было новостью.
Ни поспешно изображенный Агнесс испуг, ни то, как она вцепилась в руку Стефано, не обманули ее мужа. Ревность делает человека проницательным, горько усмехнулась про себя Агнесс. Еще бы, ведь она сама постаралась не дать Стефано увидеть вылезавшего из трубы горящего Монтеверде чудом выбравшегося из огненного ада наемника.
Даже тогда он не выглядел жалким, подумала Агнесс. Даже тогда, когда внезапно появился перед ними со Стефано, окровавленный, мокрый – и все с той же дьявольской усмешкой на губах. Усмешкой, от которой Агнесс едва не позабыла, где она и что она. Агнесс готова была шагнуть ему навстречу, несмотря ни на что, несмотря на крик Стефано – ее остановила лишь падающая сверху горящая балка.
Мартин был для нее несбыточной мечтой о свободе, без того груза долга и сословной чести, который, как ей казалось, всегда обременял. Гордый и дикий, как лесной зверь, наемник жил той манящей вольностью, о которой она читала когда-то в романах. Но эта мечта на деле обернулась омерзением, грязью, опасностью и кровью. И сама она для него была лишь добычей, которую волк заботливо тащит в свою нору. Но это осозналось лишь потом – как осозналось и то, что желание приручить этого дикого волка, владеть и повелевать им, питаться его несдержимой силой никуда не делось.
И вот сейчас этот волк снова перед ней. Он больше не безродный наемник, на нем цвета графа де Бомона и рыцарская цепь. Он идальго милостью короля. Он, если вдуматься, взыскан почестями более, чем ее муж и свекор. И все же он остался волком.
За столом Мартин вполне непринужденно вел беседу, речь его была сдержанной и вполне достойной дворянина. Как ни пытался Стефано унизить его – впрочем, весьма несмело, – ни одна из шпилек не попадала в цель. Мартин охотно поддерживал разговор, выказав осведомленность и трезвые суждения как о событиях у Пиренеев, так и о хитросплетениях французской и итальянской политики. Затем Лаццаро Арнольфини спросил господина де Фурнье о том, что нового слышно о наваррских делах. Однако болтливый толстячок был остановлен одним холодным взглядом Мартина, смешался и забормотал, что о таких вещах ему судить трудно. Де Фурнье был, очевидно, уполномочен уладить дело с приданым невесты Лаццаро Арнольфини и утрясти некоторые пункты брачного контракта, однако последнее слово оставалось за Мартином.
Агнесс, сидевшая как раз напротив капитана Бланко, не могла отделаться от мысли, что он оценивает ее. Сопоставляет с некой картинкой, отпечатавшейся в его памяти, как на гравировальной доске. А когда Мартин с легкой усмешкой поднял нож и вилку, скрестил их на мгновение, глядя прямо в глаза Агнесс, а затем аккуратно отрезал кусок сдобреной пряностями свиной ножки, Агнесс поняла, что он ничего не забыл.
– Вы уже закончили внутреннюю отделку замка, как я вижу? – мэтр де Фурнье, воздавший должное вину из подвалов Арнольфини – винные запасы хранились тут уже лет пятьдесят, – пришел в благодушное состояние. После того, как все деловые вопросы были улажены, он был готов к любезностям. – Лозы, которыми расшиты ваши превосходные гобелены – дань вашим прекрасным виноградникам, не так ли?
– Совершенно верно, – Арнольфини с кривой улыбкой склонил голову. – Вино, я надеюсь, пришлось вам по вкусу.
Они заговорили о вине, и сеньор де Фурнье показал себя настоящим знатоком и ценителем.
А Мартин, которого болтовня графского нотария уже начала раздражать, переводил беззастенчиво изучающий взгляд с Агнесс на ее мужа, благо сидели они рядом и как раз напротив него. Он чувствовал, что это их выбивает их из колеи, и наслаждался этим. Последние несколько дней, после того разговора, что произошел у него с Кристабель де Марино, его словно раздирало надвое – Агнесс или Кристабель? Бороться ли ему за то, чтобы удовлетворить сосущее чувство проигрыша и вернуть Агнесс, которая, казалось Мартину, принадлежала ему по праву, – или же по-настоящему отдаться тому союзу ненависти, который он заключил с Кристабель?
Ты можешь решить, досточтимый слушатель, что для Мартина это было сродни выбору между Евой и Лилит, между светлым и темным. И я не стану тебя разубеждать, лишь скажу, что в глазах бывшего наемника, а теперь капитана, место Лилит, темной, бесовской порочной и притягательной силы, было отдано Агнесс. А Кристабель, несмотря на застывшую в ее сердце черную ненависть к семейству Арнольфини, виделась Мартину Бланко чистой и едва ли не облаченной в ангельское сияние. И она, также как Агнесс, влекла его к себе, но влекла совсем по-иному – Кристабель хотелось защищать, хотелось отвлечь от ее сурового и твердого желания мстить, хотелось взять это мщение на себя.
Он прибыл в замок Арнольфини не только для того, чтобы сопроводить сеньора де Фурнье, но и для того, чтобы взглянуть в глаза Агнесс. Чтобы еще раз себя проверить.
И до первого мгновения, когда он ее увидел, войдя в залу, Мартин ожидал возвращения того поглощающего желания владеть Агнесс, которое когда-то сделало его почти одержимым. Он одновременно опасался и жаждал этого чувства. Но вот он вошел, вот он увидел Агнесс – и ничего не произошло. Он смотрел на нее, повзрослевшую, похорошевшую, расцветшую женской, сознающей себя красотой – и все же больше она не привлекала его. Он заметил, как Стефано ревниво взял Агнесс под руку и чуть заметно притиснул к себе ее локоть, ведя к столу, и усмехнулся про себя – приятно, когда в тебе видят соперника. Но, кроме этого спокойного удовольствия, к Агнесс он не почувствовал ничего.
Теперь Мартин твердо уверился – его делом была безопасность Кристабель и помощь ей. Ведь ты и не сомневался в этом, слушатель мой, скажи откровенно? И ты, конечно же, ожидал того испуга, который отразился в глазах Стефано, когда Мартин умело перевел разговор на недавние процессы над конверсо. О них он слышал от прибывшего к графу доминиканца из Логроньо; доминиканец упомянул и о сожжении в Севилье арабских и еврейских сочинений.
– Боюсь, господам, интересующимся достижениями… например арабской медицины, придется теперь несладко, – с улыбкой заключил Мартин, в упор глядя на Стефано. Про то, как Стефано учил врача врачевать, упоминая просвещенных арабов, ему рассказывал Хоукинг, бывший их капитан, к которому Мартин завернул сразу после бегства из Монтеверде. И вот теперь Стефано побледнел и поспешно занялся содержимым своей тарелки. А старый Арнольфини, хоть и не понял хорошенько, что произошло, тоже почуял неладное. И счел за благо перевести разговор на другое.
– Поистине, святой инквизиции нынче не сладко, – со скорбным видом сказал он. – Например, некоторые обвиняемые переезжают во Францию, где достать их непросто. Или же в Наварру.
– Вы, несомненно, имеете в виду этого нечестивца Борджиа? – ввернул мэтр де Фурнье и, дождавшись кивка Арнольфини, заговорил с жаром: – В какие беззаконные времена мы живем! Человек сбегает из замка в Медина-дель Кампо, следует через половину Кастилии – и никто не может задержать его! И он беспрепятственно объявляется в Наварре, при дворе короля!
– Несмотря на награду в десять тысяч дукатов, назначенную его католическим величеством Фердинандом за его голову, – добавил Мартин. – Поистине, этот человек сам дьявол.
– Я слышал, его святейшество папа удвоил королевскую награду, – буркнул Лаццаро Арнольфини. – Один из моих людей едва не схватил Борджиа в аббатстве Святой Марии.
– Которое, если мне не изменяет память, издавна находится под покровительства герцогского рода Аграмон, – с любезной улыбкой добавил Мартин.
– Что вы хотите этим сказать? – взвился Стефано.
– Ровным счетом ничего, сеньор Арнольфини, – улыбка Мартина стала еще любезнее. А Агнесс вспомнила как вот с такою же улыбкой он поправлял ей дуло аркебузы, когда заставлял выстрелить в попавшегося наемникам Стефано…
