Текст книги "Abyssus abyssum (СИ)"
Автор книги: Кшиарвенн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Силы на то, чтобы есть, появились у него не так давно. И бульон, сдобренный какими-то пряными травами, пробудил в Чезаре такой волчий голод, что он с трудом удержался, чтобы не потребовать еще одну миску. Но рассудив, что это может быть во вред еще ослабленному телу, сдержал себя. Болеть – значит быть уязвимым, и от этой уязвимости он желал избавиться как можно скорее.
– Так что, летающие машины Леонардо у вас есть? – спросил он, когда Нати отставила миску в сторону и присела рядом с ним.
– Есть подобные им, – ответила она. – А по дорогам ездят… самоходные колесницы.
Чезаре прикрыл глаза; с сытостью наваливалась дремота, рассказ Нати уносил в это дремотное забытье. И вот уже перед его взором проплыли белые облака, ярко-белые на синем небе, а ниже них пролетел человек в диковинном приспособлении – тело его было прикреплено к огромным металлическим крыльям, а на спине была в точности такая закручивающаяся лопасть, какую он видел на рисунке Леонардо. Человек летел, свободный и сильный, и Чезаре следил за ним, пока летун не скрылся за облаком.
Комментарий к Глава 11, в которой умирают, не умирают и говорят о летающих механизмах
(1) – Тит Лукреций Кар “О природе вещей”
========== Глава 12, в которой говорится о королях, розах, крысах и волках в винограднике ==========
Да-да, я слышу. Слышу, как ты нетерпеливо ерзаешь на месте, досточтимый слушатель, и слышу, как покалывает кончик твоего языка вопрос – “Ну, а Мартин? Что же Мартин? Что случилось с ним после того, как Вьяна была сдана? Неужели он все же сбежал из отряда де Бомона и снова стал бездомным наемником?”
Ты спрашиваешь и сам не веришь в то, что говоришь – не так ли? И правильно не веришь.
Конечно, покинув Матамороса, где он оставил полумертвого Чезаре Борджиа, Мартин добрался до Логроньо, где стояли отряды, приведенные герцогом де Лара в помощь Вьяне. Стояли, не двигаясь. Выжидая.
Сам герцог де Лара, недолюбливавший Бомонов, каждый день говорил об императоре Максимилиане, который готов был двинуть свои войска в Наварру, о Людовике Французском, который также готов был оказать помощь Иоанну Наваррскому. Нужно выждать, говорил де Лара. И Вьяна пала.
О падении Вьяны Мартин узнал уже в Мадриде, куда, не щадя лошадей, они с Луисом де Бомоном-младшим доскакали дня за три.
Герой, спасший верный испанской короне гарнизон, спасший обоих графов де Бомон – в таком качестве появился Мартин Бланко при дворе короля Фердинанда. Неожиданно для себя, да и для большинства придворных. Еще более неожиданным был личный прием у его величества – перед тем де Бомон велел Мартину снять дворянскую цепь, и у бывшего наемника противно засосало под ложечкой. Возможно, его решили сделать козлом отпущения за поражения Бомонов в Наварре – хотя Мартин с трудом мог сообразить, отчего он, простой капитан, должен был отвечать за целую армию, если у графов были и советники, и военачальники похлеще него. Правда, присутствие де Бомона, державшегося очень спокойно, его приободряло.
Мартин впервые видел короля Испании, – впрочем, других королей встречать ему не приходилось, так что и сравнить было особенно не с чем. Разве что с Иоанном Наваррским, которого он видал в Олите издали – но того настоящим королем считать как-то не получалось.
Его католическое величество оказался плотным пожилым мужчиной со внешностью богатого купца, с приобретенным богатством не утратившего, тем не менее, деловой хватки. В нем не было ничего королевского – если бы не одежда и не почтительность окружающих, Мартин ни за что не принял бы его за короля. Даже в Чезаре Борджиа величия было побольше, подумалось ему.
Фердинанд милостиво кивнул преклонившему колена Мартину, выслушал рассказ де Бомона о том, как протекала война в Наварре, но ничего не сказал – лишь продолжал разглядывать бывшего наемника.
И лишь после того, как высказались другие приглашенные для беседы – никого из них Мартин не знал, но, судя по всему, они принадлежали к сторонникам де Бомона, имена многих звучали на французский манер, – заговорил король. Он коротко поблагодарил дона Мартина де Бланко за верную службу, собственноручно надел ему на шею золотую цепь – почти такую же, как та, которой некогда засвидетельствовал дворянское звание Мартина граф де Бомон-старший. Теперь же дворянскую цепь на него надел сам король, и Мартин стал полноправным идальго; еще полгода назад он был бы вне себя от гордости, теперь же гордость лишь слабо трепыхнулась где-то под ребрами.
Король пожаловал ему привилей дворянина второго класса – Мартин не знал, что это означает, но по взглядам придворных понял, что такового привилея ему полагаться не должно бы. Можешь себе представить, любезный слушатель, как у бывшего наемника, а ныне идальго с привилеем дворянина второго класса перед глазами заблестели золотые монетки – уж наверняка привилей означает, что его величество Фердинанд подкинул Мартину деньжат.
Однако радость его быстро рассеялась – второй класс дворянства, как объяснил де Бомон-младший, означал всего лишь дозволение оставаться с покрытой головой, говоря с королем. На денежном вознаграждении его величество решил съэкономить, язвительно усмехнулся Мартин про себя.
– Правда, когда его величество обратится к вам, Мартин, – молодой граф поджал губы, удерживая улыбку, – вам придется все же снять шляпу.
О, Господи, подумал Мартин, лучше бы снять эту треклятую шляпу с самого начала, да так и оставаться с непокрытой головой. Все меньше мороки. А еще лучше – быть с непокрытой головой и при деньгах. Очевидно угадав его мысли, де Бомон дружелюбно хлопнул Мартина по плечу. Почти как равного.
– Все еще впереди, – многозначительно сказал он.
И оказался прав – через четыре дня молодого графа и его капитана вызвали во дворец. Однако пришедший за ними посыльный не повел обоих приглашенных к главному въезду в Алькасар(1) – он свернул вправо и вошел в небольшую дверцу, совершенно незаметную в тени выступа угловой башни.
Не говоря ни слова, посыльный провел графа и Мартина по лестнице темного дуба – не слишком широкой, но гораздо более удобной, чем обычно бывают лестницы в замках. Факелы выхватывали из темноты полированные темные перила и какие-то статуэтки из черного не то дерева, не то камня.
Комната, куда провели их, была небольшой, с двумя окнами и стенами, обтянутыми темно-лиловой тканью с выткаными по ней золотыми вздыбленными львами. Посланный ушел, оставив обоих в пустой комнате. Пламя светильников играло в золоте и багрянце, львы на шпалерах щерились, и Мартину становилось все более не по себе. Как, судя по его виду, и молодому графу.
Толстый ковер глушил шаги, потому ни де Бомон, ни Мартин не услышали появления короля. Как этому грузному немолодому человеку удавалось передвигаться столь тихо, Мартин не мог понять. Приветствуя короля, он преклонил колена и поспешно снял шляпу, вовсе позабыв о своем привилее.
– Обойдемся без церемоний, – Фердинанд прошел к невысокому столику, взял с него начиненый сушеным розмарином и гвоздикой апельсин и поднес к носу. Втянул острый сладковатый аромат.
– Что вы думаете о Наварре, дон Мартин? – внезапно спросил он.
Мартин не сразу нашелся что ответить. Кто его знает, что хочется услышать королю.
– Там красивые женщины, ваше величество, горячие, как кровные кобылки, – вдруг брякнул он. Де Бомон возвел глаза горé, и Мартина прошиб холодный пот – он совершенно позабыл, что нынешней супругой короля была Жермена де Фуа, двоюродная сестра Каталины, нынешней королевы Наварры.
– Но воевать там тяжело, – добавил Мартин, стараясь загладить свою оплошность.
– Тяжело, вы правы, – кивнул король. Первую фразу Мартина он словно бы и не слышал. – Тяжело, потому что в Наварре легко затеряться.
Фердинанд положил апельсин на стол и повернулся – резко и почти зло.
– Вполне возможно, дон Мартин де Бланко, вы именно тот человек, который мне нужен. Вы знаете Наварру. И вы неплохо знаете жизнь, насколько я могу судить, – король чуть прищурился, как оружейник, оценивающий прямоту и заточку меча.
– Мне нужен свой человек в Наварре – доверенный человек, – снова заговорил король после краткого молчания. – Не из старых дворян, которых легко продать и купить (Мартин спиной ощутил, как напрягся де Бомон, и от души пожалел молодого графа). Не из духовенства, которое в конечном счете всегда действует лишь в собственных интересах. Мне нужен умный, отважный и осторожный человек. Который будет сообщать мне о том, как и кого поддерживают местные дворяне. Особенно те из них, что прежде были верны графам Лерин – многие из них переметнулись к французам, сколь я знаю.
Последнее прозвучало с неприкрытой злобой.
– Подумайте, в качестве кого вы можете появиться в Наварре, не привлекая внимания.
– Я уже подумал, ваше величество, – Мартин поднял голову и прямо и смело взглянул в глаза короля. Азуэло, подумал он.
– Прекрасно, – кивнул Фердинанд. – Детали я оставляю на усмотрение графа де Бомона. Если ваша миссия пойдет успешно, то в следующий раз… кто знает, возможно вам не придется обнажать передо мной голову (2).
– Поздравляю вас, Мартин, – молодой граф казался вполне искренним, однако Мартин вдруг понял – предложив своего человека в качестве доверенного лица короля в Наварре, Луис де Бомон одновременно заглаживал перед королем вину за поражение и избегал того, чтобы отправиться в Наварру самому.
– Есть еще одно поручение, которое я хотел бы дать вам. Обдумайте его хорошенько и приложите все усилия.
Мартин, ничего не ответив, с прилежным вниманием смотрел на графа. Неужели что-то, касаемое Кристабель и семьи Арнольфини?
Однако услышанное было совершенно неожиданным и повергло его в изумление, если не сказать – в панику.
– Среди солдат, как вы знаете, много суеверий. Однако сколь бы ни были эти суеверия нелепы, они могут подчас серьезно влиять на ход сражения. Тому немало примеров и в истории войн, но я сейчас не о ней. Например, если бы наши солдаты не были столь уверены, что… – де Бомон сдвинул брови, будто произнести следующее стоило ему больших усилий, – что Чезаре Борджиа, герцог Валентино есть сын сатаны, они не были бы столь напуганы и сражались бы гораздо более стойко.
– Не вполне понимаю вас, ваша светлость, – пробормотал Мартин. – Чезаре Борджиа погиб.
– Хорошо бы это оказалось так, и вы бы смогли убедиться в этом лично, а затем убедить солдат, – молодой граф помолчал. – Если же это вам не удастся – вы ведь помните, что Борджиа осужден трибуналом святой инквизиции. А долг каждого доброго христианина – содействовать трибуналу. И его величество также заинтересован в выполнении вами именно этой миссии.
***
Наварра показалась Мартину расцветшей, очистившейся и посвежевшей. А может, дело было не в Наварре, а в хлынувшем с небес апреле. Или, скорее того, – в расцветшей и необыкновенно похорошевшей Кристабель. Внешние признаки ее положения еще не проявились, однако на щеках молодой женщины расцвели розы, взгляд стал мягок и лучист, а движения плавны, будто она несла чашу с драгоценной влагой и боялась расплескать.
Несколько раз Мартин, переодевшись крестьянином, наблюдал за ней. Однажды он совсем уже было решился пробраться в замок – но именно ту ночь выбрал для бегства Стефано Арнольфини.
И Мартин приехал в Азуэло на следующий день – приехал открыто. То, сколь легко пропустили его, как небрежно относились к охране ворот, убедило его в своевременности приезда. Начальник стражи отсутствовал, а двое сонно почесывавшихся стражника могли быть грозной силой разве что в глазах полумертвых от голода окрестных поселян.
Да, в Арнольфини перестали верить – даже его собственные люди.
– После смерти госпожи Агнесс все у нас пошло наперекосяк, – бормотала, почти не разжимая рта, Анхела. Она была привычно осторожна – даже вот так, приглушив голос почти до шепота, старалась говорить лишь заведомо безопасные вещи. Ее фраза может сойти за обычные прислужьи сплетни, подумал Мартин.
– А молодого-то хозяина с утра дома нет, – тем же быстрым полушепотом сообщила Анхела.
Таким образом, и исчезновение ларца, и гнев Арнольфини – все это произошло почти на глазах Мартина. Он чувствовал, что до его мечты – возвышения над ненавистными Арнольфини, до сладкой мести оставалось совсем недолго. И он даже решился заговорить об этом с Кристабель…
“Скажи только слово, и твой муж просто умрет. А мы уедем отсюда”.
Как загорелись глаза Кристабель, когда она услышала это. “Мы”… Отчаянно смелое “мы” Мартина отразилось в ее зрачках. И Мартин почувствовал, что не может удержать улыбку. Чтоб он сдох, если не вынюхает все тайны и тайночки здешних дворян и не возвысится. Ему поможет Анхела, да и Арнольфини… Старикан, кажется, съежился в собственной коже, когда Мартин за ужином передал ему благопожелание от его католического величества Фердинанда Арагонского, а также намекнул на письма Арнольфини, которые предусмотрительно увез с собой де Бомон. Хитрый лис, должно быть, успел настрочить пару посланий Аграмонам и Наваррцу, подстелил соломки – так что теперь чувствовал себя как угорь на сковороде.
Конечно, о том, что сказал ему потом наедине де Бомон, Мартин также хорошо помнил. И проще всего было бы отправиться в Матаморосу и разузнать обо всем лично. Однако Мартин медлил. Ему вдруг пришло в голову, что это может быть хорошо подстроенной ловушкой, за ним следят, и то, что он собственноручно вынес, вывез с поля боя врага Господа, папы и короля, осужденного святой инквизицией, тотчас станет известно и Арнольфини, и де Бомону, и королю Фердинанду. Прежде Мартина никогда не мучали подобного рода страхи – но теперь он с трудом отгонял от себя эти навязчивые, как проснувшиеся по весне мухи, мысли.
Покорного судьба ведет, а непокорного тащит – тебе хорошо известна эта пословица, не правда ли, досточтимый слушатель? Так случилось и с Мартином.
Судьба явилась в виде молодого человека, по виду не из простых, хоть и прибывшего в сопровождении одного только слуги. Он говорил со стражниками так громко и на таком плохом кастильском, что Мартин решил взглянуть, в чем дело.
Сперва парень – а явившемуся у замка Азуело на вид было не более двадцати двух-двадцати четырех лет, – показался ему простачком, вроде Стефано Арнольфини. Того Стефано, которого он впервые увидел при осаде города Арнольфини, – университетского птенца, строящего из себя взрослую птицу.
Но, присмотревшись, Мартин смекнул, что парень – он оказался итальянцем и звался Джан-Томмазо Караччиоло, – вовсе не прост. Смазливый сукин сын, каких Мартин повидал немало – с будто нарисованными кисточкой розовыми губками и карими глазами, от которых, наверное, бабы без ума. Однако взгляд так и шныряет, ничего не пропускает. И ничего хорошего от таких ждать не приходится.
Арнольфини приходился каким-то дальним свойственником этому Джан-Томмазо – так обычно и бывает у семейственных, как пчелы, итальянцев, с раздражением подумал Мартин. Несколько раз Арнольфини обращался к Мартину, употребляя “дон” перед его именем, и Мартин готов был прикончить старика на месте. Однако, очевидно, именно это уверило молодого итальянца в том, что ему стоит переговорить с Мартином наедине и обсудить как раз то, для чего Караччиоло прибыл в Наварру.
– Я лучше сразу открою все карты, – итальянец тщательно притворил двери, постоял подле нее прислушиваясь. Ты не из тех, кто когда-либо вообще открывает карты, сукин ты сын, подумал Мартин, – но в ответ только коротко улыбнулся.
– Вы ведь воевали под началом графа де Бомона, дон Мартин? – Джан-Томмазо сплел пальцы рук и взглянул на Мартина исподлобья. Снова это испанское “дон”, подкупающее и заискивающее. Мартин снова предпочел не отвечать.
Тогда Караччиоло решил зайти с другой стороны. Сперва он весьма пространно и туманно описал некоторые затруднения, возникшие в отоношениях Святого престола и Венецианской республики. Папа Юлий не пожелал мириться с притязаниями Венеции на некоторые земли, а также на Римини, Фаэнцу и Червию (Мартин смутно припомнил, где эта Червия, и кивнул).
– Договор с французским королем и императором Максимилианом, подписанный в Блуа, швыряет Венецию в лапы этих хищников, будто первомученицу в нероновом цирке – в лапы львов.
У этой “первомученицы”-то зубки поострее, чем у иных хищников, подумал Мартин.
– Я послан сюда по приказу дожа Венеции мессера Лоредано, – продолжал Джан-Томмазо. – А вы, дон де Бланко, посланы мне самим Господом.
Он набожно сложил руки и возвел глаза к низкому темному потолку.
– Я прибыл добыть нечто, способное вернуть Венеции расположение его святейшества папы.
– Это должно быть нечто невероятное, – пробормотал Мартин. В хитросплетениях итальянской политики он разбирался не слишком хорошо, но воодушевление Караччиоло ему не понравилось. Гримасничает, что лицедей на ярмарке.
– Это человек, при имени которого трепетала вся Италия, – ответил венецианец, – иные от восторга, другие от ненависти. Это Чезаре Борджиа.
Джан-Томмазо переждал изумленный взгляд Мартина и продолжил:
– Вы спрашиваете, не явился ли я сюда за трупом? Ведь, кажется, всем известно, что месяц назад Чезаре Борджиа скончал свою грешную жизнь под Вьяной. Однако его святейшество – как, впрочем, и некоторые другие особенно проницательные люди, – венецианец самодовольно улыбнулся, – считают иначе. Вы, как я слышал, вывели гарнизон Вьянской цитадели и тем спасли жизни обоих графов де Бомон – как раз в то день, когда Борджиа погиб?
– Я видел, что он погиб, – коротко бросил Мартин. Внутри у него все похолодело.
– Вы сами это видели, дон де Бланко?
– Я видел, как двое солдат добили человека в дорогом черненом нагруднике, который кричал, что он Чезаре Борджиа, и который был очень похож на Чезаре Борджиа, – быстро ответил Мартин. – Не думаю, что кому-то потребовалось выдавать себя за этого человека.
– Это так. И тем не менее та поспешность, с какой тело предали земле, настораживает. Его даже не попытались набальзамировать, дабы вдова могла успеть попрощаться с мужем.
– Вы были когда-нибудь в бою, сеньор Караччиоло? – резко прервал итальянца Мартин. – Рубленые раны лица и разбитый в кровь нос не настолько красивое зрелище, чтоб трупом можно было любоваться. Даже вдове.
– Вдове… – протянул Джан-Томмазо, не сводя глаз с Мартина. – Да, вдова герцога Валентино, сколь я слышал, в накладе не осталась… Кажется, вы были одним из тех, кто заверял брачный контракт дядюшки и его молодой супруги?
Это прозвучало неожиданно и вовсе неуместно. “Дядюшки” – Мартин не сразу понял, что итальянец имеет в виду Арнольфини.
– Я сопровождал мэтра де Фурнье, нотария, который и был в ответе за брачный контракт, – ледяным тоном ответил Мартин.
Считая разговор законченным, он поднялся. В замке завелась крыса – с такой мыслью Мартин шел по коридору. В замке звелась крыса. И уж в ее присутствии ни о каких действиях против Лаццаро Арнольфини не может быть и речи. Нужно быть крайне осторожным.
Последующие две недели были до краев наполнены – стараясь оправдать доверие короля и графа, Мартин ездил по окрестностям и разнюхивал настроения мелких дворян. Он старался не допускать никаких ошибок и держал язык за зубами – Кроме известных ему людей короля, за ним явно могли следить еще одна-две пары глаз, да еще этот венецианец, который также, судя по его разъездам, даром времени не теряет. Впрочем, осторожность давно уже стала для Мартина второй натурой.
За всеми этими заботами он едва успевал поесть и почти потерял счет времени. И поэтому, когда в один из дней за трапезой Кристабель заговорила о празднике святого Хорди, Мартин словно проснулся. Апрель-то уже перевалил за вторую половину. Он понятия не имел, что это за праздник святого Хорди, и почему Кристабель заговорила о нем.
– День роз, день веселья, – сказала она своим мягким грудным голосом. И Мартин почувствовал, что улыбается.
– Ну что ж, если вам хочется, моя дорогая, мы можем поехать на этот праздник, – изрек Арнольфини, внимательно следя за струей вина, которое служанка лила в его кубок.
– Не разрешите ли сопровождать вас, дядюшка? – тотчас вызвался Джан-Томмазо.
– Отчего же, время нынче беспокойное, – отозвался Арнольфини. Мартин мысленно выругался.
– Пожалуй, я также поеду, – не допускающим возражений тоном сказал он.
***
– Это, конечно, не то что у нас, – мрачно бубнила Анхела, помогая Кристабель одеться. – Посмотрели бы вы на то, как в моей деревне празднуют день святого Жорди. Розы, девушки убирают свои головки розовыми бутонами. Пляски, песни… не то что здесь. Давно дело было… эх…что там говорить, дайте-ка лучше волосы вам уберу повыше.
Анхела была родом из Каталонии, но только в разговорах с Кристабель поминала о своем родном крае, который в ее сознании превратился в некую землю обетованную с молочными реками и кисельными берегами. Что делает человеческая память, досточтимый слушатель! Она окутывает дорогие воспоминания золотистым флером идеальности и не позволяет вклиниться в них никакой серой повседневности.
***
– В северных странах день святого Георгия – праздник храбрых мужчин, – проговорил Мартин, когда они подъезжали к большой деревне милях в пяти от Азуэло. Таким деревням не хватает чуть-чуть чтоб превратиться городишко, обрести ратушу, мощеную площадь и переименовать церквушку в собор.
Мартин мрачно покачивался в седле. Он явно не ждал ничего хорошего от праздника и с недовольным видом разглядывал охапки чахлых роз, которые проносили мимо деревенские девушки. Неурожай этого проклятого года сказался и на розах.
– Давным-давно страшный дракон опустошал жителей одной из каталанских деревень. Пожирал домашний скот и вытаптывал посевы. Скоро он сожрал всех коров, коз и овец, подъел даже кур и гусей. И от голода он рассверипел. Жители деревни, чтобы как-то утихомирить дракона, решили по жребию выбирать человека и давать дракону на съедение. И первой выпал жребий дочери деревенского старосты… – Кристабель улыбнулась. – Так мне рассказывала моя Анхела.
– И кто же явился спасать дочь старосты? Должно быть, какой-нибудь пастух. Или наемник, – брезгливо ухмыльнулся Джан-Томмазо. Он трусил на своей лошадке, то и дело отставая – потом с руганью пришпоривал несчастное животное и догонял остальных.
– Как и положено, явился рыцарь в золотых доспехах, – ответила Кристабель. – Не хотите ли вы унизить святого Георгия, сеньор Караччиоло? Или вы считает, что свой великий подвиг он выполнял лишь из сребролюбия?
Мартин прикусил губу. Не следовало бы ей дразнить этого Караччиоло… Арнольфини же громко расхохотался.
– Клянусь всеми святыми, отлично сказано, женушка!
– А из крови дракона выросли прекрасные розы, – с улыбкой закончила Кристабель и взглянула на Мартина. – И одну розу рыцарь подарил спасенной им девушке.
***
На деревенской площади толпился народ и скоро гомон толпы прорезал юношеский звонкий голос, распевающий под взвизгивания плохонькой скрипки и бумцанья бубна куплеты такого непристойного содержания, что старый Арнольфини недовольно закряхтел.
Шалун как раз закончил песенку, когда всадники въехали в толпу, разрезав ее, словно корабль – волны. Селяне почтительно кланялись и опасливо поглядывали на сопровождавших господ четверых вооруженных охранников. Мартин ухмыльнулся про себя – он-то прекрасно знал, что все годные к войне люди Арнольфини разбежались, а эти парняги даже против деревенских, прийди тем охота напасть, не устояли бы.
– Аййй! – заверещал певец, стоило им подъехать ближе, и закрыл глаза растопыренной пятерней, будто защищаясь от слишком ярких солнечных лучей. – Что за невиданные светила спустились с небес на грешную нашу землю? Пощадите мои глаза, неведомые, но прекрасные господа.
Мартин швырнул ему монетку, которую певец ловко поймал одной рукой, отвесив низкий поклон. В поклоне он отклячил тощий зад и несколько раз пружинисто присел, полусогнув ноги.
Когда б я был царем царей,
владыкой суши и морей,
любой владел бы девой,
я всем бы этим пренебрег,
когда проспать бы ночку мог
с английской королевой (3)
– заголосил парень, выпрямившись. Скрипка рванулась догонять его песню, взвизгивая и подвывая в руках здоровенного селянина.
Мартин, не отрываясь, смотрел на нахального певца – в этом плуте с вихрами цвета спелого овса он тотчас узнал оборванца, встретившего его в Матамороса в ночь, когда Мартин сгрузил с лошади завернутое в плащ тело Борджиа. Работник дона Иньиго…
Парень, верно, тоже признал Мартина, но ничего, кроме непроглядной веселости, его лисье личико не выражало. Вокруг гомонили, смеялись, бурлила людская толпа, Кристабель, Арнольфини и Караччиоло принялись подхлопывать музыкантам и певцу, а тот набрал побольше воздуха и заголосил еще громче:
Ах только тайная любовь
бодрит и будоражит кровь,
когда мы втихомолку
друг с друга не отводим глаз,
а тот, кто любит напоказ,
в любви не знает толку.(3)
“Тайная любовь”. Песенка била, что называется, не в бровь, а в глаз.
А голосистый паренек тем временем завел новую.
Был охотник наш удачлив,
Волка он загнать собрался
Волка с серебром на холке
и с глазами голубыми.
– Надо же, – пробормотал Мартин, которого очень обеспокоило упоминание о голубых глазах, – а в северных странах серебряный волк считается оборотнем.
– Может, это просто был очень старый волк? – усмехнулся Джан-Томмазо. Арнольфини ничего не ответил, только поджал губы.
Затравил его хортами(4)
И загнал его к обрыву,
И под правую под лапу
Острие копья всадил.
Сто чертей бы драли тебя, болтун, подумал Мартин – он вспомнил, что именно правый бок Борджиа был весь в крови. И как долго пришлось потом отмывать руки, чтобы хоть к поводьям не липли…
Оказался волк живучим,
А охотник милосердным,
Завернувши в плащ, беднягу
В виноградник он отнес.
Там в прохладных свежих лозах
Феи нежные таились,
Соком свежим исцелили
Волчье тело эти феи.
– Неужели есть еще такие милосердные охотники? – голос Кристабель прозвучал с неожиданной тоской.
– Не знаю насчет охотников, – на губах Джан-Томмазо заиграла льстивая улыбка. – Но феи в наших местах порой встречаются, – и он с утонченной любезностью наклонил голову, дождавшись взгляда Кристабель. “Сукин сын!” – Мартин в бешенстве дернул повод, так что рыжий испанец под ним вскинулся и злобно завизжал.
Так вспоемте сок, что в гронах
Зреет, шалый и мятежный,
Он согреет наши брюха
И огнем зажжет сердца…
Что там дальше пел парень, Мартин не слушал. Вихрастый сообщил то, что он хотел знать – Борджиа все же удалось выжить. Имелись ли там феи и грона, неизвестно, но в Матамороса ему, Мартину, лучше не появляться. Особенно пока тут крутится этот Караччиоло.
– Ей-богу, парень, тебе стоит отправиться во Вьяну – там, говорят, король собирается принимать гостей, так что и тебе будет чем поживиться, – крикнул из толпы какой-то краснощекий весельчак. Но на него тотчас злобно цыкнула тощая немолодая тетка: – Каких гостей, дурище, чего языком метешь?
Во Вьяне король собирался открыть гробницу Чезаре Борджиа, по этому поводу готовился торжественный молебен, вспомнил Мартин донесение одного из верных испанскому королю людей. Никакого особенного значения эти сведения не имели, но отчего-то Мартину стало не по себе.
– На перезахоронение должны прибыть жена и дочь Эль Валентино, – Джан-Томмазо подъехал к Мартину вплотную и произнес вполголоса по-итальянски: – Дон де Бланко, почему бы вам не войти со мной в долю?
– В долю, сеньор Караччиоло? Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. – Мартин не сводил глаз с Кристабель, которая с помощью слуги спешилась и подошла к певцу. Серебряная монетка блеснула в ее руке, протянутой певцу, и вернулась из рук вихрастого в виде прекрасной розы, алой, как кровь, и бархатистой, как щека младенца.
А итальянец продолжал – по его словам выходило, что именно он, Джан-Томмазо Караччиоло, доверенное лицо дожа Венецианской республики мессера Лоредано (не более как мелкая сошка в своре венецианских шпионов, поправил его про себя Мартин) подал идею добиться разрешения короля Франции на то, чтобы Шарлотта д’Альбре с дочерью получили разрешение прибыть в Наварру поклониться праху супруга и отца.
Алая роза в руках Кристабель приковывала взгляд Мартина. Молодая женщина подняла вуаль – она рассматривала прелестный цветок, потом медленно поднесла его к губам. Мартину показалось, что алый облеск розы осветил ее бледное лицо, будто поделился румянцем. Кристабель что-то с улыбкой сказала певцу – несколько ничего не значащих ласковых слов, но Мартин достоверно знал, что душа рыжего оборванца сейчас наполнилась тем же теплым алым отсветом и ароматом, что исходил от подаренной им розы. И где этот щенок умудрился такую розу найти?
На него, Мартина, Кристабель не смотрела, и это было хорошо – Джан-Томмазо все еще был рядом, а глаз у этого крысеныша острый.
– Чего же вы хотите от меня? – резко спросил Мартин на кастильском. Караччиоло вытянул губы трубочкой, будто собрался свистнуть.
– Если Эль Валентино жив, то не преминет заявиться во Вьяну, – ответил он. – И это удобный случай… вы понимаете, дон Мартин? Мне нужна ваша помощь. Мне нужет стойкий и опытный человек, подобный вам.
Джан-Томмазо помолчал, будто собираясь с мыслями.
– У Борджиа, как говорили мне, есть свойство, – сказал он, понизив голос, – будить в людях, кроме ненависти и страха, еще и странную нежность. Наверное, такую нежность будит в ведьмах Люцифер, падший ангел, сын Зари.
А вот тут ты прав, парень, подумал Мартин. Тут ты еще как прав. Вот почему Бомон-младший так оторопел, когда встретился с Чезаре лицом к лицу – мало кто может устоять перед испытанием этой пронзительной нежностью. В отношении женщин нежность привычна, но в отношении мужчины, врага – она пугает, заставляет сомневаться в себе, вползает под кожу, как ядовитый состав.
– Вы не уверены в себе, сеньор Караччиоло? – с похабной улыбкой спросил Мартин. Итальянец густо покраснел и очевидно, пожалел, что разоткровенничался.
– Я не уверен лишь в том, что удержусь и не прикончу его сразу же, как увижу, – отрезал он. И прежним мягким тоном, будто и не было этой вспышки, добавил:
– Мы поладим с вами, дон де Бланко. Если это дело выгорит, мы оба не останемся в накладе.
Ты не знаешь его в лицо, неожиданно осенило Мартина. Ты не знаешь его в лицо, но очень хотел, чтобы с этой миссией послали именно тебя. И ты соврал своему патрону… кто бы там ни был твоим патроном. Ты, верно, надеялся на Арнольфини, но старик слишком сдал, а сын его в бегах. И теперь тебе нужен человек достаточно сильный, однако не слишком изощренный в ваших итальянских плутнях.
– У меня есть и некоторые личные причины желать встречи с Борджиа, – продолжал Караччиоло. И далее поведал историю о том, как его кузен Джованни Батиста – “намного старше меня, дон Мартин” – безоглядно влюбился в женщину дивной красоты. “Он был кондотьером Венецианской Республики и, сами понимаете, не всегда мог распоряжаться своим временем”. Потому Джованни заключил брак по доверенности и вызвал новобрачную жену из Урбино к себе, в Венецию.
