Текст книги "Дом для демиурга Том 1: Поднимается ветер... (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

Нынче же утром, спускаясь в столовую, маршал Меррес не понял, с кем встретился на лестнице. Для Эниала мальчишка был слишком бледен, а для обычно наглого Ролана слишком тих и растерян, словно повстречался с парой призраков.

– Доброе утро, ваше высочество, – поздоровался маршал, но парень не ответил. Должно быть, перепил накануне, что ж, дело понятное...

Все же это был Ролан, потому что тот, что сидел за столом, с уже подсохшими царапинами на лице, был Эниалом. Этот тоже маялся похмельем, сутулился и то и дело растирал виски. Костяшки пальцев были сбиты. Маршал хмыкнул. Должно быть, вчерашний подарочек оказался слишком прытким для такого юнца. Ничего, пусть парень привыкает...

– Как прошла ночь? – осведомился через стол Меррес. – Принц дово...

– Это были вы? – об стол грохнула тяжелая глиняная кружка, волчонок поднялся с места. – Вы?

Маршал опешил. Что – он? Чего хочет от него наглый мальчишка? Меррес с недоумением посмотрел на одного брата, на другого. Ролан пялился на маршала так, словно увидел очередной призрак. Эниал съежился на стуле, глядя в стол, и молчал, не поднимая глаз. Да что случилось-то?

Офицеры в растерянности уставились на всех троих, изумленно переглядываясь. Фабье тоже поднялся с места. Ну как же, где его высочество, там и полковник Фабье...

Младший принц не сводил с маршала глаз, и под этим взглядом Меррес чувствовал себя как-то... неуютно. Чего хочет его высочество Ролан? Попенять маршалу, что не ему, а брату досталась тамерская девчонка? Так сам виноват: нечего драть нос и считать себя самым умным.

– Вы подлец, Меррес. Подлец! – Голос мальчишки в тишине прозвучал слишком громко.

– Лейтенант Сеорн! – рявкнул Оген. – Вы забываетесь!

– В чем дело, Ролан? – спросил удивленный Фабье.

– Наверное, его высочество вчера выпил лишку, – пожал плечами маршал. Не связываться же с парнем, еще не достигшим полного совершеннолетия, хоть он и носит лейтенантский мундир. – Полковник Фабье, выведите его умыться, а потом заприте в угловой комнате. Три дня ареста.

Пожалуй, стоит рассказать королю о том, как ведет себя его младший сын. Еще не хватало – выслушивать оскорбления от наглого щенка, да к тому же перед подчиненными! Посидит под арестом – начнет соображать. А если не начнет, пусть выкатывается из ставки в столицу и сам объясняется с отцом.

– Что это нашло на вашего брата? – спросил Меррес, когда Фабье вывел младшего из столовой.

– Не знаю, – промямлил Эниал.

Маршал удивился. Девку не поделили, что ли? В семнадцать можно поссориться и из-за меньшей ерунды, но при чем тут он, Меррес? Впрочем, чего еще ждать от принца Ролана...

Эниал врал: он прекрасно знал, отчего брат не в себе, но не понимал, почему тот вызверился на маршала Мерреса. На рассвете Эниал проснулся с дикой болью в голове, хотел кликнуть кого-то из рабов, чтобы принесли еще вина или хотя бы воды – кувшин у изголовья был пуст. Потом принц испугался, что рабы увидят ее, и вышел из комнаты, чтобы спуститься на первый этаж. Пока он шарил по пустой темной кухне, пока нашел ведро с водой и недопитый кувшин вина, пока выхлебал вино, запивая холодной водой, прошло немало времени.

На пороге своей комнаты он натолкнулся на брата. В коридоре отчего-то было темно, темно и внутри, только из-за ставен пробивались алые рассветные лучи. Фигуру в багровом ореоле он узнал не сразу. Сначала едва не вскрикнул от страха: незнакомец с растрепанными волосами держал в руке кинжал. На лезвии играли красные блики.

– Ролан? – изумленно воскликнул он.

– Что это там? – брат свободной рукой указал себе за спину.

Эниал открыл рот, но сказать ничего не смог. Он, по правде говоря, не очень хорошо помнил случившееся. Девчонка то умоляла не трогать ее, то кусалась и царапалась. Она была не слишком сильной, но, когда расцарапала принцу лицо, он разозлился. Кажется, сильно. Ударил... может быть, несколько раз. Может быть, повалил на пол и пинал ногами. Вспоминалось все это с трудом. Она сама была виновата – что же, он, собранский принц, хуже ее жирного хозяина, которого уже закопали?

Наверное, он перестарался. Все-таки нехорошо бить женщин, но если они себя ведут как взбесившиеся кошки...

– Что ты сделал, брат? – такого голоса у Ролана принц не слышал никогда. – Что ты сделал?

– Я... я просто...

Ролан оттолкнул его, резко и сильно. Принц ударился плечом о косяк, не устоял на ногах и сполз на пол. В голове звенел набат, вино, смешанное с ледяной водой, просилось наружу. Эниал с трудом поднялся на ноги, подошел к кровати, посмотрел на девчонку. Она не шевелилась, и, кажется, не дышала. Принц осторожно коснулся пальцем руки, потом тряханул ее за плечо. Да уж, брат выразился верно – это было именно "что". Труп.

Отчего она умерла? Он же не так сильно бил ее, и еще недавно, когда уходил, она была жива, дышала и даже не слишком стонала...

Ролан никогда не поднимал на него руку, даже в шутку. Как теперь мириться с братом? А если он расскажет отцу? Страшно даже подумать, что тот скажет, как накажет Эниала...

Принц прижался лбом к перекрестью оконной рамы и застонал. Нужно было позвать стражу, приказать, чтоб труп убрали, но они же будут спрашивать, что произошло, смотреть и перешептываться... о нет, невозможно. Что же делать? Дождаться маршала, пусть он сам разберется.

Ролан валялся на широкой кровати, глядя в потолок. Сапоги, кафтан мундира и оружие у него забрали. Отводя арестованного в комнату, Фабье пытался задавать вопросы, но Ролан молчал. Он попросту не знал, как рассказать полковнику о том, что случилось.

Стены в комнате были грязными. Обивку давно стоило сменить, а стекла – вымыть. От простыней на постели тянуло противным кислым запахом чужого пота. Кружка на столе выглядела так, словно кто-то окунал руки в масло, а потом старательно лапал бедную кружку, стремясь оставить побольше жирных отпечатков.

Все это было ерундой, сущей мелочью по сравнению с тем, что произошло на рассвете. Не сон, не продолжение кошмара. До завтрака принц еще надеялся, что его одолел морок, но слова Мерреса вернули его в реальность. Ему ничего не приснилось: избитая девушка, проклятье Сотворившей, тупость брата, не понимающего, что натворил, были на самом деле.

Несправедливость проклятья не укладывалась в голове.

"Будет твоя кровь восставать друг против друга..." – за что, за что это ему? Только за то, что вошел в комнату, и умирающая девочка спутала близнецов, не отличив одного от другого?

Он обязан защищать Эниала, старшего брата и будущего короля Собраны, от всего, что могло с ним случиться. Это его долг. Но почему, почему он должен платить и за подлость Мерреса, и за чужую глупость?..

Грохнул засов на двери. В комнату вошел полковник Фабье. Ролан застонал про себя и отвернулся лицом к стене. Он не хотел новых расспросов. Как рассказать о том, о чем даже думать трудно? Да и можно ли об этом рассказывать? Не подпадет ли услышавший под то же проклятье? Она сказала: "...и всех причастных". Что это значило, о ком были эти слова? О брате и маршале? О тех, кто был в доме? Полковник ушел спать вместе с ним, наверное, все случилось позже... но кто знает?

– Я выяснил, в чем дело, – сказал, садясь на скрипучий табурет, Фабье. – Ты прав. Меррес подлец. Мы не дикари, мы не насилуем пленных. Я должен написать королю, но...

Ролан прекрасно понимал, что значит это "но". Отец устроит подробное разбирательство. В подобных делах он был непреклонен. Насильникам, мародерам, убийцам в армии Собраны места нет – будь они хоть маршалами, хоть рядовыми. Вот только сам маршал никого не насиловал и не убивал.

Все сделал Эниал.

– Эта девочка... она была дочерью хозяина, а не рабыней. Маршал знал, принц – нет.

Даже так... Ролан сел на постели, по-прежнему глядя в стену. Толстяк спасал свою дочь, попытавшись выдать ее за рабыню, а получилось, что своими руками приблизил ее смерть.

– Будет суд? – спросил Ролан.

– Ты лучше меня знаешь Его Величество. Если не суд, так ссылка.

А девушку не вернешь, а Меррес отделается легким испугом, а проклятье уже произнесено, и ничего не исправить. Долг Ролана – защищать брата; вот он его и защитил, встав между ним и проклятьем. Что теперь ссылка, суд, отцовский гнев, вся эта глупость и суета!

– Не пишите, Роже, прошу вас. Не надо... Пусть все это останется между нами.

Полковник вздохнул. Ролан повернулся к нему. Бравый военный напоминал куклу, набитую ватой. Даже усы обвисли. Принц понимал, что у того на душе. Взрослый дурак подталкивает молодого совершить глупость, но на нем почти нет вины: не он же бил несчастную девчонку... Эниал должен быть наказан, но пьяный семнадцатилетний мальчишка, слишком жадный до чужого одобрения, благоговеющий перед маршалом, в чем именно он виноват? В том, что уродился на свет вот таким, боящимся насмешки пуще любой подлости и пакости?

Он должен быть наказан, но отец поступит по закону. Королевский суд чести, где король и разбирает обстоятельства дела, и выносит приговор... исход ясен заранее. Закон для отца важнее любого родства. Бедный брат, бедный, глупый брат...

– Я поговорю с ним. С ним и с маршалом.

– Меррес не станет тебя слушать, – вздохнул Фабье.

– Станет, – оскалился Ролан. – Еще как станет.

Маршал Меррес бессильно рухнул в кресло, тупо глядя в дверной проем. Волчонок показал клыки... или змееныш продемонстрировал ядовитые зубы? Наглости и выдержки в семнадцатилетнем сопляке оказалось в избытке. Хуже всего, что он был прав, прав от начала до конца. Знай маршал, чем окончится история с тамерской девкой, он бы оставил ее себе, а не вручил дураку Эниалу. У наследника нет ни малейшего соображения. Развлекаться – развлекайся, но убивать-то зачем?!

Меррес старался дышать поглубже, чтобы заглушить колющую боль в левой руке. Он всегда был слишком полным, но сердце впервые напомнило о себе. И немудрено – после разговора с младшим принцем недолго и ноги протянуть. Змееныш был вполне убедителен в подробном перечислении всех последствий, которыми грозила маршалу так невинно начавшаяся история.

И все из-за кого? Из-за идиота, не сумевшего поладить с девкой...

Теперь придется учиться ладить с младшим, лебезить перед мальчишкой, лейтенантом, полторы девятины как напялившим мундир. Ходить перед ним на цыпочках, делать все, чтобы у того не возникло желания рассказать отцу мерзкую историю, в которую маршал вляпался по милости наследника.

Как Фабье сумел разнюхать все это? Кому он еще рассказал? От полковника можно было бы избавиться в ближайшем сражении, да и от Ролана тоже. Тот вечно лезет в гущу драки, старается показать свою храбрость. Но если оба погибнут, а обо всех обстоятельствах знает тот же Оген? Отставка, даже самая позорная, лучше топора и плахи...

Эниал накрыл голову подушкой, чтобы скулеж, рвавшийся с губ, не был слышен по всему этажу. Брат не пожалел кулаков. Бил по лицу, по груди – жестоко, словно желая убить. Но самым страшным были не удары, а белое лицо, словно ослепшие пустые глаза. Это был не знакомый с первого вздоха, с первого шага Ролан, который всегда был рядом, любимый брат, в которого можно было глядеться, как в зеркало, с которым они делили и детские хвори, и секреты... Нет, это был демон, вселившийся в брата, гневный и беспощадный.

Принц вспоминал, как все случилось. Брат вошел в его комнату, схватил Эниала за воротник мундира, заставил подняться с кровати, и ударил в лицо.

– Ты... что? – не от боли еще, от изумления закричал принц. – За что?

– Ты знаешь, за что, – прорычал демон, вселившийся в Ролана.

– Из-за девки? – Эниал получил очередной удар, на этот раз в живот, отлетел к стене и там согнулся, со страхом глядя, как брат подходит к нему. – Из-за тамерской...

– За то, что ты – насильник и убийца. За то, что ты сделал. Ты, наследник... офицер... благородный человек... – Град ударов, негромкие, но четкие слова. – Тебя нужно судить... но я клялся защищать тебя... и не нарушу клятву.

– Ты не скажешь отцу?

– Нет. Может, я делаю глупость... – брат опустил руки. – И наверняка так... Но...

Не договорив, Ролан развернулся и вышел вон. Хлопнула дверь. Эниал доковылял до постели, повалился на нее и завыл, прижимая ладони к разбитым губам.

– Кабы маршала удар не хватил, – сказал полковник, подходя к Ролану, бинтовавшему с трудом найденной чистой тряпицей руки.

В голосе Фабье не слышалось ни упрека, ни сожаления. Ролан молча улыбнулся, с трудом растягивая губы. На такую милость судьбы он не надеялся. Такие, как Меррес, умирают в своей постели от старости, а не от удара, и тем более не от угрызений совести. То, чего нет, угрызать не может.

– Он еще спляшет на моих поминках, – буркнул, разобравшись с узлом, юноша.

– Это вряд ли, – нехорошим голосом пообещал Фабье. – Это очень вряд ли.

Юноша прикрыл глаза. Ему казалось, что каждый сделанный шаг заводит все дальше в трясину не только его самого, но и всех, кто с ним связан. Первый выбор между родством и совестью он сделал днем, предпочтя благополучие брата торжеству правосудия. Потом – угрожал маршалу, словно шантажист, грозил тем, чего делать не собирался. Потом – поднял руку на близнеца... Эниал даже не сопротивлялся. Теперь Фабье явно собирался по-тихому разобраться с маршалом.

Чем дальше, тем глубже в трясину, тем хуже и хуже. Так начинает сбываться проклятье?..

– Роже... Я не могу вам приказывать, но хотел бы попросить.

– Да, ваше высочество? – удивленный полковник отступил, оперся на стол. – Я слушаю вас.

– Вы уже не хотите звать меня по имени? Ладно, не в том дело. Я прошу вас – предоставьте маршала его судьбе.

– Ролан, это неразумно. Меррес будет кланяться в лицо, но ударит в спину.

– Значит, так будет, – отрезал принц. – Довольно. Мы все сходим с ума... Маршал – моя забота. Он ваш командир, и я прошу вас не нарушать присягу. Поклянитесь, Роже.

– Я исполню вашу просьбу, принц.

В виски забили по раскаленному гвоздю, глаза слезились сами собой. Он не плакал, нет – просто лицо горело, а под веки словно насыпали песка. Воздух, сочившийся из щелей в раме, вонял падалью, руки пахли кровью – он испачкал рукава мундира. Они все испачкались, каждый в своем, и теперь не отмыться.

– Какой сегодня отвратительный день... – вздохнул Ролан, с отвращением глядя на темнеющее небо. – И этот вечер... кровь. Слишком много крови...

– Ролан, ты здоров? – полковник подошел вплотную, положил юноше руку на плечо. – Не понимаю я тебя.

– Это и к лучшему, Роже. Я хотел бы побыть один, не сочтите за грубость...

Полковника Фабье пришлось выпроваживать: он не хотел уходить, предлагал прислать лекаря, служанку с вином, побыть с принцем до утра. Ролан вежливо отнекивался, хотя виски жгло так, что хотелось орать, и все же сумел убедить эллонца оставить его в покое.

Ролан закрыл дверь на задвижку, сел за стол. Кувшин с водой, не убранная вовремя тарелка с остатками хлеба, тупой серебряный нож. Пальцы бездумно терзали ломоть, превращая его в горку крошек. Трещал огарок свечи, зачем-то зажженный принцем, металось на ветру неровное пламя. Собственная тень на стене казалась горбатым чудовищем, напрыгивающим на добычу. Откуда-то пахло теми самыми белыми цветами, названия которых Ролан так и не выяснил.

В ушах звенели слова проклятья, которые, он уже знал, ему предстояло помнить всю жизнь.

"Я проклинаю тебя, тебя и твой род! Я проклинаю тебя и всех причастных. Пусть ваша кровь восстает друг на друга, пока не умрет последний! И да будет так!"

Свеча догорела, оставив Ролана в полной темноте.

Часть третья. Весна. Наследник. Oдиночество.

*

1. Собра – Саур – окрестности Собры

– Это письмо вы отдадите лично в руки герцогине Алларэ. Не служанкам, не секретарям, не ее придворным дамам. Ей и только ей, – Гоэллон вопреки обыкновению не стал швырять узкий серебристый цилиндр, запечатанный с двух краев воском, а аккуратно подал его Саннио. – Отправляйтесь немедленно.

– Я должен дождаться ответа?

– Нет, но если герцогиня пожелает ответить немедленно, не огорчайте ее отказом.

Идти было не слишком далеко, а погода с утра стояла довольно пристойная – холодно, но сухо, еще почти по-зимнему, и потому секретарь решил пройтись пешком. Собственно, он почти всегда ходил пешком, если только на улице не шел ливень или слишком сильный снег. Пользоваться экипажем Гоэллон ему настрого запретил, требуя, чтобы юноша ездил на своей кобыле, но верховая езда так и не стала любимым способом передвижения. Две свои ноги, хоть и не такие выносливые, были как-то привлекательнее.

Чтобы выполнить поручение, пришлось долго и нудно препираться с тремя посторонними – служанкой, секретарем герцогини, которого Саннио помнил в лицо: он тоже учился у Тейна и был на два года старше. Сначала он при виде соученика скорчил презрительную рожу, потом рассмотрел коллегу повнимательнее и на языке жестов, принятом в школе, изобразил "а ты высоко залетел, птенчик!". Саннио улыбнулся. На смену секретарю явилась какая-то надменная дама с бородавками на носу. Все по очереди порывались отобрать у него письмо, но юноша был непоколебим.

Наконец к нему вышла дама изумительной красоты. Наперекор всем правилам приличий, Саннио уставился на нее, с трудом заставив себя говорить. Высокая стройная женщина в платье цвета первой весенней травы, с золотым шитьем по лифу и рукавам. Волосы, убранные в сложную прическу и украшенные какими-то сладко пахнущими белыми цветами, могли блеском поспорить с золотом шитья и украшений. Юноша едва ли сумел бы описать черты ее лица – она была неописуемо хороша, – и только для глаз нашлось подходящее сравнение: кошачьи. Огромные, слегка раскосые ярко-зеленые глаза.

Взяв футляр с письмом, герцогиня протянула секретарю руку. Тот робко прикоснулся губами к светлой, почти прозрачной коже и выпрямился, по-прежнему пялясь на хозяйку дома. Она была похожа на брата, но мужская красота Саннио не интересовала, а вот те же черты, воплощенные в женщине...

– Вы же Саннио, секретарь Руи? – спросила она. Юноша удивился, что его имя она практически выговорила по слогам, нараспев: "Сан-ни-о". Алларцы всегда коверкали чужие имена на свой лад, но, надо думать, у герцогини не нашлось в запасе подходящего варианта.

– Да, ваша милость.

– Не откажите в любезности, пройдите со мной в гостиную, – улыбнулась герцогиня.

Саннио вздрогнул; это было поперек всех правил, ему не полагалось проходить дальше, чем он уже прошел, а в гостиной дома Алларэ, куда не всех благородных людей пускали, тем более нечего было делать. Но отказать этой женщине – даже не герцогине Алларэ, которой он ничем, кроме вежливости, не был обязан, а именно этой сводящей с ума женщине он не мог. Она бы огорчилась...

Просторная изящно отделанная все в тех же цветах, что и платье герцогини, гостиная была заполнена людьми. Разумеется, наилучшего происхождения и положения. Трое секретарей, которых гости взяли с собой, тихо сидели за столом в дальнем углу. Саннио решил, что нужно пройти к ним, должно быть, герцогиня собиралась прочитать письмо и написать ответ, но вместо этого ему кивнули на кресло едва ли не в центре комнаты. Юноша покорно сел, ожидая дальнейших распоряжений.

– Кого это вы привели, Мио? – спросил неуловимо похожий на герцогиню долговязый франт в камизоле того же цвета, что и платье герцогини, отделанном сиреневыми лентами. Почему-то Саннио мгновенно захотелось назвать этот "куст сирени" хлыщом; это он и сделал, но про себя.

Герцогиня Алларэ улыбнулась "кусту сирени", золотистые волосы которого были щедро завиты и напомажены; Саннио что-то насторожило в этой улыбке, но он не ожидал услышать из идеально прекрасных уст герцогини то, что она ответила.

– Тот самый близкий друг Гоэллона, про которого вы так много слышали, Лебелф. Руи отправил его ко мне с письмом – должно быть, хотел, чтобы мы познакомились. Может быть, он чему-то не обучен?

В первый миг Саннио даже не понял намека, но завитой щеголь весьма мерзко засмеялся. Послышались еще смешки, и юноша сообразил, о чем говорила герцогиня. Во рту стало горько, словно он хлебнул полынной настойки. Он понял, что сейчас покраснеет до ушей... или просто умрет со стыда в этом кресле. Нужно было подняться и выбежать вон, но сил не было. Когда нечто схожее заявила Керо, Саннио дара речи не утратил, но северянка дерзила наедине и не всерьез, только ради красного словца, а вот герцогиня не шутила.

– Конфетка, не правда ли? – продолжила герцогиня. – Может быть, мне подарить ему свое платье?

– Да, действительно, сладкий леденец. Интересно, с какой стороны он слаще? – осклабился Лебелф.

"Чья бы ворона каркала, а твоя бы несушка и не кудахтала", – зло подумал Саннио. Что-то в нем лопнуло и с хрустальным звоном осыпалось прочь. Он развалился в кресле и, подражая Гоэллону, закинул ногу на ногу. "Куст" посмел оскорбить даже не его, а герцога Гоэллона, что ж, Саннио будет защищать честь господина. Не шпагой, так словом. Он улыбнулся завитому – чужой улыбкой, наглой и беспечной, – и четко выговорил:

– Должно быть, вы знаете толк в леденцах...

Кто-то охнул, другие рассмеялись, а Саннио с вызовом уставился на щеголя и договорил:

– Раньше мне казалось, что это более свойственно кондитерам. Хотя если рыбак узнает рыбака...

Откуда, откуда взялась эта шальная пьяная наглость и готовность помериться остроумием с любым, кто посмеет открыть рот? В Саннио словно демон вселился, нахальный дерзкий демон, который не собирался давать спуска ни одному хаму... и даже ни одной хамке. Брату своему пусть выговаривает! Может быть, спутала одного герцога с другим?

Завитой уставился на юношу так, словно в кресле вместо секретаря герцога Гоэллона сидело привидение короля Лаэрта. Он даже головой встряхнул; напомаженные локоны не переливались легкими струями, как у Мио, а бултыхались подвесками на люстре. Это было очень смешно, и Саннио едва не расхохотался.

– Какой болтливый леденец! – попытался рассмеяться хлыщ, но пустил петуха и осекся. – Должно быть, Гоэллон тебя много балует и редко наказывает. Тебя стоит выпороть, и я сделаю это. Встань-ка, такие, как ты, не имеют права говорить сидя.

– Я не буду с вами разговаривать, сударь. Вы мне не ровня... – сказал Саннио; он намеревался продолжить в духе "я не оскорбляю незнакомых людей без повода", но по выражению лица Лебелфа осознал, что договаривать не нужно. Так будет лучше. Пусть понимает, как хочет. Он перевел взгляд на герцогиню. – Ваша милость, теперь я понимаю, почему о вашем салоне говорят, как об единственном и неповторимом в столице. Действительно, здесь позволяют себе необычные забавы.

Герцогиня сверкнула глазами, как кошка, которой наступили на хвост, и замахнулась. Даже это у нее получилось изящно. Юноша подумал о том, что нужно встретить надвигающуюся оплеуху, не отдернув по привычке голову и не зажмурившись. Это оказалось нетрудно: движениями Мио хотелось любоваться даже и такой ценой. Она была дурной и злой женщиной, но все же ослепительно красивой.

Ладонь не добралась до щеки Саннио: запястье герцогини перехватил до сих пор стоявший молча молодой человек, на вид чуть старше самого секретаря. Мио негодующе развернулась к нему, но он далеко не сразу отпустил ее руку, а потом сделал шаг вперед и встал рядом с креслом, в котором сидел Саннио.

– То, что вы затеяли, герцогиня, омерзительно и недостойно, – четко сказал он.

Мио вспыхнула, и стало ясно видно, где ее щеки раскрашены румянами. Пара мужчин тоже подалась вперед, и светловолосый защитник чуть склонил голову, упрямо выставив тяжелый подбородок.

– Тот, кто пожелает продолжить, будет иметь дело со мной. Итак, господа?

Повисла тяжелая тишина. Десятки пар глаз уставились на светловолосого и Саннио, который по-прежнему сидел в кресле. Герцогиня стояла прямо перед ними, и весьма неискренне растирала запястье, но никто не пожелал ссориться с человеком, вступившимся за юношу. Саннио гадал: кто это, и почему все эти благородные люди боятся принять брошенный им вызов?

– Вы проявили благоразумие; жаль, что так поздно, – слегка поклонился заступник, потом похлопал юношу по плечу: – Пойдемте, нам здесь больше нечего делать.

Саннио чувствовал себя пружиной в часовом механизме, взведенной до упора, туго натянутой тетивой, готовой отправить в полет стрелу. "Предельный океан по колено", как говорили в школе. Именно эта шальная упругость в теле заставила изящнейше поклониться герцогине и поцеловать так удобно маячившую перед носом тонкую надушенную кисть.

– Благодарю за гостеприимство, герцогиня! – звонко сообщил он.

Кто-то крепко взял его чуть повыше локтя и сжал так, что у юноши пропало всякое желание выпендриваться дальше. Краем глаза он увидел, что это был все тот же светловолосый. Заступник подтянул его к себе, взял под руку и очень решительно потащил к выходу из гостиной. На свободу секретарь был отпущен только у подножия лестницы. Все это время неизвестный гость герцогини молчал и смотрел прямо перед собой, а не на спасенную им невинную жертву.

– Герцог меня повесит, – сказал Саннио у ворот особняка Алларэ, но вместо жалобного стона реплика прозвучала весьма нахально.

Сероглазый спаситель прищурился и широко ухмыльнулся.

– Если мы говорим об одном и том же герцоге, цвета которого ты носишь... то думаю, что не повесит, а наградит. Иди домой, ты все сделал правильно.

Саннио нужно было свернуть налево, а белобрысый повернул направо. Юноша оглядывался, пока невысокая слегка сутулая фигура не затерялась в толпе окончательно. Он не очень понимал, почему один из гостей герцогини вступился за него, и даже мнительно подозревал, что просто подвернулся под руку и послужил поводом, а не причиной ссоры.

Тем не менее, это именно сероглазый выручил его из неприятнейшей истории, а Саннио даже не спросил, как того звали. Досадно и невежливо...

Вернувшись, Саннио долго плескал в лицо холодной водой, пытаясь согнать со щек краску, потом дважды требовал огандского чаю, крепкого и горького, и только после этого сообразил, что для всех будет лучше, если Гоэллон узнает о скандале немедленно и именно от секретаря, а не от посторонних, не от герцогини и не от ее наглого гостя. Решиться было довольно просто: после недавней сцены остальное казалось неважным и несущественным. На красавчика и герцогиню вылилось все плохое, что он накопил в душе за время жизни в столице, а, может быть, и за прочие годы. Теперь было абсолютно безразлично, что именно скажет герцог. Накажет, выгонит, – да наплевать. Он сделал именно то, что хотел, и теперь хоть трава не расти.

Впрочем, за тридцать шагов по коридору его равнодушие несколько поблекло. Сделал, конечно, что хотел, но на что это было похоже? И на кого ляжет тень за подобное поведение секретаря? Разумеется, на господина. Воронье гнездо на голову алларцу, но герцог-то здесь при чем, а ведь именно о нем теперь подумают дурно.

Саннио вошел без стука, зная, что Гоэллон и без того распознает его шаги, а на положенные три удара костяшками пальцев по двери слегка поморщится.

Господин сидел за столом, делая выписки из толстой и ветхой на вид книги. Он едва повернул голову в сторону Саннио, коротко кивнул и приподнял правую руку, показывая жестом "подождите, пока я не закончу". Когда книга была бережно закрыта и помещена в резной деревянный ларец, он кивнул еще раз.

– Рассказывайте, что натворили.

– Собственно, я просто пытался передать письмо лично в руки. Но герцогиня зачем-то пригласила меня в гостиную, и...

Герцог внимательно выслушал всю покаянную исповедь, покивал и слегка улыбнулся.

– Кого вы там так обласкали? Младшего Лебелфа? Пусть считает за честь и гордится, а вы можете забыть этот незначительный эпизод. Вы сказали все верно, он вам действительно не ровня. Он вам, а не вы ему.

– Как это?

– Дело в том, что мы с вами, молодой человек, ближайшие родственники.

– Что?! Какие... – юноша поперхнулся, не договорив.

– Ближайшие. Вы – мой племянник. Сын моего покойного брата Арно.

– Но мы же с вами совсем не похожи! – возопил Саннио, и, только договорив, осознал, что ляпнул очередную глупость.

– Да: и статью, и мастью вы пошли в мать. Вы не пробовали поглядеться в зеркало вместе с Альдингом? Попробуйте на досуге – зрелище весьма убедительное.

– А он мне кто?

– Родственник, причем по обеим линиям. Не самый близкий, впрочем, но сходство налицо. Я бы даже сказал – на лицах.

– У меня была мать?

– Вы что, в ваши неполные восемнадцать все еще думаете, что детей приносит Мать Оамна после молитвы? – Гоэллон склонил голову набок и с деланным интересом уставился на Саннио. – Разумеется, у вас была мать. Да сядьте вы, а то упадете чего доброго.

Парень уселся, а точнее – рухнул в кресло, потом без спросу схватился за кувшин с вином, налил себе полную кружку и залпом выхлебал ее, не разбирая вкуса. Герцог одобрительно покивал, и Саннио налил себе еще. В голове у него творилась сущая сумятица, которую нужно было залить чем-нибудь горячим и крепким.

– А... а как вы узнали... дядюшка? – Обращение заставило вспомнить поездку на север и все хорошее, что тогда было. Он-то думал, они притворяются, чтобы сохранить инкогнито, а на самом деле... ничего себе!

– О, это на редкость глупая и забавная история. Только три года назад я нашел в себе силы разобрать архив, оставшийся от брата...

– Почему? – изумился Саннио, хотя еще мгновение назад ему казалось, что запас удивления на ближайшие девятины безнадежно иссяк.

Герцог Гоэллон, у которого на что-то не хватает сил – и на что, на сортировку писем давно умершего брата? Странное дело.

– Саннио, вас интересует мое прошлое или ваше?

– Ну...

– Понятно, – с улыбкой кивнул герцог. – Но все-таки с моим мы пока что погодим. Разбирая архив, я нашел некое нераспечатанное письмо, подписанное весьма лаконично: "Твоя Одри". Содержание его было весьма двусмысленным, прочитать его можно было по-разному, но мне показалось, что неприятный сюрприз, о котором писала девица Одри – это ребенок. Искомая девица Одри явно принадлежала к благородным людям, на это указывал и стиль, и почерк, но поначалу более ничего понять не удалось. Из какой она семьи, хотя бы из какой земли? Многое пришлось вспоминать, сверяться с записями управляющих... За несколько девятин до смерти брат зачастил в Литу. Я предположил, что девица Одри и была тем маяком, что, говоря языком поэтов, манил его корабль к своему берегу. К моему разочарованию, во всей Лите не нашлось записей о девушках с именем Одри, находившихся в подходящем возрасте... Если уж вы завладели кувшином, так налейте и мне.

– А? – встрепенулся Саннио, потом сообразил, что ему сказали.

После паузы герцог продолжил:

– В общем, мне пришлось потрудиться; в конце концов оказалось, что девица с эллонским или алларским именем была записана в церковных книгах весьма иначе: Эудрейд. Одри ее называл мой брат. Девица эта, уже побывавшая замужем и сменившая фамилию, да и не девица вовсе, а почтенная вдова, в конце концов нашлась. В монастыре Милосердных сестер, где она, среди прочих обетов, приняла полный обет молчания. На все эти поиски и на получение для сестры Эудрейд временного разрешения от обета лично от патриарха ушло довольно много времени. Получив свое разрешение, почтенная монахиня соизволила сообщить, что тайно родила младенца, который получил при принятии в лоно Церкви имя Алессандр, а далее отдала его служанке, чтобы та отвезла ребенка в приют...