Текст книги "Дом для демиурга Том 1: Поднимается ветер... (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

– Да знаем мы, – махнул рукой Рене. – Просто с ними только свяжись – возьмут дело в свои руки и даже доложить не удосужатся. Сами себе господа. Так что скажешь, Фьоре – не разберемся без монахов?

– Нет.

– Ясно. С утра отправлю курьера с письмом. А пока пойдем обедать.

– Рене, с твоего позволения, я бы отобедал у себя.

– Я тоже, – кивнул Эмиль.

– Послала Мать родственников! Один все по библиотекам шарахается, скоро хвост как у крысы отрастет, другой киснет...

– Я соблюдаю траур, – ощерился Эмиль, – и если тебе это кажется смешным, то я могу уехать сегодня же! Ты сам меня пригласил!

– Господа! – возмутился Фиор. Он с детства терпеть не мог, когда вокруг ссорились. – Ну что вы в самом деле... Эмиль, Рене не хотел тебя задеть.

– Действительно, не хотел. Эмиль, прости, – Рене подошел к Далорну и опустил ему руку на плечо. – Я был не прав.

– Забудем, – мрачно буркнул Далорн. – Может быть, втроем пообедаем? Хоть без прекрасных дам...

– Эмиль пользуется успехом у наших девушек, – с улыбкой объяснил Рене. – Увы, это не взаимно. Ты еще не надумал жениться? У нас пять невест, выбирай любую!

– Если постоянно жениться на двоюродных и троюродных сестрах, можно и выродиться...

– Например, как я? – подбоченился красавец Рене. – Крив, горбат и слабоумен, где второго такого урода найдешь? Жена каждую ночь из постели гонит...

Рене Алларэ считался официальным наследником герцога и управлял всеми владениями рода. Женат он был на рыжей хохотушке из Къелы, и, когда на Рене с супругой находил стих, ужин или завтрак превращались в настоящее представление. Оба обожали дурачиться и дразнить друг друга, а заодно и всех присутствующих. Черноволосый наследник был ровесником Фиора, но у него уже имелось трое детей. Старший пошел в мать цветом волос, и Рене дразнили, что он портит породу. Двое младших удались в традициях рода: золотоволосыми и зеленоглазыми.

Мио и Реми предпочитали жить в Собре, а прочие Алларэ любили родной замок и редко приезжали в столицу. Здесь умели жить каждым днем, досыта и допьяна, так, что ночью Фиор валился в постель без ног – ему постоянно что-то показывали, таскали то на ярмарку, то на охоту, то в море, заставляли танцевать, – а утром с удовольствием вспоминал прожитый день. Тем не менее, уже на вторую седмицу он начал уставать от бешеного ритма, – а Алларэ жили так от первого до последнего вздоха.

За обедом Рене пожаловался на очередную беду: невозможное количество беженцев из-за Эллау.

– Кажется, все три земли решили переселиться к нам и в Эллону. В полном составе. Те, что не пошли в партизаны. Особенно из Саура.

– Там лютует маршал Алессандр?

– Маршала, кажется, укусила бешеная собака, – пожал плечами Рене. – Я говорил с беженцами. Даже если поделить рассказы на десять, получается что-то невероятное. Ему показалось мало того, что натворили король и племянник. Беженцы говорят о том, что он осаждает поочередно все замки и уничтожает их. Жителей отпускают с тем, что они могут унести на себе. Маршал прекратил мародерство и разбой, которые творились при Рикарде, но стало только хуже. Тогда крестьянкам задирали юбки и уводили скот, теперь деревни сжигают, заподозренных в укрывательстве бунтовщиков вешают... и это куда страшнее, чем раньше. Рикард тоже многих перевешал, но к зиме он наигрался. Алессандр же решил опустошить Саур.

– Весной весь север восстанет. Еще от силы девятина – и владетели объединятся, – Эмиль говорил так, словно мог ясно видеть будущее. – Им не хватает еще одного сожженного замка, еще одного казненного благородного человека. Без графа Саура они всю зиму не могли договориться, кто будет командовать, а кто подчиняться. Но теперь они объединятся.

– Что об этом думает герцог Алларэ? – осторожно спросил Фиор.

– Фьоре... – задумчиво протянул Рене. – Понимаешь ли...

– Понимаю, – грустно улыбнулся Ларэ. – Вы считаете, что я пойду докладывать отцу, если услышу что-то неподобающее.

– Ты должен будешь это сделать, – спокойно, словно о чем-то, само собой разумеющемся, сказал Рене. – Ты – сын его величества, ты должен быть ему верен. Хотя... знаешь, я буду рад, если ты расскажешь отцу о том, что мы здесь думаем. Реми пока выжидает. Он сделает так, как решит Гоэллон. Но герцог... я говорю о Реми, написал мне весьма подробное письмо. Он вспоминал о прецеденте короля Эреона.

Фиор вздрогнул. Король Эреон был безумцем, и на пятый год его зверств Старшие Рода Собраны вспомнили, что король Аллион даровал своим вассалам право сместить короля, если будет доказано его безумие. Для этого требовались голоса всех одиннадцати глав родов и патриарха.

– Это невозможно, – сказал Ларэ. – Не хватит трех голосов...

Потом он вспомнил двух юношей и молодую девушку, которым прочитал лекцию в доме Гоэллона. Альдинг Литто. Бориан Саура. Керо Къела. Осиротев, эти дети стали законными главами родов. Юноши. Девушка, конечно, не может наследовать отцу...

– Одного... – сдавленным голосом поправился он.

– Алви Къела скачет по Тамеру и готовит вторжение, – сказал Эмиль. – Он, конечно, проиграет. И, вероятно, попадет в плен...

– Это заговор? – прямо спросил Ларэ.

– Нет, – покачал головой Рене. Прищуренные зеленые глаза смотрели прямо на Фиора. – Никакого заговора, Фьоре. Ты спросил, о чем думает Реми. Я тебе ответил. Доложи об этом отцу, Фьоре. Пусть подумает, стоит ли продолжать творить со своей страной такое.

«Пока полководец жив, он может обратить в победу любое поражение», – сказал когда-то король Лаэрт. Принц Араон прочитал все книги, написанные прадедом. Их было не так уж и много: две с рассуждениями о справедливом устройстве государства, две о войнах. В них-то юноша и почерпнул эту мудрость, и решил действовать по завету предка, которого почитали и уважали все подданные, а враги – боялись.

При короле Лаэрте были окончательно установлены границы с Тамером и Огандой. Король Лаэрт покончил с пиратством на восточном побережье. Король Лаэрт усмирил Дикие Земли и защитил Къелу от набегов кочевников. Он был великим королем, и он знал, что говорил.

Принц Араон потерпел поражение, но был еще жив. Вскоре представился и случай.

Уроки с Кертором и Далорном продолжались и после неприятного разговора. Все трое предпочли сделать вид, будто ничего не случилось. Учителя и до того не были слишком откровенны с учеником, так что существенных изменений в обхождении не произошло. Господин Кертор больше не предавался воспоминаниям и не вел душеспасительных бесед, но оставался любезен и внимателен. Господин Далорн стал чуточку прохладнее, но не строже. В остальном все шло, как раньше.

На очередной урок алларец не явился; второй учитель передал его извинения. Владетелю Далорну пришлось срочно отбыть в Алларэ по делам наследования: его отец неожиданно скончался и старшего сына вызвали в родовое поместье. Араон посочувствовал учителю, но обрадовался. Для задуманного ему нужен был только Кертор.

Не подвела и погода. Едва принц с учителем вышли наружу, как с неба повалил такой снег, будто где-то опрокинули чан с густыми тяжелыми хлопьями. Уже на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, о занятии речи не шло.

– Ваше высочество желает продолжить урок в зале или отпустит меня?

– Господин Кертор... не могли бы вы называть меня по имени? – глядя в глаза учителю, спросил принц. Он долго готовился к разговору, много прочитал и теперь собирался кое-что опробовать на соглядатае Гоэллона.

– Если такова будет воля вашего высочества, – удивленно кивнул керторец. – Но и вы тогда должны обращаться ко мне по имени, иначе это будет не вполне прилично...

– Отлично, Флэль! Вы не откажетесь выпить со мной вина? – Принц улыбнулся и подмигнул. – Мне, конечно, не полагается его иметь, но удалось раздобыть бутылку...

– Никогда не отказывался выпить вина, – учитель улыбнулся в ответ. – Особенно, если с ним связана столь романтическая история. Как же вам это удалось, Араон?

– Пришлось постараться, – рассказывал по дороге юноша. – Проникнуть в покои его преосвященства Лонгина, пока он со слугами ездил куда-то по делам. Я объяснил лакею, что мне нужно забрать расписание занятий. И утащил бутылку под плащом.

– Восхитительно! – хохотнул Кертор. – А лакей не поинтересовался, почему вы в плаще?

– Я прошелся под дождем, а потом сразу пошел к епископу. Будто бы шел с конюшни, и еще не успел зайти к себе...

– Ловко придумано! Еще полтора года, и вам не придется так хитрить!

"Полтора года? Нет, гораздо меньше, – подумал Араон. – А будешь ли ты пить тогда со мной вино, или сидеть в своей Керторе – зависит от тебя...".

Учитель ловко открыл бутылку, хоть штопора в комнате и не нашлось. Принц следил за каждым его движением. Кертор был хорошо сложен – чуть выше среднего, широкоплечий, но с тонкой талией. Таких – элегантных, гибких и грациозных – кавалеров любили изображать на картинах. Не хватало только благородных дам, цветов и фруктов.

Тщательно одет: плотно пригнанный по фигуре светло-коричневый кафтан с круглым вышитым воротом. Ослепительно-белая камизола. Темно-коричневые облегающие штаны. Родовые цвета, но костюм не кажется скучным. Принц досадливо вздохнул: его портные почему-то шили так, словно Араон собирался подрастать каждую седмицу. Одежда всегда была слегка мешковатой, но на его жалобы никто не обращал внимания.

"Лучше быть взрослым племянником главы рода, чем несовершеннолетним наследником, – подумал Араон. – Портные, и те не слушаются, считают, что все знают лучше. Что за несправедливость?"

Кертор услышал вздох, но, конечно, не догадался о его причине.

– Ва... Араон, вас что-то печалит?

– Да, – принц ухватился за брошенную ниточку. – И весьма сильно. Я хотел попросить вас об услуге.

Разливавший вино по хрустальным стаканам, стоявшим на подносе у графина с водой – бокалов, разумеется, не было – учитель фехтования как-то смешно приподнял брови, словно услышал забавную шутку. Потом он поднял голову и подал стакан принцу.

– Почту за честь ее вам оказать.

– Не торопитесь, Флэль: может быть, вам и не захочется, – еще раз вздохнул принц. – Садитесь, будьте любезны...

Сам он сидел в кресле у окна. Белая стена снега за окном давала достаточно света, так что наблюдать за собеседником было удобно. Свет падал на лицо керторца, позволяя разглядеть каждую смену выражений лица. Учитель фехтования сел, закинул ногу на ногу. В руке он держал стакан. Принц пригубил вино. За обедом и ужином им с братом разрешали выпить по бокалу, но то скорее было полезным для здоровья. Удовольствия кисловатое некрепкое вино не доставляло. То, что пил епископ Лонгин, было куда лучше: темное, густое, терпкое и ароматное.

– Алларское, из виноградников Изале, – тоже отметил качество вина Кертор. – У епископа хороший вкус и ловкие слуги. Вино из Изале так просто не раздобудешь. Интересно, как ему удалось?

– Думаю, это щедрость его величества... – предположил Араон.

– Здоровье короля и слава его щедрости! – поднял стакан собеседник.

– Здоровье короля! – поддержал тост принц.

После второго стакана Араон решил, что настало время действовать. Прошел уже час из двух, отпущенных на урок. Скоро гувернер придет, чтобы напомнить принцу о следующем занятии. Нужно успеть покончить с бутылкой – это несложно, она невелика, – и переговорить с Кертором. Дежурного камердинера принц отправил на розыски якобы забытого им учебника по землеописанию, так что теперь в прихожей было пусто.

– Флэль, я хотел попросить вас о довольно неприятном. Я совершил дурной поступок... точнее, несколько дурных поступков.

Пауза. Керторец смерил принца удивленным и недоверчивым взглядом.

– Вы, Араон? Не может быть...

– К сожалению, может. – Юноша надеялся, что скорбь и смущение получаются достаточно убедительными. – Я повел себя непорядочно по отношению к брату. Хуже того – я жестоко оскорбил герцога Гоэллона, который вступился за него.

– Должно быть, вы на себя наговариваете...

– Сначала выслушайте, а потом судите. – Араон опустил глаза к полу и принялся рассказывать. Бело-голубой узор на толстом саурском ковре очень хорошо годился для разглядывания. Путаешься в подсчете ромбов и квадратов, а голос словно бы прерывается от раскаяния. – Вот так-то, Флэль.

– Да... – Учитель фехтования покачал головой. – Вы... скажем так, несколько перегнули. Особенно с герцогом. Как вам вообще пришло в голову нечто подобное?

Араон замялся. Как же объяснить, откуда взялось обвинение в убийстве брата? Он обо всем подумал, но не предусмотрел этого вопроса. Надо же было так просчитаться!

– Я очень неправильно истолковал рассказ моего дяди, графа Агайрона, – ответил он после недолгого раздумья. Оставалось надеяться, что эти двое никогда не встретятся, а уж тем более не станут обсуждать принца. – Он ни о чем подобном не говорил, но я так его понял.

– Араон, двое ваших родственников не очень дружны. Даже если они будут прямо говорить друг о друге что-то нелестное... Простите, ваше высочество, я не вправе вам советовать, – осекся Кертор.

– Ну что вы! Продолжайте, пожалуйста!

– Я не стал бы слушать их высказываний друг о друге.

– Мои старшие родственники всегда говорят мне только правду, – пожал плечами Араон.

– У правды тысяча одежд – так писал еще Эллерн. Если господин первый министр скажет, что герцог Руи Гоэллон хитер, непредсказуем и расчетлив, это будет правдой, – Кертор улыбнулся чему-то своему. – Если я скажу, что тот же герцог Гоэллон великодушен, щедр и смел, это тоже будет правдой. Но звучит так, словно мы говорим о разных людях, верно?

– Пожалуй.

Снегопад кончился так же неожиданно, как и начался. Араон обернулся к окну. Снега намело до середины рам. Тяжелые сырые хлопья облепили дерево и немедленно принялись таять.

– Скоро весна, – сказал, мечтательно улыбаясь, Кертор. – Так в чем, собственно, состоит та услуга?..

– Я хотел бы попросить вас передать герцогу мои самые искренние извинения. Я хотел бы принести их лично, но он больше не навещает меня.

– Может быть, вы напишете письмо? Я готов его передать.

– Я не люблю писать письма...

– Хорошо, я передам герцогу ваши извинения, – кивнул учитель. – Если вам интересно мое мнение...

– Разумеется, интересно!

– Вы приняли очень верное решение, Араон. Вы проявляете несомненное мужество. Я в ваши годы был гораздо упрямее и трусливее. Нагрубив старшим родственникам, я предпочитал упираться и прятаться.

"Вот ты и попался, мой дорогой учитель, – удовлетворенно подумал принц. – Давай, льсти, сыпь комплиментами. И убеди герцога, что я очень, очень хороший мальчик...".

Флэль вышел из покоев принца в немалом потрясении. С ума сошли эти двое, что ли? Когда Араон сказал "попросить вас об услуге", керторец едва не споткнулся о порог. Ровно этими же словами начал разговор о принце Гоэллон. Теперь вот принц – о Гоэллоне. Шутники эти господа родственники, ничего не скажешь...

Вспоминая смущенного щуплого мальчика в кресле, Кертор еще раз пожал плечами. Навстречу шел какой-то чиновник в темном мундире. Он удивленно глянул в лицо Флэлю, потом сделал шаг в сторону. Молодой человек не обратил на него внимания, но краем глаза отследил зигзаг.

Казалось, что принц и в самом деле раскаивается. Надо же такое выдумать – братоубийца! Почему именно это, почему еще не сорок три с половиной греха, которые приписывают герцогу? Чего о Гоэллоне только не болтали – что он отравил принца Элора, старшего брата короля Ивеллиона, что он отравил королеву Астрид, что он содержит тайную школу шпионок, и большинство столичных куртизанок служит именно ему... но сплетня, которую министр Агайрон поведал принцу, была то ли новой и оригинальной, то ли такой старой, что ее забыли, когда Араон еще мочил пеленки.

Странное дело. На сплетника первый министр никак не походил. Зануден, чопорен, строг и набожен – да, надменен, нелюдим и скучен, как проповедь в будний день – да, но сплетни самого дурного пошиба? Да еще рассказанные пятнадцатилетнему мальчишке? Что-то здесь не так; впрочем, пусть с этим разбирается сам Гоэллон, а Флэль в старую ссору между приближенными короля не полезет. Передать извинения – само собой, подробно пересказать разговор – нет проблем, а вот все остальное – увольте, господа, разбирайтесь сами.

Флэль ехал по направлению к дому, а потом вдруг свернул в Волочный переулок, где располагались самые дорогие ювелирные лавки. Он уже решил, что помирится с Лориной. Подружка оказалась терпеливой – не съехала из снятого для нее домика, не завела других покровителей. Являться к ней с пустыми руками неприлично: такая удивительная для девицы ее положения верность должна получить награду.

Кертор выбрал для Лорины браслет – почти бесцветные цирконы с бриллиантовой огранкой, изящная золотая оправа в виде бутонов, скрепленных звеньями цепочки. Стоил подарок восемьсот сеоринов, и, может быть, был слишком дорог для незнатной любовницы, но звуки капели требовали совершения безумств. Разорение семье Керторов пока что не грозило, а на что еще тратить деньги, если не на женщин?

Все было хорошо: в кошеле на поясе лежал футляр с подарком, ополоумевшие воробьи горланили с весенним усердием, прояснившееся небо пригревало. Хорошенькая девчонка-торговка послала Флэлю поцелуй, и он бросил ей золотую монету. Та поймала сеорин на лету и наградила щедрого всадника еще одним воздушным поцелуем. Кертор рассмеялся.

Хороший день, отличная погода, замечательная покупка. Даже принц – и тот превзошел самого себя...

Вот только отчего Флэлю казалось, что его одурачили? Кто, когда? Неужели ювелир запросил за браслет вдвое больше, чем надо?

Брат Жан и его помощники прижились в замке Бру. Марта сперва опасалась мрачноватых монахов в серых рясах, а потом привыкла и принялась по вечерам болтать с братом Жаном. Юноша годился ей в сыновья, и, честно сказать, ее собственный сын в наследники Бруленов подходил куда меньше, чем брат Жан.

Монах оказался родом не из Эллоны или Алларэ, как сначала предположила баронесса, а литцем с южного побережья. Эллонкой была его мать – оттуда и напевный выговор, и мягкость звука "л". У младшего сына литского владетеля в тринадцать лет обнаружился талант к церковной магии, и по просьбе ордена Блюдущих Чистоту отец отпустил его в монастырь. Отпустил, не отправил: сам брат Жан, как и многие прирожденные церковники, был только рад уйти от мира и стать монахом ордена.

– Что это такое вообще, ваш дар? – спросила как-то Марта.

Отучить брата Жана от манеры носить тонкую рясу и хилый плащик, который сгодился бы разве что на лето – от жара небесного прятаться, – баронессе так и не удалось, но горячее вино или чай по-бруленски он пил с удовольствием. Привык еще в детстве и говорил, что, хоть винопитие орденом и не одобряется, но, коли вино потребляют не для пьяного разгула, а для поправки здоровья, беды в том особой нет. Заставила его Марта и носить сапоги.

– Наш дар? – задумчиво переспросил юноша. Был он бледненький, светловолосый и на свету казался полупрозрачным, как привидение. Марта пыталась его откормить, но вредный монах через день вовсе не ел и пил только воду; не связывать же его по рукам и ногам? – Это сложно передать словами...

– Да уж попробуйте, – хмыкнула баронесса.

– Вы любите музыку, госпожа баронесса? – почему-то спросил брат Жан.

Марта развела руками:

– Да как сказать-то... Люблю, когда пляшут. А так, чтоб виолу там или клавикорды слушать, Мать Оамна упаси...

– Я слышу мир, как музыку, – сказал, глядя в пламя камина, монах. – Музыку Сотворивших. Это инструменты, которым нет имен. Их сотня, и они играют в унисон. А иногда в ней звучит фальшивая нота. Значит, кто-то попирает законы и заповеди.

– Иногда? – Марта хмыкнула. – Это разве что у вас в обители иногда, а у нас-то каждый день. Кто ворует, кто обманывает, кто врет...

– Это другая фальшь, простительная. Она не перебивает великую песню. А есть то, что нестерпимо для слуха таких, как мы. В этом и есть весь дар: слышать.

– А почему в монастырях живете?

– Слухом нужно обладать от рождения, но этого мало. Его нужно развивать. А потом сохранять, беречь... Обитель – это место тишины. В миру мне слишком громко.

– А посты зачем? Ряса эта ваша тонюсенькая, спите на камнях...

– Тело – это тоже песня. Громкая, настойчивая. Кто не может от нее отрешиться, не станет слышать других. Слышно будет только себя. Хочу – это очень шумно. Хочу набить живот, хочу мягкую перину, хочу горячей воды для умывания. Хочу, хочу... – брат Жан слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от пламени.

– Значит, еретиков вы слышите? Как сторожевая собака вора?

– Примерно так, – кивнул монах. – Завтра я вновь уеду. Братья нашли странное место в лесу, там явно проводили обряд.

– Где? – живо заинтересовалась Марта. Разговоры про песни, конечно, интересны, но главное-то – расследование.

– В верховьях Ролены. Неподалеку от деревни Мариссель.

– У Мариссель? А где именно? Ближе к владениям Вассингов или к Цвегерсам?

– Трудно определить... я не хочу делать выводы, пока не увижу все сам.

– Ну, уже что-то, – обрадовалась Марта. – А поеду-ка я с вами, брат Жан. Вы у нас человек пришлый, а я эти места знаю.

– Хорошо, госпожа баронесса, – смиренно ответил монах.

Только наутро, собираясь в дорогу, Марта Брулен сообразила, что двое старших монахов – тоже местные, и она даром навязалась в попутчики к светловолосому юноше. Впрочем, он не отказался, а, значит, не увидел в том вреда. Если речь доходила до дела, то в упрямстве Блюдущим Чистоту не было равных. Они не спорили, не препирались – просто делали по-своему, так, как считали нужным. Власть мирская и власть церковная разделили полномочия еще в прошлом тысячелетии, раз и навсегда договорившись, что каждому свое, и четко определив, где чье. Церковь не может приказывать светским властям, светские власти не могут приказывать отцам Церкви, так что приходится договариваться по-дружески.

Договариваться с братом Жаном было легко и приятно: мальчишка хоть был тихим и чудноватым, но при том – разумным и покладистым. По крайней мере, пока у них с баронессой Брулен был общий интерес: найти убийц, проводивших загадочный богохульный обряд.

Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет – заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.

Плюхали по смеси снега с грязью лошади, падали на плащ Марты последние в этом году снежинки, крупные и пушистые. Вились в небе заполошные галки, предчувствующие весну. В этом году она обещала быть ранней. Навстречу попались две тяжело груженые телеги. Торговцы узнали баронессу и отсалютовали хлыстами, всадница кивнула с улыбкой. Она ехала рядом с братом Жаном, следом – трое солдат из замка, за ними – монахи. Замыкал процессию Хенриков помощник Эгберт, юнец вреднющий, но глазастый, как сам Хенрик.

Полянка в лесу ничем не отличалась от сотни подобных полянок по обеим берегам Ролены. Неудивительно, что обнаружить ее смогли только Блюдущие Чистоту с их особым нюхом, ну, или слухом, если все прочие братья были таковы, как юный монах Жан. Самая обычная проплешина между деревьями. Высокий орешник, кривоватые березки по краям поляны шириной в четыре десятка шагов. И – тишина. Ни скандальных галок, ни других птиц на пару миль вокруг.

Посреди поляны, в снегу – кострище. Точнее, это Марта сперва подумала, что кострище – а чем еще могло оказаться черное пятно? Но брат Жан жестом подозвал ее к себе, и баронесса увидела, что это снег почернел. Она стащила жесткую рукавицу и потерла глаза. Нет, черный снег никуда не делся. Баронесса Брулен склонилась, едва не ткнувшись носом в сугроб. Снежинки как снежинки, шесть концов, и блестят, как это свойственно замерзшей воде. Только вода была черной.

– Ахинея какая, – вздохнула Марта. – Расскажи кто, не поверила бы. Что это такое, брат Жан?

Монах был бледен, хотя, казалось бы, куда уж больше-то. Капюшон плаща он скинул, и видно было, что на висках набухли синие жилки. Губы побелели и плотно сжаты, в глазах страдание – словно у брата Жана ровно сейчас живот прихватило. Может, съел чего перед выездом? Ветчина несвежая оказалась?

– Обряд здесь проводили, – ответил подошедший Лысый монах. – Баронесса, могу я вас просить того... брата Жана не беспокоить?

– Да не буду, – Марта, подобрав юбку, пошла следом за монахом. Сапоги увязали в снегу по верхний край голенища. – Что его так скрутило-то?

– Понять нужно, куда след ведет, – невнятно объяснил Лысый.

Марта встала рядом со своей кобылой, со скуки разглядывая присыпанный снегом орешник. Высокие хлысты торчали как-то странновато, словно палки, воткнутые в землю. Приглядевшись, баронесса поняла, что они высохли на корню. Высохли и ветви одинокой ели, торчавшие в сторону полянки. Унылые желтоватые пятна на поредевшей хвое...

Недоброе дело сотворили в этом лесу.

Брат Жан наконец пошевелился. Слепым взглядом он обшарил лес и вскинул руку, указывая на восток. Не к Мариссель: туда было бы на юг. Монах, кажется, собирался идти напролом через лес, и Марта шагнула к нему, но на предплечье легла тяжелая лапа Красноносого. Судя по рукам и обветренной широкой физиономии, брат еще недавно был рыбаком.

– Нет, госпожа, не тревожьте его. Мы следом поедем, а он пусть идет. Верхом ему сбиться недолго...

– Да уж как скажете, – буркнула Марта. За бледненького монаха сердце болело, как за родного – вон, забрел уже в сугробы по пояс, небось, полны сапоги снега набрал, но не спорить же с Блюдущими: как ни крути, а им виднее.

Следом за братом Жаном, идущим по следу с целеустремленностью охотничьей собаки, ехали не меньше часа. Вдали уже показались крыши деревни – Марта пока не могла сообразить, какой. Может, Тольбе, может, Ахель. Молодой монах вдруг остановился и замер столбом. Только тогда Лысый подъехал к нему вплотную и попытался втащить в седло. Едва не уронил, бестолочь старая. На помощь пришел Эгберт и забрал полубесчувственного брата Жана к себе в седло.

Въехали в деревню. Особого переполоха не произвели: большинство жителей видали баронессу несколько раз в год, когда приезжали на торги. Устроено здесь все было вполне обычно: небольшая площадь в середине деревни, на ней маленькая беленая церковь, здание с зеленой крышей – управа, двухэтажный каменный дом старосты с петухом на флюгере... На площади стояла и единственная на всю деревню таверна, она же постоялый двор, она же читальня. К таверне и поехали: брата Жана нужно было уложить в постель.

Навстречу вышел староста, которому уже донесли, что приехали важные гости. Староста как староста, такой же обычный, как и деревня Тольбе. Рыжий, пузатый, в длинной темно-красной котте: видать, успел принарядиться. Плащ, на редкость добротный, не с кроличьим мехом, как обычно, а с чернобуркой, висел на сгибе руки и полами загребал снег. Видать, богато жили в Тольбе, что чернобурку валяли по земле...

– Добро пожаловать, госпожа баронесса, – в пояс поклонился староста. – Чем обязаны?

– А ничем хорошим, – прямо сказала Марта. Что-то ей в старосте не понравилось. Наверное, короткий испуганный взгляд, брошенный на троицу монахов. Эгберт помог баронессе спешиться, и она шагнула по вычищенной от снега брусчатке. – Пойдем, староста, в управу, говорить будем. Братья, вы со мной?

– Да, – ответил слегка ободрившийся брат Жан. Вот уж кому бы лечь да отдыхать, но если сам хочет...

– Как тебя зовут, староста?

– Петер Массе, ваша милость.

– Вот что, метр Массе... Вели-ка из таверны притащить обед на пятерых, – Эгберт обиженно скривился, – и вина горячего побольше. А остальных пусть устроят, и лошадей поставьте на конюшню.

– Да, ваша милость, все сделаем лучшим порядком...

В управе было чистенько. Добротная надежная мебель, основательная, как жители баронства, присыпанные свежими опилками полы, яркие клетчатые занавеси на окнах. Марта прошла в комнату с камином, сама пододвинула себе стул поближе к теплу и вытянула ноги. Молоденького монаха тоже устроили поближе к камину, остальные сели за длинный широкий стол. Баронесса пока молчала. Пусть говорят Блюдущие Чистоту, это их дело, а она послушает.

– Метр Массе, – начал Лысый. – Не хотите ли вы нам что-нибудь рассказать?

– Что? – исподлобья посмотрел на монаха староста. Рыжие кустистые брови почти прикрывали узкие глазки. – По вашему ведомству? Ничего не могу сказать.

– Ложь, метр Массе, плохое начало для беседы, – вздохнул брат Жан. Говорил он негромко, но вполне уверенно. Может, так даже было лучше – иногда чем тише говоришь, тем внимательнее слушают. – Никогда не лгите тем, кто может отличить ложь от правды. Вы же знаете, что некоторые жители Тольбе отступили от веры и закона. Зачем вы их покрываете? Сам вы не из них...

– Баронесса, ваша милость, что он такое говорит? – подскочил со стула Петер. – Почему?

Если бы Марта сама не видела синие трупы со льдом в глазницах, черный снег на поляне и брата Жана, ковылявшего через сугробы к дороге на Тольбе, она поверила бы старосте. Теперь – не верила.

– Скажи-ка мне, метр, у тебя люди в зиму не пропадали?

– Нет, ваша милость, с чего бы, зима теплая, волков нет...

– А если по спискам пересчитаю?

– Ну, некоторые уехали.

– Сколько? – спросила Марта. – И куда?

– Так ведь не все ж докладываются! Кто к купцам нанялся, кто в море ушел...

– Скольких нет дома? – повторила вопрос Марта.

– Троих, – ответил метр Массе.

Марта кивнула. Три трупа на берегу, трое отсутствующих. Хорошее совпадение. Может, конечно, все трое и ушли с караванами или подались на корабли, да только почему трое – не двое, не пятеро, не шестеро?

– Опиши их. Всех троих.

– Дерк Ниссе. Высокий такой, под притолоку, рыжий. Кузнецу помогал. Собирался в порт Бру, наняться там в подмастерья. Витус Схаутен. Этот пониже, но тоже рыжий... да у нас полдеревни рыжих, ваша милость. На носу бородавки. И Ян Схаутен, двоюродный ему брательник. Лопоухий такой, уши – как ручки у кастрюли.

Баронесса Брулен еще раз кивнула. Все сошлось. Соврать в описаниях староста не сумел или не решился, зная, что все будет проверено. Двое рыжих, и один лопоухий. Именно те, кого нашли в устье Ролены.

– Очень хорошо. А теперь рассказывай, кто в лесу богохульные обряды творит! Да не юли! Братья тебя насквозь видят, брехуна...