Текст книги "Дом для демиурга Том 1: Поднимается ветер... (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 45 страниц)

– Не змея, – лениво улыбнулся двоюродный дядя, проходя к столу, за которым сидел юноша. – Так, мелкий змееныш. Правда, ваше высочество? Укусить вам хочется, да только не знаете как...

Да как он смеет!.. Дрянь, заговорщик, отравитель и братоубийца смеет упрекать Араона?!

Принц вскочил.

– Вы забываетесь! Жду ваших извинений, герцог!

– Из-ви-не-ний? – издевательски выговорил Гоэллон. – Араон, вы, должно быть, больны. Подойдите, я проверю, нет ли у вас жара?

Красные, синие, зеленые пятна перед глазами... Кровь нестерпимо громко стучит в ушах... Этот человек... этот человек в сером кафтане, вошедший в комнату без спроса... Как он смеет? Стены угрожающе накренились, словно собрались рухнуть.

– Убили своего брата, а теперь учите Элграса...

Араон даже не сразу понял, почему летит к окну, сшибая стул. Он больно ударился бедрами о подоконник и только потом ощутил, что левая щека онемела. Гоэллон отвесил ему пощечину.

– Вы посмели поднять на меня руку?..

– Вы посмели открыть на меня рот, – рявкнул Гоэллон. – Имейте в виду, что я узнаю, кто рассказывает вам сплетни подобного рода. Попрощайтесь с ним заранее, ваше высочество. Идемте, Элграс, оставьте этого...

Дверь закрылась. Араон вцепился в подоконник. Проклятье! Все надо было сделать иначе. Помириться с братом, попросить прощения, что-нибудь выдумать... А теперь оба будут настороже.

Змееныш? Ну, погодите, господа. Змеи растут быстро. Несколько девятин – и будет вам взрослая змея!..

Занятия, занятия – но от обязанностей разбирать почту, писать письма и раскладывать по местам книги и свитки в библиотеке Саннио никто не освобождал. Почта приходила почти каждый день – по десятку писем, иногда и по полтора. В основном, то, что герцог называл «птичьи трели»: короткие послания и длинные опусы от дальних родственников, приятелей и случайных знакомых. Еще доклады от управляющих поместьями и замками, которые Гоэллон просматривал в свободное время. И не так уж и часто – официальные письма. Из дворцовой канцелярии, из казначейства, из министерств; порой даже от Его Величества.

Герцог велел Саннио просматривать каждое письмо и пересказывать содержание. За пару седмиц секретарь привык выделять основное в письме любой длины, и на разбор у него уходило не более половины часа. В первый раз Саннио удивился, но Гоэллон только усмехнулся и коротко объяснил: "О важном не пишут открыто. Если же в письме содержится некий шифр, вы его не поймете". Юноша, обнаруживший, что невзначай повышен из секретарей в личные помощники, безмерно удивился. Его учили совершенно иному – что опытный прознатчик сумеет вычислить истинную суть письма, узнав о содержимом нескольких схожих посланий; что единственное спасение – незнание; что он не должен даже краем глаза касаться личной почты господина, потому что даже забытое можно вытянуть из памяти не пыткой, так особыми приемами.

Но – спорить с Гоэллоном мог только сумасшедший. Этим в доме герцога не занимался никто, даже ученики, которые в последнее время загадочным образом притихли и еще более непонятным манером принялись взрослеть на глазах. Менялось все – манера говорить, выражения лиц, форма и суть разговоров. Может быть, все дело было в вечерних беседах с Гоэллоном, но при них Саннио не присутствовал. Он перестал понимать, кем является и что ждет его в будущем. Господин сказал, что Саннио негодный секретарь и начал учить его на предсказателя – почти как троицу северян, но вот разговоров наедине он был лишен. Что в результате? Не секретарь, не предсказатель – но кто? Что будет весной, когда герцог закончит с обучением веселой троицы?

Осталось-то всего-ничего, две седмицы, и начнется первая весенняя девятина. В столице это еще, конечно, не весна, а только праздник начала нового года, но какую весну имел в виду герцог? И что вообще для самого Саннио начнется с приходом весны?

Вопросов было – море, глубокое и шумное, как в Убли, ответов – ни единого. "Нужно набраться смелости и спросить, – думал иногда юноша. – Не убьет же он меня...". Тем не менее, ни разу даже не попытался: слишком уж боялся услышать, что его отправят невесть куда, не ближе, чем учеников. Отличное будущее, вороны из него гнездо свей! Может быть, герцог Эллоны будет так щедр, что пожалует Саннио поместье и звание благородного человека. Какой-нибудь угол, оставшийся без хозяина. Фабье, например. Вместо Саннио Васты, безродного подкидыша, появится Саннио Фабье, на гербе которого будет паук и щит, а девизом – "Храним тишину". Хотя это, конечно, вряд ли – с чего бы такая щедрость? В какое-нибудь Агайрэ или Кертору отправится Саннио Васта, плохой секретарь, плохой предсказатель и вообще законченная бестолочь...

Свиток в белом с золотом футляре лежал на столе перед Саннио и очень ему не нравился. Таких секретарь еще не видел, хотя думал, что изучил все цвета и формы футляров, которыми пользовались в столице в этом году. Этот же – очередное письмо на имя герцога, – был иным. Дерево, белая эмаль, золотистая роспись. Непонятные печати – не воск, не смола, не сургуч; вместо герба – купол, увенчанный языком пламени. Привез письмо молоденький мальчик в обычной одежде, но постриженный, как церковник – челка до бровей, волосы чуть выше плеч и обрезаны ровно.

– Это вам, – протянул секретарь письмо герцогу. – Личное.

– Саннио, я не привык повторять дважды то, что было понято с первого раза. Вы читаете письма и рассказываете мне суть. Чем это письмо отличается ото всех прочих? Оно кусается? Царапается? Пищит, в конце концов?

– Нет, герцог.

– Так читайте, – Гоэллон качнул головой, не отрываясь от письма, которое уже почти час выписывал собственноручно.

Саннио поднял глаза к потолку, но на потолке никаких подсказок или советов не проступило. Впрочем, в девятину святого Горина, даровавшего людям способность обнаруживать воду где угодно, на потолке могла проступить разве что сырость. Если бы крыша вдруг начала протекать. Но крышу чинили и очищали от снега регулярно, так что потолок был чист и невинен. Даже ни единой трещинки.

Обстановка в кабинете тоже отказалась подсказывать и советовать. Резные панели из темного дерева молчали ехидно, серо-белый саурский ковер и пестрые гобелены – сочувственно, а обивка мебели – синяя, серая, черная – равнодушно. Саннио посмотрел на стол герцога – инкрустированная панель скорчила презрительную гримасу. Посмотрел на кресло у камина – камин, кажется, зевал во всю пасть.

"Докатился, – подумал секретарь. – С камином беседую. Ну, не с герцогом же, коли он молчит и пишет...".

Печати слетели, рассыпавшись кучкой бурого пепла, футляр раскрылся повдоль, и выпал лист бумаги, скрученный трубочкой. Бумага была огандская, дорогая – почти белая и с тиснением по центру. Саннио по привычке посмотрел на подпись и позорнейшим образом присвистнул, как беспризорник – впрочем, Гоэллон и на это не обратил внимания, все водил пером по туго натянутому листу ткани, периодически грыз уже растрепавшийся его кончик, смотрел за окно и вновь писал.

Его Святейшество патриарх Собраны. Собственноручно начертать изволил.

Саннио бездумно прижал ладонь правой руки к сердцу и, проникшись почтением перед писанием пастыря пастырей, начал читать, что же изволил начертать патриарх. Дочитав до конца, юноша начал сначала, и даже сам не заметил, как начал мурлыкать себе под нос привязчивую модную песенку. Нужно было остановиться, оторваться от свитка и пересказать суть послания герцогу, но глаза так и бегали от начала к концу послания и обратно.

– С вашим музыкальным слухом, мой дорогой Саннио, петь можно только будучи брандмейстером. Вместо пожарного набата, – вернул его с небес на землю голос герцога. Вообще-то слух у юноши был, да и голос не самый противный, но, надо понимать, не во вкусе Гоэллона. Саннио быстро закрыл рот. – Что вы там такое прочитали, что начали мычать недоенной козой?

– Простите, герцог. Ничего особенного. Просто его святейшество патриарх Собраны категорически отказывается участвовать в церемонии отречения. И еще пишет, что запрещает любому священнику любой епархии, входящей в Церковь Собраны, освящать этот обряд. Под угрозой отлучения.

Саннио внимательно смотрел на господина. Светловолосый герцог слегка склонил голову к плечу, как обычно, когда внимательно слушал; грыз кончик пера и улыбался. Юноша так надеялся, что Гоэллон хотя бы удивится – это же полное крушение всех планов, огромная беда и страшная угроза для учеников. Король не отпустит их без отречения! Что же теперь будет? Их арестуют и казнят? Стража придет в дом герцога и заберет Керо, Альдинга и Бориана в тюрьму?!

Господин даже бровью не повел. Как нарочно.

– А не соизволил ли патриарх объяснить свое решение?

– Соизволил, герцог. Он пишет, что отказ от имени родителей есть наигнуснейшее преступление перед Сотворившими и смертный грех, а потому не позволит детям погубить свои души. Как духовный отец всех верующих и так далее.

– Всегда любил отцов Церкви за последовательность и методичность, – улыбнулся Руи. – Сто пятьдесят лет назад это не считалось преступлением. Сто лет назад не считалось. В триста семьдесят третьем году, едва ли не в эти же дни, состоялось отречение Эдмона Гэллара, отец которого изрядно нагрешил перед короной. А в триста восемьдесят третьем году – извольте, смертный грех.

– Что же теперь будет?

Гоэллон указал взглядом на механические часы в углу.

– Через треть часа состоится урок. Столь ненавидимая вами онейромантия. Потом – фехтование, и, между прочим, не с Кадолем, а с новым учителем – Кертором. Потом – обед. Кстати, у вас на столе лежит расписание на эту седмицу. Что, она уже прошла, а и я не заметил?

– Герцог!

– Да, Саннио? – Насмешки на физиономии господина хватило бы на три изображения Противостоящего, который, как известно, "лукав и ехиден", а вот тревоги или волнения там вовсе не присутствовало.

– Но что же будет с нашими учениками?!

– Два урока и обед, Саннио. У вас есть иные варианты?

– Вы шутите, а патриарх... их же теперь... а вы... – секретарь вскочил, захлебываясь от негодования. Нельзя же так! Так... равнодушно!

– А я шучу, – кивнул Гоэллон. – Если я буду прыгать той самой уже помянутой козой, или козлом, что для меня более естественно, если я буду кричать и волноваться, через уже помянутую треть часа в доме будет стоять рыдание, слышное и на середине площади. Думаю, что вы отстрадаете и за себя, и за меня, и за Магду. Которой, кстати, знать о письме патриарха необязательно. Так что сядьте, возьмите себя в руки. Можете выпить чернил.

– Зачем?! – Может быть, герцог сошел с ума? Говорят, такое бывает – от слишком уж неприятной неожиданности люди в одночасье лишаются рассудка...

– Это вас отвлечет от дум о письме.

Саннио едва не зашипел от возмущения, как плита, на которую пролилось молоко, надулся, желая сказать что-то умное и правильное, и вдруг плюхнулся на свой стул, запустил руки в волосы и принялся хохотать. Наверное, его было слышно и на той самой середине площади, но – какая разница, если отпустило, стало просто весело и совсем не страшно. Юноша просто представил, как пьет чернила – мелкими глотками, как Альдинг воду, а потом пытается избавиться от пятен на губах, но не удается, и он щеголяет рядом темно-синих зубов, пугая Магду. Вот уж зрелище так зрелище!

– Я вижу, подействовало, ну и отлично. Следующий раз, услышав нечто подобное, вспоминайте про чернила. Теперь давайте думать. Что мы можем сделать?

"Мы – так мы, – удивляться, волноваться или смеяться Саннио уже не мог. – Хотя толку от меня...".

– Я думаю, что переубедить его святейшество невозможно. Не может же он отменить собственный указ. Нужно обойтись без Церкви. Его величество король... – секретарь передернулся. – Он их, конечно, не помилует. Простите, герцог, но я не хочу тратить ваше время на свои глупости. То, что я придумываю с трудом, вы знаете заранее.

– Не помилует? Может быть, нет, а может быть... Саннио, отправляйтесь переодеваться. Парадное платье, все прочее – как в тот раз, когда вы так неудачно развесили уши. Быстро, быстро...

– Мы едем к королю?

– Нет, – герцог усмехнулся. – Увидите.

Саннио очень быстро и очень тщательно оделся, уложил волосы и был перед выходом из комнаты подвергнут досмотру Ванно, который поправил цепь на плаще, стряхнул одному ему заметную соринку с воротника и одобрительно кивнул. Герцог уже ждал во дворе. На сгибах плащ-капа из жесткой темно-серой ткани казался серебряным. Антрацитово-серый кафтан почти без отделки – хватало ряда пуговиц из стеклянно поблескивающего черного камня. Внутри каждого кабошона, кажется, уместилась шестилучевая снежинка, словно скользившая по поверхности при повороте камня. В ответ на любопытный взгляд Саннио, Гоэллон объяснил:

– Черный снежный сапфир.

Вместо уже привычной Ласточки для Саннио оседлали незнакомого вороного жеребца, точно такой же ждал и герцога. Юноша вспомнил, что вообще-то на конюшне эти кони были. Он иногда видел, как конюхи их выводили на проминку, и любовался – из окна, но вовсе не мечтал сам оказаться наездником норовистой зверюги. Сейчас коней тоже принарядили, украсив вальтрапами с гербами. Герцог вскочил в седло, у секретаря с первой попытки ничего не вышло, и Анри схватил жеребца за удила.

– Постарайтесь не свалиться прежде, чем приедем, – не поворачиваясь, сказал герцог. – Впрочем, нам недалеко.

Жеребец Саннио слушаться не пожелал, но терпеливо пошел шагом за собратом. Ехать было действительно недалеко – несколько улиц, и испытание кончилось. Трехэтажный особняк, неуловимо схожий с домом герцога, пожалуй, выстроенный в то же время, был отгорожен не высоким забором, а аккуратно подстриженной живой изгородью. Дом был совсем недавно заново отштукатурен и выкрашен в два цвета – белый и серо-голубой. Над козырьком крыльца – герб, серебряная птица на синем поле. Особняк графа Агайрона, понял Саннио, с трудом вспоминая лишь однажды виданного первого министра. Тот, из-за которого все и вышло. Зачем теперь сюда приезжать?!

Графа пришлось ждать довольно долго. Гостиная на втором этаже, куда герцога и секретаря проводил мрачный пожилой слуга в темно-синем с белой отделкой платье, была неуютной. Стены были отделаны изразцами с гербами; юноша удивился – так уже, кажется, давно не делали. Холодно, безжизненно, а осенью, наверное, еще и сырость собирается... Кресло выглядело удобным, но, стоило Саннио в него сесть, как ему показалось, что в спину вбили пару гвоздей, а колени сами собою очутились возле ушей.

– Встаньте за моим креслом, и не придется мучиться, – негромко сказал герцог.

Плащ и шляпу он, как и Саннио, оставил внизу, у лакея, и теперь щеголял роскошным строгим кафтаном с пуговицами из удивительного камня и светлой, туманно-серой камизолой из очень тонкого бейжа. Секретарь, конечно, выглядел несколько скромнее. Из всех украшений – только серебряная цепь, по новой моде пропущенная наискось по груди, но костюм шили лучшие портные столицы, и ткани были выбраны самые дорогие. Серый с голубым отливом – любимый цвет Саннио, – кафтан, антрацитового оттенка камизола. Полный парад. Для чего нужно было так наряжаться, секретарь не знал.

Граф Агайрон оказался примерно таким, каким и запомнился по прогулке в королевском парке. Высокий, сухощавый с неприветливым строгим лицом; но почему-то сейчас он Саннио понравился. Странное дело: этот господин в синем кафтане был во всем виноват, если бы не его желание навредить герцогу Гоэллону, не было бы сейчас и беды – и все же он не казался врагом.

– Герцог... – тот же самый слегка скрипучий голос. – Прощу прощения, что вам пришлось ждать, но ваш визит оказался для меня сюрпризом. Хотел бы осведомиться, чем обязан такому удивительному событию.

Агайрон сел в кресло напротив; оба главы Старших Родов ухитрялись сидеть на этих палаческих приспособлениях прямо и даже как бы с удовольствием. Секретарю, стоявшему навытяжку за креслом Гоэллона, достались только два коротких взгляда. Первый пробежался по Саннио в первый момент, вторым граф приказал взять из поставца бутылки с бокалами и разлить вино. Все было понятно: одно движение глаз. Наверное, секретарям графа Агайрона было просто служить. Просто... и скучно.

– Вот этим, – Гоэллон протянул графу бело-золотистый футляр. – Патриарх преподнес сюрприз мне, я решил поделиться им с вами, господин первый министр.

Граф вытащил письмо, отодвинул подальше от глаз и внимательно прочел. Саннио не отрывал от него взгляд. Агайрон улыбаться не стал. По мере прочтения длинное лицо все вытягивалось и вытягивалось.

– Господин первый советник, я категорически отвергаю всякую связь между моими действиями и решением патриарха.

– Помилуйте, граф, об этом речи не идет. Я пришел к вам за советом, а, возможно, и с просьбой.

– Вы?

– Я. – Секретарь еще не слышал, чтобы Гоэллон говорил подобным тоном, таким голосом. Холодным, словно из-под толщи льда, почти неживым. – Господин первый министр, между нами много разногласий, мы оба знаем это. Но сейчас речь идет о нашей общей потере.

– Герцог?..

– Сколько в ваших жилах крови Литто, Саура и Къела, господин первый министр?

– Благодарю, я понял вас.

– Господин первый министр, позвольте спросить вас, вы понимаете, что держите в руках?

Долгая, долгая пауза. Агайрон держал у губ бокал с вином, густым и темным, но не пил. В другой руке он держал письмо патриарха, смотрел же вдаль. Жесткое кресло, жесткий кафтан, жесткая складка у губ немолодого человека с черными волосами, по вискам тронутыми сединой. Неуютная комната, дующий в спину сквозняк, застывший ледяной фигурой Гоэллон. Саннио стоял за его креслом, и было страшно. Будто за окном начиналась гроза, и комнату накрыло тьмой – но нет, снаружи было светло, стоял ясный зимний день.

– Смертный приговор для троих детей. Для последних потомков трех Старших Родов, – очень просто и тихо наконец сказал граф и прибавил, сделав глоток вина: – Но знаете ли вы, господин первый советник, что король желает сделать с их землями?

– Отдать под управление принца Элграса, когда тот достигнет совершеннолетия, – ответил Гоэллон.

– Мы равно осведомлены, – Агайрон медленно кивнул, и Саннио подумал, что у графа давным-давно болит голова. Может быть, третий день, а может, и еще дольше. А лечили его какой-то дрянью, может быть, маслом лаванды. Впрочем, наверняка сам лечился. – Герцог, вы хотите, чтобы я пошел против интересов собственного племянника?

– В интересы вашего племянника входит ранняя смерть? Без опоры на три семьи его ждет именно это.

– Вы так в этом уверены?

– Я знаю север. Его нельзя покорить силой. Его можно только опустошить, чем генерал Меррес и занимается – но он не преуспеет. Он упустил Алви Къела, тот в Тамере. Пока еще в Тамере. Довольно скоро граф Къела вернется, причем во главе армии. Две-три седмицы. Войска кесаря переброшены к озеру Шадра.

– Тамерцы не решатся на кампанию ранней весной!

– Они уже решились. Вы не знали, граф? Вы не знали... – Гоэллон перестал вертеть между пальцами ножку бокала и сделал короткий глоток. – Генералу Мерресу ударят в лоб и в спину.

– Вы знали – и вы молчали! – Агайрон сверкнул глазами почище разъяренной Керо.

– Мой первый доклад вы можете найти в королевской канцелярии. Он был написан в день святой Этель Эллонской, в тот же день отправлен. Более седмицы на доставку уйти не могло.

– Вас даже не было в столице... – граф осекся.

– Верно. Я был куда ближе к месту действия. Мой второй доклад королю был вручен ему на празднованиях Сотворивших. Сразу как только я узнал о договоре в Тамере. Господин первый министр, как вы понимаете, я говорю это не для того, чтобы оправдаться перед вами.

– Я понимаю, герцог, понимаю... но почему?.. – Граф Агайрон явно ничего не слыхал о питье чернил для сохранения бодрости духа. А жаль, ему бы помогло.

– Почему мои доклады остались без внимания, хотите вы спросить? Должно быть, кто-то счел мои сведения ошибочными или лживыми. – Гоэллон резко поставил пустой бокал на столик между креслами. – Кто-то, граф. Вам не кажется, что в последние полгода Собраной управляет господин Кто-то? Вам случайно не известны его имя и титул?

– Я знаю, что это не вы и не я, – бледно улыбнулся граф, и Саннио тревожно подумал: нет, это не головная боль – у него же губы блекло-синие; замечает ли Гоэллон?

– И не герцог Алларэ, тому порукой – мое слово. Впрочем, мы отвлеклись. Если вы заинтересованы в поисках господина Кого-то, я – в вашем полном распоряжении. Но сейчас речь о детях.

– Что я могу сделать?

– Можете – многое. Захотите ли... – Гоэллон повернул голову к Саннио, жестом попросил налить еще вина.

– Кстати, герцог, для чего вы заставили этого юношу присутствовать при нашем разговоре?

– Считайте его моей ходячей совестью. Как известно, я ее лишен, и потому решил завести такое вот воплощение, – рассмеялся Гоэллон. – Я не шучу, это и впрямь моя совесть. А еще он две с половиной девятины прожил бок о бок с Литто, Къела и Саура. Учил их, воспитывал. Это мой последний аргумент.

Саннио вздрогнул. От господина, конечно, можно ждать всего, чего угодно – но какой последний аргумент? Что он сможет сказать графу Агайрону? "Пожалейте этих троих, они хорошие, они жить хотят и не думают ни о каких заговорах?". Анекдот выйдет изрядный: да что этому сухому, мыслящему совсем иными категориями человеку до трех подростков? Для него это – члены определенных семей, препятствие на пути, которое уберут по взмаху руки.

– Герцог, ваш последний аргумент изрядно шокирован, – граф еще раз смерил Саннио взглядом и кивнул каким-то своим мыслям. – А если без шуток? Вы так дешево цените его жизнь?

– Напротив.

Саннио ничего не понимал. Что он услышал кучу того, за что и благородный человек, не говоря уж о безродном приютском воспитаннике, может оказаться на плахе, напороться на нож в темном переулке или не проснуться поутру, секретарь сообразил уже давно. Зачем Гоэллон взял его с собой, он не знал – и не задумывался о том, пока первый министр не задал прямой вопрос. Взял – и взял; значит, так нужно. Нужен свидетель разговора, например. Граф Агайрон молча согласился на его присутствие. Значит, все в порядке. Но – что значит вот это "напротив"?!

– Я отправлюсь к патриарху, и вместе с ним – к королю, – Агайрон поднялся с кресла – тяжело, опираясь на край стола. – Я буду умолять короля о милосердии, и патриарх присоединит свой голос к моей мольбе.

– Вы так уверены в позиции его святейшества? Разве не он только что отказал этим детям в милосердии? – теперь удивился Гоэллон. Слишком сильно удивился и не смог этого скрыть, а может – и не собирался.

– Уверен, – граф хотел кивнуть, но вместо этого только опустил веки и нехотя, не сразу открыл глаза. – Патриарх стар. Он думает о вышнем и не думает о мирском. Он спасал души. Нужно спасти и тела. Благодарю за визит, герцог. Буду рад нанести вам ответный.

– Я буду ждать вашего визита, – Гоэллон протянул руку, и заклятые враги вполне искренне обменялись рукопожатием.

Герцог долго молчал – и пока слуги выводили коней, и пока Саннио, со второй попытки, забирался в седло, и почти всю дорогу до дома. Только когда до особняка герцога оставалось проехать лишь половину улицы, он резко повернул голову к секретарю и с улыбкой сказал:

– Я все пытаюсь понять, Саннио – я свалял огромнейшего дурака или совершил единственный мудрый поступок за всю зиму...

То ли вопрос, то ли шутка, то ли искреннее признание повисло в воздухе. Секретарь не знал, что можно ответить на подобное, и предпочел промолчать.

7. Алларэ – Собра – Брулен

Голоса приближались. Один принадлежал Эмилю Далорну, второй Фиор сразу узнать не смог. Кто-то из Алларэ. Его родня по матери была удивительно многочисленна и на диво схожа между собой. Двоюродные и троюродные братья и сестры, какие-то более дальние родственники... в родовом замке, нависшем над обрывом, жили, конечно, не все, но и тех двух десятков, которые там обитали, вполне хватало, чтобы слегка близорукий Ларэ путался. Женщины семейства Алларэ редко страдали бесплодием – трое-пятеро отпрысков здесь не считались чем-то особенным. Девушки выходили замуж в разные земли Собраны, но часть – за вассалов самих Алларэ, и многие предпочитали, чтобы муж жил с ними в родительском доме.

Места в замке хватало на всех. Раз в сто лет кто-то из герцогов, ворча и посмеиваясь, приказывал его расширить, и новое крыло принимало новых обитателей. В результате, во дворе всегда резвилась целая куча золотоволосых детишек, в обеденной зале меньше двадцати человек за стол не садилось, а в любой комнате можно было обнаружить очередного родственника. Фиор как-то в шутку пожалел, что на кафтанах не вышито имя и часть родословного древа, а то и запутаться недолго.

В библиотеку, где Ларэ временно укрылся от шумного гостеприимства – после тихого Энора иногда казалось, что он заживо попал в Мир Воздаяния – вошел Эмиль и тот из двоюродных братьев, которого отличить было легче прочих: он был черноволос. Рене, сын тетушки Клер и кого-то из ее троюродных братьев, а потому тоже носит фамилию Алларэ.

–...я не понимаю, почему вы не можете с этим покончить! – сердито говорил Эмиль. – Они не колдуны...

– Может быть, ты покончишь? – Рене тоже явно был не в духе.

– Добрый день, господа, – Фиор встал из кресла, обозначая свое присутствие. – Я вас покину, у вас важный разговор...

– Нет, Фьоре, мы как раз искали тебя. Нужно посоветоваться, – сказал Рене. – Если ты, конечно, не против.

– Если я смогу помочь...

– Ты у нас – ходячая библиотека, – подмигнул Рене.

– Это несколько преувеличено...

– Прекрати, Фьоре, скромность к лицу невестам. У нас такое... довольно странное дело. С осени по Алларэ шныряют "заветники". Двоих нам удалось поймать. Только вот один помер, едва его оставили без присмотра. Сам себя задушил. С другим все еще чуднее... – Рене в задумчивости накрутил прядь волос на палец. – Его арестовали, привезли в замок Лиго. Это возле тракта. Заперли в сарае, поставили охрану, а он сбежал.

– Подкупил охрану? – предположил Фиор.

– Если бы! Охранников только что наизнанку не вывернули. Нет. Они заснули на посту. И весь замок заснул. Проснулись только к полудню. Ни проповедника, ни лошади. У одного из солдат пропали сапоги. Он к утру ноги обморозил – ампутировать пришлось. Сапоги меня и убедили. Ну нет таких дураков, чтоб половину суток проспать с босыми ногами в снегу. Так эта тварь, я про "заветника", вернулась в деревню, где его арестовали, там убила крестьянина и удрала. Пока в замке проснулись, пока обнаружили пропажу... Следы замело. Думали, он отправится на лошади на юг, по тракту. А он сделал крюк и уже пешком пошел к Убли. Конечно, его потеряли.

– За что крестьянина?

– Это он приставу сообщил, что "заветник" явился. Мы деревенских перетрясли, как ревнивая жена кошелек мужа. Говорят, в прошлом году приходил то ли этот, то ли другой. Прочитал проповедь, всех напугал, заставил участвовать в обряде. Черную курицу они зарезали ночью, – Рене коротко и зло засмеялся. – Теперь вот пришел опять – ну а они и рады стараться, приняли, послушали...

– Удивительно, – сказал Ларэ. – Они так никогда не действовали. Проповедники долго живут, присматриваются, ищут тех, кого можно обратить в свою ересь. Действуют тайно и не торопятся. Открыться целой деревне?..

– Обнаглели, – вздохнул Рене. – И оживились. Раньше по десять лет слышно про них не было, а теперь за девятину – двое. Странно это.

– Странно и то, что случилось в замке Лиго. Даже если подсыпать сонное средство в колодец...

– Нет. Там заснули и собаки, и младенцы, и вообще все. Вот просто взяли и заснули. – Рене развел руками. – Колдовство?

– Я не верю в колдовство, – продолжая старый спор, угрюмо сказал Эмиль. – Я никогда не видел колдуна, который не был бы шарлатаном или фокусником.

– Значит, это были фокусы? А может, это и вовсе бродячие жоглары, а не "заветники"? Да?

– Не ссорьтесь, господа! – вскинул руки Фиор. – Если бы адепты веры истинного завета не знали нечто особенное, то ими занимался бы королевский суд, а не церковные ордена. О том, что Противостоящий дарует им некую силу, говорят все книги. Это не то колдовство, о котором судачат на базарах. Не приворотные зелья и не заклятье для наведения чирьев на соперницу. Нет.

– Фьоре, и ты туда же, – вздохнул Эмиль. В темно-синем траурном кафтане он казался бледным и нездоровым. – Ты сам смеялся над пророчествами и предсказаниями...

– Это сила другого рода, – терпеливо продолжил Фиор. – Они действительно умеют делать некоторые странные вещи. Отводить глаза преследователям, усмирять хищников – это многократно задокументировано. Особенно последнее. В Тамере любили подобные забавы.

– Получается, придется звать Бдящих? – поморщился Рене.

– А этого до сих пор не сделали?!

– Мы их тут... недолюбливаем. В Убли они сидят, по королевскому указу, но не слишком высовываются.

Ларэ удивился. Бдящих братьев, знающихся со всякой пакостью наподобие "заветников" и умеющих отличать истинное чернокнижие от шарлатанства, конечно, не слишком-то любили во всей стране. Многие из них, по крайней мере, те, которых видел Фиор, выглядели весьма неприятными людьми. Больше похожие на снулых рыб, чем на живых людей, монахи в ярко-красных балахонах не казались теми, кого пожелаешь себе в друзья. Но кому они хоть раз сделали что-то дурное? Накладывали очищение на бабок-ведуний, наживавшихся на чужой глупости, припугивали безграмотных гадальщиков и самозваных пророков – вот и все. Тамерский орден с тем же названием сжигал обвиненных в колдовстве на кострах, но в Собране подобного никогда не случалось.

– Но ведь... – запоздало сообразил Фиор, – это дело не Бдящих братьев, а Блюдущих чистоту?

– Еще лучше...

– Эти-то чем нехороши? – опешил Ларэ. – Господа, вы впали в ересь всем герцогством, а меня забыли предупредить?

Рене расхохотался, плюхнулся в кресло и продолжил смеяться, утирая с глаз выступившие слезы. Эмиль тоже улыбнулся, но как-то вяло. После смерти отца он ходил словно в воду опущенный. Редко смеялся, гораздо чаще злился и рычал на окружающих. Владетелю Далорну не было еще и пятидесяти, он рано женился и рано обзавелся потомством. Неожиданная, слишком ранняя смерть – большой удар для сына, тем более, что три года назад Эмиль потерял мать при кораблекрушении.

– Да, мы страшные еретики, – сквозь смех выговорил Рене. – Не любим эти кислые рожи... Наш герцог и господин говорит, что при виде Блюдущего брата у него начинаются боли в животе, а при слове "чистота" – колики. Разве можем мы так оскорблять своего сюзерена?

– Это, конечно, серьезный повод, – Фиор улыбнулся. – Но я боюсь, что без их участия это дело не решить. Они тоже обладают особенной силой, но она от Сотворивших.