Текст книги "Дом для демиурга Том 1: Поднимается ветер... (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

– Лекаря, зовите лекаря! – тряханула она за плечо жердь.

– Отойдите от нее! – приказал король, и громко позвал: – Стража!!!

Трое гвардейцев вбежали почти сразу. Лучше бы заинтересовались шумом и вошли раньше, может быть, среди них нашелся бы хоть один толковый и позвал бы медика. Клуши протянули более получаса, пытаясь помочь Анне своими силами. Ей необходимо было дать рвотное, как можно скорее. Явное, очевидное отравление. Какая тварь посмела подослать отраву, прикрывшись именем герцога Алларэ?!

– Арестуйте эту женщину, – приказал король. – Поместите ее в Шеннору. Она отравительница, злоумышлявшая против нашей гостьи!

Герцогиня Алларэ с бессильным изумлением поняла, что король говорит о ней.

Придворный предсказатель нужен был баронессе Брулен, как козлу штурвал.

Однако ж, из необыкновенно вежливого для столичного бездельника письма Марта уяснила две вещи: во-первых, это девица, во-вторых – одна из опального рода Къела. Предсказательница ей не нужна была тоже, баронесса не увлекалась ни гаданиями, ни толкованиями снов, ей всегда хватало молитвы и моряцких примет, но особого вреда от девчонки не будет, а, может быть, из нее выйдет неплохая компаньонка. Элибо скоро потребует всех прав и начнет управлять уже без матушкиной помощи, так хоть будет с кем болтать и проводить свободное время.

К тому же северянку было попросту жалко. Королевские затеи баронесса не одобряла и не слишком стеснялась в выражениях своего неодобрения. Язык она держала за зубами ровно настолько, чтобы ни одно ее высказывание нельзя было обратить в донос. Кривую рожу и сердитое хмыканье к письму не прикрепишь, в столицу не отправишь.

Король решил извести Старший Род на корню? А мы вот возьмем девчонку, да и будем обращаться, как подобает. Надзор, говорите? Будет вам надзор. На предмет того, чтобы вы, господа столичные, не вытворили над последней из рода чего-нибудь неподобающего.

Написавший баронессе столичный бездельник, он же – великий и могучий советник короля (в Брулене бы за такие советы голову веслом проломили), ухитрился, впрочем, сделать что-то хорошее. Спас двух мальчишек и девицу. Доброе дело, разумеется, было выполнено ровно в той манере, которую только и можно ожидать от герцога Гоэллона, который по матери – Алларэ: сначала всех казнили, а потом его высочество первый советник короля милостиво соизволил найти и вывезти в столицу троих уцелевших. Разумный человек повлиял бы на королевское решение, да хотя бы попытался помешать казни малолетних детей, – но откуда там разум, в самом деле! И на том, как говорится, спасибо – побить побили, да насмерть не убили, век твою доброту помнить буду, любезный разбойничек...

Прибывшая девица произвела на Марту весьма двойственное впечатление. Для начала баронесса глазам своим не поверила и на всякий случай их протерла, сперва пальцами, а потом и подсунутым Хенриком платком. Ей говорили о девушке, которой в первую летнюю седмицу исполнится шестнадцать. Из кареты же вышла вполне солидная молодая дама, которой Марта отродясь меньше двадцати не дала бы. Если не больше. Пятнадцатилетних соплюх она в своей жизни навидалась. Эта точно была другой породы, если Гоэллон не подшутил.

Уже высокая (а ведь наверняка и еще вымахает, если ей и вправду шестнадцать через неполную девятину), с таким лицом, словно в сугробе нашли, да оттаять не успела, со столичными манерами – на хромой козе не подъезжай. Темно-коричневое платье для верховой езды сидело так ладно, что Марта в кои веки вспомнила о том, что надето на ней самой. Вспомнила, сравнила, вздохнула, но почему-то не огорчилась. Дом у девицы отобрали, всех родных казнили – пусть хоть платьями утешается. Кажется, с опекуном прибывшей хоть в одном повезло: на наряды, карету и лошадей он не поскупился.

Марта внимательно посмотрела на къельскую орясину, а та окинула всех встречающих взглядом, моментально нашла в толпе хозяйку, стоявшую не на самом видном месте, прошла к ней, сделала реверанс и коснулась губами руки, которую баронесса сообразила протянуть, поняв, почему предсказательница не спешит подниматься. "По крайней мере, вести себя ее выучили, – отметила Марта Брулен. – Даже слишком хорошо – у нас-то тут все попроще будет. Ладно: тихоня лучше нахалки; ручки целовать отучим, главное, что место показывать не придется...".

Обустроившись в отведенных ей покоях и разложив по местам все содержимое своих сундуков, ящиков и кофров, госпожа Къела оказалась не вполне такой, как подумала о ней Марта. По крайней мере, посчитать ее тихоней было опрометчиво. Нахальной или непочтительной баронесса ее назвать не смогла бы, нет – девушка вела себя вежливо, скромно и сдержанно. Тем не менее, голосок у нее был звонкий, бодрый, а временами и строгий: особенно, когда она разговаривала со своими служанками.

Пару раз посидев с предсказательницей у камина в своей комнате, Марта пришла к выводу, что северяночка умна, не по годам разумна, отличается совершенно недевичьим самообладанием и очень твердо знает, чего хочет от жизни. Хозяйке замка это понравилось. Трепетных девиц, у которых на уме были сплошь танцы, кружева и сплетни, Марта на дух не переносила. Особенно тех, которые считали, что женщину украшает притворный обморок, писклявый голосишко и манера с визгом прыгать на стул, услышав слово "лягушка". Если, разумеется, поблизости не окажется рук, на которые можно красиво свалиться, тряхнув юбками.

Керо ничего подобного делать не собиралась, а когда в углу комнаты показалась крыса, спокойно обернулась на шум, схватила со стола тяжелый камень, которым Марта придавливала письма, и метнула в мерзавку. Попала. Замах был мастерский. Не из-за плеча, как обычно делают девчонки, а от груди, почти не целясь.

Наглая тварь не успела и пискнуть, как ее размазало булыжником по стене. Капли крови на камне не произвели на северянку никакого впечатления.

– Хорошо, – кивнула Марта. – Расплодились что-то...

– Меня учили, – слегка улыбнулась девушка. – Я завтра сделаю отраву.

– Этому тебя тоже учили?

– Разумеется.

Косы у предсказательницы были роскошные, Марта обратила на это внимание в первый же час. Даже заплетенные – до поясницы, а уж распущенные волосы – почти до колен, тяжелые и прямые. Да и вообще: вот уж кому грех было бы гневить Мать Оамну, жалуясь на внешность. К сожалению, не только баронесса заметила косы, глаза, талию, точеные ручки и прочие прелести северной красавицы.

Элибо вновь умотал в Скору – надо понимать, ему там намазали булку каким-то особенным медом, который дома пчелки не собирали, и приезда гостьи не застал. Зато, когда он явился, до матери начало доходить, что в наличии в замке юной красотки есть и некоторые недостатки. За первым же обедом сынок так глазел на Керо, что едва не подавился супом. Пытался болтать. Он сидел по правую руку от Марты, предсказательница – по левую, так что получалось паршиво, но Элибо старался.

Застольным беседам сын обучен не был, поэтому плел, что ему на ум приходило. То спрашивал девушку, чему ее учили – услышал кучу новых слов, начал уточнять. Заинтересовался гаданием по птичьим потрохам, получил краткое объяснение, как именно происходит сие действие, сбледнул с лица и перевел разговор на другую тему. То стал расспрашивать о столичных приемах, услышал, что северянка на них не была, попытался съязвить. Керо его будто и не услышала, просто отправила в рот очередную ложку рыбного бульона с улитками. Элибо огорчился и начал плести нечто, уж вовсе несусветное на тему того, что все предсказательницы – ведьмы и шлюхи.

Марта не успела отвесить ему подзатыльник, хотя уже занесла руку.

– Позвольте ответить вашему сыну, госпожа баронесса? – глядя на покрасневшую от возмущения женщину, спросила Керо.

Баронесса Брулен кивнула и положила руку на стол, на всякий случай взяв большую ложку, которой накладывали овощи с блюда. Додумался, поганец! Не барон, а прямо-таки пьяный матрос...

– Господин барон, вы задали вопрос, на который я хочу ответить в присутствии вашей матери, – звонкий голосок, милая улыбка на губах. Марта оценила такую выдержку. Другая бы уже или в обморок под стол упала, или разревелась. – Я прошла полный курс обучения в доме герцога Гоэллона, королевского советника и предсказателя. В моих рекомендательных письмах вы можете найти подробный перечень моих умений. Если что-либо из списка вас заинтересует – я к вашим услугам. Все прочие услуги вам могут оказать в порту. Как я слышала, там вы сможете удовлетворить все свои желания.

Марта покосилась на сына, покрасневшего до ушей. Так с ним, наверное, девушки еще не разговаривали. Может быть, сразу переходили к оплеухам? Напился опять, мерзавец, а мать и не уследила. Прямо за обедом, пока баронесса наблюдала за тем, как он беседует с Керо. За одним смотрела, за другим недоглядела...

– Вам достаточно ясен мой ответ? У вас не возникнет желания повторять свои вопросы? – после паузы спросила Керо.

– Ясно, ясно... – буркнул сыночек, надувшись, как ерш на кукане. – Мы, конечно, не герцоги, нас и в порт можно.

Баронесса все-таки отвесила своему непутевому отродью ложкой по лбу:

– Извинись, дурак. Позорище мое...

– Буду я тут перед всякими... – сынок в ответ стукнул тяжелым серебряным кубком по столу, поднялся и вылетел из столовой прочь.

Теперь уж настала очередь Марты краснеть.

– Госпожа Къела... – начала баронесса, но запнулась. После безобразной выходки Элибо вежливых слов не осталось. Только одна мысль в голове: кончится обед – удушу поганца. Пусть потом хоть в тюрьму сажают, хоть на корм рыбам сбрасывают... – Керо, дочка, прости. Без него обедать будем...

Холодная тонкая лапка легла поверх ладони Марты. Девушка улыбнулась, небрежно качнула головой, словно отмахиваясь от досадливой мошки. Тяжелые косы, венцом уложенные вокруг головы, заставляли ее держаться прямо, выставив подбородок вверх, и непонятно было – то ли действительно обиделась, но прическа мешает опустить лицо, то ли и вправду не приняла дурака всерьез.

– Не волнуйтесь, госпожа баронесса. Ваш сын просто выпил чуть больше, чем нужно. Боюсь, я была с ним недостаточно вежлива; прошу меня простить.

– В первый раз, что ли... – вздохнула Марта. – У тебя нет каких-нибудь там травок от пьянства?

– Есть, – дернула плечиком девушка. – Если хотите, я составлю сбор. Однако ж, мой наставник говорил, что тягу к вину нельзя победить, если пьющий не желает этого.

– Знаю, – Марта кивнула. То же самое ей говорили и те бабки-травницы, которым она доверяла. Другие – безмозглые шарлатанки – предлагали втихаря лить в вино какую-то отраву, но баронесса не верила им ни на ломаный серн. – Надеялась просто...

– Если мне будет позволено... – чуть замявшись, сказала предсказательница.

– Говори ты без церемоний... – За столом они сидели вдвоем, а слуги ждали у двери и услышать полушепот не могли.

– Господину барону не стоит принимать еще какие-то травы в дополнение к тем, которые он уже употребляет.

– Что? – опешила Марта. – Какие травы? Если заболел, так...

– Нет, – глядя в тарелку, ответила Керо. – Смесь чернобыльника, красавки, дурмана и конопли используют некоторые предсказатели. Это весьма опасный состав, дурно влияющий на здоровье.

– Зачем ему?

– Некоторые принимают эту смесь в виде настоя, иногда в виде мази, чтобы обострить чувства, – якобы объяснила северянка. – Еще ее используют в обрядах...

– Каких обрядах?

Керо бросила на Марту беглый взгляд и еще тише, чем до того, ответила: – В запрещенных, госпожа баронесса. "Заветники" пользуются такими травами, чтобы внушать адептам лживые видения...

Баронесса Брулен уронила ложку в тарелку.

Полночь. Граф Агайрон на всякий случай взглянул на часы. Тяжелые колбы из голубоватого стекла как раз менялись местами. Чувство времени его не подвело.

Полночь, а Анна пока что не вернулась из дворца. В приглашении речь шла об ужине. К полуночи обязан был закончиться любой ужин, даже самый долгий. Что могло случиться, почему дочь задержалась? Анна уехала раньше, чем он вернулся домой из министерства. Потом граф Агайрон долго работал в своем кабинете, ожидая, что вот-вот подъедет карета, и он позовет дочь к себе для короткого разговора о том, как прошел визит. Не то чтобы он не доверял Анне или ее постоянной спутнице герцогине Алларэ, но привычка знать обо всем, что творится вокруг него за зиму обострилась и превратилась в непреодолимую потребность. Чем меньше первый министр понимал, что происходит во дворце, тем больше хотел об этом знать. Он все еще надеялся встать на след господина Кого-то, вычислить его, разгадать губительную для всех загадку.

Могли ли на карету знатной дамы, украшенную гербами рода Агайронов, напасть какие-нибудь бандиты? Нет, исключено. Дорога от дворца до графского особняка пролегает по самым широким и освещенным улицам столицы, к тому же кучер и двое слуг вооружены. Если Анне вдруг взбрело в голову переночевать у герцогини Алларэ, то почему она не сообщила об этом?

Граф ногами нашарил домашние туфли, которые скинул, пока работал в своем кабинете, поднялся, поплотнее запахнул тамерский шелковый халат и прошел к шнуру, висевшему в углу. Секретарь явился весьма быстро.

– Пошлите к герцогу Алларэ, узнать, вернулась ли герцогиня. Если она вернулась, спросите у нее, что отец девицы Агайрон настоятельно интересуется тем, где его дочь.

Еще час ожидания, пока слуга ездил в особняк Алларэ и возвращался обратно. За это время граф успел выпить две кружки чаю. Одну – до приема лекарства, чтобы унять расшалившиеся нервы, а другую – после, чтобы избавиться от тошнотворного привкуса во рту. Снадобье с неприятным названием "тинктура наперстянки" на вкус было раз в сто противнее, чем на слух. Тем не менее, боли в левом подреберье и спине оно унимало отлично, хотя после каждого приема Агайрону хотелось спать, а лицо отекало так, что кожа на скулах раздражающим образом натягивалась и казалось, что вот-вот лопнет.

Секретарь вернулся с ответом, и граф едва не потянулся к заветному пузырьку темного стекла вновь. Герцогиня Алларэ уехала около семи в компании Анны и не вернулась до сих пор. Герцога Алларэ не было дома, он уехал с визитом, но куда – неизвестно. Графа не интересовало, куда направился красавчик Реми. После того, что он сделал за последнюю седмицу, Алларэ имел право плясать нагишом в соборах и швыряться ночными горшками в министров. Реми, которого граф Агайрон ненавидел примерно половину жизни, спас Собру, которую король и казначей предали.

На старости лет жизнь начала преподносить Флектору Агайрону, господину и повелителю графства Агайрэ, сюрприз за сюрпризом. Многократно проклинаемый Паук оказался не врагом, а союзником, выглядевший пустоцветом Реми Алларэ – самым дельным слугой порядка и законности. Первый министр много лет был уверен, что Реми только формально занимает свою должность, обе должности, а делами занимаются совсем другие люди. Уж на вторую-то точно назначен для отвода глаз. Члены королевского совета, конечно, знали, кому король доверил самое важное ведомство в государстве, но никто не сомневался, что это – чисто номинально, а делами наверняка занимается герцог Гоэллон, забравший в свои руки заботы и о внешней, и о внутренней безопасности.

Враги оказывались друзьями, бездельники – героями. Те же, кому он привык доверять и считать серьезными людьми, на глазах раскрывали свою истинную сущность, и она оказывалась весьма мерзкой.

Отсутствие сестры Реми беспокоило первого министра куда больше.

Граф стоял у окна и смотрел вниз на тихую улицу. Во всех окрестных особняках уже потушили огни, только стража у ворот жгла факелы, чтобы осветить парадные подъезды. Ни одного окна на вторых и третьих этажах не светилось. Теплая, свежая, но почему-то тревожная ночь. Ни звука, ни шороха. Не слышно даже тихих разговоров патрульных, которые раз в час проходили по Госпитальной улице. Госпиталь лет сто назад перенесли на окраину, а название осталось. Теперь здесь жили самые состоятельные обитатели Собры, которые даже и не видели солдатских госпиталей с их шумом, смрадом и тихим отчаянием...

Флектор Агайрон думал о том, что равно волнуется за обоих девушек – и собственную дочь, и ныне обласканную королевскими милостями Мио. Королевская фаворитка не нашла счастья с его величеством. Граф плохо понимал женщин, их смены настроения и странные капризы, но он помнил, каким тихим счастьем было наполнено каждое движение юной герцогини еще пару лет назад. Агайрон обрадовался, когда Мио дала отставку герцогу Гоэллону, но счастливым соперником ему стать было не суждено. В какой-то момент казалось, что Мио тоже увлечена им, ну, хотя бы выделяет среди толпы никчемных юнцов, заполонивших ее салон, и это было вполне естественно: что проку умной красивой женщине в сопляках? Потом всем надеждам пришел конец: в спор за сердце герцогини вмешался король. Сердца он не получил – нетрудно было догадаться об этом, глядя на погрустневшую и ставшую задумчивой Мио.

Граф не радовался, подмечая мелкие признаки ее несчастья. Он вдруг стал наблюдательным в том, что касалось чувств и желаний юной красавицы. Агайрон желал ей счастья – где угодно, с кем угодно, пусть даже и не с ним, но того счастья, похожего на брызги золота, которое раньше ореолом светилось вокруг нее.

Мио стала подругой его дочери. Почти что членом семьи.

Цокот подков по мостовой, тихое поскрипывание рессор. Карета! Наконец-то! Граф с облегчением вздохнул и тут же досадливо поджал губы. Чужая карета с королевскими гербами на дверцах. Из нее вышел невысокий толстый человечек в парадном мундире чиновника королевского суда. Первый министр знал его в лицо, но фамилию сейчас припомнить не мог. Толстячок принялся барабанить в ворота.

Через пять минут он уже стоял перед Агайроном.

– Король срочно вызывает вас во дворец! Будьте любезны собраться, господин граф, его величество ждет вас...

– В чем дело?

– Не имею ни малейшего понятия. Меня вызвали во дворец и отправили за вами. Я не знаю никаких деталей, но – спешка, очень большая спешка. Поторопитесь, умоляю вас!

Часом позже граф Агайрон вместе с судейским и королем смотрел на труп своей дочери.

Анну положили на стол там, где она умерла. В уютно обставленном чайном кабинете нестерпимо воняло лекарскими снадобьями. Запах камфары перебивал все прочие.

Граф часто слышал, что недавно умершие люди кажутся близким спящими, просто глубоко уснувшими. Ему так не казалось. Перед ним на уровне бедер лежало совершенно очевидно мертвое тело. Пустая оболочка. Душа Анны отправилась на суд Сотворивших, и наверняка сейчас Мать Оамна принимала в объятия единственную дочь графа Агайрона, а ему оставалось только прикосновение к уже прохладной, неживой, восковой на ощупь руке, вытянутой вдоль тела. Глаза были прикрыты, платье – в полном порядке, словно у живой; Анна была такой аккуратной девочкой, с раннего детства, как только выучилась ходить...

Сине-белое, застывшее неподвижной маской лицо не могло принадлежать спящей. Это было лицо трупа.

Король, вытаращив глаза, расхаживал вокруг стола и напоминал пьяную цаплю. Чиновник стоял за плечом графа и все пытался всучить ему кружку с настоем имбиря и мелиссы, словно Агайрон просто не выспался, а не лишился дочери. Он даже не раздражал – пустой человечек, старавшийся проявить свое пустое сочувствие.

– Как это случилось? – спросил наконец первый министр.

– В вине, привезенном герцогиней Алларэ, содержался яд, – ответил король. – Несомненно, большой ошибкой было доверять герцогу Алларэ и позволить вину оказаться на столе без пробы. Я доверял своему советнику, а он оказался ядовитой змеей! Я огорчен, я бесконечно огорчен... Герцогиня уже заключена в тюрьму, а герцога арестуют, как только найдут. Смерть вашей дочери, мой дорогой Флектор, не останется безнаказанной. Верите ли, я уже полюбил нашу девочку, как свою будущую супругу...

Граф на время отключился от журчания королевской речи и попытался схватить за хвост суть. Яд в вине? Да, вероятно. Анна была на редкость здоровой девушкой. Умереть на месте от внезапно открывшейся болезни она не могла. Герцог Алларэ и его сестра? Отравили Анну?

– Чушь, – тихо сказал Агайрон, потом осекся. Не должно так говорить с королем Собраны. Вообще он на диво хорошо владел собой. Не хотелось ни спорить, ни плакать. Слез не было – значит, не было и душевной боли? Просто стало пусто. Пусто и странно холодно. Ах, да, окна распахнуты настежь... – Это ошибка или намеренная провокация. Алларэ ни при чем.

– Вы ошибаетесь, Флектор. Возможно, вы, как и многие, включая даже меня, были увлечены чарами этой гадюки. Но все уже доказано. Герцогиня Алларэ привезла вино, которое выбрал ее брат. Он и отравил его. Я уцелел лишь чудом, и, увы, спас эту гнусную тварь. Она не успела выпить вина. Жаль, как жаль... Вы не знаете еще о заговоре, который вызревал в доме этих изменников!.. И беспорядки организовали именно...

Спорить с королем сил не было. Возможно, утром они появятся. Нельзя допускать ложного обвинения. В столице и так не осталось никого, на кого можно рассчитывать, кому можно доверить государственные дела. Агайрон хотел попросить у короля разрешения переночевать во дворце, рядом с телом дочери, но потом понял, что должен сделать.

Спасение живых важнее почестей, оказанных мертвым.

Агайрон не помнил толком, в какой карете доехал до дома. Там он кликнул секретаря и прямо на первом этаже написал короткую записку для Реми Алларэ, излагая суть дела и заклиная его немедленно уехать в родное герцогство, пока не найдется возможности его оправдать и не будет найден истинный отравитель. Также первый министр просил герцога представить подробные показания письмом и пожелал, чтобы это письмо было доставлено ему лично.

Секретарь получил приказ найти герцога Алларэ где угодно, как угодно, хоть в Мире Вознаграждения на пиру у Воина, и вручить ему письмо лично в руки, если же возможности не будет – уничтожить четвертушку листа бумаги.

Теперь у первого министра появилась возможность подумать.

Только подумать: по-прежнему не было ни слез, ни даже почти привычной боли за ребрами, и руки не дрожали, когда он писал записку Реми. Наверное, он тоже умер, а сам и не заметил, как это случилось. Душа замерла, затихла и не трепетала больше в груди заполошной птицей, бьющейся о стекло. Молчала.

До самого утра граф сидел в кресле у камина, поставив ступни на решетку. У него теперь всегда мерзли ноги, а нынче ночью казалось, что они обледенели до самых бедер. Чем больше он сопоставлял факты, тем лучше понимал, что смерть Анны – нелепая ошибка. Убийца метил в короля и промахнулся лишь из-за случайности. Еще немного поразмыслив, он понял, кто оказался отравителем.

И кто столкнул первый камушек, вызвавший сход лавины с гор.

Пузырек с лекарством стоял на столе, манил принять тошнотворную настойку. Под ребрами ныло, нестерпимо и остро, но Агайрону нужно было еще немного подумать, а лекарство притупило бы и разум, и боль.

Даже если он назовет королю имя убийцы, его величество не поверит. Да и кто бы поверил? Нет, эту тайну первый министр унесет в могилу. Просто не сможет произнести нужные слова... а если бы смог? Если бы разослал глашатаев трубить об этом на всех перекрестках? Поверил бы кто-нибудь? Нет, не поверил бы.

Ни Мио, ни Реми не спасешь обнародованием истины. Недостаточно улик, скажет любой судейский, а король решит, что его первый министр спятил от горя.

Увы, он был в здравом уме. Боль помогала. Граф Агайрон четко видел, что натворил. Все, к чему он прикасался, погибало, рушилось на глазах, и он был тому виной. Именно Флектор Агайрон едва не погубил троих детей-северян, желая всего лишь поколебать положение Гоэллона. Увы, замысел удался. Руи отправился на север, на неминуемую гибель. Граф захотел сделать дочь королевой, чтобы хоть как-то влиять через нее на Ивеллиона – и Анна умерла, став жертвой ошибки. Он хотел добиться расположения самой красивой женщины Собраны, и теперь ей грозила казнь по ложному обвинению, как и ее брату. Он хотел образумить пятнадцатилетнего юнца...

Все, чего он хотел – счастья для себя и процветания для страны. Страну он погубил тоже.

Агайрэ останется без господина. Наследников у графа уже не будет, что ж, пусть новым главой Старшего Рода становится брат жены. Он весьма разумный человек, а, главное, никогда и ни за что не покинет графство, не приедет в столицу, чтобы пытаться играть в непосильные для себя игры.

Анна умерла, а с ней умерла последняя надежда, последний шанс исправить сделанное.

Первый министр Собраны поднялся и подошел к столу, плеснул в чашку воды до половины. Откупорил темный продолговатый флакон с притертой пробкой, поднес его к чашке.

"Пять капель, – говорил лекарь. – В крайнем случае – шесть, но семь уже могут оказаться гибельными...".

Пять...

Десять...

Двадцать...

Тридцать.

Пятьдесят.

Флектор Агайрон поднес чашку к губам, поморщился и одним глотком выпил горькую вонючую жидкость.

Смерть была милосердна к нему. Не стала вцепляться в равнодушное уже ко сему тело ни когтями судороги, ни зубами боли. Она тихо подкралась сзади и ударила по голове мягкой подушкой, принося забвение.

Если бы он даже увидел, что секретарь, пройдя пару сотен шагов по улице, остановился под факелом, торчавшим снаружи на воротах одного из особняков, развернул записку, внимательно прочитал ее и вновь спрятал за манжет... но он не видел, и сделать уже ничего не мог.

6. Собра – Саур

Алессандр Гоэллон разглядывал потолок своей спальни.

Ровным счетом ничего примечательного на потолке не было: кремовая туго натянутая ткань, забранная под бордюры с изящной лепниной – цветы и листья. Дело было не в потолке. Просто ему не спалось.

Курильница, из которой тянулась струйка дыма, – мирт и можжевельник, – стояла у изголовья, но острый, свежий запах не перешибал вони горелой человеческой плоти, которой пропахло все: волосы, одежда, покрывала, подушка... Саннио знал, что этот запах ему просто мерещится, но ничего поделать не мог. Он дважды вымылся и велел выкинуть одежду, но и новая, только что выстиранная, тоже нестерпимо воняла.

Запах преследовал его с того дня, когда наследник рода Гоэллонов был настолько глуп, что помог солдатам разобрать завал. Один из винных складов все-таки взорвался, похоронив под собой три десятка жаждущих дармовой выпивки погромщиков. Реми велел Саннио проследить, но тому показалось нелепым просто сидеть и смотреть, как солдаты ворочают бревна и носят трупы – вот он и полез. Расплата настигла его к вечеру. Уже который день молодой человек не мог избавиться от навязчивой призрачной вони.

Он лежал и вспоминал все события прошлой седмицы, надеясь, что рано или поздно они оставят Саннио в покое.

Когда герцог Алларэ приказал ему отправляться спать, юноша поехал не домой, а в казармы. Он подозревал, что Кадоль запрет его в подвале и больше уже не выпустит из особняка. В казармах же должна была найтись вода для умывания и койка. О большем он не мечтал.

Часом позже оказалось, что лучше было бы поехать в особняк. Сопровождающие сдали Саннио в руки полкового лекаря, и юноша быстро начал подозревать, что Кадоль с палкой куда менее страшен, чем зверообразный громила необъятной ширины, больше похожий на помесь палача с медведем. Тот удивленно покачал головой, узнав, что недоразумение в плачевном состоянии – наследник герцога Гоэллона, а, стало быть, командир и господин, и принялся за работу. Наследник очень быстро заподозрил, что могучий мрачный дядя связан с родом Гоэллонов узами не вассалитета, а кровной мести. Лекарь вправил Саннио руку и наложил тугую повязку, но на этом испытания не кончились, а лишь начались.

Ему налепили на спину горчичники. Напоили рвотным корнем, после чего юноша добрый час блевал в услужливо подставленный тазик. Пил из кувшина воду с малой толикой вина – и выблевывал. Когда перестало тошнить, лекарь напоил его некой нераспознанной, несмотря на все уроки Руи, но удивительно мерзкой травяной настойкой и заставил лежать с уксусным компрессом на лбу. Что удивительно, где-то между тазиком и компрессом голова болеть перестала. Вместо этого в теле образовалась приятнейшая легкость и предчувствие полета. Когда Саннио встал с лавки и собрался куда-то идти, он едва не врезался головой в грудь мучителя – после чего получил пару шумных оплеух с извинениями: дескать, сугубо ради приведения господина в чувство...

Юноша порывался удрать из лазарета, как только понял, что голова не болит, а ноги держат, но злобный лекарь продержал его там до вечера, причем запер дверь снаружи, а окон в комнатке не было. Пришлось выполнять приказ: спать. Проснулся он, к стыду своему, уже после вечерних сумерек.

Вместо уставшего за день и ночь Крокуса Саннио привели его старшего брата по кличке Клематис. До сих пор на нем ездил только герцог Руи, и юноша решил, что это отмщение Бернара за неподобающее поведение племянника. Жеребец агайрской породы, несмотря на милое цветочное имя, был слишком своенравным и справиться с ним мог только герцог. Должно быть, капитан охраны надеялся на то, что Клематис быстренько скинет упрямого наследника и тот поковыляет домой.

На смену пропитанному потом и невесть где изгвазданному в крови и вине костюму ему подобрали мундир, нашли более удобную кирасу и другую саблю, полегче. Тугая повязка на запястье не позволяла особо разгуляться. Из немногих знакомых ему приемов рубки Саннио теперь мог исполнить лишь один: прямой удар сверху вниз. Впрочем, он уже понял свою цену в качестве кавалериста. Зато он надеялся, что является не самым тупым и нерасторопным из порученцев герцога Алларэ.

Как юноше рассказали в казармах, Реми был совершенным самозванцем: никто не назначал его новым комендантом Собры. Он просто обнаружил, что в городе творится бардак, а войска почему-то бездействуют или действуют в одну пятую силы, отправился в казармы, где и узнал, что комендант час назад убит, два его заместителя пропали без вести, а третий безуспешно пытается втолковать командирам алларских и эллонских полков, что те должны его слушаться. Полковники, как и требовал от них устав, подчиняться не собирались. А беспорядки, меж тем, набирали силу...

Реми полюбовался на все это благолепие и чинопочитание, выслушал соображения третьего помощника коменданта о том, как и какими силами нужно наводить порядок в Собре, залепил ему по зубам так, что тот до вечера провалялся без сознания, и принялся действовать по своему разумению. Сеорийские полки не могли ему подчиняться, но он быстро договорился с командирами: они сугубо самостоятельно наводят порядок в Левобережье, а правую половину города оставляют эллонцам и алларцам.