Текст книги "Дом для демиурга Том 1: Поднимается ветер... (СИ)"

Автор книги: Kriptilia

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

Дядюшка разорялся еще с полчаса, пока не охрип, но ничего дельного пока не сказал. Рикард знал, что ближе к ночи он соберет еще один совет. Неожиданно. Выждав, пока большинство не уляжется спать. Опоздавшим или явившимся не при полном параде достанется еще одна взбучка, а потом маршал наконец-то перейдет к делу. У него за плечами – десяток кампаний на западе, он сумеет справиться и с бунтом в Сауре. А офицеры штаба за отпущенное им время сумеют и разозлиться, и перебеситься, и будут беспрекословно выполнять все приказы.

Рикард и сам мог бы устроить то же самое после позорного отступления Фарона. Нужно было посильнее разозлиться и напомнить, наконец, обленившимся трусам, что они – королевская армия, а не прислуга в борделе. Генерал Меррес не смог, а теперь не понимал, что ему помешало. Все же так просто. Дядя Алессандр учил его, и вот, все его приемы прекрасно работали.

Маршал Меррес любил и поесть, и поспать, но, когда было нужно, мог проводить на ногах два-три дня подряд. В хорошем настроении он хлопал себя по обильному животу и объяснял, что питается про запас, а спит тоже про запас. "Война – дело такое, сегодня спишь, а потом седмицу и под куст сходить не успеваешь...", – говорил он. Теперь Рикарду предстояло не спать и не жрать, а служить под командованием маршала Мерреса, или, как его чаще звали, маршала Алессандра.

Второй совет маршал созвал почти на рассвете. Рикард и полковник Эллуа явились одновременно и молча уселись на прежние места. Постепенно начали подтягиваться и остальные, почти каждый зевал, у половины были мокрые волосы. Однако, никто не опоздал: генерал еще после ужина отправил ординарцев с предупреждением, что по зову маршала нужно являться незамедлительно, даже если ты лег полчаса назад.

Дядюшка удивленно приподнял бровь и поглядел на племянника. "Предупредил?" – читалось во взгляде. Генерал слегка пожал плечами, изображая полную невиновность.

Вдоль стола были расставлены графины с вином и высокие стаканы из темного стекла, но к ним не потянулся ни один. Все чинно рассаживались по местам и сидели с прямыми спинами. Маршал молчал, глядя на карту. Иногда он посматривал на племянника, иногда – на потолок или на уже поправленные по распоряжению Рикарда занавеси, но говорить не спешил.

– Вы ни обсосанного мосла не понимаете в том, что здесь творится, – с улыбкой сказал маршал, когда половина уже решила, что можно расслабиться и задремать. Рикард знал, что он до ночи опрашивал разведчиков, сверялся с картами и разбирался в общей картине. – Вы думаете, что это война. Нет, это бунт. Бунт против его величества, а бунт надо выжигать на корню. Вы воюете с осами, а надо воевать с осиными гнездами. Кто меня понял?

– Уничтожать замки? – спросил Агертор.

– О, да тут есть мозговитые... – дядюшка улыбнулся еще шире. – Имя, звание?

– Капитан Михай Агертор, офицер для особых поручений при особе генерала, – подскочил с места дружок Рикарда, ожидая похвалы. Вылупленные карие глаза подобострастно смотрели на командующего.

– Что же раньше молчал? – осведомился маршал. – Ложка дорога к обеду. Садись, капитан, пока голову на шее носишь.

Перепуганный капитан присел на краешек стула и сжался. Сам виноват, сначала надо присмотреться, а потом уж высовываться. Маршал не любит тех, кто слишком крепок задним умом. "Как опосля разбираться, так моя теща со всех сторон гений", – было его любимой присказкой. Тоже верно. Молчал Михай до сегодняшнего дня? Молчал. Посоветовал бы Рикарду, может, и был бы уже не капитаном, а полковником...

– Сначала мы поступим по-хорошему, – дядюшка облизнулся, как кот перед миской сметаны. – Прикажем всем сложить и сдать оружие. Потом начнем обыскивать замки и деревни. Найдем хоть сломанную спату на стенке или рогатину в сенях – будем поступать по-плохому. К Новому Году тут будет тихо, как в садах неувядающих.

Гости в доме герцога бывали довольно редко. Куда чаще сам Гоэллон вечерами исчезал, и возвращался за полночь, а то и рано утром. Раз пять Саннио получал распоряжение сопровождать господина на различные приемы, но это было пустой формальностью. Для секретарей отводили отдельные комнаты с накрытым столом; через открытую дверь было видно, чем занимаются хозяева и в любой момент можно было подбежать по приказу – но обычно никто не приказывал. Секретари ужинали, пили, играли в карты и болтали, а потом отправлялись по домам вместе с господами. Половина секретарей знала друг друга по школе, старшие или тоже учились у Тейна, или уже давно успели перезнакомиться с коллегами, так что скучать не приходилось – но и веселья особого не было.

Часть развлекалась сплетнями, жалуясь друг другу на прихоти господ, другая часть развлекалась тем, что выслушивала эти сплетни и запоминала на будущее, то ли чтоб передать хозяевам, то ли делая выводы о том, кому служить можно, а кому не стоит. Остальные просто тихо скучали. Саннио выбрал промежуточную позицию. С виду он скучал и не лез в неподобающие разговоры, а то пришлось бы не только слушать, но и рассказывать, но слух-то у него был получше, чем у остальных, а пить, играть в карты и болтать о погоде, при этом разбирая и запоминая все, что говорят в дальнем углу, он привык уже давно.

Среди пустопорожних жалоб и юношеских обид иногда попадалось кое-что интересное. Разумеется, никто из секретарей не был настолько глуп, чтоб делиться с коллегами содержимым писем или бесед, при которых они присутствовали, но мелочи, оговорки, выбранные слова... Гоэллон учил его вместе с северной троицей, и часть уроков была посвящена именно этому, а на приемах Саннио практиковался.

Его считали неразговорчивым и даже скучным, хотя он, как и все, болтал, улыбался шуткам, сам рассказывал забавные истории – но секретарь Васта не хотел выделяться, и у него это отлично получалось. Кое-кто удивлялся, что герцог Гоэллон выбрал себе в помощники такое пустое место, и это Саннио вполне устраивало. Пусть удивляются его незначительности, пусть завидуют тому, как он одет, и сколько может проиграть в кости – и сколько выиграть в новомодную тамерскую "осаду крепости". Большего и не нужно. Лишь бы не нашелся слишком проницательный, не заглянул под тщательно вырисованную Саннио личину...

Гостей же в доме Гоэллона обычно было двое – герцог Алларэ, двоюродный брат хозяина, и довольно забавный керторец лет двадцати трех, Флэль Кертор. Кертора Саннио в глубине души считал ходячим недоразумением – щеголь, вечно разряженный, накрученный и напомаженный, все пальцы в перстнях, на шее три-четыре цепи; а иногда – къельской игрушкой, разборной фигуркой, где внутри барышни прятался разбойник, а в разбойнике – судья, а в судье – вор. Уж больно умные у керторца были глаза, хоть он и прятал их под пышной завитой челкой.

Герцога Алларэ Саннио боялся почище желтой лихорадки. От той всех добрых верующих спасла святая Иоланда, а от герцога Алларэ никакой святой спасти бы не смог. Первая встреча запомнилась секретарю надолго, прочие тоже не обрадовали. К великому счастью юноши, ему не нужно было присутствовать при встречах с гостями. Вино и закуски подавали слуги.

Первую встречу Саннио с алларской напастью обеспечил Никола, лакей Гоэллона. Оказалось, что некоторых гостей герцог еще задолго до появления в доме секретаря велел сразу провожать не в гостиную на втором этаже, а прямиком к себе в кабинет, и двоюродный брат хозяина в этом списке значился давным-давно, что не удивительно.

Саннио переписывал набело очередной набор распоряжений для эллонского управляющего, герцог сидел в кресле – по обыкновению, боком, перекинув ноги через поручень, – с длинным свитком и кружкой вина... и тут совершенно обычный вечер пошел кувырком. Секретарь еще ничего не услышал, – слишком был поглощен работой, – но ему показалось, что где-то рядом ударила яркая золотая молния.

В следующее мгновение рука в дорогой надушенной перчатке бесцеремонно взяла его за подбородок, заставив поднять голову. Перо вильнуло по ткани – прощай, работа, – и Саннио захотелось в эту руку вцепиться зубами, но вместо этого он поднял глаза на гостя и замер. Если статуи могли ходить, а так же беспардонно хватать чужих секретарей за подбородки, то над столом, надо понимать, возвышалась статуя короля Аллиона в полный рост, вот только глаза у нее вместо положенного синего цвета были ярко-зелеными, как спелый виноград. Те же длинные золотые волосы, те же совершенные черты лица. Облачена была оная статуя в модного покроя зеленый, под цвет глаз, камзол из глазета, который лишь осенью стали ввозить в Собрану.

– Какая прелесть, – изрекла статуя. – Руи, в каком саду вырос этот цветок? Откуда ты, о, чудное дитя?

– Оставьте его в покое, Реми, – лениво откликнулся герцог, убирая свиток в футляр и поднимаясь с кресла. – Этот цветок не украсит ваши букеты, друг мой.

– Разве только вы запретите, Руи...

– Значит, запрещу. Саннио, оставьте нас.

Секретарь с огромным удовольствием вылетел из кабинета прочь, подальше от наглой "статуи" и ее неприятных намеков. Реми – надо понимать, герцог Алларэ, второй советник короля и родственник Гоэллона, – был, конечно, без пяти минут небожителем, но еще немного, и Саннио таки вцепился бы ему зубами в палец. Пусть ищет себе цветы на Кандальной улице!

В первый день девятины Святого Теодора в дом пожаловал совсем иной гость, хотя Саннио сперва обратил внимание на длинные золотые волосы и содрогнулся – как, опять герцог Алларэ? Тот при каждой случайной встрече отпускал в адрес секретаря какую-нибудь пошлую шутку, а господин только смеялся, словно ему было интересно, когда же юноша разозлится и ответит Алларэ должным образом. Почтение почтением, а терпеть подобное и трубочист не обязан!

Новый же гость оказался другим. Отчасти он был похож на Реми Алларэ, отчасти – на короля, которого Саннио видел на портретах, а живьем лишь издалека. Сначала юноша сдуру решил, что это принц Араон, потом вспомнил, что принцу пятнадцать, а гостю, если присмотреться – где-то двадцать пять.

Как назло, Никола уехал вместе с герцогом, и принимать гостя пришлось Саннио. По сундукам и кофрам стало ясно, что визитер явился проездом или собрался гостить не меньше седмицы, и Саннио велел поместить его в лучшей спальне на втором этаже, потом приказал подать в столовую на том же этаже обед, и тут сообразил, что в отсутствие герцога является старшим в доме, а значит, обязан обедать вместе с гостем. Пришлось переодеваться и спускаться, оставив учеников на попечение Кадоля. Капитан гвардии был не особенно счастлив обществу северной троицы, но спорить не стал.

– Добрый день, я Саннио Васта, секретарь господина герцога Гоэллона. К сожалению, герцог сейчас отсутствует, но я к вашим услугам.

– Фиор Ларэ, – гость протянул секретарю руку, как равному. – Рад знакомству.

– Надеюсь, вас устроили надлежащим образом? – руку Саннио пожал, но сочетание знакомой, хоть и усеченной, как у признанных бастардов, фамилии, и внешности Алларэ не радовало.

– Да, благодарю вас, все в порядке.

Никаких вольностей гость себе не позволял, беседу за обедом поддерживал, но очень сдержанно, и, кажется, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Постепенно Саннио начал понимать, что господин Ларэ – из тех, кто очень медленно сходится с новыми знакомыми, вовсе не стремится ни шутить, ни еще как-то смущать низших по положению, очень скромен и вообще мечтал бы остаться в одиночестве: ему вполне хватило бы слуги, подающего блюда. Этим он секретарю почему-то понравился. Благовоспитанный господин, не то что некоторые...

Отсидев обед и показав гостю второй этаж, Саннио удалился к себе – пора было начинать очередной урок, – и остался в убеждении, что гость этому рад не меньше, чем сам секретарь. К вечеру Саннио рассказали, что господин Ларэ отправился в библиотеку, велел подать туда вина и до сих пор там и сидит. Это не могло не радовать. Реми Алларэ уже перевернул бы дом вверх дном, а этот оказался другой породы.

Герцог вернулся к ужину, и Саннио был избавлен от второго тура пустопорожних бесед о погоде и тяготах путешествия. Вместо этого он ужинал с учениками и Кадолем, чему был несказанно рад. На третьем этаже всегда было веселее – благо, что изрядно изменившиеся к середине зимы ученики не доставляли особых хлопот. Бориану уже не казалось смешным посадить под перевернутую суповую тарелку в приборе Керо мышь, девица Къела, даже обнаружив оную мышь или змею, не стала бы вопить и подскакивать, а Альдинг перестал отпускать короткие ядовитые замечания по поводу остроумия графа Саура. Всех троих можно было отправлять без надзора хоть на королевский прием.

Фиор Ларэ провел в доме ночь и день. Саннио очень удивился, увидев его в кресле, которое обычно занимал то герцог, то сам секретарь, и еще больше удивился, обнаружив Гоэллона в числе слушателей: он велел принести в класс еще одно кресло и устроился у стены. Сегодня был последний урок истории Собраны, с которой уже все, кажется, успешно разобрались: знали то, что может понадобиться предсказателю, и еще раз в десять побольше. Гость не сразу начал говорить; кажется, ему хотелось встать и подойти к грифельной доске на стене, но потом Ларэ взял себя в руки и принялся рассказывать. Сперва – тихо и немного сбивчиво, но водяные часы, отмерявшие время урока, еще не успели перелиться и на четверть, как Саннио уже не сводил с Ларэ глаз и слушал во все уши.

При разборе тех или иных политических коллизий герцог довольно часто касался финансовых аспектов, но не делал на этом упора; у господина Ларэ получилось совсем иное. Понимать, что у многих войн и конфликтов, о которых раньше говорилось, как о том, что вызвано уязвленной гордостью правителей, имеется материальная, ощутимая подоплека, было ново и увлекательно.

– Король Эналион, как вы наверняка учили, был оскорблен ответом тамерского кесаря на предложение взять в жены его старшую дочь. Напоминаю, это произошло в 3556 году. Помните ли вы, где проходила тогда граница между Тамером и Собраной? Граф Саура?

– По реке Митгро, господин Ларэ.

– Именно. И именно земли от гор Неверна до места слияния Смелона и Митгро, ее притока, просил в приданое король Эналион. Кесарь Тамера ответил ему категорическим отказом и предпочел выдать дочь за младшего принца огандского; как вы думаете, почему?

– Потому что таким образом он не терял часть земель, – ответил Альдинг Литто. – Это же очевидно.

– Стало быть, король Эналион решил взять силой то, что не смог получить при помощи брака? Так, барон Литто?

– Да, – ответил Альдинг, но тут же прищурился и добавил: – По крайней мере, так кажется на первый взгляд.

– Отлично. Теперь посмотрите на карту, – Ларэ махнул рукой в сторону висевшего на стене огромного гобелена. – Как видите, земли эти находятся во владении Собраны. Когда и как это случилось?

– Через двадцать лет после неудачного сватовства короля Эналиона. Они были отданы в приданое невесте его сына. До того король Эналион трижды пытался завоевать землю между Смелоном и Митгро. – Керо новый учитель явно понравился: она уже трижды поправляла прическу и при первой же возможности решила заслужить похвалу.

– Отлично, юная дама. Теперь скажите: что же случилось за двадцать лет? Почему король Эналион пытался их завоевать, кесарь тамерский оборонял эти земли, а потом отдал, как его и просили?

– Счел постоянную войну слишком расточительной и ослабляющей государство, – ответила Керо.

– Кто может опровергнуть этот видимо логичный тезис? – с улыбкой спросил Ларэ, обводя глазами аудиторию.

Саннио задумчиво смотрел на карту. Болотистый кусок земли между двумя реками. Малонаселенный, едва способный прокормить своих жителей. Земля родит слишком плохо, и пищи для скота тоже мало. Расположенные севернее земли плодородны и богато заселены, но в месте слияния рек – считаются бросовыми. Во время правления Мышиного Короля тамерцы обнаглели и теперь раз в два-три года переводят войска через Смелон, занимают кусок земель герцога Скоринга, получают весьма умеренную контрибуцию и отходят. Впрочем, ущерб казне невелик, и с лихвой покрывается прибылью от нелегальной торговли через тот же Смелон, а вот по берегам Митгро слишком легко расставить посты.

Тамерцы только вырывают силой кусок пирога, украденного с их же тарелки.

Но почему тогда, триста лет назад, когда еще не было "белой" и "черной" таможни, тамерцы на двадцать лет зубами вцепились в бесплодные и бесполезные земли, а потом легко их отдали?

– Позвольте спросить, господин Ларэ...

– Да, мэтр Васта, слушаю ваш вопрос.

– Не считали ли король Собраны и кесарь Тамера, что на этих землях есть нечто ценное? И не убедились ли они позже, что там этого нет?

– Вы абсолютно правы, мэтр Васта! – лектор радостно махнул рукой. – Может быть, кто-нибудь знает или догадается, что это было? И что еще было такого на этих же землях, от чего кесарь Тамера предпочел избавиться, столь удачно всучив земли соседу? Юная дама имеет больше шансов догадаться.

– Залежи торфа, верно? – с надеждой спросила Керо.

– Именно. Залежи оказались настолько бедными и скудными, что не стоили разработки, но это выяснилось далеко не сразу. А второй вопрос?

Все молчали. Лектор покосился на водяные часы, потом устремил вопрошающий взгляд на герцога. Тот махнул рукой:

– Это, пожалуй, для них сложновато.

– Может быть. Начав разрабатывать залежи, тамерцы столкнулись с двумя эпидемиями сразу и испугались. Первая болезнь поражала в основном рабочих, вторая – и солдат, и простых жителей. Земли сочли проклятыми и решили избавиться от них. Армию Собраны эти заболевания тоже поражали, но в значительно меньшей степени, особенно вторая. Кто-нибудь готов назвать болезни и объяснить, почему?

– Вторая – гнилая горячка, – сказал Бориан. – Потому что наши болотную воду для питья кипятят, а "кесарятам" и порка не впрок.

– Верно. А первая?

– Комариная гнусь, – сказал Саннио. – Тамерцы считали ее источником проклятье потревоженных покойников, а на болотах в древние времена хоронили.

– Великолепно! Как видите, иногда оскорбленная гордость имеет основой мечту обогатить государство, а готовность уступить – суеверное желание перевалить проклятие на соседа. На этом мы закончим, – Ларэ посмотрел на часы. – Герцог, вы сумели меня поразить. Ваши ученики блестяще подготовлены.

– Я редко позволяю их хвалить, – улыбнулся Гоэллон. – Но вы можете рассказать им о том, какое впечатление они на вас произвели, дать какой-нибудь совет. Если угодно, я прошу вас об этом.

– Польщен, – кивнул лектор. – Начнем с графа Саура. Вы предпочитаете отвечать лишь там, где уверены в ответе. Это похвально, но иногда лучше ошибиться и узнать об ошибке, тем самым расширив свой кругозор, а не ограничиваться лишь тем, что уже знаете.

Господин Ларэ попал в точку, но Саннио не смог бы так вежливо и четко высказать ровно то же мнение о рыжем графе. Бориан насупился и стал похож на молодого бычка, которого щелкнули по носу, но в драку не полез, а задумался.

– Барон Литто. Вы много и глубоко думаете над каждым вопросом прежде, чем ответить, это еще более ценное качество. Но учтите, что пока вы будете думать, может найтись самоуверенный выскочка и ответить вместо вас, а люди нередко доверяются первому услышанному мнению, даже если оно легковесно, как пух.

Альдинг с застывшим лицом выслушал оценку собственной персоны. Ларэ опять угадал, и секретарь уставился на него с двойным интересом. Надо же, видит собравшихся неполные два часа, но настолько точно судит. Какой необычный человек...

– Госпожа Къела. Простите, если я огорчу вас, но я не простил бы себе, если б не сказал того, что думаю. Вы очень хотите нравиться, это естественно для юной дамы и вы выбираете достойные способы – верные ответы, но вас куда больше занимает произведенное впечатление, чем суть беседы.

Саннио мысленно зааплодировал. Точнее и деликатнее высказаться было нельзя. Обжившись и привыкнув к распорядку занятий, Керо начала напоминать Саннио тех соучеников в школе Тейна, что вечно первыми тянули руку, чтобы заслужить похвалу и репутацию отличников.

Северянка потупила глаза и вспыхнула, потом упрямо задрала подбородок.

– Господин Ларэ, вы так уверены, что я хочу вам нравиться? – прозвучало весьма резко. Секретарь посмотрел на герцога, но тот только слегка улыбнулся. Надо понимать, Керо ждала достойная отповедь.

– Помилуйте, госпожа Къела, я не смею претендовать на эту честь, – Ларэ поднялся и слегка поклонился. – Я говорю не о себе, а о любом, кто занимает кресло учителя.

Девица Къела не нашлась с ответом, а опустила голову и о чем-то задумалась. Герцог одобрительно кивнул, тоже поднялся, и Саннио понял, что своей характеристики не услышит. Стало очень обидно – разве не он отвечал на половину вопросов? Но так решил Гоэллон, и, значит, спорить бессмысленно, да и момент был упущен.

6. Собра – Лита

– Священной Книгой клянусь, что обнажаю оружие, не желая нанести противнику урон в поединке, а желая для него лишь бескровного поражения, что честь, моя или чья-то еще, не задета им, и я ищу не смерти, своей или чужой, но славы. Если же я лгу словом, мыслью или намерением, да покарает меня Воин!

Пятьдесят с лишним лет звучала под небом Собраны клятва, которой обменивались фехтовальщики. Звучала, а пустым звуком не стала. Король Лаэрт, повелевший каждый учебный или дружеский поединок начинать со взаимной клятвы, был мудр. Поединок без нее считался дуэлью или внезапной стычкой, за которой следовало лишение всех сословных привилегий и десять лет тюремного заключения или ссылки на галеры. Маскировать же дуэли под поединки для удовольствия клятва мешала всерьез: нарушение могло стоить или жизни, или хотя бы здоровья. В первый же год благородные люди Собраны убедились в том, что делать этого не стоит. Два десятка отсохших рук и ног, внезапная слепота или паралич, разбивавший на месте поклявшегося ложно – вполне убедительный аргумент для неверующих, не побоявшихся принести ложную клятву.

Когда король Лаэрт издал свой эдикт, многие думали, что сословию благородных людей пришел конец. Чем ныне будет отличаться владетель от лавочника, если и тот, и другой за оскорбление обязаны тащить виновного в суд, а не вызывать на дуэль? Оказалось же, что и сословие уцелело, и дуэль; только теперь, обнажая клинок с целью убить или ранить противника, вызывающий понимал, что ставит на карту. Понимал и вызванный. Лет через десять в обычай вошло не бросать вызов, а намекать на саму его возможность – а там уж владетель или член Старшего Рода мог выбирать сам: продолжать делать или говорить то, за что ему уже пригрозили вызовом и заплатить по счету, или вовремя остановиться. Принести извинения или просто прекратить.

Дуэли по-прежнему случались – одна, две в год, а не два десятка в седмицу, как раньше. Изменились поводы: теперь неуклюжая шутка или слишком вольная острота не становились поводом для убийства, равно как и каприз, прихоть или жажда славы. Смертельное оскорбление, за возможность смыть которое кровью не жалко и просидеть десять лет в крепости – повод, защита чести дамы или невинно оскорбленного, который не может ответить – повод; все остальное – нет, не стоит того.

"Жизнь благородного человека принадлежит Собране и ее королю", – сказал король Лаэрт, и слова его не были пустым звуком. Королевские приставы не знали жалости, жадность на их решения не влияла: взяточников вешали. Ходатайство за дуэлянта король приравнял к участию в дуэли. Понадобилось не больше десяти лет, чтобы владетели четко выучили урок, преподанный королем. Пострадали, постенали, поругались – и смирились.

Герцогиня Алларэ видела с десяток сцен, балансировавших на грани дуэли, но поединком закончилась только одна. Один слишком упрямый остроумец лишился жизни, другой отправился в крепость.

"– Если вы продолжите в том же духе, господин Свенлинг, я буду вынужден пренебречь королевским эдиктом, – Реми задеть трудно, он умеет обратить в шутку что угодно, но черноволосому литцу удалось привести его в ярость.

Рука лежит на эфесе; сколько лет прошло, а шпага так и не стала церемониальным предметом. Та, что на поясе у герцога Алларэ – наследие дяди, Ролана Победоносного. Почему фамильная реликвия досталась не сыну, а племяннику?.. Ни один, ни другой на этот вопрос не ответят, а герцог Ролан Гоэллон давно уже пьет вино с Воином и Матерью.

Шпага же... отличная шпага литской работы.

– Помилуйте, герцог, я предпочту принести вам свои извинения. Не вижу повода пренебрегать волей покойного короля, – северянин наверняка и не желал задеть герцога Алларэ, просто был нетрезв и перешел грань допустимого, но перспектива вызова помогла ему протрезветь и остановиться.

– Принято, друг мой! – брат быстро вспыхивает, но так же быстро и прощает обиду, особенно, невольную...".

Мио стояла на балкончике внутреннего двора, облокотившись на перила. Внизу братец терзал очередную жертву. Бруленский юноша приехал в столицу еще осенью, незадолго до празднований Сотворивших, и задержался на всю зиму. Он уже раз пять собирался уехать домой, трогательно прощался со всеми, и все никак не мог расстаться с Соброй. Не последнюю роль в этом играл Реми, при каждом прощании томно вздыхавший: "Ну вот, а я так рассчитывал показать вам..." – и каждый раз находилось что-то, чего просто нельзя не увидеть, оказавшись в столице. Молодой человек по фамилии Кесслер принимал это за чистую монету, а Алларэ просто-напросто поспорил с кем-то из своих вассалов, что сумеет удержать бруленца в Собре до следующей осени. Проигрывать Реми не любил, поэтому готов был на многое.

– Начинаем, Сорен!

Пробный выпад Реми Кесслер парировал кинжалом, чуть отступив назад, и ответил уколом в живот. Просчитался: Реми тоже не забывал про кинжал. Клинок шпаги был отбит наружу и герцог Алларэ оказался достаточно близко, чтобы противник получил пинок в бедро. Реми и по дому-то передвигался со скоростью кошки, за которой гонится свора собак, а уж на фехтовальной площадке...

Кесслер уже не первый раз выходил против Алларэ, и кое-что усвоил. Он отпрыгнул в сторону – плеснули по ветру длинные черные с огненным проблеском волосы, – вскинул над головой и кинжал, и шпагу, чтобы отбить удар Реми. Герцогиня прикусила нижнюю губу. Пропусти юноша тяжелый рубящий удар, не обошлось бы без лекаря. Брат – отличный фехтовальщик, он сумел бы замедлить движение, но не полностью остановить.

В Собране считали, что все черноволосые азартны. Мио смотрела с балкона на одно ходячее подтверждение: человека азартнее Кесслера она еще не встречала, и другое опровержение: золотоволосый Реми Алларэ ему в этом не уступал ни на малую толику.

Повторная атака бруленца, на этот раз в грудь. Опять то же действие Реми: отбить шпагу противника и попытаться нанести удар в голову. Кесслер вновь заблокировал его шпагой и кинжалом, а потом, обведя кинжалом шпагу Алларэ, попытался нанести удар в лицо.

Брат широко улыбнулся; получись все у соперника, он мог бы хвастаться тем, что на щеке герцога Алларэ появился первый шрам, и сделал это владетель Кесслер из Брулена, но сегодня – как и во все прочие разы – удача от гостя отвернулась. Реми был слишком опытен, чтобы попасться в подставленную ловушку.

Шпагу Кесслера встретил кинжал Алларэ. Бруленец не растерялся, а нанес прямой удар в живот противника. Уроки герцога шли черноволосому юноше Сорену на пользу.

Реми ушел вправо и ударил противника по левому плечу. Попал: Кесслер не успел принять удар на гарду, а кинжал бы его не спас.

– Вы не ранены?

– Нет, – вновь плещет роскошная волна почти прямых, лишь на концах загибающихся вверх волос: гость качнул головой. – Продолжим?

"Красивый юноша, – в который раз подумала Мио. – Красивый и упрямый...". Верхняя часть лица у него была почти как у Реми: длинные кошачьи глаза, брови вразлет, слегка выступающие над щеками скулы. Нижняя – словно с фрески святого Окберта: точеная, правильная до постности. Прямой тонкий нос, тонкие губы, овальный подбородок. "Контраст разительный и выразительный, – пошутил как-то Реми. – Наполовину святой, наполовину демон...".

Через пару-тройку лет Сорен Кесслер, если решит окончательно перебраться в столицу, будет одним из первых кавалеров. Пока что ему нужно изжить остатки юношеской угловатости и провинциальной неловкости. Но – у юноши большое будущее...

– Продолжим с того, на чем кончили, – усмехнулся Алларэ. – Смотрите, что вам следовало сделать. Правую руку – вперед и вверх, сильнее! Теперь кинжал... поняли?

– Нет, – признался Кесслер.

– По-вто-ряю, – пропел Реми.

Мио отвернулась. Наблюдать за поединками – интересно, за уроками, пожалуй, скучновато. В родном замке на досуге Реми и двоюродные братья учили ее фехтовать, искренне забавляясь тому, что девице пришла в голову подобная блажь. Получалось у нее, конечно, весьма посредственно, – тут и молодой Кесслер стал бы непобедимым противником, – но смотреть, как Реми вдалбливает в юношу какие-то приемы, которые он показывал и сестре, – не лучшее развлечение для середины дня.

В воздухе пахло весной. Стоял из тех дней в конце зимы, когда налетает южный ветер, заставляет снег таять, а тучи – в панике прятаться за горизонт. Обнажается чистое и неожиданно теплое небо, и так и кажется: весна пришла. Но нет, до настоящей весны было еще три-четыре седмицы. До Нового Года в Собре никогда не теплело дольше, чем на пару дней.

Тем не менее, погода ухитрялась одурачить всех. "Весна пришла!" – лепетали дети, бормотали старухи, радовались школяры и ворчали, предвкушая раскисшие дороги, торговцы. Нет, в легкой поблажке, данной горожанам зимой, не было и ни капли настоящей весны, только обманная надежда, за которой приходили последние суровые холода. И запах тоже был ненастоящий, почти весенний, но пустоватый, почти мертвый.

Две вороны носились над садом. Одна ухватила лакомый кусок, другая, с визгливым возмущенным карканьем, пыталась отнять у товарки добычу. Герцогиня Алларэ хихикнула: некоторые вороньи пируэты здорово напоминали происходившее внизу, где бруленец в очередной раз пытался победить Реми. Получалось у него не лучше, чем у той вороны.

Кати с чашкой горячего молока вышла на балкон, подала ее герцогине.

– О чем говорят сегодня с утра? – осведомилась Мио.

– О! – Кати сложила губы бантиком и принялась оправлять верхнее платье из камвольной ткани оттенка темного вина, на вкус герцогини Алларэ – слишком простое и скучное. – Потрясающее, просто потрясающее происшествие в доме Мерно! Ужас, просто ужас!

– И в чем же ужас? – герцогиня попыталась разделить чувства Кати, но у нее не получилось. Что, в самом деле, может случиться в доме Мерно? Ну, пожар, наверное?