Текст книги "Double spirit. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: kasablanka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Я стараюсь, – беспомощно ответил Альберт, уже как видно, выбиваясь из сил. В опровержение своих слов он вдруг тут же перевернулся на спину и перестал бороться.

Лео, поколебавшись пару секунд и мысленно в который раз обозвав себя идиотом, оттолкнулся пятками от островка и в несколько саженок настиг Алана, по-прежнему лежащего на спине и вяло перебирающего в воде руками. Оказывается, тот прикрыл глаза и полностью отдался течению, не тратя силы, а лишь удерживая себя на поверхности. Услышав рядом с собой плеск и фырканье, он приоткрыл глаза и, как показалось Лео, ничуть не удивился, увидев его рядом с собой.

– Ну и на фига? – разлепил он губы и снова прикрыл глаза. Теперь уже Лео тоже перевернулся и их обоих несло течением, чуть покачивая на легкой ряби волн.

– Нам надо держаться вместе, – нехотя объяснил Лео. Это и впрямь было лучшим выходом. – К тому же есть шанс, что акула выберет тебя, а я успею уплыть.

 – Тут нет акул, дурак, они любят теплую воду. Египет там. Ну или Турцию. И вообще я имел в виду другое. На фига ты мне врезал?

– Ты меня лапал, – сквозь зубы выдавил Лео, – какого хера?

– Я тебя не лапал, а держал, чтобы течением не утащило во сне. Ты спал.

 – Надо было разбудить – по инерции наехал Лео, тем не менее ужаснувшись словам Алана.

Видимо, тот был прав. Баюкающие волны и относительное спокойствие затуманили ему мозги и окунули в непонятный транс, а оттуда и в сон.

 – Я пытался. – возразил Алан и перевернулся на грудь. – «Я не сплю, не сплю! Хррр!» – передразнил он Лео.

 – Я никогда не храплю! – тут же возмутился тот непроизвольно.

 – Поспорим? Как-нибудь запишу на телефон.

– Идиот.

– Конечно. Умный бы сейчас лежал в своей постельке в комнате и радовался, что никто не храпит над ухом. – отрезал Алан.

Все. Диалог зашел в тупик, и Лео не собирался больше его возобновлять. Они продолжали лениво плыть по течению, пока небо на горизонте не стало светлеть, обозначая то место, где должна вскорости появиться ярко-желтая жгучая полоска.

====== 17. ======

Всё же, как Алан ни хвалился, что он может бесконечно долго держаться на водной глади, разумеется это было не так. Лео через некоторое время с беспокойством заметил, что парень всё больше экономит силы, стараясь лишь удерживаться на поверхности, но плыть у него уже сил особенных не оставалось. Гребки его были всё реже и всё чаще он переворачивался на спину, для того чтобы отдохнуть.

Возможно, короткая передышка, во время которой Лео успел урвать крохотный кусочек сна, придала ему сил, (а у Алана, кстати, эти силы вообще-то одновременно с этим как раз уходили на то, чтобы спящего не унесло течением), или же он просто был более вынослив, чем его невольный спаситель, но только разница между ними была уже довольно заметной. Лео с тоской понял, что ещё час, от силы полтора – и им придётся совсем туго.

Хотя солнце уже показалось узким жгучим серпом на горизонте, однако ни лодок, ни кораблей в поле зрения не наблюдалось. Куда ни кинь взгляд – всюду была бескрайняя синева.

«Скотство», – про себя выругался Лео. Вслух говорить не было желания, да и силы нельзя было тратить, даже такие небольшие, какие требуются для разговора.

«Скотство! Как телевизор ни посмотришь – такое чувство, что в Черном море яблоку некуда упасть. И Украинский флот тут, и НАТО тут как у себя дома разгуливают, и наши корабли тоже не дремлют, бдят, и погранцы, и контрабандисты, буквально друг на друге, да блять, я уже на черта лысого согласен на доске с парусом! И где все эти люди? Когда они нужны как воздух? Ни души!

Остается только грести, подлаживаясь под слабые уже трепыхания товарища по несчастью и прикидывать, чувствуя, как ледяное отчаяние постепенно затапливает душу, на сколько времени хватит его сил, и хватит ли их у Лео, чтобы поддерживать ослабевшее тело, и насколько хватит.

– Ты как? – всё же сорвалось у него с языка непроизвольно в какой-то момент.

– Отлично, – еле прохрипел Алан, уже чуть двигаясь в прохладной утренней воде.

– Перевернись на спину.

Тот, не споря, перевернулся и некоторое время лежал совсем без движения, погрузившись в воду почти полностью, исключая лицо. Лео поблагодрил провидение за то, что волны перед рассветом полностью улеглись. При малейшем волнении на море такой фокус был бы, само собой, невозможен.

Лео довольно редко впадал в отчаяние, всё же врождённого хладнокровия ему было не занимать, но сейчас, особенно если учесть, что один приступ паники он уже перенёс в момент судороги, и если учесть, что чувство собственной вины в том, что произошло, всё больше накрывало его, паника постепенно заполняла каждую клеточку мозга. Вместе с ощущением непоправимости этой ситуации, в которую его, Лео, обстоятельства в союзе с собственной глупостью, не то что поставили, а просто, можно сказать, окунули с головой, словно неугодного новорожденного котёнка в корыто с водой.

«Вот и всё, – крутилось у него в голове неумолимая жестокая пластинка. – Вот и всё. Всё. Всё.» Он не мог отделаться от этого механического голоса в голове, без выражения бесконечно произносящего короткую тупую фразу.

Алан же, казалось, расслабился полностью и успокоился. Глаза его были закрыты, и только лоб был нахмурен.

Солнце поднялось над горизонтом полностью и сразу чудесным образом разделилось море и небо, они стали разного оттенка и было ясно видно, где кончается одно и начинается другое. Горизонт чёткой линией разделил две полусферы. Чёткой, да не совсем. Лео пригляделся, вяло плюхая руками рядом с неподвижным Аланом.

– Эй, Ал! – он толкнул того в бок. Пловец немедленно перевернулся и открыл глаза.

Ближе к горизонту, в том направлении, в котором их несло, была какая-то помеха, пока неразличимая издалека. Что-то мешало глади быть гладью. Волны, неразличимые на всей поверхности моря, в этом месте становились немного рельефнее и заметней. И по мере того, как течение несло их туда, всё ближе и ближе, стало понятно, что это одна из отмелей, вроде той, что помогла им глубокой ночью продержаться пару-тройку часов, только не подводная, а вполне себе островок. Крошечный отмелевый островок посреди воды, по капризу течения и наносимого им песка, образовавшийся видимо, на стыке водных потоков. Волны окаймляли его со всех сторон, но не захлёстывали полностью.

Лео стало дурно от того, что без солнечного света они вряд ли заметили бы этот артефакт, и их пронесло бы в темноте мимо. Однако и радости от того, что они этот островок увидали, тоже было не так уж и много, потому что по мере приближения к нему становилось ясно, что их проносит мимо. И тут же нахлынуло осознание того, что все напрасно, что неумолимая сила водной стихии как пить дать пронесет их мимо, да и уже проносит…

– Давай, ходу! – парни, не сговариваясь, из последних сил загребая по направлению к спасительному кусочку суши, хрипло дыша и отплевываясь, ринулись бороться с течением. Островок между тем отчетливо уходил влево.

– Давай, еще немного! – отчаянно выплюнул Лео, безнадежно понимая, что не поможет. Течение было сильнее. Их проносило, проносило мимо, и на горизонте не было ни одной зацепки, ни одного спасительного островочка, гладкая вода до самого горизонта…

– Давай за него! – он с полуслова понял, что имел в виду Алан. За островком течение немного ослабело и, хотя теперь приходилось грести против него, но это было уже не так безнадежно.

Преодолеть всего двадцать метров! Это же так ничтожно мало, когда ты в бассейне, когда ты хорошо выспался, полон сил и не думаешь о смерти! И так невероятно трудно, когда каждый гребок дается огромным напряжением! Когда от каждого зависит – будешь ты жить или умрешь…

– Давай, придурок, а то я тебя за волосы потащу! – взбесился Лео, когда Алан, уже буквально в пяти метрах от кромки выдохнул:

– Все. Я больше никак…

Последним отчаянным рывком вырвался вперед и захватил обессилевшего пловца за руку выше локтя, чтобы не уйти под воду, если тот на инстинкте вцепится, не давая сделать ни движения. Еще рывок. Еще. Все. Земля под ногами. Самый краешек, еле-еле ощутимый внизу, в глубине.

– Давай, еще немного, мне уже по грудь! – обрадованно соврал он, продолжая грести, уже глотнув второго дыхания.

Алан рванулся из последних сил и через несколько секунд отчаянных усилий они оба наконец обрели под ногами опору.

Пару минут, еще не веря в свое счастье, они тупо пялились на островок, потом друг на друга, потом снова на островок. Наконец Алан не выдержал и начал нелогично ржать.

«Нервный смех», – подумал Лео и тут же не выдержал тоже. Чудовищное напряжение, сковывающее их последние несколько часов, отступило, и хотя по большому счёту еще ничего не закончилось, и неизвестно, как оно повернется дальше, короткая передышка окунула их в настоящую эйфорию. Они все смеялись и не могли остановиться. Наконец Лео затих и выбрался на берег. Надо было осмотреть владения и сориентироваться по сторонам света.

Он прошел по длиннику и насчитал одиннадцать шагов. Поперек было немного меньше, восемь. Солнце взошло уже почти минут сорок как, однако то место, где оно вышло из воды, примерно было определено Лео как восток. Стало быть, запад север, юг… Он быстро набросал розу ветров на песке. Подумал и нарисовал солнечные часы. Потом подумал еще и поставил зарубку на песке, если так можно назвать кривую щербину в песке с датой. Робинзон, хуле.

К этому времени его товарищ по несчастью тоже успокоился, перестал смеяться, вышел из воды, растянулся на песке, который был влажным даже в самом центре островка, и с неподдельным интересом наблюдал за происходящим.

– А ты, я вижу, надолго нацелился, – немного обалдев от деловитости Лео, выдал он.

– Во всем должен быть порядок, – парировал Лео. – Если ты помрешь первым, то будь спокоен. Похороны будут по высшему разряду. – ну, а что, хотя Лео, со свойственным его возрасту оптимизмом, по большому счёту не верил в то, что когда-нибудь умрет в принципе, пугануть Алана всё же хотелось.

Однако тот и не думал пугаться.

– В любом случае человек без еды пару месяцев может, так что потом… ноябрь… Декабрь… Короче, по льду доберемся, – подытожил он свои радужные измышления.

– А без воды? – припечатал его Лео.

– Ну… – ненадолго растерялся Алан, и тут же снова оживился. – Ну, а вдруг дождь пойдет?

Хотя настроение у Лео было понятно какое, всё же неиссякаемый оптимизм Альберта, замешанный на его узнаваемом стебе, сделал свое дело. Стало хоть чуточку, но всё же легче.

– К тому же не знаю, как ты, а я никогда не умру, – самонадеянно ляпнул тот, кто не далее как полчаса назад вполне себе сложил лапы и приготовился было идти ко дну.

– Что, вообще не собираешься? – поднял бровь Лео. Вообще-то он втайне и сам не собирался, но тут уж просто борзеж. – Я что-то не знаю никого, кто бы родился и не умер.

Он фыркнул просто ради того, чтобы последнее слово осталось за ним, больше из чувства противоречия, и не был готов к ответу.

– Я знаю двух, – невозмутимо отбил Алан.

–?..

– Дедуля Ленин и Федор Кастро, – продолжил он. – Я собираюсь быть третьим.

Лео тут же непроизвольно улыбнулся.

– Я серьезно. – тоже засмеялся Алан и сразу перестал. – Не шучу. Ты же знаешь, сколько раз на Фиделя покушались?

– Несколько сот? Или тысяч? – Лео слышал что-то об этом.

– А он вечно живой.

– Вроде его заговорили?

– И меня.

– Ерунда все это, – фыркнул Лео. Он вовсе не верил ни в какие заговоры и приговоры. Вот в везение – верил. А во все остальное – нет.

И кстати, пора было сворачивать этот диалог. Он вдруг подумал, что незаметно, исподволь, Алан пробивает стену, которую Лео выставил между собой и им, и ему даже в какой-то степени это начинает удаваться. Этому следовало положить конец. Поэтому он замолчал. И не планировал больше заговаривать, ну разве только по необходимости.

====== 18. ======

Мысленно похвалив себя за разумное решение, он отошёл по мокрому песку на дальний конец островка, насколько это было возможно, и постарался до боли в глазах всмотреться в водную гладь. Почему-то ему тут же вспомнился давнишний фильм – «Водный мир». Там так же весь мир состоял из воды. Только в кино всё было красиво и ладно, герои не хотели ни пить, ни есть, и солнце светило в небе, но не обжигало кожу. А вот в реале всё совсем по другому. Пока что, правда, ни голод, ни жажда не навалились со всей силой, да и солнце пригревало довольно приятно, всё же провести половину ночи в не очень уже ласковой октябрьской воде было далеко не комфортно. Во всяком случае, синие губы на лице Алана бросались в глаза, да и у самого Лео, пожалуй, видок был тоже соответствующий.

Алан же совершенно не мог пока согреться, он сел на песок и обхватил колени руками. Его потряхивало, и это было заметно даже издалека. Хотя, если придираться, «далеко» было довольно условным. Десять шагов. Офигительное «далеко». Он вернулся назад к Алану, когда обнаружил, что единственное место, где песок был сухим, оккупировал тот, кто первым его обнаружил. Сидеть на мокром не хотелось, тем более, что плавки начали уже подсыхать, а мокрый песок холодил довольно чувствительно.

– Подвинься, – буркнул он, и Алан послушно сдвинулся к краю сухого пятна, хотя и так можно было сидеть, не касаясь друг друга, и довольно далеко, не раздражая друг друга и не нарушая никакого личного пространства. Но всё же сдвинулся. И продолжал стучать зубами, хотя солнце уже было довольно высоко, и начало ощутимо припекать.

Лео, давая себе импровизированный обет молчания, не учёл одного. Алан никоим боком об этом обете не подозревал, и соблюдать его поэтому не собирался. Впрочем, если бы он о нём и знал, то это вряд ли бы что-то поменяло. Он, обрадованный тому, что уши Лео оказались от него в шаговой доступности, тут же принялся вешать на них привычную лапшу. Вернее, пытаться вешать. Лео старался не реагировать и большую часть пропускал мимо. Видимо, решил он, и без того многословный парень таким образом пытается справиться со стрессом. Пусть болтает, ему-то какое дело?

Он, прищурившись, смотрел на пустой горизонт и старался не вникать в ту пургу, которую гнал сосед. Однако когда тот внезапно замолчал и тоже уставился в сторону смыкания неба с водой, поймал себя на том, что лучше бы эта пурга продолжалась. Тишина вкупе с тихим плеском мелких волн действовала угнетающе и погружала сознание в безнадёгу.

– Послушай, – Алан через несколько удивительно долгих тягучих минут нарушил собственное молчание совершенно другим тоном, серьёзным и немного просящим, – черт, даже не знаю, как это сказать… но, словом, раз уж мы тут застряли непонятно на сколько… – он замолчал, и Лео впервые понял, что это реально так. Непонятно на сколько. И холодок впервые с момента спасения невольно пробежал у него по спине, хотя солнце уже начало жарить вовсю, и пить хотелось всё больше.

– … в общем, – Альберт продолжал запинаться, так на себя не похоже, – может быть есть какой-нибудь способ, чтобы ты перестал меня хотя бы ненавидеть? Ну врежь мне изо всех сил, я даже сопротивляться не буду, правда.

– Думаешь, равнозначно? – усмехнулся Лео, повернув голову и вперив взгляд в глаза Алана. Тот отвёл.

– Думаю, нет, – и уставился на край света, замолчав.

Несколько минут прошло в тягостном молчании.

– Я тебя не ненавижу, – пожал плечами Лео, по-прежнему глядя в горизонт. Эти слова вырвались у него непроизвольно, но он с удивлением понял, что это и в самом деле так. Ненависть, которую он старательно лелеял, таяла, словно лёд, брошенный в убийственную жару в бокал с кока-колой. Не успеешь отвернуться – и его половина. А затем и вовсе крохотный след на поверхности. И начал этот лёд таять с того самого момента, когда он вытолкнул Алана из-под колёс. Наверно, мозг сыграл с ним подлую шутку, рассудив про себя, без участия хозяина, что верх нелогичности – желать смерти человеку, которого сам только что спас, и запустил механизм реверса. И как Лео ни бился с ним, поделать ничего не мог.

– Я тебя не ненавижу, – сказал он, и прибавил: – к сожалению.

– Но и простить не сможешь?

– Как ты себе это представляешь?

На этот раз пауза затянулась. Лео, устав сидеть на песке, откинулся на спину и стал смотреть в небо. Удивительно. На первый взгляд оно пустое, а если присмотреться – то совсем микроскопической точечкой в самой его глубине парит орёл. Такой крошечный, что кажется прямо молекулой какой-то. И что он там делает?

– А когда я умирать буду? – внезапно ляпнул Алан, – тогда простишь?

Вот может же брякнуть невпопад! И даже злиться сил нету!

– Вот будешь – тогда и посмотрим, – не упустил случая отбить Лео. – К тому же, ты, кажется, у нас горец? Внебрачный сын Ленина и Кастро? Долгонько мне ждать придётся.

– Ну, ещё лет восемьдесят, – неожиданно быстро ответил тот, произведя, как видно, в уме несложные подсчёты.

– Что так точно? – Лео уже смирился с тем, что молчание держать не удастся. Да и видимо, изначально идея была провальная. Во всяком случае, не с этим болтуном.

– Потому что я умру в девяносто восемь, ну или в девяносто девять лет, – уверенно заявил Алан. Так уверенно, как будто речь шла о чем-то обычном, вроде того, сколько ложек сахара положить в чай.

– В смысле? – не понял Лео.

– Какой ещё может быть смысл? Так и понимай, – Алан тоже вытянулся рядом с ним на песке. Похоже, он уже к тому времени согрелся, во всяком случае, губы его порозовели и трясти его, точно лихорадочного, уже не трясло. Волосы подсохли и топорщились в разные стороны вороновым крылом.

– Цыганка предсказала? – насмешливо протянул Лео. Он уже и думать забыл о том, что пытался оградить себя стеной молчания. К тому же когда повисала пауза, то казалось, что жара становилась и вовсе невыносимой.

По контрасту с холодным купанием теперь, похоже, их ждала пытка пеклом. Солнце начала октября палило с небес будь здоров. Это тебе не чахлое солнышко средней полосы, стыдливо прячущее свои части тела за пыльными облаками. Яркое огненное пятно жарило так, что парни стали напоминать сами себе карасей на сковородке. Пить хотелось уже совершенно адски. Лео дополз до воды и попробовал прополоскать рот, но после секундного облегчения стало ещё хуже. Потом он повалялся в кромке воды, снова намочив и плавки, но теперь мокрая ткань, в отличие от недавнего раздражения, приятно холодила кожу. Правда, и этого тоже хватило ненадолго. Говорить хоть и не очень хотелось, однако всё же разговор хоть немного, но отвлекал от ощущения, будто бы он находился в парилке. Пришлось намочить голову, чтобы хоть немного облегчить страдания.

– Почему цыганка? Бабушка моя. – Алан наблюдал за попытками Лео бороться с жарой, однако сам ничего не делал для того, чтобы охладиться.

– Что, и брат тоже старпером помрёт? – презрительно оттопырил губу Лео. Ему уже стало интересно. Мракобесие, конечно, но забавное мракобесие.

Алан между тем мрачно промолчал, и Лео понял, что ненароком задел неприятную тему.

– Что, нет? Как же так? У вас же всё пополам? И что же, бабушка тебе одно сказала, а ему – другое?

– Бабушка не сказала, – наконец пробормотал Алан, подавленный и такой непохожий на самого себя, – бабушка сделала.

– То есть, тебе сделала, а ему нет? Как так? – уточнил Лео. Он допытывался, ему это стало в самом деле интересно, и он даже несколько опешил от такого поворота. Он как-то сразу догадался, о чём говорит Алан. Хотя он и не верил в такие сказки, однако пока что, если принять во внимание последние события, пасьянс складывался в пользу Алана.

– Вот так, – тот повернулся на живот. – Мы тогда порознь жили, Роби с отцом, а я с мамой.

Ну и, короче… заболел я, и очень сильно. Чуть не умер. Мать всех врачей поставила на ноги, да только всё без толку. Я только помню, что она каждый день рыдала и помню, что почти всё время спал. Или лекарства пил. Потом снова спал. А потом, когда, видимо, совсем плохо стало, приехала бабушка и увезла меня почти насильно к себе, в деревню, под Саранском. Ну и мама, конечно, тоже поехала.

– Это же Мордовия, кажется, Саранск. Ты же вроде бы немец?

– Ну, немец-то я только наполовину. На четверть мордвин, по бабушке. На четверть казах, по дедушке. Ты чего ржёшь-то? Это ж Советский Союз, там такие чудеса часто происходили. Моя мама очень красивая была. Наполовину казашка, наполовину мордовка. Знаешь, какая красавица? Чёрные волосы, зелёные глаза такие… ведьминские. Отец в неё с полупинка влюбился, как только увидел. Да ты сам-то кто? Русский?

Лео задумался. Так-то русский, конечно. Только мамина девичья фамилия, вообще-то Стаюскайтис. А бабушка со стороны отца вообще осетинка. Так что по всему выходит, что… русский.

– Ты давай, не отвлекайся, Шехерезада. Ври дальше, – он тоже перевернулся на живот и приготовился слушать сказку. Ну, а что ещё было делать?

– В общем, она меня вылечила. – Алан не обиделся на Шехерезаду, и продолжил. – Сам я, конечно, процесс лечения помню довольно смутно. Маму она выгнала и пригрозила, чтобы не вздумала заходить, что бы ни услышала. Меня в баню, помню, носила. Бормотала, приговаривала, потом в ледяную воду окунула, эх я и орал! Потом поила какой-то гадостью, я блевал, а она всё равно поила. Потом вообще, вот. – Он вытянул руку и показал на ней, выше предплечья, с внутренней стороны, небольшой круглый шрам, похожий на ожог.

– Блин, – искренне удивился Лео.

– Прикинь, как мне страшно было, мне ж всего лет шесть в то время.

– А потом? – не вытерпел Лео. Он представил себе, каково ребёнку все эти ужасы. Да ёпт, безумная старуха! Чего уж удивляться, что внук у неё такой ёбнутый! Тут нормальным остаться шансов у него было маловато.

– А потом в землю зарыла, – мрачно продолжил Алан. – а я прямо там описался от страха. Это ж вообще… пиздец! Да ещё ночью же, бля!

– Что совсем зарыла? —оторопел Лин.

– Нет, конечно. Голову оставила снаружи. Да и зарыла-то на пять минут всего. Походила со свечой, прочитала что-то на своём языке, потом откопала, потом снова в баню отнесла, вымыла, натёрла какой-то мазью, поцеловала в макушку, подула и говорит: «Золотою скорлупой тебя укрываю…» и что-то там ещё бла-бла-бла. Не помню, короче.

– И?

– И всё. Не возьмет тебя, говорит, ни меч какой-то там ни ещё какая хуйня. В общем, не бойся ничего. Жить тебе до ста лет. Если не помрёшь.

– Вот ты идиот, – Лео почувствовал себя дураком, – идиот и болтун.

– Поверил?

– Неа.

– Ну и правильно. – Алан зевнул, – что-то спать меня срубает просто…

– Эй, на жаре нельзя! Не вздумай! – обеспокоился Лео, – не спи! А бабушка твоя что? Жива ещё? – он принялся тормошить Алана, задавая уже всякие неважные вопросы, чтобы только не дать ему заснуть. Не хватало ещё тепловой удар заполучить.

– А? – полуоткрыл мутноватый уже глаз Алан, – нет. Она уже старенькая была. Померла через полгода. Переживала, что только мне одному заговор поставила. Потом говорит маме: прости меня, дочка, на одного только сил…

– Эй! – Лео потряс Алана за плечо, но тот, казалось, уже не реагировал ни на что.

Бля! Он пошёл к воде, набрал в ладошки, вернулся, полил тёмные волосы, потом сделал так ещё пару раз. Потом сел так, чтобы тень от него попадала на голову парня. И так дебил, а после удара вообще с катушек съедет. А с буйнопомешанным на малюсеньком пятачке оказаться не хотелось бы.

Комментарий к 18. Можете не верить, но автор довольно близко знает двух таких людей. Это единственные два человека (к слову, не знакомые друг с другом), с которыми он бодро лезет в самолёт и не боится, что тот рухнет.

====== 19. ======

– Ааах, ты мой хороший, сладкий храбрый мальчик… моя радость, как я соскучился…

Дорогой отель. Безумно дорогой. Даже намека не будет, даже косого взгляда. Простыни в бурых пятнах подсохшей крови с равнодушием механизма наутро соберут и даже намека, даже маленькой невинной сплетни между собой, как это порой бывает в отелях попроще, никто из персонала себе не позволит.

– А ты… – дыхание прерывается, – ты скучал, правда?

– Угу, – подушка приглушает звуки, и голос звучит безжизненно, – весь на слезы изошелся.

Короткий смех, переходящий в стон. Равномерный шорох, огромная дорогущая, как иномарка, кровать не скрипит, только тихий шорох простыней, размеренное скольжение двух тел. Метроном.

– Дерзит мой мальчик. И шутит.

– Твой?

– Мой…

– Генри, можешь для меня сделать одну вещь? – к этой боли он привык, это почти не больно, если расслабиться, если отпустить. Метроном.

– Все, что захочешь, мой бриллиант, все, что скажешь… ооох…

– Ты не мог бы меня трахать молча? Заткнуться.

– Невоспитанный, грубый малыш… ммм…

– Все, что захочу?

– Нееет, только не это. У меня крыша уезжает, когда я в тебе. Я себя не держу…

– Заметно, – сжав зубы. Это почти не больно, и можно терпеть, если только не давать себе думать, что будет потом…

– Хамишшшь…

– Еще и не начинал.

– Скажешь, когда кончишь…

– Не дождешься…

– Блядь, заткнись!

Он послушно замолкает. Дурак. Знает же, что не нарываться, не нарываться… тогда, быть может, пронесет…

Искра ярости вспыхнув, тут же затухает. Метроном…

– Аааа, кожа у тебя такая же нежная, гладкая… Как и пять лет назад…

– Шесть, – сжав зубы.

– Шесть? – удивленно, – дааа… шесть… и так же хорошо заживает, – пальцем сверху вниз, от седьмого шейного позвонка по хребту, лаская подушечкой каждый бугорок. – Никаких следов. Супер. Сколько дней прошло?

– Я не считал, – сквозь зубы.

– Я считал…

Губами по судорожно сведенным лопаткам, и вниз, к волшебным маленьким ямочкам чуть ниже поясницы. Для этого приходится выйти, и он с неохотой выходит.

– Давай тебе татуировку сделаем.

Его передергивает. Какие еще идеи бродят, словно в чане с раздавленным виноградом, в этой безумной голове?

– Давай. Через всю спину огромными буквами: «Я ненавижу тебя, Генри.»

Блядь, этого говорить не стоило, явно перебор, мелькает мысль, точно перепуганная мышь юркает в угол. И ее догоняет вторая испуганная мышь: «Поздно…»

Так и есть. Внутри все сжимается, когда шлепок по ягодицам. Несильный, почти ласковый. Но оба слишком хорошо знают, что он означает.

– Перевернись.

Мог бы и не говорить. Он медленно переворачивается, ложится на спину. Разводит ноги. Смотрит в глаза. Это очень важно. Зелень в зелень. Почти одинаковые.

– Закрой.

А вот это уже плохо. Когда глаза открыты – это не так страшно, к тому же можно контролировать, и успеть поймать момент… Это смешно. Это ничего не изменит, однако в голове все время сидит глупая мысль, что с открытыми глазами он этого не сделает. Да он и так не сделает, успокаивает его голос внутри. Не сделает…

Щелчок. Сухой шелест затяжки. Через секунду ноздрям щекотно от сладкого запаха.

– Дай мне, – губы сухие и не слушаются.

– Трусишка.

– Отъебись.

Сухой шелест. Прикосновение губ. А ты чего ждал? Сигареты? Вдох. Задержка. Выдох.

Пауза.

– Ещё.

– Обойдешься. – Толчок. Шипение. Так неудобно. К тому же задевается внутри издевательским, унизительным возбуждением чувствительное место, и это постепенно, медленно, исподволь начинает бесить и разрывает мозг.

– Хм… нравится?

– Нет, – сквозь зубы.

– Вруша.

Впрочем, дым начинает действовать, и ледяной ужас постепенно неохотно двигается на край, уступая место равнодушию. Он совсем не уходит, а наблюдает со стороны, выжидая момент, когда можно будет вернуться. Роби знает, когда.

Метроном. Обманчивое спокойствие. Через пару минут ложной расслабухи он вздрагивает, когда чувствует прикосновение к коже холодного остро отточенного лезвия. Судорожно сглатывает и вспоминает, чтобы отвлечься, положил ли он в вещи водолазку с высоким горлом. Положил. Сука. В такую жару… Но вслух говорить пока нельзя, нельзя… и так сам виноват, не надо было выебываться.

Лезвие ползет от нижнего угла челюсти вниз, вдоль тонкой мышцы, оставляя после себя тоненькую, словно волосок, и яркую, как вишня, дорожку. Чуть притормаживая в том месте, где бьется под кожей сонная артерия. Толкает так часто и сильно, что отдается в ушах барабанным боем. Выдает.

– боишься…

Да. Ужас вытолкнул равнодушие травы и затопил все вокруг. Особенно когда лезвие достигает яремной впадины и задерживается там, в самом мягком и нежном месте, чуть покачиваясь в такт пульсации.

– Открой.

Глаза в глаза. Зелень в зелень. Метроном. Минута. Полторы. Две…

– Молодец, – судорожный выдох, – храбрый малыш. Ни слезинки…

Лезвие летит на край постели, ритм сбивается, больно, когда язык повторяет путь ножа, только уже в обратном порядке, снизу вверх. Зализывая, лаская, причиняя боль. Заживет. Все заживет. Надо потерпеть.

Спустя две минуты адской гонки и жгучей боли там, внизу, тяжелое горячее тело крупно вздрагивает и с тихим стоном вперемешку с проклятиями, проваливается в короткое беспамятство. Это здорово, потому что боль останавливается и, подумав мгновение, медленными тяжелыми волнами начинает отступать.

– Знаешь, я иногда думаю… – это Генрих. Он уже пришел в себя, лег рядом и задумчиво проводит пальцем по свежему порезу. Тот уже не кровит, черно-вишневая полоска завтра вспухнет широкой лентой, послезавтра побледнеет. А через пару недель ее и вовсе не найдешь.

– Я думаю, что если бы твой брат вдруг исчез… да не дергайся ты! Это ж только версия, вариант… То ты бы был моим.

– Я и так…

– Не пори чушь! Прекрасно понимаешь, о чем я.

– Если он исчезнет, то ты меня больше не увидишь.

– Знаю, радость моя, знаю… Поэтому и держу его на последнем волоске.

– Плохо держишь, как видим.

Теперь с Генрихом можно разговаривать. Тот лежит на боку и внимательно изучает лицо младшего брата. Такое совершенное. Такое красивое.

– Из последних сил. Ты же знаешь нашу общую… Гм… Маму. Вот про последний раз я и вправду не знал. Клянусь.

Роберт рывком поворачивается и оказывается лицом к лицу. Глаза в глаза. Зелень в зелень.

– Энри, я тебя прошу, пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста! – умоляющий шепот, умоляющие глаза. Энри. Детское прозвище, такое ласковое…

– Пожалуйста, дай мне дотянуть его, сделай что-нибудь, блядь! – он почти плачет. Нельзя плакать, нельзя…

– Я дам тебе денег, много денег, сколько захочешь, когда все закончится! Я обещаю, все, что захочешь!

– Пффф. Эти деньги мне и без тебя дадут, ты же понимаешь…

Понимает. Проклятые деньги.

– Я дам тебе половину от всего, что получит Ал. Это намного больше, поверь, от нее тебе таких денег никогда не видать. Мне на деньги плевать, я тебе все свое отдам.

– Малыш-малыш… Как же плохо ты меня знаешь… Не все измеряется деньгами, веришь?

– Тогда скажи, чем измеряется.

– Хм.

Генрих поворачивается на спину. После секса он ненадолго превращается в человека. Особенно после такого секса. И с ним можно разговаривать.

– Видишь ли, в этой партии я кругом в проигрыше. – он закуривает обычную сигарету и коротко выпускает дым вверх. – Если Алан подпишет бумаги…