Текст книги "Руины Тиррэн Рина. Пламя на углях (СИ)"
Автор книги: Hellas
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Но если это не сделает Сильвестр – за детьми явится уже он, и это будет гораздо хуже.
Сильвестр перевёл взгляд на ближайшую к стеллажу кровать. Девочка на ней спала, свернувшись в клубок и высунув из-под одеяла лишь длинную худую ногу да растрёпанную голову. Почти всё её лицо, бледное в темноте, острое, было скрыто тяжёлой тканью так, что виден был лишь кончик заострённого носа, и прикрытые подрагивающими веками глаза. На вид девчонке было лет двенадцать. Сильвестр протянул руку, зашептал про себя слова заклинания. Сейчас она проснётся и будет слушаться его. Если он сделает всё быстро, мать даже не узнает о том, что кто-то приходил. Пусть это бесчеловечно, пусть. Он всё равно не сможет провести сквозь портал и её. Лучше так, чем… чем если он убьёт детей, как приказывали ему изначально.
– Ты от Власа?
Сильвестр замер, обернулся к двери. Женщина стояла там, одетая в длинный махровый халат, с едва дымящейся сигаретой в руке. Рыжая, рыжая как огонь, зеленоглазая, как и все драконьи маги огненного клана Ларсен! Маррак(2), как он мог так ошибиться?!
Почему не рассмотрел цвета глаз мужчины на картине?! Люди тоже бывают рыжими. Маррак побери…
На протянутых к девочке пальцах медленно тлели нити магии.
– Значит, не от него. Что ты забыл в моей квартире? Что… что ты делаешь с моей дочерью?! – глаза женщины вспыхнули. Она видит, видит нити… Вспыхнула огнём и сигарета, а Сильвестр вдруг с ужасом понял, что она, эта женщина, не может этим управлять. Он чувствовал в ней отголоски драконьей крови, но никто не обучал её. И теперь магия могла просто…
За сигаретой полыхнули и женские пальцы, рукава халата, её волосы, но женщина, казалось, даже не заметила этого. Она сделала шаг вперёд, и языки огня сорвались с её ладони в воздух копошащимся багровым клубком. Сильвестр выбросил наперерез ледяной щит, пламя отразилось, разлетелось во все стороны, поджигая стеллаж, занавески, стены… Завизжал кто-то из проснувшихся детей, испуганно вскрикнула, отшатываясь в заполыхавший дверной проём, женщина в горящей одежде. В её глазах больше не было пламени, лишь страх.
Она сама не понимала, что произошло.
Как нелепо…
Дракон внутри взревел, взорвались болью мышцы, развернулись крылья, с треском разрывая рубашку, снося хлипкие стены. Перед глазами потемнело, потом вспыхнуло снова. Вся комнатушка превратилась в переплетение потоков чуждой, хоть и похожей на его магии. Огонь… Враг. Враг, враг, враг…
Дети. Дети. Дети.
Синяя воронка взрезала раскалённый воздух ножом, зазвенел лёд. В Замок, мне нужно в Замок… Одной рукой забросить в портал первую девчонку, уже не думая о том, что он может порезать её когтями. Рвануться к другой стене, схватить за шкирку плачущих детёнышей… Как же бьётся дракон внутри… Швырнуть их в переход, прыгнуть следом. Дети, дети, дети… Огонь кружит голову, обжигает виски, в глазах темнеет, под щекой что-то холодное и мокрое… Трава?..
Нам нужно в Замок?..
Где мы?..
Сильвестр помнил, что было дальше. Бег по ночному полю, оглушающая боль в голове и бешеный стук крови в висках, поиск сбежавших детей – он нашёл их, испуганных и грязных, в каком-то овраге спустя час. Его сил едва хватило, чтобы подчинить их и открыть портал – на этот раз куда нужно. Потом была неделя в лазарете под присмотром Эмила Курэ – магистра ментальной магии и мастера природной.
После он вновь вернулся в тот мирок. Он должен был узнать, что случилось с той женщиной… Угасающий запах магии привёл его на свежую могилу.
И первые сезоны Сильвестр просто не мог заставить себя посмотреть в глаза этим детям. Намеренно избегал их, игнорировал любые попытки заговорить, почти заперся в своей комнате… А потом Серафима сама пришла к нему, попросила помочь перевести с драконьего какую-то книжку со старыми легендами, передаваемыми в их мире из поколения в поколение вместо сказок. Кажется, её особенно заинтересовала история о герое Ларсенаре, служившем богине Пламени – Элэйн. Кажется, она сказала, что Главный Магистр послал её к нему.
Знала бы Серафима, какую грязную роль сыграл Сильвестр в её жизни.
Но она не знала, лишь дарила ему своё тепло, свою дружбу, по-детски искреннюю привязанность, и он просто не смог однажды не ответить ей тем же. И как вышло так, что со временем тихая девчонка без магии стала панацеей от всего, светом, необходимым теплом? Как вышло так, что он вновь почувствовал каково это – быть почти самым обычным человеком, купаться в чужом тепле, не думать о войне и магии, забыть о собственном злом прошлом?
Не стоило забывать, не стоило отпускать, не стоило думать, что что-то может длиться вечно.
Стоило помнить о нём.
Маррак, Сирион, да хоть Семеро! Как же Сильвестр его ненавидел! Если бы он только мог добраться до него, рвать когтями, прорывая кожу и мышцы до самых костей, если бы мог оторвать ему эти проклятые руки, что вновь принесли в его жизнь смерть, если бы он мог выколоть ему глаза, вырвать язык, оставить от его тела только кровоточащий кусок мяса, а после скормить марраковым тёмным волкам, которых он играючи решил натравить на весь континент!
Если бы он только мог…
Но он превосходил Сильвестра в силе в тысячи раз, в сотни лет обучения магии. Да даже если бы он смог прорваться к нему в Иоку сквозь Тьмыш, сквозь стаи волков, сквозь все магические щиты, что возведены вокруг – он уничтожил бы его мановением пальца.
Сильвестр не ровня этому существу. Пока не ровня.
Но имеет ли хоть какой-то смысл пытаться ею стать? Имеет ли смысл мстить? Месть – бесполезна, она уже не вернёт ни Серафиму, ни родителей, не образумит Альбу, разве что погубит его самого. Глупая смерть – пасть в бесплодных попытках отомстить.
Изар Мауг прав – нужно идти дальше, это не последняя потеря, лишь первая.
Но почему, почему Магистр послал на эту марракову вылазку именно Серафиму? Элин или Велимир ведь гораздо сильнее её и в магическом плане, и в физическом! Почему не послал самого Сильвестра?
Он догадывался, конечно.
Если бы Лэсвэт лишился кого-то из них троих, практически начавшаяся военная кампания Финнского Альянса потеряла бы гораздо больше. Смерть Серафимы почти ничего не решала. Наверняка, она и сама это понимала, и именно поэтому согласилась на поездку к Тэйвским горам.
Разве можно винить в этом Магистра?
Конечно же, нет.
И всё же внутри кипела боль, и ярость, и отчаяние…
Сильвестр зарычал и швырнул подвернувшуюся под руку чернильницу в стену. Затем бессильно закрыл глаза и уронил голову на ладони, судорожно вцепился пальцами в волосы, пытаясь заглушить рёв дракона внутри.
Когда-то он был рад тому, что его Серафима почти что обычный человек, теперь же проклинал это. Всё не имело смысла. И пусть забрав её в Тиррэн Рин он и подарил ей пять лет жизни, в конечном счёте он всё равно до неё добрался. И Сильвестр уже ничего не сможет сделать, разве что глупо мстить.
Было бы гораздо лучше, если бы Серафима родилась обычным человеком. Да, тогда они никогда не встретились бы, но она была бы жива. Эта война не была её войной. Этот мир не был её миром.
Но что уж теперь говорить и думать? Прошлое не вернуть, ведь даже в их магическом мире, как и в любом другом, никто не умеет поворачивать время вспять.
Вечер 23 октября 2016 года от Рождества Христова; Земля
Серафима медленно брела по знакомой серой улице, низко опустив голову и пиная ногами попадающиеся на пути камешки. Было тихо. Изредка раздавался шум проезжающих мимо машин, шелест шин по неровному асфальту и свежим лужам, оставленным сегодняшним ливнем. Мигал и потрескивал умирающий старый фонарь у края дороги.
Голова – уже привычно за последний месяц – ныла. Если подумать и сравнить с тем, что было в первые дни, когда Серафима едва ли могла открыть глаза из-за казавшегося слишком ярким и острым света и часами лежала, боясь даже пошевелиться – ныла несильно. Тогда, в те дни, её не покидало ощущение, что она забыла что-то очень-очень важное, что из неё вырвали целый кусок, сгусток воспоминаний, и, в перерывах между вспышками дикой, плавящей мигрени, она до скрежета сжимала зубы, пытаясь вспомнить.
Лишь потом, через три дня, когда боль начала отступать, в мысли вернулась хоть какая-то ясность. И она поняла, что это ощущение было верным.
Проклятая амнезия унесла с собой пять лет жизни и разделила эту жизнь на «до» и «после».
«До» была семья. Вечно работающая, но безумно любящая их мать, младшая вредина-сестра, сорванец брат, несмотря на свою хулиганистость учащийся на одни пятёрки, изредка приходящая ворчливая старушка-бабушка, придирчивая и требующая обращения по имени-отчеству, и где-то там, в прошлом, погибший в аварии отец.
«До» была школа – пусть и не очень любимая, пусть старая и давно требующая ремонта, но такая родная, и надоедливые, но привычные одноклассники. «До» было счастье. Бесконечное мамино тепло, светлая память об отце, дружная семья,.. а потом яркая искра пожара.
«После» был холод, промозглые сквозняки в старенькой бабушкиной квартире с дырявым плинтусом, вечно скрипящие двери, голоса врачей, какие-то дурацкие лекарства и больницы, больницы, больницы…
А ещё пять пропавших лет. Серафима ничего не помнила. Ни-че-го. Ни как выбралась из пожара, ни как погибли мать, брат и сестра, ни даже где она сама пропадала столько времени. Просто обычная размеренная жизнь, огонь и удушающий дым, затем провал – и знакомая обшарпанная дверь бабушкиного подъезда, ранняя осень, рыжей волной захлестнувшая город, и ледяные кнопки домофона под дрожащими пальцами. Домофона, с устройством которого Серафима не могла разобраться полчаса, словно разучилась элементарно звонить в дверь.
Потом был целый месяц таскания по врачам, каких-то рекомендаций и исследований, пропитанный запахом больницы и приторного растворимого шоколада, которым её пичкала сердобольная дежурная медсестра, громогласно жалевшая «несчастную деточку». Медсестра причитала, врачи наперебой уверяли, что рано или поздно воспоминания вернутся, что нужно стараться, что-то делать, пробовать…
Бесконечная череда советов.
А Серафиме не хотелось. Ничего не хотелось. Ей не хотелось вспоминать эти пять лет, ведь от этого ничего не изменилось бы.
Не ожила бы мать, не вернулся бы Велимир, не поджала бы снова губы недовольная чем-то Элин, не построился бы заново их дом. Всё осталось бы прежним, лишь прибавилось бы Серафиме кошмаров, как будто их и так ей не хватает! Что это, если не кошмар наяву, кошмар, у которого нет конца?
Кто знает, где её носило всё это время?
Приходившие в больницу полицейские – всю первую неделю она провела там, на стерильно белой койке под тонким байковым одеялом; почему-то постельное бельё остро врезалось в её память: белая простыня, пододеяльник в какой-то глупый зелёный горошек и нежно-розовая наволочка на подушке – расспрашивали её об этих годах, о том, не встречала ли она незадолго до пожара кого-то подозрительного, точно ли не помнит, из-за чего он произошёл, не мог ли это быть поджог. Дежурные вопросы. Серафима не видела в их глазах никакого интереса – они просто выполняли свою нудную приевшуюся обязанность. Новость о внезапном нахождении считавшейся ранее погибшей девочки всколыхнула весь их маленький городок как студенистое желе, он пошёл волнами, новости печатали в газетах, заголовки пестрели однотипными фразами и фотографиями с тем, что осталось от их дома после пожара.
Пару раз, кажется, в больницу даже приходили журналисты, но ни врачи, ни медсестра их не впускали, и за одно это им можно было сказать спасибо.
А потом у бабушки кончились сбережения и Серафиму отправили домой. Врачи, казалось, даже вздохнули с облегчением, когда она под руку с поджавшей губы Мартой Афанасьевной – именно от неё Элька переняла этот жест – вышла за двери больницы. Казалось, что действительно расстроилась и распереживалась только радушная медсестра, не преминувшая перед её уходом посетовать о том, что деточку так и не вылечили. Она потрепала тогда Серафиму по щеке, заверила в том, что стоит просто следовать указаниям докторов («Они же не просто так докторами стали, милая! Конечно, память к тебе вернётся, просто делай, что они говорят! Врачи у нас хорошие, не смотри, что такие угрюмые») и вручила целую коробку пакетиков с тем самым растворимым шоколадом.
Не то чтобы Серафима когда-то его любила, но забота, всё же, была приятна.
Ещё через неделю шумиха потихоньку улеглась, а расследование угасло, так толком и не начавшись. Остро встал вопрос об окончании школы. Серафиме было семнадцать – боже, целых семнадцать! – а отучилась она всего-то шесть классов. Все её сверстники перешли сейчас в одиннадцатый, и наверстать весь пропущенный материал, чтобы успеть присоединиться к ним и окончить школу, не представлялось возможным.
Да и не была она в состоянии учиться. Вечными спутниками после провала в памяти стали головная боль, слабость до кружащейся головы и подкашивающихся ног, и всё чаще нарастающая промозглыми вечерами апатия.
От этого не помогали тонны дурацких таблеток и сотни бесполезных советов врачей. Ничто не могло спрятать Серафиму от расползающейся всё шире чёрной пустоты в душе, грозящей скоро пожрать её с потрохами и окончательно похоронить.
Глупо, но она всё равно не хотела, чтобы воспоминания возвращались. Сколько новой боли они принесут? Зачем вообще нужны такие воспоминания, от одной мысли об которых выворачивает наизнанку? Даже если полицейские были правы в своих дежурных вопросах и предположениях, и действительно имело место какое-то похищение или что-то вроде него – зачем об этом вспоминать? Вряд ли в это время происходило что-то хорошее, так ведь?
Возможно, это было неправильным. Наверняка кто-нибудь другой на месте Серафимы всей душой жаждал бы вспомнить и понять, разобраться, что же произошло, но никого другого на её месте не было, только она сама, маленькая испуганная девчонка. Серафима понимала, что не права – об этом лучше всего говорили почти неприкрыто укоризненные взгляды бабушки, но ей действительно не хотелось вспоминать о произошедшем, где-то там внутри, на подсознательном уровне, словно что-то запрещало ей даже думать о тех пяти годах. И она заталкивала это “что-то” поглубже в себя и продолжала пить таблетки, и ходить по местам, где была, казалось, в прошлой жизни.
Но вместо памяти была всё та же пустота. Иногда Серафиме казалось, что она не просто забыла, а что воспоминаний и вовсе нет больше в её голове, и вспомнить она ничего и никогда не сможет. Словно её память – исписанный лист, из которого вырезали кусок в самой середине, смяли и выкинули, а две оставшиеся части неумело склеили, и теперь, пытайся не пытайся, смысл написанного уже не понять.
Но она старалась вспомнить, действительно старалась.
Новый дом, пятиэтажный, выкрашенный жёлто-серой краской, уже привычно стоял на месте их старого сгоревшего в пожаре. Серафима видела в газете фотографию того, что от него тогда осталось – лишь чёрные от копоти обугленные стены, пустые провалы разбитых окон, выбитая дверь. Тот пожар, пожар невероятной силы – его тушили почти что сутки – унёс несколько жизней, в том числе жизнь её матери. Про брата и сестру ничего не было известно – не нашли даже костей, но заведомо считали их погибшими. Говорили, что пожар был очень сильным, что возгорание произошло именно в их квартире, и никто не мог уцелеть, и удивительно, что удалось обнаружить хоть какие-то останки.
Но Серафима же как-то выжила?
Последнее, что Серафима помнила, это языки огня, лижущие обои в детской комнате. Что могло произойти потом, она даже не пыталась вообразить. Но ей думалось, что никакого похищения, которое предполагали полицейские, быть не могло – кто бы мог похитить их из горящего дома? -, а возгорание было случайностью, и она просто смогла неведомо как выбраться из квартиры ещё до прибытия спецслужб, да вот хоть в окно могла бы выпрыгнуть. А там уж… Да что угодно могло случиться. Стукнулась головой или машина сбила, вот и поехала у Серафимы крыша, и пошла она околачиваться по трущобам, что объясняет её рваную и грязную одежду.
Хотя, конечно, чего уж скрывать – в подобном бреде она не могла убедить даже саму себя. Но больше в больную голову ничего не приходило, а выдвигать какие-то другие версии не хотелось, как и просто лишний раз думать про тот день.
Была в её неожиданном возвращении ещё одна странность – татуировка на левом запястье в виде чёрной ладони с белым женским силуэтом в короне внутри неё, и тонкой витиеватой подписью под нею на неизвестном, но смутно знакомом языке. Странность была даже не в самой татуировке – каких только рисунков не бывает, – а в том, что кроме Серафимы её никто не видел.
Психолог, к которому её целенаправленно водила бабушка, авторитетно заявил, что это некая галлюцинация, раскрытие смысла которой повлечёт за собой возвращение воспоминаний. Мол, это сама память даёт ей подсказку, и стоит Серафиме прочитать эту подпись и понять смысл силуэта, короны и ладони, как всё сразу встанет на свои места.
Серафима честно пыталась прочитать, настойчиво убеждая себя, что она не сходит с ума и всё это временно. Однако время шло, а написанные слова всё так же оставались загадкой для неё. Порой казалось, что ещё чуть-чуть, и она разгадает её, но чуда не происходило – буквы всё так же витиевато плясали перед глазами, словно насмехаясь над её тщетными попытками.
В доме, построенном на месте пожарища, мало кто жил. Люди их маленького городка, вдобавок к болтливости и склонности из-за серости собственной жизни долго мусолить любую мало-мальски интересную новость, были очень суеверны. Им казалось, что на месте такой трагедии жить нельзя – оно ведь непременно должно притягивать несчастья. В итоге дом так и стоял полузаселённым и не слишком ухоженным. На испачканной чем-то стене, под самыми окнами первого этажа, кривой расползшейся кляксой красовалось ярко-малиновое граффити – единственное яркое пятно во всей этой желтоватой серости. Район был не из центральных, никто не спешил его закрашивать.
Серафима суеверна не была. Она старалась смотреть на вещи здраво, не верила в мистику и всевозможные народные приметы. Но от этого места, несмотря на все доводы рассудка, её часто пробирала дрожь.
Хотя, если подумать, у Серафимы как раз были для этого все основания.
Она уже привычно для себя остановилась и опустилась на скамеечку перед домом, где раньше наверняка гнездились бабушки. Сейчас она пустовала, лишь валялся под ней опрокинутый и рассыпавшийся пакет семечек, уже полностью растасканный птицами. Выл между домами промозглый осенний ветер, где-то в стороне одиноко каркала ворона. Небо начинало потихоньку чернеть. Значит, у Серафимы оставалось не так уж много времени до того момента, когда ей нужно будет вернуться домой. Всё же не хотелось бродить в потёмках.
Подобные вечерние променады теперь стали для неё обыденными. Врачи советовали побольше гулять, особенно по значимым для неё прежде местам – авось, это даст какой-то толчок к возвращению воспоминаний. Гулять не то чтобы хотелось, но сидеть в четырёх стенах бабушкиной квартирки не хотелось ещё больше. Самой же Марте Афанасьевне, казалось, и вовсе было всё равно, есть Серафима дома или нет. Да, она водила единственную из оставшихся внучек по больницам, записывала к психологу, покупала таблетки, которые выписывали бесконечные врачи, но взгляд её всегда был холоден. И Серафима знала, почему. Бабушкиной любимицей всегда была Элька и только Элька, безумно похожая на деда. И Серафима знала, что бабушка предпочла бы, чтобы вернулась именно Элин, не она.
Ветер резко подул сильнее, закачав ветви деревьев и сдув пакет куда-то в сторону. Серафиме даже показалось, что мимо промелькнуло несколько крупных снежинок. Неожиданно стало холоднее, словно температура за секунду упала на десяток градусов. Она выше натянула шарф и недоуменно нахмурилась. По коже против воли побежали мурашки.
За спиной раздались чьи-то медленные осторожные шаги. Серафима несколько секунд напряжённо в них вслушивалась, пока незнакомый человек не остановился в нескольких метрах от неё.
А потом чужой тихий голос проговорил:
– Серафима?
Она быстро, почти не отдавая себе отчёта в собственных действиях, обернулась. За скамейкой стоял высокий юноша, а может уже и мужчина. Полумрак скрадывал его лицо и силуэт, но Серафима разглядела одежду необычного покроя и неестественно белые длинные волосы. Может, парик? Во всяком случае, выглядел этот человек так, словно сбежал с какого-нибудь конвента, вроде КомикКона, или со съёмок очередного фантастического фильма. Конечно, ни то, ни другое в их городке не проводилось, но объяснило бы и его странно светящиеся синим глаза. Наверняка просто цветные линзы, от которых отражается свет старого фонаря.
Серафиме очень не хотелось думать про то, что свет фонаря был жёлтым и тёплым, а глаза у юноши мерцали в сумерках каким-то странным – бабушкина соседка тётя Люба, любительница ужасов, сказала бы, что мистическим – холодным огнём. Да и в целом вид его не внушал доверия.
– Простите, мы знакомы?
– Ты меня не узнаёшь? Но как же… – в голосе незнакомца послышалось явная растерянность, а в голове у Серафимы словно что-то щёлкнуло.
Она не знала этого человека, а вот он, судя по его обескураженному виду, явно был с ней хорошо знаком. Может ли он иметь отношение к тем пяти годам?
Серафиме почему-то не хотелось это выяснять. Небо уже темнело, и ей пора было возвращаться домой к бабушке, под иллюзорную защиту старых стен с ветхими обоями, и пить свои таблетки. Может она бы и посидела здесь ещё, если бы была одна, но незнакомец спутал ей все планы и просто-напросто напугал, в чём ей очень не хотелось себе признаваться. Ну, что он ей сделает? Подумаешь, просто ошибся, обознался, со всяким бывает. Он не может иметь к ней никакого отношения, наверняка даже не местный.
– Не узнаю. Вы, наверное, обознались. Простите, но мне пора идти.
Серафима поднялась с места, стараясь не делать резких движений, но тут же испуганно рванулась прочь, потому что незнакомец вдруг сделал ещё один шаг вперёд и протянул к ней руку с абсолютно реальными острыми когтями, длиной с пол его ладони каждый.
Ветер завывал в ушах от быстрого бега, леденяще обжигая лицо и шею. Шарф слетел и остался за предыдущим поворотом. Старый и слишком длинный пуховик путался в ногах, жарко лип к взмокшему телу. Кровь гулко стучала в висках, от нехватки воздуха перед глазами темнело, ноги дрожали и подгибались. Серафима на секунду остановилась, опёрлась о колени руками, прерывисто вдохнула несколько раз, и вновь бросилась вперёд по мокрой от дождя улице. Ботинки шлёпали по лужам, обдавая ноги холодными брызгами.
Сколько продолжалась эта погоня? Она не знала. Перед незнакомцем у неё не было ни одного преимущества, кроме возможности сворачивать в еле заметные приезжим подворотни и закоулки. Однако долго это продолжаться не могло – Серафима чувствовала, что сил у неё осталось совсем немного. К горлу подкатывал ком, она начинала задыхаться. Мигрень калёным железом жгла где-то над левым глазом.
Её преследователь и не думал отставать. Она буквально чувствовала спиной его взгляд и слышала следующие за ней по пятам шаги. Всё ближе, всё громче, всё отчётливей.
Первые пять минут погони он кричал ей, просил остановиться, что-то спрашивал, но она не слушала, полностью посвящая себя бегу. Кто этот человек? Человек ли он вообще?
Что за бредовый кошмар остался у неё теперь вместо нормальной жизни…
Серафима вылетела на длинную широкую улицу и бросилась по проезжей части на другую сторону, не утруждая себя поисками пешеходного перехода. Вряд ли в такое время и в таком месте кто-то проедет, а так она быстрее добежит до другой улицы, потом до угла и наискосок через перекрёсток, а там уже рукой подать до бабушкиного дома…
Визг тормозящей машины она услышала одновременно с отчаянным криком своего преследователя. А затем раздался короткий треск, ярко вспыхнуло льдисто-синим, и машину смело в сторону дико полыхающей и крутящейся в воздухе пентаграммой.
Серафима застыла, дрожа, будучи не в силах сдвинуться с места и отвести взгляд от яркого синего пламени, охватившего машину, из которой начали вылезать испуганные и что-то кричащие люди.
Перед глазами встала та, другая авария, и изломанная, изрезанная, испачканная красным рука, торчащая из искорёженной груды металла. Папа…
Через секунду её крепко прижали к себе сильные руки. Блеснули у самого лица серебристые когти и чешуя на чужих длинных пальцах.
– Я не знаю, что произошло с тобой, Серафима, действительно не знаю. Но оставаться здесь тебе нельзя.
Воздух с тихим звоном раскололся. Вспыхнул ослепительно голубой свет.
1) В Странном мире принята следующая восьмиступенчатая система изучения магии: ивегард – ионир – адепт – амисион – матэр – фальто – мастер – магистр. Её придумал и утвердил учёный-человек из вольного города Грань Карвир Аркас в 1003 году Эпохи Магии.
2) Существует верование о Марраке и Сирионе (Тьма и Свет, в общем-то). Сирион – божество света, воплощение любви, мира и процветания. В противовес ему Маррак воплощение тьмы и злобы. Считается, что они извечно борются друг с другом, и у них есть, как посредники на земле, так и легионы мёртвых душ, что участвуют в этом противостоянии. Имя Маррака часто используется как ругательство. Считается, что всяческие злые силы служат ему, и что именно он виновник всех бед.
========== Глава II. Магистры и тёмные ==========
Ночь с 23 дня на 24 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвэт, Странный Мир
Незнакомец вёл Серафиму вперёд по залитой синим ночным сумраком галерее, схватив её за запястье столь крепко, что его острые когти практически царапали её кожу. Он словно боялся, что она сейчас вырвется и убежит, а потом снова попадёт под случайную машину.
Его опасения были обоснованы – если бы Серафима могла, то действительно убежала бы. Но было несколько причин, по которым это не представлялось возможным. Первой, самой весомой, было то, что сил на бег после ночной погони у неё уже не осталось. Она была измотана как морально, так и физически, и уже с трудом переставляла гудящие дрожащие ноги. Голова противно ныла, к горлу подкатывал горький тяжёлый ком, а мир перед глазами иногда начинал немилосердно расплываться, теряя чёткость и превращаясь в череду мутных пятен.
Второй причиной было то, что Серафима не имела ни малейшего представления о том, куда ей бежать. Они совершенно точно находились не в её родном городке. И даже выберись она за пределы галереи – ничего не решится. Хотя, если бы не отвратительное самочувствие, она всё равно попыталась бы.
Третьим было то, что Серафима просто боялась лишний раз пошевелить рукой.
После той голубой вспышки света, когда незнакомец нырнул куда-то, увлекая её за собой, на них внезапно обрушилась синеватая мутная темнота, давящая со всех сторон, словно бы они вдруг оказались под толщей чёрной воды. Затем – секундное ощущение полёта, потеря опоры под ногами и жёсткое, но всё же чуть смягчённое дёрнувшим её вверх незнакомцем приземление на мощёную золотистыми камнями дорожку. Дальше – лишь чёрная ночь вокруг и мерцающие всё тем же золотом замковые ворота впереди. Они распахнулись, когда незнакомец, перехвативший Серафиму за руку и больше не прижимающий её к себе, шепнул что-то на мелодичном, но каком-то рычащем языке. А после он буквально втащил её внутрь и повёл за собой по бесконечно-длинным коридорам, переходам и галереям.
Серафиме начало казаться, что они действительно бесконечны. Незнакомец, продолжающий волочить её за собой, миновал долгий лестничный пролёт и свернул в очередной коридор, когда на неё вдруг накатила тошнота, и Серафима вынужденно дёрнулась в сторону, прислоняясь к каменной стене и зажимая рот свободной рукой.
Ну как, господин таинственный похититель, насколько ты будешь рад моменту, когда эти прекрасные белоснежные полы будут запачканы тем, что было раньше обедом? Бабушкины голубцы очень мило будут смотреться вот на этой симпатичной плите. Из чего она там, из мрамора?
– Серафима? Маррак, да что же происходит! – простонал незнакомец, отпустил её многострадальное запястье и приобнял за плечи, поддерживая. – Милая, всё хорошо… Сейчас я отведу тебя к Магистрам, они помогут. Веришь? Всё будет хорошо…
От звучавшей в его голосе непонятной нежности и совершенно нелепого в данной ситуации «милая» Серафиме очень захотелось насмешливо фыркнуть, но она сдержалась, боясь лишний раз пошевелиться и всё-таки запачкать несчастный пол.
Интересно, кто такой этот Маррак? И что за Магистры? К которым, впрочем, идти совершенно не хотелось.
– Фима?..
Ещё и Фима. Кто ты, чёрт побери, такой, чтобы так к ней обращаться? Сначала украл, затем притащил в какое-то непонятное место, теперь вот у стеночки за плечи держишь и сокращённым именем называешь! Не многовато ли?
– Не молчи, пожалуйста… Ай, да пошло оно всё к Марраку! – на этом терпение её похитителя наконец-то кончилось, и он, подхватив Серафиму на руки и вспоров когтями несчастный пуховик, стремительно зашагал дальше.
Как оказалось – недалеко. Пройдя весь коридор до конца, незнакомец остановился у массивной двери из красного дерева и постучал. Этот стук разнёсся в ночной тишине громом набата.
– Это я, Магистр.
За дверью раздались быстрые шаги. В следующую секунду она открылась, и яркий свет, полившийся из комнаты, ослепил Серафиму. Мигрень взвыла с новой силой, глаза заслезились, но сквозь спешно прищуренные веки она всё же смогла рассмотреть высокий мужской силуэт в тёмной мантии.
– Сильвестр, что привело тебя?.. – спросил силуэт низким глухим голосом, а потом словно запнулся: – Серафима?..
– Да. Я нашёл её…
И Магистр посторонился, жестом приглашая их в свой кабинет.
*
Магистр оказался харизматичным мужчиной средних лет и средней комплекции, с проницательным взглядом золотисто-карих глаз, похожих на глаза какого-то хищного зверя – то ли волка, то ли одной из крупных диких кошек – и короткой чуть заострённой бородкой. Небольшая странность была в его волосах, аккуратно зачесанных в хвост – они были насыщенного чёрно-багрового цвета, что никак не вязалось с образом обычного человека. Серафима бы даже предположила, что они крашеные, если бы не тот факт, что и бородка, и брови Магистра были точно такого же оттенка. Никто же в здравом уме не будет красить брови и бороду в такой цвет, так ведь? И вообще, может он тоже не совсем человек, как этот… Сильвестр с его когтями и чешуёй.
В данный момент лицо Магистра не выражало ни капли удивления, и Серафима даже позавидовала его самообладанию и невозмутимости. Сама она вряд ли смогла бы оставаться настолько спокойной, если бы к ней посреди ночи ворвался какой-то… какое-то существо наподобие Сильвестра, пусть даже и знакомое, тащащее на себе девушку вроде неё – зеленовато-бледную, растрёпанную, с синюшными кругами под глазами и выражением полного непонимания на лице. Магистр же выглядел так, словно её похититель проделывал такое чуть ли не ежедневно и ничто, совершенно ничто не выходило за рамки приличий.
