Текст книги "Каштаны цветут дважды (СИ)"
Автор книги: Helena222
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Когда он ушел, Реджина еще долго сжимала в руках пустышку. Не было ни сожаления, ни разочарования. Ничего.
========== Глава 32 ==========
Есть… час беды,
Дитя, и час сей – бьет.
М.Цветаева
Шуршали неспешно переворачиваемые страницы, время от времени Валден, отрываясь от досье, бросал на Эмму взыскательные взгляды.
– Значительные аналитические способности, отменные навыки сбора информации, – вполголоса ронял бригаденфюрер со сдержанным одобрением.
Эмма, дожидаясь прямого обращения, взглянула несколько раз на Голда, сидящего напротив Валдена, но он не посмотрел в ее сторону.
– Что же, неплохо, неплохо, – подытожил бригаденфюрер, закрывая тонкую папку и в упор глядя на Эмму. – Я планирую перевести вас в берлинский отдел.
Эмма смотрела, как Голд, потянув к себе ее дело, методично прикрепил к скоросшивателю бланк.
Она терпеливо, обескуражено ждала, когда в груди разольется тепло, и заветное слово «Берлин» снимет сковавший мышцы лица спазм.
Щелчок скоросшивателя.
Эмма, будто очнувшись, шевельнула одеревеневшими губами, уже понимая, что уставной ответ ей вряд ли удастся вспомнить, но Валден, величественным жестом подняв руку, остановил ее:
– В вас есть потенциал, мне нужны такие люди. Но также есть одно обстоятельство, которое несколько удивляет меня. Настораживает. – Выразительное молчание, подчеркнуто доброжелательный взгляд серых глаз. – Отборные части СС – это люди, доказавшие готовность быть беспощадными к врагам рейха. В вашем деле такой строчки, – искреннее сожаление в мягком голосе, – нет.
– Свон занималась преимущественно бумажной работой, – небрежно заметил Голд.
Валден внимательно взглянул на Эмму – изменившийся, оценивающий, заинтересованный взгляд; взгляд зрителя, знающего, что случится в следующем акте.
Эмма не знала. Глухое, ознобом стиснувшее плечи беспокойство усилилось, когда она почувствовала: Голд тоже не знает.
– Пора это исправить, – улыбнулся Валден.
Эмма смотрела, как по сигналу бригаденфюрера в кабинет ввели Джонса. С необыкновенной отчетливостью заметила, как Джонс на мгновение кинул злобный взгляд в сторону Голда. Увидела, как Валден, отослав конвой, с безмятежной улыбкой вынул из кобуры пистолет и протянул ей рукояткой вперед. Пахнуло запахом свежей смазки.
Сознание машинльно отметило: конгсберг, 199.
И так же машинально зафиксировало распоряжение застрелить арестованного. Распоряжение, повторенное еще раз и ставшее приказом.
Эмма пришла в СС, чтобы выполнять приказы.
Держать в руках вальтеры и конгсберги, ощущать тяжесть заполненного свинцовыми цилиндрами магазина, взводить курок, класть палец на подрагивающий спусковой крючок.
Смотреть в прорези целика, наводя цель. Не сейчас, сейчас это не нужно. Промахнуться с расстояния шести шагов никто бы не смог. И она не сможет.
Она смотрела на Джонса, по лицу которого и не скажешь, что его вот-вот продырявят насквозь, только желваки надулись на челюсти, да вена взбухла на лбу.
Перед глазами мелькали даты, имена. Колодой карт разлетелись папки: толстые, тонкие, с и без фото. Оттингены, Саарбрюк, дело №125, Аланы, Р. и М., Париж, дело №14, «Сторибрук», Париж, №272. Сбор информации. Аналитические данные. Хорошо, отменно выполненная бумажная работа.
Все для того, чтобы эсэсовцам было кого брать на прицел.
Ее очередь.
Февраль – учебный прыжок с парашютом – пустота – ревущая, трепещущая бездна под ногами.
Приземлишься? Нет?
Нет. Но это уже не важно. Пустота проникла внутрь Эммы, пустота вытолкнула из нее все, кроме неистового, неукротимого, неудержимого желания: поддаться, шагнуть вниз.
Голд слева, нет, уже рядом с ней. Он смотрел – Эмма чувствовала это, не отрывая взгляда от заслоняющей лицо Джонса мушки, – оценивающе, напряженно. Валден что-то произнес с терпеливой, едва уловимо неодобрительной интонацией.
Пустота, разбухая, расползлась багровым пятном и взорвалась гневом. На все. На всех.
На Гастона, его нелепый кувырок в воздухе и расплывшееся над сердцем кровавое пятно; Валдена и отборный отдел; тошнотворные доброту, сочувствие и малодушие Мэри-Маргарет; Дэвида Нолана, не сумевшего окончательно убраться из жизни Эммы.
На ни разу не подведшего Голда. Ее подбородок задрожал.
На Джонса, на уверенность в глазах – она не выстрелит, не такая, не сможет.
Облегчение от сделанного выбора настигло ее одновременно с плавным нажатием на курок.
Хлопок, вспышка, отдача.
И осознание: в последнее мгновение перехвативший ее кисть Голд изменил направление пули.
Фонтаном брызнувшая из того, что мгновение назад было рукой Джонса, кровь.
Удивленное восклицание Валдена, неторопливое пояснение Голда:
– Простите, Хельмут, но мне Джонс еще нужен. А Свон, полагаю, все уже доказала.
Эмма с бесстрастным интересом выслушала ответ бросившего на нее острый, запоминающий взгляд бригаденфюрера:
– Ваши действия вызывают у меня все больше вопросов. Ну что ж это ваше дело… Пока еще ваше.
***
Кора, опустив вуаль, прошла мимо дома. Остановилась неподалеку, еще раз внимательно оглядела невзрачное строение, задержалась взглядом на окнах второго этажа. Шторы приспущены; Реджина никогда не любила спать на свету.
Кора прислонилась к ограде, на мгновение отчетливо увидев фотографию из дела Реджины. На фото дочь выглядела моложе, чем в их последнюю встречу в Зачарованном Лесу. В глазах арестантки Реджины Миллс теплилось больше жизни и света, чем в глазах королевы Реджины. Прожив в этом мире почти два десятилетия, Реджина вновь научилась надеяться.
Сердце – не окажись Кора так предусмотрительна много лет назад, – наверное, сейчас нестерпимо болело бы за дочь. Пожалуй, даже терзало бы чувством вины. Кора почувствовала, как губы тронула самодовольная, снисходительная улыбка. Так много боли и так легко всего этого избежать. Слабости недопустимы. Когда-нибудь и Реджина это поймет. В их мире дочь, судя по рассказу Румпельштильхцена, начала это понимать.
– Ты сказал, она получит свободу.
– Не все сразу, – бросил Румпельштильцхен. – Реджине будет мало проку, если я разделю соседнюю с ней камеру. А так и случится, если поспешно оформить бумаги.
– Этого никогда не произойдет, если я хоть сколько-нибудь тебя знаю, – усмехнулась Кора. – Ты всегда найдешь запасной выход.
По его лицу скользнуло ироничное раздражение.
– Видишь ли, душа моя, я не намерен доводить дело до того, чтобы он мне понадобился, – сухо отозвался Румпельштильцхен.
– О, нет. Кстати, – она откинула руку на подлокотник, принимая более удобную позу, – ты упоминал о цене твоего Проклятья. Ты так и не понял, пока обучал ее, что Реджине некого принести в жертву?
Румпельштильцхен помолчал. Мельком взглянул на Кору, и она выпрямилась, приняла более закрытую позу.
– Да, ты хорошо позаботилась об этом. Впрочем, – в его голосе вновь зазвучала холодная насмешка, – я делал ставку на твоего мужа. Бедный Генри, – протянул он уже почти с хихикающими нотками.
Кора изогнула губы в ответной усмешке.
– Бедный Генри, – согласилась она, поднимаясь.
Сзади послышались шаги. Кто-то остановился прямо за ней. Тяжелое, точно незнакомец долго бежал, дыхание. Отрывистый, нервный смех.
Кора, вновь поправив вуаль, уже собралась обернуться, когда услышала:
– Ты даже не представляешь, как долго я ждала этой встречи… мама.
***
Голоса и шаги смолкли. Дождвшись, когда за вышедшим последним Валденом закроется дверь, Эмма вслепую шагнула к столу. Не оборачиваясь, дождалась, когда Голд подойдет, остановится возле нее.
– Зачем? – она даже не пыталась понизить голос. Впрочем, и так с дрожащих губ сорвался лишь шепот. – Боялись, что я не сделаю этого?
– Боялся, что сделаешь.
Съежившись, вобрав голову в плечи, Эмма опустилась на краешек стола, уткнулась подбородком в грудь.
Голд молчал, но Эмма чувствовала на себе его взгляд: пристальный, но не тяжелый.
Эмме вдруг показалось, что Голд коснулся ее волос. Она не подняла головы, чтобы не убедиться, что ей лишь показалось.
Через несколько минут она смогла наконец заговорить:
– Вам же нет дела до Джонса. Так зачем?
– Это изменило бы тебя, – в голосе Голда не было ни обычной сухости, ни редкого тепла. Он говорил точно нехотя, с усилием. Эмма прикрыла глаза, через сомкнувшиеся ресницы просочились слезы. – Потом ты, возможно, попыталась бы вспомнить себя, но не смогла бы. Может быть, этот выстрел уничтожил бы и тебя.
– Может быть, оттого я и хотела выстрелить, – выдавила Эмма. – Я хотела, вы знали? – она увидела, как Голд кивнул.
– У всего есть своя цена, но эту тебе не нужно платить, – тихо сказал он.
Эмма инстинктивно подалась назад, слишком отчетливо расслышав в голосе Голда сожаление.
– А если я устала? – приглушенно спросила она, сжимая край столешницы до проясняющей сознание боли в пальцах. – Балансировать на грани, винить себя и не винить. Я не заслуживаю прощения, никогда его не получу, – Эмма вдруг нервно, громко рассмеялась, резко вскинула голову, – и мне плевать на это.
Голд отступил на шаг, заговорил с усталой, отрицающей его слова интонацией:
– Никому не плевать на прощение, Эмма. Как бы ты ни отказывала себе в нем, ты знаешь, что у тебя есть тот, кто простит тебе все, если ты позволишь.
– Дэвид, – беззвучно шепнула Эмма. Не надеясь на ответ, спросила: – А чьего прощения ждете вы?
Голд рассмеялся, негромкий сухой смех быстро стих.
– Может, мне начать с твоего?
Эмма подняла голову. Голд пристально смотрел на нее. Эмма ощутила: его слова не только и не столько просьба о прощении, сколько побуждение к чему-то. Подсказка, намек, проложенный картографированный маршрут. Привычно – разве не всегда она осознавала, что он играет ею, как и другими? Вот только с ней – она знала, – Голд раньше был честен.
Есть что-то, что ему нужно от нее и, может быть, для нее. Но помощи не будет. Ответы искать она будет сама. Если сможет…
Эмма окликнула его уже у двери. Пока слова не сорвались с губ, она даже не осознавала, насколько жалобно они прозвучат:
– И что мне теперь делать?
Невесомая, почти мирная тишина.
Скрип поворачивающейся дверной ручки.
– Иногда нужно упасть достаточно глубоко для того, чтобы увидеть свет.
***
Голд вышел в коридор навстречу Марлин, плотно прикрыв за собой дверь.
– Что за пальба?– поравнявшись с ним, бросила Марлин.
Голд бесстрастно пожал плечами.
– Эксперимент Валдена.
– Ну и как, удался? – без интереса спросила она.
Голд задержал на ней взгляд. Знакомое Марлин выражение мрачного удовольствия подсказало его ответ раньше, чем Голд произнес:
– Вполне. Вот только для кого.
========== Глава 33 ==========
Растрепанные рыжие волосы, возбужденно горящие глаза – крайне нервная особа, явно не в себе. Кора шагнула вперед, но девица вновь преградила ей дорогу.
– «Вы меня с кем-то путаете», так и слышу это из ваших уст, – срывающимся на пронзительный смех голосом произнесла незнакомка, – мадам фон Валден.
– Дайте пройти.
– О, сколько величия, – округлила глаза ненормальная. – Кто бы мог подумать, что в плебейке его окажется с избытком.
Кора презрительно улыбнулась, на мгновение задержавшись на мысли о том, что в своем мире сердце негодяйки уже осыпалось бы пеплом с ее ладони. Что же, сдержанности этот мир учит неплохо.
– Дайте пройти, милочка, – повторила она.
– Охотно, – с готовностью отозвалась девушка, не делая при этом ни шага в сторону. – Видите ли, с Корой фон Валден говорить мне не о чем. Другое дело ее величеством Корой, Корой, дочерью мельника.
Кора склонила голову набок, неторопливо обвела девушку взглядом.
Проклятье слабеет.
Румпель не предупреждал. Сам не знает?
Лицо рыжей было незнакомо Коре.
– О, я вижу, вам невдомек, о чем идет речь? Этой беде пособить несложно, – пожала та плечами.
Девушка приблизила лицо и хрипло шепнула:
– Реджина Миллс.
Зеленые глаза впились в Кору, зажглись маниакальной радостью, когда она пошатнулась и приложила ладонь ко лбу. Дав незнакомке потешиться еще несколько секунд, Кора выпрямилась.
– Забавно, не правда ли? – задумчиво протянула девушка. – В именах заключена власть, небывалая власть. Этому меня научил мой наставник, а я – талантливая ученица.
Чуть отступив, девушка наблюдала за Корой с улыбкой, которая могла бы показаться умиротворенной, если бы не лихорадочный блеск глаз.
– Ах, да, и еще одна маленькая, но важная деталь. Я – твоя старшая дочь, мамочка.
Кора издала сдавленное восклицание.
Девушка покачала головой и капризно выпятила нижнюю губу.
– Вижу, ты потрясена известиями, – прикрыв глаза, Кора слушала громкое цоканье. – Да вижу, тебе совсем плохо, мама. Но ты знаешь, самое интересное впереди, очень, очень советую тебе собраться и, – Кору почти передернуло, когда девушка приглушенно прошипела: – выжить.
***
Нил поспешно свернул на Рю де Саре. Отрывистая немецкая, в рупор, речь. Непроницаемые лица, расчехленные пулеметы, мотоциклы наготове. Еще один блокпост, очередной кирпичик в наглухо замуровывающей Париж стене немецкого орднунга. Париж, Франция, Бельгия, Дания, вся Европа – мир, покрытый кострами, которые вот-вот сольются в единое пламя. Насколько должен был обезуметь этот чужой, чуждый мир, чтобы сказочный Темный маг идеально вписался в него? Румпельштильцхен, каким помнил его сын, каким он был до того, как проклятье Темного поглотило его, наверное, отшатнулся бы от нацистской идеологии. Интересно, откуда взялось столько проклятий, чтобы их хватило на всех последователей чертового фюрера?! Мир без магии, напомнил он себе. Радужный мир без магии. Без волшебства.
Бродя по маленькому скверу, Нил поглядывал на подъезд дома напротив. Отец не будет рад его появлению, но Нил был сыт по горло обещаниями, уверениями, что тот делает все что может и…
Из дома, неуверенно оглядываясь по сторонам, вышла Белль. Она пересекла улицу и вошла в сквер.
Белль, похоже, почти не удивилась, когда Нил, коснувшись ее руки, сделал ей знак следовать за ним.
***
Кора сосредоточилась на чашке кофе. Матовая поверхность стола, тяжелые фиолетовые, скрывающие дневной свет портьеры, отдельный кабинет фешенебельного ресторана.
Все пропиталось удушливым запахом духов, приторный аромат точно исходил от оклеенных под черный мрамор стен.
У обочины плакал младенец, от которого она ушла, запретив себе оглядываться. Потом она перестала вспоминать о ребенке. Потом, после несложной операции с трепещущим в груди органом, Кора и вовсе перестала помнить.
После рождения Реджины это перестало быть проблемой. Дочь королевы без труда вытеснила бы из сердца Коры – останься оно в груди – все воспоминания о дочери нищенки.
Позволяя девушке вдоволь насладиться ее смятением, Кора механически размешивала остывший кофе, глядя в пустоту.
А девушка все извергала потоки обвинений:
– Ты избавилась от меня когда-то, выкинула как узел с отрепьем и забыла. А потом родилась она, Реджина, – это имя рыжая прошипела, сопровождая шипенье почти змеиными извиваниями гибкого тела, – и она получила все – все!– что должно было стать моим. А теперь ты сидишь передо мной, – неистово горящие зеленые глаза вдруг затуманились, голос присмирел: – и даже не знаешь, как меня зовут.
Кора, помедлив, смягчив голос, тихо спросила:
– Как тебя зовут?
Сладострастный, мстительный огонек в глазах девушки окончательно угас.
– Зелина,– уронила девушка.
Кора вскинула брови, недоверчиво покачала головой.
– Ты – Злая Ведьма Запада? Могущественная колдунья?
Зелина запрокинула голову и залилась торжествующим, злорадным смехом.
– Я неплохо преуспела? Жаль, Румпельштильцхен так и не распознал, на что я способна. Он предпочел мне, – вновь глаза засверкали, Зелина чуть ли не зубами заскрежетала, – эту никчемную, жалкую, вечно хныкавшую… – задохнувшись, выдавила та, в упор глядя на Кору: – Вы оба сделали неправильный выбор. А теперь – вот забавно, да? – вы, вы все здесь из-за меня.
Позволив отразиться на лице удивлению и легкому страху, Кора переспросила:
– Ты наслала проклятье?
Зелина взвизгнула, хлопнув в ладоши.
– О, можешь не сомневаться, все происходящее – моя заслуга! И разве вышло не чудесно? Мне нужен был мир, в котором ты настрадалась бы, глядя на свою драгоценную доченьку. И я попала в самую точку. Что скажешь, мама?
Спокойно. Спокойно. Упоение опасно, упоение триумфом опасно вдвойне. Зелине это неведомо, это хорошо. Показать свою слабость, уязвимость. Но не через Реджину, не через нее.
А Зелина, захлебываясь, нанизывала одну упоенную мстительным наслаждением фразу на другую:
– Я слышала, у сестренки крупные неприятности? Ну надо же. Бедняжка. Что ты чувствуешь, мама? Тебе все видно? Хочу, чтобы ты оказалась в первом ряду, когда с Реджиной расправятся.
Кора не позволила себе ни единого выдоха облегчения, поняв, что Зелине неизвестно об освобождении Реджины.
Сделав глубокий вдох, она плотно сжала губы. Покачала головой.
– Неразумная девочка. Зря ты ввязалась в это. Ты вернула мне память, и значит, Проклятье несколько ослабело. Что, если следующим станет Румпельштильцхен? – зорко следя за Зелиной, Кора заметила: торжествующее выражение той усилилось. – Если ты выследила меня, то знаешь, что ему и в этом мире власти не занимать. А когда он доберется до магии, никто и ничто его не остановит.
Зелина прикусила нижнюю губу, будто останавливая себя. Не удалось, Зелина вновь залилась победным смехом:
– А вот с этим я бы поспорила. Ты недооцениваешь меня, мама. Если у Темного получится принести в этот мир магию, – небрежный взмах рукой, – вся его власть станет моей.
– У тебя кинжал Темного, – Кора тонко улыбнулась. – Это многое меняет, Зелина, – вкрадчивость в голосе, похоже, оказалась слишком густой, потому что дочка подалась назад.
– Ты пытаешься перехитрить меня, – прошипела Зелина. – Все, что тебе нужно – Реджина. Забавно все сложилось, – снова приторно улыбаясь, продолжила новоявленная дочь, – ты ведь была королевой, да еще замужем за тюфяком, никто не смел противиться тебе. Здесь ты обзавелась положением, великосветским блеском, роскошью – ты все та же Королева, вот только, – Зелина пожала плечами, – власти никакой. Ты ни на что не в силах повлиять. И спасти Реджину, – губы искривились в злобной гримасег: – тебе,обещаю, не удастся!
– Реджина пыталась меня убить, – властно остановила Зелину Кора. Та запнулась, и она, выждав, продолжила певучим, полным сдерживаемой боли голосом: – Там, в нашем мире. И она снова попытается это сделать.
Зелина молчала, и Кора, поднявшись, обошла столик. Наклонившись над Зелиной, она протянула руку, коснулась рыжей пряди, аккуратно заправила за ухо; робким движением притронулась ко лбу, отмечая, как дрогнули бледные губы.
– Кто бы мог подумать, что одна из моих дочерей никогда не простит меня за то, что я управляла ее жизнью, а другая – что я ушла из ее жизни? – Кора медленно опустила руку и заглянула в глаза дочери: исступленный блеск угас, слезы повисли на ресницах. – Я виновата перед тобой, Зелина,– Кора покорно отступила на шаг. – Виновата, как ни перед кем, дочка.
***
– Ничего не хотите объяснить?
Неспешно усевшийся Голд озадачено повел рукой.
– Это я уже сделал.
С сухой иронией Хельмут покачал головой:
– Джонс ценен, настолько ценен, что за последние десять дней вы им не интересовались, как, впрочем, и остальными членами группы.
К равнодушию на лице Голда примешалась едва уловимая снисходительность.
– Я не сказал, что он мне нужен как источник информации. И, – притворная мягкость исчезла, – как вы справедливо заметили, пока еще это мое дело.
Хельмут помолчал, продолжая внимательно изучать лицо собеседника, подтолкнул к Голду лист бумаги, который тот без интереса развернул.
– Вы вообще много чего недоговариваете. О Реджине Миллс и вашем приказе, к примеру. На каком основании она освобождена?
Голд поднял глаза, вернул документ на стол.
– Во-первых, не освобождена, – в голосе Голда звучали скучающие нотки педантичного профессора, за которыми было почти неразличимо для непрофессионала пристальное внимание, сосредоточенное на нем и попытках предугадать его следующих ход. – А отпущена под наблюдение, во-вторых, с ней был заключен договор, а я, – Голд растянул последние слова, но прозвучали они слишком твердо для безразличного тона, – сделок не нарушаю.
Хельмут перегнулся вперед.
– С врагами Рейха не может быть ни сделок, ни договоров, – бесцветно, серо проговорил он.
Голд рассмеялся, но Хельмут видел: резкое переключение тона тот заметил, как и то, что оно означает – игра пошла всерьез.
– Бросьте, Миллс уже не враг Рейха. Без ее активной помощи выйти на сеть не удалось бы.
– У вас довольно размытые понятия о врагах и друзьях Рейха, – еще монотоннее произнес Хельмут. – У Германской империи есть не только внешние, но и внутренние враги. К последним следует быть гораздо беспощаднее, и я умею их находить.
Голд сжал губы, Хельмут с удовлетворением заметил, как через вежливый интерес во взгляде собеседника проступил холодный расчет.
– Не сомневаюсь, – сухо ответил Голд. – Вы это блестяще продемонстрировали, – опасная, легкая усмешка, – Вена, 1936.
Несколько минут Хельмут хранил молчание. Венская площадь, острый шпиль средневекового здания, недопустимая, постыдная слабость, одно неверное решение. Почти забытое, едва ли опасное. Острый шпиль, венская площадь, набережная в поздний час.
– Этот скелет в шкафу, – словно прочитав его мысли, Голд пожал плечами, – вас не погубит, но доставит несколько неприятных минут.
Хельмут откинулся на спинку стула, подчеркивая расслабленность и жестом, и позой, и тоном:
– Не стоит вступать в схватку с тем, кто сильнее вас, Голд.
Теперь в усмешке Голда появилось нескрываемое превосходство.
– Отличный совет, Хельмут, отличный совет.
Столкновение оценивающих взглядов, которым ни один не позволяет стать открыто враждебными.
Внезапно манера Голда изменилась, тот заговорил с непринужденным дружелюбием:
– Да будет вам, Валден. В чем вы меня подозреваете? В сочувствии Сопротивлению? Мы знакомы не первый год, вы неплохо меня знаете. Я похож на человека, который встанет на сторону кучки неудачников-идеалистов?
– Меньше всего. Но, – «Вена, 1936» снова прочел он во взгляде Голда и произнес жестче, чем собирался: – лояльность Рейху еще не означает преданность Рейху.
Голд покачал головой, отказываясь услышать в тоне Хельмута угрозу.
– Если будете руководствоваться подобными соображениями, Валден, Третьему Рейху придется решать острую кадровую проблему. Я полагаю, моя лояльность подозрений не вызывает?
– Что вы скрываете? – резко, без переходов спросил Хельмут, впиваясь в Голда взглядом. – Что для вас Сторибрук?
Помолчав, Голд взмахнул рукой в полунасмешливом, полусдающемся жесте.
– Хорошо, раз вы так настаиваете. Сторибрук – не простая ячейка Сопротивления. Ниточки от этой сети тянутся далеко, может, вплоть до Берлина. Но расследование происходило под моим руководством, и, – размеренный тон стал холоднее, – завершать его я предпочту самостоятельно.
Хельмут кивнул. Когда Голд поднялся, он бросил:
– Не хотите славой делиться?
– А кто хочет? – неторопливо ответил тот. – Вы в стороне не останетесь в любом случае, Валден.
Дверь захлопнулась. Вена, 1936. Какими связями – ослабляя воротничок и стискивая зубы, чтобы подавить нарастающую и лишающую хладнокровия ярость, спросил себя Хельмут, – какими колдовскими связями нужно обладать, чтобы вытащить на свет ту историю?! Он еще поколебался, взвешивая, стоит ввязываться в схватку или отступить.
Приняв решение, Хельмут потянулся к телефону.
***
Белль, усевшись, смотрела на него с растерянной пытливостью.
– Ты… ты ведь тоже из нашего мира? Я все вспомнила, – неловко улыбнулась она. – И все знаю о твоем отце.
Нил, присвистнув, выпрямился. Сказочного в девушке было немного – если не считать того, что она умудрялась говорить о захватившем ее в плен эсэсовце с улыбкой, а потом еще и вернулась к Голду.
– Так, подожди. Ты, – Нил невольно понизил голос, – из Зачарованного Леса? Как к тебе вернулась память?
– Он вернул мне ее. Это вышло случайно, – Белль на секунду смущенно отвела взгляд, – он тоже не знал, что я оттуда.
– Надо было просто перечитать Красавицу и Чудовище, – пробормотал Нил. Усмехнулся. Что-то в спокойствии, в ее безоговорочном приятии всего, что с ней произошло, пробуждало в нем едва ли понятное ему самому раздражение, глухое, царапающее. – Ты говоришь, что все знаешь. И о том, кем он был в нашем мире, – взмахнув руками, Нил изобразил один из жестов Темного, но по недоуменному взгляду Белль сообразил, что с тем девушка не встречалась, – тоже?
– Темным магом. Он сам сказал мне.
– Тогда ты ничего не знаешь, – сухо усмехнулся Нил.
Белль быстро глянула на него, Нил заметил – в ее взгляде смешались чувство вины и едва заметный укор.
– Я знаю, что он был другим когда-то, – с тихой твердостью проговорила она. – Вижу порой, каким. Темный маг, оберштурмбанфюрер – это не он, часть его, но не он.
– Это все, что от него осталось, – тяжело выговорил Нил. Злость на наивность Белль растянула губы в усмешку.
Белль не отвела взгляда:
– Почему он стал им? Темным магом.
– Спроси его. Но он не расскажет, потому что, – Нил сломил распустившуюся веточку боярышника, – это произошло из-за меня. Он так считает. Я – нет.
– Я… я не понимаю.
– Это старая история, ты и представить не можешь, насколько старая. Но я целую вечность считал себя виновным в том, что темный маг уничтожил моего отца. А потом, – он зло усмехнулся, надламывая веточку, – оказывается, что в мире без магии, без проклятья Темного мага, отец стал нацистом. Ничто его к этому не вынуждало. Просто он так решил. Сделал свой выбор.
Он отшвырнул ветку, смахнул с ладоней ошметки коры.
Белль молчала и Нил не выдержал:
– Что ты так на меня смотришь, думала, я на его стороне?
– Кто-то же должен на ней быть, – вырвалось у нее.
Повисла тишина.
– Ты доверяешь ему? – негромко спросил Нил.
– Он сам себе не доверяет, – невесело усмехнулась Белль.
Она уже поднималась, когда он остановил ее.
– Не протягивай ему руки, Белль, – тяжело уронил Нил. – Он отпустит ее, когда встанет выбор между тобой и тем, чем он дорожит больше всего.
Впервые с тех пор как они знали друг друга, Белль посмотрела на него с сожалением.
========== Глава 34 ==========
– Эмма, – робкий голос секретарши, – Эмма, что с тобой? Эмма, ты в порядке?
Эмма наконец смогла сосредоточить внимание на бледном лице Мэри-Маргарет. Превозмогая себя, встретилась с добрым, встревоженным взглядом, вслушалась в настойчивый озабоченный голос.
– Все в порядке,– не чувствуя губ, проговорила Эмма.
– На тебе лица нет. Эмма, – Мэри-Маргарет несмело протянула к ней руку и вздрогнула, когда Эмма отшатнулась.
– Не… не трогай меня, – выдохнула Эмма.
Секретарша не двинулась с места, большие глаза светились желанием помочь, желанием, не вызывавшим сейчас у Эммы ничего, кроме приступа тошноты.
– Эмма, я слышала выстрел и знаю, что ты стреляла в кого-то. Но ты не убила его, только ранила.
Она подняла на Мэри-Маргарет взгляд.
– И ты даже не представляешь, как я разочарована, – зло бросила она. – Я промазала, ясно?
– Неправда, – тихо ответила Мэри-Маргарет. – Эмма, я видела тебя после смерти того парня из Сторибрука. Сейчас тебе еще хуже.
– А уж ему-то как плохо, – силясь усмехнуться, ответила Эмма. На секунду цинизм фразы вернул четкость расплывавшемуся перед глазами лицу Мэри-Маргарет, недрогнувшему лицу.
– Эмма, – сколько же жалости может поместиться в одном слабом писклявом голосе?! – не прячься во тьму. Как бы далеко ты ни ушла, ты всегда можешь вернуться, стоит только повернуться к свету.
К свету. Из тьмы. Вот так просто, и Мэри-Маргарет верит, что все легко, и эта уверенность сводит Эмму с ума.
– Заткнись, – прорычала она. – Просто заткнись, слышишь?
Она наступала на Мэри-Маргарет, едва, из последних сил сдерживая желание схватить ту за воротник кофты и трясти, трясти, трясти. Вдруг Эмма остановилась.
Спокойно, без тени горечи, проговорила:
– Нет никаких возвращений. И тебе этого никогда не понять. – Эмма смогла улыбнуться. – Ты набирала приказы, Мэри-Маргарет. А я их исполняла.
– Но если ты сожалеешь… – в отчаянии всплеснула руками Мэри-Маргарет. Аккуратная темная челка растрепалась, глаза просили, умоляли.
Эмма не могла смеяться. Только выдавила:
– Что ты можешь знать о сожалении?
В первое мгновение Мэри-Маргарет не изменилась, точно слова Эммы летели к ней через телеграф, и требовалось время, чтобы разобрать их.
Первыми изменились глаза. Не засветились, как бывало с Мэри-Маргарет, а зажглись не ласково, а обжигающе.
Мэри-Маргарет выпрямилась. Из облика мгновенно исчезла слабость, нерешительность и робость. Низким, грудным голосом Мэри-Маргарет заговорила, полились чеканные, звонкие слова:
– Из-за меня, по моей вине, погиб ребенок. В предместье Парижа живет женщина, у которой я отняла дочь. И она никогда, – Мэри-Маргарет зажмурилась, но слова прозвучали еще тверже: – не сможет возненавидеть меня так, как я много лет себя ненавижу.
Мэри-Маргарет шагнула вперед, схватила ее за предплечье, и Эмма почувствовала, как сильна на самом деле хрупкая маленькая рука.
– А теперь взгляни на меня, Эмма, взгляни, – она и не отводила взгляда, – и скажи, что я не знаю, что такое сожаление.
Эмма молчала, когда Мэри-Маргарет выпускала ее руку.
– Нам обеим, – Мэри-Маргарет заговорила тише, но по-прежнему каждое слово дышало силой, властью, звенело надрывом, – есть за что ждать прощения. Может, мы никогда его не получим. Но это не значит, что его не надо искать.
Мэри-Маргарет умолкла. Погас огонь в глазах, все еще тяжело вздымалась грудь.
Эмма молча отвернулась. Она смотрела на дверь, к которой шла, когда раздался печальный голос Мэри-Маргарет:
– Нет боли страшнее сожаления, Эмма. Но страшнее всего – утратить надежду.
***
Нил со смешанными чувствами следил за удаляющейся фигуркой. Наивность и слепая доверчивость Белль не трогали его, раздражали, вплоть до едва осознаваемого злорадства: она поймет, рано или поздно поймет, что Нил прав.
Он снова услышал невысказанный упрек в ее последней фразе. Передернул плечами, нахмурился, но взгляда от Белль, готовящейся перейти улицу, все не отрывал.
И увидел, как вырвавшийся из-за угла черный автомобиль притормозил возле девушки,.
Нил дернулся, вскочил, когда парень в форме СС запихивал Белль в машину.
Рявкнул мотор.
***
– Полагаю, вы понимаете, как я разочарован?
Спокойная, окрашенная сожалением доброжелательность, бесстрастная внимательность в серых глазах бригаденфюрера.
Скопившаяся для выстрела и так и не растраченная упругая, ожесточенная сила в ответе Эммы:
– Я выстрелила.
Бригаденфюрер равнодушно усмехнулся, ласково покачал головой.
Эмма, чувствуя, как по капелькам вливается в нее оцепенение, слушала его неторопливую речь.
