Текст книги "Каштаны цветут дважды (СИ)"
Автор книги: Helena222
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Арестованный развязно пожал плечами
– Киллиан Джонс всегда находит время для шуток, – сентенциозно заявил он.
– В таком случае, – раздался бархатистый голос, – тебя ждут сюрпризы.
Эмма, разняв руки и выпрямившись, оглянулась на появившегося у порога Голда. Отметила, как мгновенно сползла с лица Джонса ухмылка, а взгляд наполнился неистовой ненавистью.
– Вы знакомы? – спросила она.
– Успехи есть? – осведомился Голд.
Эмма, стараясь вложить в жест как можно больше небрежности, пожала плечами.
– Я только начала.
– И можешь не продолжать.
– Не терпится словечком перемолвиться? – приглушенно спросил Джонс.
– На том языке, что использовал ты во время нашей последней встречи? – хищно улыбнулся Голд. – Разумеется. Но это подождет.
Эмма, хмурясь, следила за тем, как Голд приказывает вошедшим охранникам увести Джонса.
– Ты начала не с того человека, – пояснил он, когда дверь закрылась. – Начинать нужно было с Гастона Лэко.
Эмма вспомнила сильного темноволосого парня, который, еще не поняв, что сопротивление бесполезно, размахивал, словно заправским мечом, впопыхах схваченной на кухне скалкой.
– Лэко явно был на десятых ролях, – буркнула она.
– Его роль меня не интересует, – уронил Голд. – Но меня крайне интересует список действующих лиц.
***
На западе закатывался за линию горизонта малиновый диск. Лерой затоптал сигарету, втянул прохладный, отдающий речной сыростью воздух; еще раз придирчиво оглядел окружающий склад пустырь.
Лерой никогда не был силен в шифрах, и теперь, прежде чем вернуться в помещение, он, нахмурившись, добросовестно повторил про себя: «Два удара, пауза. Три удара, пауза. Все чисто. Три удара, пауза, четыре – все хреново. Два удара…».
***
Во время допроса Гастон показался Эмме для начала туповатым. Затем идиотом. И под конец – ослом. Упрямым ослом.
Улучив момент, она покинула комнату. В коридоре мотнула головой, будто пыталась вытряхнуть из ушей воду после купания. Двери звуконепроницаемыми не были.
Полчаса спустя в комнате для допросов воцарилась тишина. Эмма тупо смотрела на стену напротив двери; взглядом, почти помимо воли, обшаривала стены в поисках окна. Тишина.
– Вы говорили, что… другие методы эффективнее, – выдавила она вдруг.
– С этими двумя метрами безмозглой героичности? – Голд снисходительно хмыкнул. – Традиционные методы с такими действеннее. Впрочем, ты в этом только что убедилась.
Эмма неопределенно кивнула. Гастон в итоге рассказал все: адрес склада, маршрут динамита, явочные места Лероя. Под конец тот трясся всем телом, захлебываясь собственным дыханием и перебивая самого себя обещаниями «рассказать все».
– Его действительно помилуют? – спросила она, стараясь не опускать глаза на запачканный кровью пол.
– Жить он будет, – отозвался Голд. – Столько, сколько потребуется.
– Вам? – резко обернувшись, с неожиданной для себя злостью задала вопрос Эмма.
Голд поднял голову от карты, на которой отмечал адреса складов.
Встал и, неторопливо подойдя к Эмме, остановился напротив, не сводя с нее изучающего взгляда.
– Эти люди – все – обречены, Эмма, – без тени удивления или нетерпеливости произнес он. – Если они настолько глупы, что сами не осознают этого, тем хуже для них.
– А если они неповинны во всем, кроме этой глупости? – снова, будто не говоря, а лишь прислушиваясь к слетающим с губ словам, спросила Эмма.
На мгновение в неизменно спокойном взгляде Голда вспыхнула ярость, он взмахнул левой рукой в непривычно, нехарактерно отрывистом жесте.
– Невинных нет, – приглушенно бросил он. Чуть помолчав, добавил ровным, сдержанным тоном: – Эмма, я считал тебя своей лучшей ученицей. Не разочаруй меня.
Он отступил на пол-шага, словно для того, чтобы дать ей возможность не смотреть на него, но все же Эмма чувствовала на себе его взгляд и ждала, когда ее охватит привычное, всегда приходившее рядом с Голдом ощущение неуязвимости, уверенности в себе, убежденности в своей силе, в своей правоте.
Она все еще ждала, когда открылась дверь и в кабинет ввели очередного заключенного.
========== Глава 12 ==========
Стараясь отвлечься от вопросов, на которые все равно не удавалось найти ответы, Белль растерянно шагала взад-вперед по кабинету. Несколько раз звонил телефон, и она вздрагивала от рассыпающихся дробью по пустой квартире звуков.
Из окна – портьера исчезла – можно было различить изгиб Сены, в крошечном садике напротив рос усыпанный зелеными пирамидками соцветий каштан.
Белль со вздохом спрыгнула с подоконника. В сотый раз огляделась. И отчасти от скуки, отчасти привлекаемая азартом, приблизилась к столу. Как и следовало ожидать, тот был пуст.
Белль подергала верхний ящик, потом средний. Выдвинула нижний; тускло заблестела рукоятка револьвера. Она осторожно подцепила оружие и, вытащив из ящика, положила на столешницу. Сомкнула пальцы на рукоятке и, подняв револьвер, попробовала прицелиться в противоположную стену. Белль поморщилась – оружие оказалось неожиданно тяжелым. Когда палец лег на спусковой крючок, в ней шевельнулось что-то недоброе, неясное упоение тяжестью оттягивающего кисть револьвера, податливостью крючка. Нарастало желание нажать сильнее, проверить, насколько надежно заключен в стволе огненный кусочек свинца.
– Белль, не вздрагивай и не роняй револьвер, хорошо? – раздался вкрадчивый голос за спиной.
Белль обернулась. Долю секунды ей казалось, что ситуацией можно как-то воспользоваться. Неясно было только как. Словно на школьной доске написан пример, слагаемые все на месте, а Белль никак не дается сумма.
Голд невозмутимо приблизился? забрал из рук Белль револьвер и, чем-то щелкнув, вновь вложил ей в ладонь.
– Нравится играть с оружием?
Она вспыхнула и бросила бы револьвер на стол, если бы Голд не перехватил ее запястье.
– У тебя тут всюду пистолеты разложены?
– Ну,– пожал он плечами, забрав, на этот раз окончательно, оружие. – Кроме тебя, наткнуться на них было некому.
Белль невольно окинула взглядом комнату; преобладание темно-бордовых и густо-коричневых оттенков создавало гнетущее, несмотря на открытое окно, ощущение замкнутости пространства.
– Тебе одиноко, и ты притащил меня сюда? Чтобы я тебя развлекала пением Марсельезы? – пытаясь передразнить его утренний тон, едко спросила она.
Голд, не нагибаясь, аккуратно задвинул ящик.
– Признаться, нет.
Белль ощутила, как щеки обожгла захлестнувшая ее волна возмущения.
– Когда я смогу уйти? Зачем я здесь? – твердо, требовательно спросила она.
Он холодно отмахнулся, прошел мимо Белль и, усаживаясь за стол, бросил:
– Ты никуда не уйдешь. Иди, займись чем-нибудь. Почитай, делай что хочешь.
Белль постояла в нерешимости, а затем, встряхнув головой, двинулась к книжному шкафу. Еще пару секунд она цеплялась за трезвое, рассудительное возмущение, но оно успело улетучиться, уступив место чему-то, подозрительно похожему на задор.
Распахнув дверцу так, что та врезалась в стену, Белль со злорадством представила, как Голд поморщился. Некоторое время она вынимала и с грохотом ставила на место книги, намеренно выбирая фолианты потолще.
– Что ты ищешь? – раздраженно поинтересовался минут через пять Голд.
– Mein Kampf, – невозмутимо отозвалась она.
– Зачем? – прозвучавшая в голосе Голда озадаченность заставила Белль усмехнуться.
Она неспешно обернулась.
– Изучать врага. А это твои книги?
– Остались от прежнего владельца.
Наверное, на ее лице отразилось опасение, потому что Голд, рассмеявшись, пояснил:
– Это было актом купли-продажи, Белль, не трагедией.
Толком не зная, хочется ли ей улыбнуться в ответ или фыркнуть, Белль отвернулась. Поднявшись на цыпочки, она потянулась к третьей сверху полке и наугад извлекла тонкую книгу в желтом коленкоровом переплете.
– Ремарк? Явно от прежнего владельца, – насмешливо заметила она.
– Вообще-то нет.
Белль невольно вновь обернулась.
– Ты читал Ремарка?
– Изучал врага, – усмехнулся Голд.
Белль почувствовала, как губы складываются в ответную улыбку. Нахмурившись, она отошла к креслу, уселась и, с удобством пристроив книгу на широком деревянном подлокотнике, раскрыла ее.
– Не здесь, Белль.
Она проигнорировала слова Голда, шумно перевернув страницу.
Вскоре роман целиком захватил ее. Белль читала о гонках и автомастерских, о барах и коктейлях, о марках и санаториях, о войне и мужестве, об одиночестве, об отчаянии и о надежде.
Раз, оторвавшись от книги, чтобы потянуться, размять шею, она вдруг поймала взгляд Голда; не как всегда внимательный, изучающий, а расслабленный, мягкий. Она опустила глаза в книгу, не позволяя себе додумать: «любующийся».
***
Нил вышел из приземистого здания с глухим беспокойством. Нолан вторые сутки не присылал известий, а в Реашер работы еще как минимум на день. А теперь и это надписанное женской рукой письмо.
Торопливо надорвав конверт, он вытащил записку.
>«Скучаю, волнуюсь. Знаю, что ты будешь возражать, поэтому пишу так коротко.
Вернусь к пятнице.”
========== Глава 13 ==========
Несмотря на всю браваду прошлого вечера, а может, именно из-за нее, она плохо спала, один вполне предсказуемый кошмар сменялся другим.
Белль, убегая по бесконечным извилистым улочкам незнакомого городка, слышала за спиной утробный звериный рык великана. Почти теряя сознание от ужаса, она ворвалась в свою квартиру, захлопнула за собой дверь, и вдруг заметила, что попала в огромную залу с резным дубовым потолком, увешанными гобеленами стенами и чем-то вроде трона посередине. Дверь затряслась, выгибаясь под ударами, и звериный вой сменился лающей немецкой речью. Белль искала выход из залы, но его не было; Белль в западне. Единственное окно закрывала плотная портьера, и она судорожно вцепилась в тяжелую ткань. И Белль упала, но никто ее не подхватил.
И казалось, что ничто не прервет ее падения. Никто.
Белль просыпалась, меняла позу, сворачивалась клубочком, смотрела в темноту, стараясь не поддаваться сну, но вскоре вновь погружалась в забытье.
Поднялась она с головной болью. Вяло потянулась за блузкой и наткнулась на сумку.
Белль несколько минут растерянно смотрела на свои вещи. Все встало на места, послушно, неумолимо, словно кусочки головоломки. Как она сразу не поняла? Ее квартира под наблюдением, под надзором, вот и ответ на настойчивый вопрос «Зачем она здесь?»
Она вскинулась с кушетки, метнулась к двери.
Первым порывом выбраться из этой ловушки, которая превращает ее, Белль, в безвольную пособницу СС.
Обойдя, почти обежав квартиру, Белль поняла, что она одна. Остановившись у окна, она постаралась взять себя в руки, унять пробирающую все тело дрожь, утишить смешанный с бессильным гневом страх.
На самом деле Белль понимала, что ни Дэвид, ни Нил, скорее всего, не придут, опасаясь подставить ее под удар. Но ощущение беспомощности, осознание, что ее вот так просто использовали, чтобы причинить вред тем, кто ей доверился, сдавило сердце яростным возмущением. Бесправие, бессилие, унижение сплелись тугим комком и обожгли глаза.
Она тяжело дышала, изо всех сил стискивая прохладные края подоконника, слепо глядя на залитый майским солнцем скверик напротив. Если бы шел дождь или были сумерки, Белль стало легче, но легкий ветерок, серебристые блики Сены вдали, густая россыпь примул в сквере, – все это дышало свободой, привольем, и главное – все было понятно и просто. И она чувствовала, что не хуже окружающих стен ее давит собственная растерянность, какая-то странная, пугающая неспособность целиком, без остатка, отдаться чувству ненависти и злобы.
И еще Белль вдруг поняла, что по щекам бегут слезы, но не горячие слезы гнева, а тихие, незаметные слезы усталой, недоуменной горечи. А потом какой-то странной, смешной обиды.
К вечеру она точно знала, чего хочет.
***
Эмма крутила в пальцах карандаш, бессмысленно глядя на темно-фиолетовое острие. Изо всех сил пытаясь не вспоминать, с кем в последний раз беседовала в кабинете, она тем не менее думала только об этом. Накануне, назвав ее по имени, Дэвид Нолан замолчал. Даже когда за Голдом закрылась дверь. Эмма задавала обычные вопросы, произносила стереотипные фразы, и все время знала, что на самом деле в этом кабинете звучит один-единственный вопрос. И задает его не она.
Отшвырнув карандаш, Эмма подняла глаза на Джонса. Верхняя губа разбита, на запястьях вспухшие полосы, поза далеко не расслабленно уверенная, как накануне; похоже, это его второй допрос сегодня, отметила она.
– Значит, больше ничего о Дэвиде Нолане рассказать ты не желаешь? – холодно подытожила Эмма.
***
Блондиночка сегодня выглядела так, словно у нее зубная боль разыгралась. Зла, как черт, красива, как фурия. Вертит в пальцах карандаш так, словно вот-вот эту несчастную писчую принадлежность ему в глаз вонзит. Что же, придет время, Голд ее и не такому обучит.
Стараясь не слишком широко улыбаться саднящими губами, Киллиан отозвался:
– Поверь, милая, я не со зла. Вам уже и так больше моего известно, – равнодушно пожал он плечами.
Мадемуазель Свон отшвырнула карандаш, помассировала ладонью висок. Поднялась, обошла стол и остановилась перед ним, уперев руки в бока.
– Пожалуй, – с натянутой задумчивостью проговорила она, – ты прав. Мне и правда известно.
Она замолчала, и Киллиану бросилась в глаза ее бледность, круги под глазами, обкусанные, запекшиеся губы.
– Рассказать тебе о нем кое-что? – срывающимся голосом спросила Свон. – Он мой отец, – и откинувшись назад, блондиночка хлопнула ладонью по столу. В глазах у нее плясало лихорадочное веселье, а губы скривились.
Ему на мгновение показалось, что она сейчас рассмеется. Или расплачется. Или ударит его. Свон что-то ждала от него.
Киллиан вдруг расслышал, как тяжело, надрывно она дышит.
– Почему ты с этими людьми? – невольно спросил он.
Свон коротко рассмеялась.
– Я не с ними. Я одна из них.
– Ты не такая, – убежденно качнул он головой.
– Нет? – Свон вдруг вся подобралась, словно ощетинилась. Зеленые глаза смотрели остро, зло. – Почему? Потому что кровь Нолана – это сверхиммунитет от зла?!
– Нет, – медленно сказал Киллиан, – просто ты не такая, как они. Не можешь ты быть подручной у этого ублюдка.
Лицо Свон застыло. Наклонившись к нему, она язвительно улыбнулась.
– Могу. И у меня это – ласково, вкрадчиво сказала Свон, и Киллиан различил в ее голосе скопированные, угрожающие нотки Голда, – неплохо получается.
Через минуту он с трудом восстановил дыхание после удара в солнечное сплетение.
***
– Я знаю, почему я здесь, а не в камере, – проговорила она, едва Голд появился на пороге и обернулась. – Чтобы я стала приманкой.
По лицу Голда скользнуло удивление, и Белль уколола досада: он ее за идиотку считает?
Кинув на стол объемистый портфель, Голд пожал плечами.
– Я не запрещаю тебе строить умозаключения.
Сейчас Голд был другим, не таким, как вчера. Белль внезапно почувствовала облегчение, словно она потерялась в загадочном лабиринте, а ей внезапно указали выход. Нескрываемая, но и не подчеркнутая, равнодушная жестокость в его глазах и голосе что-то в ней освободила, положила конец долгому, странному, пугающему, манящему сну.
Белль свободно вздохнула всей грудью.
– Ты уже кого-то арестовал? – холодно спросила она у снявшего телефонную трубку Голда.
Он обернулся, коротко взглянул на нее, рука застыла над диском.
– Нет.
– Столько напрасных хлопот, – нервный смешок сорвался с губ Белль. – А почему просто не узнать все от меня? Или это – нецелесообразно?!
Трубка бесшумно опустилась на рычаг.
– Белль, что тебе нужно? – холодно спросил Голд.
Она с силой сжала пальцами кисточки пояса.
– Я хочу, чтобы меня арестовали и препроводили для официального допроса в…
– Нет,– кинул Голд, вновь отворачиваясь к телефону.
– Я даже на арест с соблюдением всех формальностей права не имею? – с горьким смехом вырвалось у Белль. – И что будет со мной дальше?
Он продолжал сосредоточенно набирать номер.
– Ничего такого, на что ты могла бы хоть как-то повлиять,– бросил он через плечо.
Белль в два шага пересекла разделяющее их расстояние, вырвала трубку у него из руки, опустила на рычаг и взглянула ему в глаза.
– Нет. Никто не решает мою судьбу, кроме меня!
Голд проводил выхваченную у него трубку долгим взглядом.
– Решение предполагает выбор. У тебя его нет, – с окрашенным холодной издевкой спокойствием ответил он.
– Выбор есть всегда, – глядя ему в глаза, отчеканила Белль.
Голд негромко рассмеялся, и Белль с холодеющим сердцем поняла, что просто-напросто забавляет его, но на этот раз это было унижающее, злобное, мрачное веселье.
– Всегда? – покачал он головой. – Скажи это своим друзьям, которым я оставил один выбор – в какой угол забиться.
Что-то было в его последних словах, какая-то острая ненависть, но и уже знакомая, меняющая его и, к страху Белль, меняющая ее саму, горечь.
Несколько секунд длилась тишина.
– Я говорила о другом, – негромко произнесла она. – Каждый может принять решение остаться человеком.
Голд усмехнулся, с его лица вновь исчезли все эмоции, кроме вежливо-скучающего равнодушия.
– Если ты об этом – разумеется.
– Тогда почему ты сделал другой? – на мгновение для нее стало важнее всего попытаться понять. Просто понять. – Что такого с тобой случилось?
Брови Голда поползли вверх, уголки губ насмешливо изогнулись, он в недоуменном жесте развел руками.
– Прости, душа моя, но предоставить тебе трагичную историю я не смогу.
Белль покачала головой.
– Я училась в старших классах с одним мальчиком, – тихо сказала она. – Гастон – тщеславный, самовлюбленный хвастун, я едва его выносила. А недавно я узнала, что он… – Белль осеклась.
– Вступил в доблестные ряды сопротивления, – невозмутимо закончил за нее Голд.
Она выдохнула и, не давая ни ему, ни себе времени остановиться на опасной теме, продолжила:
– Война изменила его, он стал другим. Он стал героем. Но ведь бывает и наоборот.
Белль ждала с неистово бьющимся сердцем.
Голд медленно покачал головой. Ей почудилось, что таким замкнутым и одновременно открытым она его еще не видела.
– Обстоятельства не меняют людей, Белль, – с жесткой, жестокой снисходительностью уронил он. – Только проявляют, выводят на свет их сущность. Больше ничего.
– Тогда откуда ты знаешь, что это такое, когда нет выбора? – вскинув голову, звонко, твердо спросила Белль. – Если ты никогда его не делал?
Она еще несколько минут смотрела, как Голд снимает трубку, набирает номер, не обращая внимания ни на ее присутствие, ни на ее вопрос.
========== Глава 14 ==========
Эмма, опустив плечи, безучастно следила за карандашом, прочерчивающим к складу на юго-востоке Парижа извилистые линии: пути доставки динамита. Она охотилась за этой информацией две недели. В итоге добыла сведения, как и следовало ожидать, не Эмма. Ей хотелось верить, что ощущение триумфа притупилось только из-за этого.
– Лерой последняя крупная фигура в сети «Сторибрук», – четко проговорила она, превозмогая тупую боль в висках. – После его захвата дело можно будет закрыть?
– Нет, – Голд кинул карандаш на карту. – Второстепенные персонажи рано или поздно превращаются в протагонистов. Мне нужны все сторибрукцы, все, до последнего.
– Большинство из них даже не знали друг друга в лицо.
– Верно. За двумя исключениями: Нолан и Джонс знали всех.
Эмма наклонилась вперед, с вялым интересом провела указательным пальцем по одной из линий. Мост Альма, Рю Диларме, Рю Туссе. Географические названия не помогали вытеснить из памяти оброненные Голдом слова. И то, что они означали.
– Почему ты выбрала фамилию «Свон»?
Авеню Монтень… Палец соскользнул с маршрута, бездумно прочертил линию до Пасси. Эмма подняла глаза.
– Вы знали?
– О том, что ты дочь довольно активного лидера антифашистского движения? – Голд повел рукой, усмехнулся. – Разумеется.
Эмма сглотнула.
– Тогда почему предложили мне эту работу?
– Желание распроститься с прошлым, оборвать все связи легко распознать. В тебе оно было. Поэтому я предложил тебе перейти в СС.
– Вы жалеете? – поднявшись, Эмма привычным, всегда помогавшим обрести уверенность в себе жестом заложила большие пальцы в ременные петли на поясе.
– Нет,– не подчеркивая этого слова, ответил Голд. – Но то, что Дэвид Нолан и Чарминг Сторибрука – одно и то же лицо, оказалось неожиданностью. Впрочем, для тебя, полагаю, куда большей.
Эмма снова перевела взгляд на карту, пробежала взглядом с Первого квартала в Седьмой, описала круги у Булонского леса.
– Ты жалеешь? – упал вопрос, которого она так боялась.
– Я увидела его впервые год назад, – хмуро, даже не пытаясь дотянуться до тлеющих где-то глубоко обильных запасов ненависти, ответила Эмма. – Он всегда был слишком занят. Румыния, Испания, Италия. Везде нужно было что-то спасать. Ну а, – она отрывисто рассмеялась, – год назад появился. Преисполненный извинениями, – привлеченная внезапным резким движением, она подняла глаза на Голда, но он смотрел в сторону, и Эмме даже на миг показалось, что он ее не слушает. Только поэтому она и продолжила: – И отцовской любовью. Очень огорчился, узнав, что мама, – в глаза снова лезли названия улиц, площадей и предместий, расплывающиеся названия, – умерла, когда мне и трех лет не было. Что я росла в приюте.
Эмма отвернулась, подальше от осточертевшей карты.
– Он предложил мне уехать с ним. Я отказалась.
Она слышала, как Голд встает и подходит к ней.
Эмма вслепую обернулась.
– Какие могут быть оправдания у человека, который просто-напросто бросил своего ребенка? – слыша, как жалобно звучит голос, но уже не в силах исправить этого, спросила она.
Взгляд Голда с каждой секундой становился холоднее, но Эмму вдруг охватило тепло.
– Никаких, – со странной, мягкой беспощадностью проговорил он, и Эмму на крошечную частичку секунды потянуло спрятаться лицом у него на плече.
Она отступила на шаг, выпрямила плечи.
– Я хочу продолжить работать с этим делом, – официальным тоном произнесла она.
Голд несколько секунд молчал.
– Хорошо.
***
Белль раньше никогда не думала, что фраза «Вот-вот сойду с ума» может оказаться настолько точной. Иногда ей даже казалось, что какую-то неимоверно тонкую грань между здравомыслием и безумием она уже перешагнула. Перешагнула, потому что раньше Белль никогда не пыталась оспорить очевидное.
Но сейчас, ясно осознав, что человек, который держит ее в плену, коварен, жесток, безжалостен, расчетлив и опасен, Белль тем не менее никак не могла набраться страху и, главное – отвращения. Ей все время что-то мешало окончательно поверить, что Голд именно такой, каким она его видит. Все было просто, все было ясно, и в то же время что-то постоянно ускользало и, ускользая, утягивало ее за собой.
Она бы с радостью ухватилась за веру в то, что на самом деле ему не по душе все, что он творит, что он по мере сил и возможностей пытается что-то как-то исправить, но Белль уже знала, что это ложь. В его глазах, когда он упоминал о продолжающихся поисках сторибрукцев, отражались не сожаление, а в лучшем случае равнодушие, в худшем – неприкрытое удовлетворение. Ему нравится – Белль прикусила губу и начала сначала, – нравится то, что он делает.
Но было и другое. Мелькавшее порой во взгляде, во фразе, в жесте. В неожиданном, чуть лукавом тепле, в затаенной горечи, в надежно и очень глубоко спрятанном сожалении.
Вчера Белль вернулась в кабинет, усталая, притихшая, равнодушно-вызывающая.
– Тебе никогда не приходилось жалеть о непоправимом? – подойдя вплотную к столу, спросила она.
Голд, похоже, решил взять себе за правило не удивляться ее словам. Вот и сейчас хладнокровно поднял на нее глаза и неспешно ответил:
– О непоправимом не жалеют, Белль. Непоправимое забывают.
Тогда-то Белль и почувствовала, как к глазам подступают слезы бессилия, усталости. И одиночества. Вот только она не поняла чьего.
– А потом живут, считая свою жизнь затянувшейся дурной привычкой? – тихо спросила она, уже зная, что они оба не услышат в ее голосе ни вызова, ни враждебности.
Белль видела, как Голд пытался ответить ей холодным пожатием плеч, саркастичной фразой, но он не смог. Слов так и не подобрал.
Она даже не пыталась догадаться, чем было это «непоправимое». К чему? Голд прав: обстоятельства не оправдывают людей; не когда люди наслаждаются тем, что с ними случилось. А он наслаждается.
Мысли вновь пошли по замкнутому кругу.
Несколько оставшихся во Франции подростков, доктор Принс и пожилая медсестра, сынишка Марко, которого по личному распоряжению Голда отыскали и вернули отцу, а еще невысказанные сожаления и притаившаяся на дне глаз боль; разве все это может уравновесить то зло, что он творит ежедневно, ежечасно? А сама она, сама Белль, – что насчет нее? Голд не поступил с ней так, как обычно поступают с арестованными в СС. Что-то подсказывало Белль, что зла он ей не причинит. Но с ее помощью, с ее невольным, косвенным участием Голд расставил ловушку.
Белль порывисто поднялась, пытаясь движением отогнать вцепившийся в нее мертвой хваткой страх за Кэссиди, за тех, кому тот мог передать ее адрес. Она обвела взглядом комнату, ища что-нибудь, за что можно уцепиться, отвлечься.
Стенной шкаф был не заперт. Белль приоткрыла дверцу и разглядела смутно мерцающие в полумраке винные бутылки. Она невольно потянула к себе первую с края, пузатую. Рейнвейн. Белль равнодушно отставила бутылку и вытянула следующую, высокую, с узким горлышком.
Вкус у вермута оказался странно знакомым. Второй бокал Белль налила доверху.
***
Гастон всю дорогу затравленно молчал, но ей показалось, что в воспаленных, мутных глазах парня светится что-то подозрительно похожее на решимость. Эмма вопросительно взглянула на Голда; он, казалось, ничего не замечал. Или просто знал, что все под контролем.
Когда подъехали к заброшенному складу, спускались легкие, голубоватые весенние сумерки.
С Гастона сняли наручники и подтолкнули к обшарпанной металлической двери. Неуверенно оглядываясь и спотыкаясь, парень побрел к входу. На расстоянии десяти шагов за ним последовали четверо. Эмма, вытащив из кобуры вальтер, шагнула за ними, но Голд бросил:
– Останься.
Сам он, прислонившись к капоту автомобиля, с отстраненным видом следил за происходящим.
Гастон добрался до двери, и ударил дважды. Выждал. Ударил снова. Еще одна пауза – и четыре кратких удара подряд.
Повисла тишина. Голд, выпрямившись, снял предохранитель с оружия, знаком велев Эмме сделать то же самое.
В ответ на закодированное ударами в дверь послание Гастона со стороны склада раздались два мерных удара. Эмма напряглась, подалась вперед.
Вдруг Гастон, упав ничком, покатился по траве, вскочил на ноги за углом, где четверка сопровождения не могла достать его огнем, и кинулся бежать.
Гастон двигался неровно, неуклюже, но через двадцать шагов начинался перелесок, и там…
Негромкий, хлопающий звук, казалось, не имел никакого отношения к Гастону, словно тот всего лишь споткнулся, нелепо дернул головой и упал.
На светло-серой рубашке проступило багровое пятно. Слева.
Когда Эмме обернулась, Голд уже опустил револьвер.
К Гастону подбежала и склонилась черная форма. Эмма отупело смотрела, как Вильгельм, поднявшись, удовлетворенно кивнул.
Короткими вдохами Эмма втягивала отдающий вечерней свежестью воздух.
– Я… я обещала ему жизнь, – проговорила она, глядя в спину направившегося к складской двери Голда.
– Ты ее и не отнимала, – бросил он на ходу.
– Вы тоже обещали, – слишком спокойно для лежащего в пятнадцати шагах от перелеска трупа и слишком смятенно для Эммы Свон, повторила она.
Голд остановился, плавно обернулся; окинул Эмму долгим взглядом.
– Лэко ее прожил. Лишних два дня. Как я и сказал: ровно столько, сколько мне нужно.
========== Глава 15 ==========
Из радиоприемника лилась порядком надоевшая Белль вариация на венский вальс, терпкая жидкость давно перестала обжигать горло. Прибавить, что ли, громкости, а заодно поискать что-нибудь в дополнение к вермуту? Поднявшись, она ухватилась за стол: стены покачивались, а пол под ногами то и дело давал крен. Белль хихикнула; все это очень напоминало морскую качку. Сбоку мелькнула темная тень. Белль обернулась-в дверном проеме стоял Голд.
Белль шутливо помахала свободной рукой, а потом, не в силах сдержаться, громко рассмеялась – уж слишком комично-удивленным было выражение его лица.
Он еще пару секунд оглядывал стол, бутылку, Белль. Потом пересек комнату. Звуки вальса оборвались, и Белль, сделав разочарованную гримаску, уселась на край стола. Оправила на коленях юбку, качнула ногами.
– Почему-то я была уверена, что все веселье закончится, как только ты появишься, – протянула она, склонив голову набок и наматывая прядь волос на указательный палец.
– Ты напилась, – сухо заметил Голд.
Белль фыркнула, подавившись смехом. Вскинув голову, она сквозь легкую дымку заволакивающего комнату тумана посмотрела на Голда. Он приблизился к столу, и Белль бросилась в глаза непривычная замедленность его движений.
– А ты устал. Чертовски, – она снова хихикнула, заметив, как его удивило последнее словечко. – Что ты такого сегодня делал?
На мгновение, вытеснив обычную непроницаемость, во взгляде Голда проступило какое-то зловещее наслаждение. Он остановился, сложи руки в замок.
– Что и всегда.
– Ты делаешь не одинаковые вещи, – тихо ответила Белль с внезапной серьезностью. – Что сегодня?
Голд, не отвечая, шагнул к столу, и она, вывернувшись боком, едва успела потянуть к себе бутылку.
Поднявшись со стола, Белль подхватила бокал и, обливая пальцы, наполнила доверху густо-золотистой жидкостью. Отставила бутылку и намеренно неторопливым движением поднесла бокал к губам.
– Зря ты выключил музыку, – облизывая губы после глотка, излишне растягивая слова, сказала она. Поставив бокал на стол, она выпрямилась и скользнула вплотную к Голду. Белль, ощущая, как все сильнее кренится под ногами пол, и бесшабашнее раскачиваются стены, положила руку на его рукав, словно готовясь к танцу.
– Я бы потанцевала, – выдохнула она. Сердце выбилось из ритма, кончики пальцев покалывало, горьковато-сладкий аромат вермута, казалось, наполнял комнату.
Голд несколько секунд смотрел на ее руку, затем перевел ничего не выражающий взгляд на Белль. Внезапным, грубым движением охватив ее за талию, он привлек Белль к себе. Она ощутила, как запылали щеки, и отчаянно, вразлад, забилось сердце. В тишине она слышала только участившееся дыхание: свое и его. По спине промчался холодок, когда Белль заметила даже сквозь все еще застилающую глаза дымку, как в глазах Голда загорелось нечто темное, дикое. Опасное. Нечто, что – она хорошо видела – ему и сейчас не стоит труда сдержать.
Она шевельнулась и почувствовала, как его руки отпускают ее.
Белль, пошатываясь, сделала шаг назад. Невольно поднесла руку ко лбу, жмурясь от ударившей в виски боли. Равнодушно смотрела, как Голд убирает со стола бутылку.
