Текст книги "Каштаны цветут дважды (СИ)"
Автор книги: Helena222
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Навстречу Валдену с койки соскочила рыжеволосая девушка. Бледна, нервна, крайне возбуждена. Явно истеричная особа.
– Вижу, вы получили мое письмо, – зеленые глаза так и засверкали. – И, разумеется, вас интересует, что еще я могу сообщить?
– Разумеется.
Подтянув поближе стоящий у двери стул, он сел и жестом пригласил девушку начать.
Зелина Озэр, похрустывая сплетенными пальцами, все ускоряя темп речи, заговорила о «Сторибруке».
– Все это очень занимательно, – бесстрастно заметил Валден, когда девушка сделала паузу, чтобы перевести дыхание, – но маловероятно. С какой стати Голду возиться с подпольщиками, если…
– С какой стати? – перебила его Озэр, истерически смеясь. – С какой стати? Да с такой, что один из членов ячейки – его сын!
В дальнейший поток речей арестованной Валден не вникал.
Он получил свою неизвестную величину, и вычисление, которое так долго ему не давалось, вдруг оказалось едва ли не обескураживающе простым.
Сын. Это многое объясняет. Это все объясняет.
Он поднялся, а девушка, запнувшись на полуслове, метнулась к нему и разве что в рукав не вцепилась.
– Я оказала вам важную услугу! Я взамен получу свободу?
Валден, выдержав паузу, выразительно покачал головой, внимательно следя за девушкой. Мимика Озэр была и без того чрезмерно оживленной, сейчас же зеленоглазая превзошла себя. Гойя схватился бы за кисти, лениво подумал он, доведись художнику увидеть смесь гнева, бессильной ярости, злобы и всепоглощающего страха, отразившуюся на искаженном лице девушки. Озэр беззвучно пошевелила губами, и он сострадательно пояснил:
– Видите ли, мадемуазель, все дело в том, что вы, как показало ваше письмо, слишком хорошо осведомлены о моей личной жизни, точнее, о личной жизни мадам фон Валден. Меня это, – он сожалеюще пожал плечами, – не устраивает.
– Что… что со мной будет? – побелев, прошептала разом угасшая девушка. Сообразительна.
– Поразмыслите, – увещающим тоном предложил он. – Судя по вашему рассказу, логическое мышление вам не чуждо. Так разумно ли оставлять вам жизнь, учитывая, сколь много вы знаете? Сожалею, мадемуазель, но таковы правила.
Валден был настороже: когда Озэр внезапным бешеным движением набросилась на него, он захлопнул перед ней дверь камеры.
– Малефисента! Я же спасла твою дочь! Румпельштильцхен! Помогите! – неслись исступленные крики явно тронувшейся умом девушки.
Уходя к себе, Валден отдал краткое распоряжение.
***
Кинув короткий взгляд на Эмму, Голд отступил, приглашая ее войти в квартиру. До кабинета они дошли молча.
– Ну, что случилось?
Заданный со спокойной сухостью вопрос помог Эмме собраться с мыслями. Непростое занятие, если учесть, что последние два часа она была занята преимущественно тем, что старательно гнала от себя любые мысли, потому как все они начинались с «я сошла с ума».
– Я… напала на офицера СС.
– Где это произошло? – бесстрастно спросил Голд.
Эмма назвала район.
– Тебя кто-то видел?
– Нет, не думаю. Кроме того парня, что я вроде как выручала, – она криво усмехнулась, – но ему точно не до меня. А эсэсовец меня не видел.
– Что же, значит, все обошлось.
Эмма неуверенно кивнула. Не поднимая глаз, она чувствовала, как испытующе смотрит на нее Голд. Тянулось молчание. Перейти ко второй части ее истории Эмма не могла, ни за что бы не смогла.
– Что ты недоговариваешь, Эмма?
– Я… – Эмма вскинула глаза, – лишилась рассудка. – Наверное, – добавила она.
Голд ждал, не выказывая ни любопытства, ни неодобрения.
– Я оглушила офицера, не приближаясь к нему. Я… я не знаю, как это произошло, но я просто потянулась за оружием, а, – Эмма беспомощно вытянула перед собой руки ладонями вверх, – потом вырвался горячий свет и сшиб его с ног.
Она умолкла. У нее галлюцинации, сейчас Голд так и скажет. Может, она на самом деле застрелила эсэсовца, а может, его и не было, может, вообще ничего не было, и на Рю Сарре она не была, может…– все так долго сдерживаемые мысли закрутились, замелькали, замельтешили.
Эмма, не моргая, смотрела на Голда, готовясь уже гадать, не галлюцинация ли и этот ее визит к нему, как вдруг ей бросилось в глаза, что он смотрит на нее с новым, обострившимся интересом, но не так, как смотрят на признавшегося в безумии человека.
– Этого следовало ожидать, – вполголоса произнес он.
Резкий звонок в дверь остановил его.
– Возвращайся через полчаса,– отрывисто велел Голд. – Нам нужно прогуляться в одно место.
Эмма без сожаления шла к двери. Нетерпения она не испытывала. То ли из-за предчувствия, что легким разговор не будет, и ответы, которые даст Голд, могут не понравиться, то ли оттого, что ей немного полегчало.
– Привет, – пробормотала она, вдруг узнав в стоящем на пороге парне Нила Кэссиди.
Ответа не последовало, парень точно вообще ее не заметил.
Он в упор смотрел на Голда.
***
Не чувствуя боли в разбитых до крови костяшках пальцев, Зелина отступила от двери. Шаг назад, еще, еще. Уперлась в кирпичную кладку.
Правила?! Какие к черту правила?! Это она – она! – их установила.
Не может зло этого мира пожрать ее, оно всегда было послушно Зелине. Оно лишь вышло из-под контроля, просто вышло из-под контроля.
Которого у нее никогда не было.
Короткое рыдание вырвалось из груди: на ее месте должна быть Реджина.
Это Реджина должна задыхаться под черными волнами ужаса.
Это Реджина должна вжиматься в кирпичную стену за спиной.
Это Реджина должна вслушиваться в шаги по цементному полу.
Поворот ключа, щелчок замка.
Пришли. За ней.
***
Сорок пять минут спустя Эмма вновь постучалась в квартиру Голда.
На этот раз дверь открыла невысокая миловидная девушка. Как видно, та пришла незадолго до Эммы: на девушке все еще был накинут легкий плащ.
Эмма машинально попыталась припомнить, где встречала девушку, и так же машинально спросила себя, что та тут делает. Но ладони покалывало, стучало в висках, и Эмма не могла всерьез сосредоточиться ни на чем.
Когда она вошла в кабинет, Голд сидел у стола. Он повернул к ней голову, не отрывая от столешницы сосредоточенного взгляда.
– Вы…сказали, что нам надо поговорить и куда-то съездить, – неловко пробормотала Эмма.
– Присядь, – бесцветно ответил он.
Он заговорил все тем же ровным, бесстрастным тоном, неторопливо, часто останавливаясь, точно с трудом возвращаясь мыслями к Эмме. Голд говорил о другом мире и о королевстве. О Белоснежке и о Прекрасном Принце. О магии и портале, о Проклятье и Истинной Любви. О сказках.
Он говорил так равнодушно, точно желал как можно скорее отделаться от Эммы, словно она отвлекала его от чего-то неизмеримо более важного, чем рассказ о Зачарованном Лесе (Эмма на мгновение представила себе карту с подобным географическим названием). И в то же время ей казалось, что он продолжает нанизывать фразу на фразу оттого, что это отвлечение нужно ему самому.
Наконец Голд замолк. Эмма почувствовала, что ее ответа ждет лишь она сама.
– И… вы что, действительно хотите, чтобы я в это поверила? – выдавила она.
Он замедленно провел ладонью по сукну стола.
– Ты уже разрушила Проклятье, так что это твое дело.
– Так вы меня просто использовали, – тихо произнесла Эмма.
Эта фраза не тянула ни на вопрос – ответ был очевиден, – ни на обвинение; на последнее у Эммы не нашлось ни необходимой злости, ни еще более необходимой энергии.
– Так было задумано, – лишенная интонации фраза, взгляд, устремленный на Эмму и сквозь нее.
Она уже собиралась со всем сарказмом, на какой была сейчас способна, поблагодарить Голда за «исчерпывающий ответ», но он, словно очнувшись, неожиданно продолжил:
– В сложившихся обстоятельствах от меня не так много зависело. Я скорее поверил в тебя.
Эмма распрямила плечи, поднялась.
– То есть, сделали ставку, – с прежней своей и почти забытой за эти безумные недели интонацией твердого отпора произнесла она. – Вас можно поздравить с победой. Я все-таки пришла к финишу!
Готовясь – надеясь – получить в ответ язвительную отповедь, Эмма внезапно натолкнулась на взгляд, полный такого глухого и обреченного отчаяния, что ей захотелось отшатнуться, зажмуриться.
Вдруг стало настолько страшно, что Эмма почти пожалела о том, что нельзя укрыться за “Я все-таки сошла с ума”.
– И что мне делать? – тихо спросила она.
Голд шевельнулся, ей показалось, пожал плечами, но движение вышло слишком смазанным.
Эмма уже была уверена, что услышит что-то вроде «мне все равно», когда он сухо, отрывисто произнес:
– Пока ничего. Избегай прилежащих к Булонскому Лесу районов, попадешь туда – контролируй себя. Можешь идти.
Эмма поднялась; на мгновение испытала удивление от слаженной, четкой работы мышц ног и спины. Ее реальность оказалась столь ненадежной, столь непостоянной и неустойчивой, что, казалось, собственное тело тоже вполне может отказать.
Уже сделав шаг к двери, она остановилась, порывисто обернулась.
– Что случилось? Что-то ведь с вами случилось?
Он взглянул на нее с каким-то странным тихим удивлением.
– Случилось, Эмма,– с усталой ровностью ответил он. – Очень, очень давно.
Эмма, уже зная, что больше он ничего не прибавил, еще несколько секунд ждала.
========== Глава 50 ==========
В госпитале Белль успела повидать немало контуженых, и сейчас она узнала застывшую на лице Румпельштильцхена оглушенность, дезориентацию, только без присущей контуженым настороженности, вслушивания в умолкшие вокруг звуки.
Она невольно даже огляделась, ожидая увидеть выбитое взрывной волной стекло, но в кабинете царил привычный порядок.
– Румпель, – позвала она.
Он сразу взглянул на нее.
– Белль. Давно вернулась?
Белль с нарастающей тревогой вглядывалась в него. Он держался так, словно у него было неотложное дело, от которого он отвлекается ради нее. Вежливый – через силу – интерес, невидящий взгляд, Румпель даже поднялся нехарактерно неуверенным движением, точно раздумывал, стоит ли.
– Что с тобой? – тихо спросила она, когда он вплотную подошел к ней. Страх холодил кончики пальцев, сушил губы.
Румпель не ответил, точно ее вопрос был бессмыслен.
– Да что с тобой?! – вырвалось у нее.
Ее испуг подействовал. В его глазах появилось узнавание, сбилось дыхание. Он потянулся к ней, порывисто, неуверенно, и столько боли и обреченности вдруг выплеснулось в это движение, что Белль замерла. Он так и не коснулся ее, остановился, отвернулся.
– Мне нужно поработать, – вновь собранный спокойный голос.
– Да нет же, я же вижу… ты… ты сам не свой.
Он сглотнул, бросил на нее секундный взгляд. Сбросив оцепенение, Белль шагнула к нему, взяла его руку в обе свои, сжала.
– Просто расскажи мне, – шепнула она. -Прошу.
Одно мгновение ей казалось – расскажет. И на долю секунды от этого стало еще страшнее.
Румпель вдруг едва заметно усмехнулся, с равнодушной мягкостью высвободил руку.
– Нечего рассказывать, Белль, – отстраняя ее и движением, и тоном, ответил он.
Пройдя за стол, он, не глядя на нее, вынул из нижнего ящика стола какие-то бумаги.
– Тебе лучше уйти. Мне нужно сосредоточиться.
Прикусив губу, борясь с подступающими к горлу глупыми и почти детскими слезами обиды, Белль покинула кабинет.
***
Сверчок, не поправляя съехавших на кончик носа очков, не отрывая глаз от опустевшей чашки, простужено шмыгая носом, лепетал:
– И вот я очнулся и вспомнил, кто я. Я бы никогда, никогда так не поступил, я себя знаю. Но тут я вдруг понял что стал… – губы и подбородок у него так и взялись мелкой дрожью, что у твоего младенца, – предателем, – подавился Сверчок последним словом и уставился на нее добрыми, ждущими утешения глазами.
Бабушка отложила вязанье –«двадцать восемь петель и спустить две» – и выпрямилась. Сурово глянула на моментально съежившегося Сверчка.
– Вот что я тебе скажу: всем нам тут несладко пришлось, да только далеко не все свою совесть вместе с чужими жизнями продавали.
– Ре…Реджина это заслужила, – пробормотал Хоппер.
– Ну, уж если Реджина заслуживала наказания за то, что натворила в Зачарованном лесу Злая Королева, то и Сверчок заслуживает всего, что причитается Арчибальду Хопперу, – отрезала она.
– Это…это был ненастоящий я, – только и выдавил Хоппер, учащенно моргая мокрыми ресницами.
Вздохнув, она поднялась. С сердитым сопением выхватила у него чашку, плеснула в посудину кипятка, бросила щепотку сушеных березовых листьев («Каши б тебе березовой») и чуть ли не силой всунула чашку Хопперу в руки.
– Память ты потерял – да себя не утратил, – припечатала она.
Хоппер поднял на нее покрасневшие, налитые слезами глаза. Рука у него ходила ходуном.
Делая вид, что ничего не замечает, бабушка вернулась к своему креслу и, усевшись, вновь вздохнула.
–И то правда, что чужие мы тут. Всех ломает, всем не по душе здесь, что героям, что злодеям, что, – она с суровым пониманием глянула на Сверчка, – всем остальным. Ну-ка, пей, пей, – прикрикнула она, и он послушно сделал глоток.
Стуча когтями, подошел Понго и положил морду ей на колени – конечно же, запачкав слюной вязание. Отстранив пса, она вновь деловито застучала спицами. Тридцать и сбросить, тридцать две …
***
Опустившись в глубокое кресло, Валден окинул глазами сумрачный кабинет: плотные тяжелые шторы на единственном окне, преобладание темных тонов, густые тени по углам – все это напоминало старое голландское полотно.
– Ну и что привело вас сюда? – поинтересовался Голд. В вопросе не было ни формального сухого радушия, ни оттенка напряженности, и Валден затаенно усмехнулся.
– Пришел поделиться некоторыми соображениями, – Валден наклонился вперед. – Знаете, на обратном пути из Берлина у меня было много свободного времени, которое я и заполнил размышлениями о «Сторибруке».
– И что надумали?
– Видите ли, мысль о том, что вы встали на сторону подпольщиков, смехотворна. Но, если представить, что в сети есть кто-то, кто вам близок, кто вам дорог, – Валден выдержал паузу, следя за тем, выражение Голда становится бесстрастным, – то все предстает в несколько ином свете. – Резко сменив тон, Валден выговорил холодно, отчетливо: – Вы покрывали не «Сторибрук, вы покрывали своего сына.
Тяжелая тишина, аккуратное движение, каким Голд поправил обшлаг, снабдили Валдена последним доказательством в пользу слов Озэр.
– Любопытная версия, – приглушенно бросил наконец Голд.
– Разумеется, – пожал плечами Валден, – это всего лишь версия, но, полагаю, вы понимаете, что она способна доставить вам немало неприятных минут. И поверьте, еще больше неприятных минут ждет Нила Кэссиди, поисками которого я лично займусь. Если, конечно, вы не предпочтете заключить со мной сделку. Согласитесь, Голд, это разумное предложение. Как вы справедливо замечали не раз: враждовать нам ни к чему.
Во взгляде Голда на мгновение вспыхнула бесконтрольная ярость, одновременно с этим тот повел рукой, но резко оборвал жест. Померещившееся Валдену голубое свечение над столом угасло.
– Рад, что вы со мной наконец согласились, – с холодной улыбкой протянул Голд.
– Уточним детали, – с новым оттенком властности уронил он. – Мне нужен «Сторибрук» и венские бумаги. Вам – безопасность Нила Кэссиди.
– Нила Кэссиди и Реджины Миллс, – спокойно вставил Голд. – «Сторибрук» вы получите, ну а венские бумаги пока останутся у меня.
– Хорошо, – после секундного раздумья отозвался он, поднимаясь. – Подготовьте все бумаги.
***
– И… это все правда? – полушепотом закончила Эмма.
В глазах отца смешанное с тревогой облегчение.
– Это все правда.
Тысячи «но, значит…» зашумели вразнобой, не давая Эмме вымолвить и слова.
– Но ты же немногим старше меня, – выпалила она, оборачиваясь к Мэри-Маргарет.
– Мэри-Маргарет, как и все остальные, провела в этом мире не восемнадцать лет, как мы с тобой, а лишь два года, – торопливо пояснил Дэвид.
Он хотел еще что-то добавить, но Мэри-Маргарет уже была возле Эммы. Охватила ее лицо ладонями, почти до боли сжала. Сбегали по щекам прозрачные капли, вздрагивали губы. В глазах – и несмелая просьба о прощении, и безудержное, сияющее, все сметающее, все покрывающее счастье.
– Мам… – несмело, удивленно, будто на пробу пробормотала Эмма.
Зажмурилась, когда ее обняли, – кажется, они вдвоем.
На затылок легла ладонь Дэвида, и что-то подсказало ей, что второй рукой он обнял Мэри-Маргарет.
Эмма хотела вырваться или хотя бы мягко отстраниться от родителей. Не хотела этого на скорую руку слаженного счастливого сказочного конца, где у нее есть папа и мама – Принц и Белоснежка, – и все они любят друг друга, и все будут жить долго и счастливо.
А еще ей хотелось, чтобы эти объятия, ничего не исцеляющие и мало что меняющие, не размыкались еще хотя бы пару секунд.
***
Прогулка, вечерняя прохлада, густая синева предзакатного неба помогли Белль успокоиться, справиться с обидой и совладать с растерянностью. Она еще раз поговорит с ним, попросит все ей рассказать.
Белль вошла в кабинет, приблизилась к столу. Он что-то писал – методично, размеренно двигалась рука по бумаге.
Он отложил один сероватый листок в сторону, тот лег на аккуратную тонкую стопку.
Белль, ища, о чем заговорить, рассеянно сняла верхний лист. Взгляд остановился на четкой, каллиграфической подписи, машинально Белль глянула в начало текста.
Мелкие строчки. Восемь, в два столбца.
Она услышала, как он бросил писать, и ощутила на себе его взгляд. Белль впервые почувствовала, что боится взглянуть на него в ответ.
– Румпель, это… это ведь… – слова перекрыли горло, Белль не смогла их вытолкнуть.
– Да, – он, помолчав, с глухим стуком бросил ручку на стол. – Мне жаль, Белль.
– Ты хочешь всех арестовать? Ты… ты же хотел их спасти! – Белль наконец смогла поднять на него глаза. Во взгляде Румпеля она прочла сожаление, и то же сожаление прозвучало в его словах:
– Да, хотел. Обстоятельства изменились, я, – в его тоне пробилась неподдельная горечь, – ничего не могу с этим поделать.
Она смотрела на него и все ждала, что он что-то объяснит. Пока не поняла, что он уже это сделал. И что этого ему достаточно. И он ждет, что и ей этого будет достаточно.
– Ты же не можешь вот так просто их бросить, ты … – Белль нервно улыбнулась, отчасти, чтобы смягчить следующие слова, отчасти, чтобы отогнать нарастающее, подступаюшее к горлу тошнотворным комом смятение. – Румпель, они все попали в беду из-за тебя, ты не можешь…
– Белль, пойми, я пытался.
Белль широко раскрытыми глазами смотрела на него и ждала. Невесомый лист оттягивал ладони. Она почти чувствовала, как Румпель ищет слова, подбирает объяснения. Она хотела ему помочь, заговорила вновь, тревожно, горячо:
– Румпель, ведь наверняка… наверняка что-то еще можно сделать!
Его глаза встретились с ее глазами, он с болезненным напряжением всматривался в ее лицо. Белль боялась шевельнуться, словно могла его спугнуть. Но вот он отвел взгляд, чуть склонил голову. Белль завороженно смотрела, как Румпель вертит в пальцах ручку, красивую дорогую вещицу. Белль все так же настороженно ждала тяжелого вздоха, вспышки ярости или отчаяния, но в ответ прозвучал короткий сухой смешок, и когда он поднял на нее глаза, в них была лишь холодная ирония.
– Можно, – он кивнул. – Всегда можно что-то сделать. Героически погибнуть, например. – Румпель усмехнулся, когда она вздрогнула, и, протянув руку, легко вынул листок из ее пальцев.
– Это тоже гибель, – проговорила Белль, указывая на бумаги.
Он вновь сухо рассмеялся, без горечи, с мрачным, но искренним весельем:
– О, нет, нет, отнюдь. Это и есть моя жизнь, Белль, – он развел руками, почти глумливым жестом указывая на мрачный кабинет. – Ты поверила и пыталась заставить меня поверить, что она меня не устраивает, но ты ошиблась.
– Нет, нет, – ей показалось, что она вскрикнула, но с губ слетел лишь полушепот. – Я же знаю, я видела в тебе и другое.
– Что? Что ты видела, Белль? – с бесстрастной нетерпеливостью прервал он ее. Взглянул ей в глаза – она боялась и надеялась, что он не сможет этого сделать.– Белль, ты видишь свет в других, а если его нет, ты его создаешь . Но, – он беззвучно щелкнул пальцами, – это лишь отсвет твоего, иллюзия. Больше ничего.
– Неправда, – губы едва размыкались. – Твой сын…
– Я убил его мать.
В короткой фразе не было ни боли, ни того затаенного, слишком привычного для того, чтобы стать невыносимым, отчаяния, которое она в нем так часто видела. Одни слова.
Белль слушала их и после того, как они отзвучали, пыталась ответить. Через минуту это ей удалось:
– Я связана с остальными. Меня тоже арестуешь?
– Ты не проходишь в материалах по Сторибруку.
– А если я сделаю признание?
Он снисходительно улыбнулся ее бледному вызову.
– Такой возможности у тебя не будет.
Произнесли ли они эти последние фразы или ей почудилось, – она не знала. Все было призрачным и слишком реальным, все двоилось, распадалось.
Словно угасли золотые пылинки, танцевавшие в кабинете в тот день, когда Белль очнулась.
– Ты мне совсем как в сказке о… Румпе… Румпельш…предлагаешь догадаться, как тебя зовут? Если не назову твое имя с трех попыток, то останусь твоей пленницей навсегда. А если назову… Что произошло с тем колдуном, когда его имя угадали? —
– Ничего хорошего.
– Для кого? Для того, кто угадал, или для него?
– Для обоих.
Белль снова слышала беззаботный вопрос и правдивый, слишком правдивый ответ. Все сбылось. В сказках – ведь в сказках все всегда сбывается.
В молчании цедились секунды. Белль ждала. Что-то должно было произойти, вырвать ее из этого странного, страшного, залившего все не то беспощадным светом, не то лживой тьмой, сна.
Румпельштильцхен смотрел на нее со спокойной собранностью, с той смелостью, которая рождается, когда спасать уже нечего. Он заговорил, и снисходительное сожаление его тона ударило Белль наотмашь, так, что она едва разобрала его слова:
– Я предупреждал тебя, – да, в этой самой комнате, и она помнит каждое слово, – что ты не сможешь задать свои правила. Что же, – он легко пожал плечами, – ты попыталась.
Правила как в игре. Глупой игре, в которой на мгновение даже боль кажется ненастоящей. Даже прощание кажется уже закончившимся.
С губ сорвался полусмех, полувсхлип.
– Я любила тебя.
– Напрасно.
Успокаивающиеся, замедляющиеся удары сердца. Разливающееся ощущение пустоты, невесомости.
Он смотрел на нее и не торопил уйти. Минутой раньше, минутой позже, фразой меньше, фразой больше – это не имело значения. Ничто не имело.
В кабинете стояла тишина: ни напряжения, которое дает надежда, ни незаконченности, которое дает отчаяние. Ничего.
Тишина.
Белль кажется, что это правильно. Конец всегда такой: бесшумный, неумолимый, необратимый.
Она вскинула голову:
– Я знаю, что не ошиблась в тебе, но я знаю, что ошиблась в себе. И мои иллюзии, – глубокий вдох последнего признания, – они были не про тебя. Они были про нас.
***
Он скупыми выверенными движениями вынул пробку из графина, ровно до половины заполнил стакан водой. Вернул пробку, поднес стакан к губам, сделал глоток.
Время он выиграл.
Для Бэя, Реджины, Белль времени достаточно.
Он все еще может их спасти.
Это будет несложно, все продумано заранее, методично, рационально подготовлено не слишком верившим в Третий Рейх Голдом. Документы, визы, переход границы, маршрут до Берна, швейцарский счет, иммиграция.
Остальные… что же, остальные сыграют свою роль, займут внимание Валдена. Они не важны, никогда не были важны.
Звон разлетающихся осколков, обезобразившее ровную белизну стены влажное пятно.
«Самообман – не твоя стихия, дорогуша».
Ни Бэй, ни Белль, ни Реджина не примут такого спасения.
«Они не позволят тебе их спасти».
***
Стягивая полы пальто, Белль шла по улицам, по длинным безразличным улицам призрачного города. Нужно было предупредить хоть кого-нибудь, а Белль не могла заставить себя идти быстрее. Но и не замедляла шага.
Белль уже уходила, и каждый раз начинался отсчет. Секунды, минуты, часы – и до предела натягивалась рвущая ее обратно, к нему, нить.
Нельзя было не вернуться, нельзя было вот так жить под оглушающий мертвый звук тикающих часов…
Теперь время присмирело.
Бель уходила, зная, что возвращения не будет – ей не к кому возвращаться. Никто ее не ждет, как он ее раньше – вопреки всему, вопреки самому себе, – ждал.
Белль шла по улицам, по пустынным улицам зыбкого сновидения.
Тянутся улицы, длится тускло-желтый, заклятый сон.
Навсегда длится.
========== Глава 51 ==========
Кора за двадцать шагов узнала дочь; Реджина свернула к Булонскому Лесу.
Реджина не заметила матери.
Дочь не заметила и затормозившего за спиной черного автомобиля, из которого выскочили два эсэсовца.
Почему Реджина не использует магию… почему? – толчками билось сердце – почему? Не знает, что здесь, вблизи Леса, волшебство уже в силе?!
Реджину тащили к автомобилю – каждый шаг приближал дочь к немагической зоне. Там Реджине уже никто и ничто не сможет помочь. Там Кора бессильна.
Но не здесь.
Больше не владея собой, Кора вскинула руки – оба эсэсовца повалились на землю. Кора крепче натянула незримые магические нити, и хрип затих.
Расплата пришла мгновенно. Кора пошатнулась. Багровые точки перед глазами расползлись в алую пелену, ребра сдавила чудовищная боль, в легкие влился добела раскаленный металл.
– Мама… мама!
Кора через силу разлепила веки, онемевшая рука почти не ощущала прикосновения стиснувшей ее ладони дочери.
– Да что с тобой? Мама!
Кора молча смотрела на дочь. Еще несколько секунд – и глаза Реджины подернет холод, дочь выпустит ее руку, с отвращением отступится.
Так все и произошло. Закрыв глаза, Кора заставила себя сделать глубокий вдох.
– Они… они вернутся за тобой. Не теряй времени. Иди, – холодный пот выступил на лбу, на ладонях, – к… к отцу, он сможет тебя защитить.
Она открыла глаза – Реджина непонимающе смотрела на нее.
– Ты едва на ногах стоишь, – с подозрением протянула дочь. В глазах Реджины через холод пробивались тревога, страх.
Реджина… – и это осознание пронзило грудь болью гораздо сильнее, чем прежде – Реджина так и не смогла научиться ненавидеть ее. Так и не разучилась любить.
Она облизнула пересохшие губы.
– Отвыкла от магии. Тебе пора… Реджина.
– Этого было бы достаточно, – шепнула она в пустоту, когда дочь унесла магия. – Тебя мне было бы достаточно.
Закрыв глаза, она приложила ладонь к левому боку.
Она жила без сердца, но умереть… умереть хотела бы с ним.
С горькой улыбкой Кора опустила руку.
***
– Меня только что пытались арестовать. Что это значит? Ты говорил, что все под контролем, – внятно произнесла Реджина, стараясь заглушить ожидания чего-то, кроме сухого, деловитого ответа.`
– Так и есть. Когда это произошло?
– Полчаса назад, у Булонского Леса.
– Похоже, герр Валден оказался эмоциональнее, чем я предполагал, – устало уронил Голд, – и секреты дорогой супруги произвели на него слишком сильное впечатление.
– О чем ты?
Голд покачал головой, по губам скользнула бледная усмешка
– Собственно, ни о чем. Все это уже не имеет значения. Ты использовала магию? – без особенного любопытства поинтересовался он.
– Нет, это сделала… Кора.
На лице Румпельштильцхена на мгновение отразилось недоумение, сменившееся мрачной мимолетной усмешкой.
– И после ей стало плохо. Не знаю почему.
– Она знает, – коротко ответил он. – Реджина, – Румпельштильцхен скользнул по ней взглядом, видимо, заметил, как она напряглась, и закончил подчеркнуто без выражения: – Есть способ вернуться в Зачарованный Лес. Сегодня вечером я его применю, но до того времени ты в опасности. Отправляйся в это место,– он передал ей листок, – и ни во что не вмешивайся.
Она машинально взяла бумагу.
– Твой способ… ты не рассказывал мне об отходных путях, – в голос вплелась грустная усмешка, – на наших занятиях. Что для этого потребуется?
– Ничего особенного, это было заложено в самом Проклятье.
Реджина перевела на него пытливый взгляд. Румпельштильцхен смотрел на нее со спокойной уверенностью, и что-то ей подсказывало, что опасалась она напрасно: он больше не заговорит об услышанном ей накануне.
Зато, – поняла Реджина, – она заговорит.
– Если бы… – голос дрогнул, и Реджина начала заново. – Если бы мама сказала тебе… обо мне… тогда… Это бы что-то изменило? – Он не изменился в лице и не отвел взгляда. – У тебя есть сын. Нил, – губы скривила усмешка, – Ты… ты бы поступил с ним так, как поступил со мной?
– Он меня ненавидит, Реджина, – ровно ответил Румпельштильцхен. – Так же как и ты.
Реджина помнила, что такое одиночество, а Злая Королева только одиночество и знала.
Если ничего не чувствуешь – а выглядел Румпельштильцхен именно так – это не значит, что тебе больше не больно. Это Реджина тоже помнила.
Она прошла мимо него, остановилась. Не оборачиваясь, уронила, кусая губы, не зная, сожалеет ли о том, что говорит так много – или так мало:
– Я не ненавижу тебя.
Через секунду сухо добавила:
– Удачи с магией.
– Реджина.
Она остановилась.
– Я сделал из тебя Злую Королеву. Когда вернешься в Зачарованный Лес…– он сделал паузу, она ждала, – помни, Реджина, тобой больше никто не управляет. Твоя жизнь – это только твой выбор.
***
Эмма не могла вспомнить последние секунды, когда, делая шаг, ей еще удавалось верить, что нога не провалится в пустоту. Перед выбросом волшебства? Перед рассказом о мире сказок? Перед встречей с матерью, которой Эмма и тридцати не дала бы? Перед звонком Голда и его предупреждением не препятствовать аресту Дэвида и ни во что не вмешиваться? Перед тем, как в квартиру хлынули эсэсовцы?
– Их забрали у меня на глазах, – тускло повторила Эмма и вдруг, окончательно поверив, что это произошло, и она это допустила, она рванулась к столу. – Почему вы сказали, что я ничего не могу сделать?! Кто может теперь?! Кто?!
– Успокойся, – сухо ответил Голд и, когда она лишь сильнее вцепилась трясущимися пальцами в столешницу, повторил, повысив голос: – Успокойся, Свон.
Дождавшись, когда она уберет руки со стола и, выпрямившись, забросит упавшие на лицо волосы за уши, он поднялся и спокойно произнес:
– Им ничего не грозит. Через несколько часов все, кто попал в этот мир из Зачарованного Леса, вернутся домой.
– Вы не можете быть уверены, – нерешительно сказала Эмма. В основном, чтобы заглушить едва не вырвавшееся, детски-беспомощное: “Обещаете?”
Голд снисходительно усмехнулся.
– Я уверен. Тебе не о чем волноваться. Все вернутся домой.
Проскользнувшие в последних словах мягкие нотки заставили Эмму поднять на него глаза.
За полчаса до ареста Дэвид и Мэри-Маргарет говорили именно об этой вроде как вечной эмиграции куда-то за пределы Солнечной системы, и тогда Эмма была занята тем, что пыталась припомнить, когда и как она успела дать свое согласие на участие во всем этом.
Сейчас она вспомнила еще кое-что.
– Дэвид сказал, что у магии всегда есть цена.
Голд кивнул.
– Если это так, а я Спасительница, то, значит, – засунув большие пальцы в ременные петли, она постаралась принять как можно более уверенную позу. – Эта цена, о которой вы говорили… я ее должна буду уплатить?
