Текст книги "Перемирие (СИ)"

Автор книги: Гоблин - MeXXanik

Соавторы: Каин Градов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Я промолчал, решив не уточнять, кто именно у них может спрашивать. Судя по тому, как уверенно говорил Морозов, он понимал это лучше меня.

– Куда направился ревизор, не знаете? – уточнил я, уже не надеясь на чудо.

– Как не знать, – отозвался парень, оживляясь и поправляя ворот рубахи, будто от этого становился солиднее. – Он у меня спросил, где у нас Почта Империи. Я ему и сказал, и даже схему на салфетке нарисовал, чтоб не заблудился, не ровен час.

Он гордо кивнул, но спустя миг смутился.

– Правда, когда вышел… то почему-то пошёл в другую сторону.

– И вы не окликнули? – уточнил я, чувствуя, как уголки губ сами собой поднимаются.

– Хотел, – признался распорядитель, виновато потупившись. – Хотел, да себя одёрнул.

– Почему? – прищурился я, уже предчувствуя ответ.

Парень почесал затылок, потом заговорил чуть тише, будто боялся, что ревизор может оказаться за углом.

– Потому как решил: если уж пошёл в другую сторону, то значит, так задумал. Может, у него маршрут свой, особенный. Или он с виду такой простой, даже можно сказать… придурковатый, – распорядитель сглотнул и поспешил добавить, – вы уж простите, Николай Арсеньтевич, но столичные они… ну, зачастую, видом не блещут. То кепку набекрень нацепят, то штаны короткие напялят, то рубашку, срам один, всю в обтяжку. Глядеть стыдно, а ведь люди из самой столицы, не абы кто!

Морозов хмыкнул, но сдержался. Я же кивнул с самым серьёзным видом.

– Да, – сказал я задумчиво. – Столичные порой маскируются под простачков. Чтобы не вызывать подозрений у честных людей.

Парень просиял:

– Вот-вот! Я так и подумал! А вы, князь, сразу поняли. Видать, не зря у вас княжеский ум.

– А как этот был одет? – догадался спросить воевода, чуть прищурившись.

– Ох, – распорядитель оживился, будто только и ждал этого вопроса. – Вид у него был, скажу я вам, чудной. Жилетка вся в кармашках: на липучках, на кнопках, да ещё и молнии кое-где поблёскивают. И на штанах то же самое: карманы спереди, сбоку, даже на коленках!

Он с выражением развёл руками.

– Вот скажите, что честному человеку во всех этих карманах можно держать? Мужику ведь ничего, кроме расчески, не надо. Ну и перочинного ножика, если человек хозяйственный. А лысому и того меньше, без расчески можно.

– Можно, – согласился я, стараясь не улыбнуться.

Лицо парня тут же просветлело, будто я только что утвердил важную житейскую истину.

– Вот! – с довольством сказал он. – Я же и говорю, что вид у него придурковатый. Но ведь глупого сюда бы не прислали. Значит, хитрый. У меня про почту спросил, а сам потом направился на телеграф.

– У вас есть телеграф? – изумился я, не скрывая удивления.

– А как же, – гордо ответил распорядитель. – Мы же не дикие какие, у нас здесь цивилизация! Провода, кнопки, всё как в столице. Там, правда, старший телеграфист косноязычный, но передаст, что надо. Может, с ошибкой, зато быстро.

– Это да, – кивнул я, и Морозов, глядя в сторону, едва заметно усмехнулся.

– Так вот, – продолжал парень, приободрившись, – если уж он пошёл туда, значит, что-то шлёт. Или получает. А может, кому-то весть даёт. Говорю же: вид у него такой… несерьёзный, а сам, небось, продуманный.

Морозов попрощался за нас двоих, ещё раз уверил распорядителя, что ресторану ничего не грозит, и мы направились к двери.

– Сдается мне, что ревизор все же туповат, – сухо резюмировал воевода, когда мы уже шли по тротуару. – Перепутал направление. Этак он весь город по дуге обойдет, и народ напугает.

– Надо его перехватить, – усмехнулся я. – Где у вас телеграф?

– Здесь неподалёку, – ответил Морозов. – Садитесь в машину, вмиг домчу.

Мы вернулись к автомобилю, стоящему у бордюра. Дружинники и прохожие разошлись, каждый занял своё место в привычном потоке дел. Я сел в салон. Морозов расположился за рулём, коротко поправил ворот куртки.

Машина тронулась, и кроха улицы проскользнула мимо окон: витрина с фарфором, столб с объявлениями и пара стариков на скамейке, мирно споривших о погоде. Дорога вела к центру, и чем дальше мы ехали, тем шире становилась улица.

– Думаете, он действительно просто ошибся? – спросил я.

– Может, и ошибся, – отозвался Морозов ровно. – А может, попробовал выглядеть неприметным. Такое тоже встречается. Главное – не дать ему натворить глупостей.

Глава 15
На телеграфе

Распорядитель не соврал: телеграф и впрямь в городе был. И не просто присутствовал как памятник истории, а вполне себе функционировал. Да и выглядел достаточно солидно.

Стоявший на углу улицы дом был из старого фонда, когда строили на совесть. Толстые каменные стены, с которых местами осыпалась побелка, открывая под ней серый кирпич. Под подоконниками виднелась узорная лепнина, кое-где потемневшая от времени, но по-прежнему красивая.

Над входом нависал чугунный козырёк, с завитками и ржавыми потёками, под которым темнела массивная дверь с латунной ручкой в виде головы льва. От постоянных прикосновений она отполировалась до блеска, и казалось, что зверь теперь чуть улыбается каждому входящему.

Вывеску над дверью явно недавно освежили краской. Чёрные буквы «Телеграф» лежали на фоне старого дерева, и если приглядеться, можно было заметить лёгкий след от прежней орфографии, когда ещё писали с твёрдым знаком на конце.

Забранные чугунными решетками окна с витиеватыми узорами блестели чистыми стеклами. А внутри виднелись массивные стойки, кабели в аккуратных пучках, старые аппараты с ручками и катушками.

От здания пахло машинным маслом, едва уловимым запахом нагретого металла и пылью. И всё же в этом старом доме связи было что-то надёжное.

Но оказалось, что ревизора здесь уже не было. Дверь нам открыл высокий, худой мужчина, который производил впечатление человека, пережившего собственный расцвет и не особенно этим расстроенным. На нём был серый камзол, явно видавший лучшие времена: рукава протёрлись, пуговицы держались на честном слове, зато выглажен он был до воинской щепетильности. Видно, привычка к порядку из старых времён так и не выветрилась.

Мужчина посмотрел на нас как на посетителей, пришедших без предупреждения в строго установленное время обеда. Внимательно нас выслушал и прежде, чем заговорить, чинно откашлялся:

– Приходил этот странный человек, – сообщил телеграфист суховато, поправив ворот и приосанившись. – Я даже подумал сначала, что скоморох какой-то.

При этих словах воевода чуть приподнял бровь, а телеграфист, заметив интерес, добавил, немного смягчив тон:

– Но он представился. Даже документ показал.

– Сам? – прищурившись, уточнил Морозов.

– После того как я пригрозил вызвать синодников, – вздохнул телеграфист, при этом виновато развёл руки. – Вы же знаете, Владимир Васильевич, я человек старой закалки. Когда-то в жандармерии служил, пока старость не сделала меня, – он замялся, подыскивая слово, – менее полезным.

– Никто так не считает, – твердо, но коротко отрезал воевода.

Телеграфист немного смутился, будто его внезапно наградили орденом, о котором он давно перестал мечтать. Кашлянул снова, но теперь тише, по-домашнему. И даже как будто расправил плечи.

– Достаточно того, что это знаю я, – отмахнулся мужчина, и в этом жесте было всё: усталость, достоинство и тень былой гордости. – Старость, господа, никто не отменял. Это вы у нас Всевышним хранимы, господин Морозов, – добавил он, пристально разглядывая воеводу. – Годы словно обходят вас стороной. Не иначе приглянулись вы какой-то ведьме, вот она вам часы и остановила, чтоб не старели.

Морозов поморщился, как человек, которому внезапно предложили родство с болотной нечистью.

– Никогда с этой породой не связывался, – фыркнул он и, к моему немалому удовольствию покраснел. По-настоящему, как гимназист, уличённый в тайной симпатии к учительнице арифметики. – Просто у меня генетика такая.

Слово прозвучало как заклинание. Телеграфист оторопел. На лбу у него появилась тонкая, но выразительная складка. Мужчина даже приоткрыл рот, будто собирался уточнить, какой именно это чин «генетика» и в каком она министерстве служит, но вовремя осёкся.

Покосился сперва на Морозова, потом на меня. Сделал это быстро, с инстинктом человека, привыкшего к субординации. И решил, что сейчас, пожалуй, не время демонстрировать собственное невежество. Взгляд стал строгим, будто он всё понял, просто не считает нужным объяснять остальным.

– Ну, – тяжело вздохнув, произнес телеграфист, – если генетика, тогда, конечно, вопросов нет.

И поднял голову, делая вид, что страшно занят осмотром телеграфных проводов.

– К тому же этот пришлый ещё и заявил, что ему письмо отправить нужно, – продолжил телеграфист, возмущённо поджимая губы. Видно было, что история греет ему душу, и теперь он рассказывает её с наслаждением, как артист, наконец получивший внимание публики. – Ну, я, значит, по инструкции: спросил текст послания, мол, диктуйте, добрый человек, что надобно передать. А он на меня глаза выпучил, будто я ему не вопрос задал, а солью на причинное место насыпал!

Телеграфист воздел руку к небу, будто призывал свидетелей, а затем продолжил:

– И говорит, дескать, тайна переписки – вещь неприкосновенная! И он, мол, сам все на бумаге изложит, а моё дело простое: конверт выдать и марку приклеить.

Он произнёс последние слова с особым нажимом, и в голосе его прозвучала обида человека, которому покусились на святое: на служебный порядок.

– Ясно, – кивнул воевода, а потом, чуть отвернувшись, буркнул себе под нос: – Глупый, конечно.

Телеграфист, обладавший слухом, натренированным годами перехвата чужого шепота, тут же оживился и закивал с явным удовлетворением:

– Вот! Вот и вы это поняли! – воскликнул он. – Так я ему, значит, и принялся объяснять, что здесь, на телеграфе, только телеграммы отправляют. И надобно их диктовать – чётко, разборчиво, по слогам! А я каждое слово запишу, проверю и отправлю как положено.

– И что он на это ответил? – подал голос я.

– Поначалу ничего, – медленно произнёс телеграфист. – Смотрел на меня, открыв рот. Промычал что-то невнятное, а потом вдруг спросил: «Разве такое бывает?» – и при этом стал лыбиться, как будто разговаривает с дитём неразумным.

Я нахмурился, понимая, что старик любит пауза и смакует каждый звук.

– А я, знаете ли, такого не потерплю. Может, он там в столице и важный человек. Наверняка там его слушают, и он там, как бы это помягче сказать, привык по воздухом командовать. А у нас здесь свои порядки, – сказал он и как-то по-стариковски выпрямился. – Со мной такое не пройдёт. Не стану я терпеть столичное высокомерие.

Он делал вид, что говорит не о себе, а о целом роде людей, но в глазах у мужчины мерцала обида, которую испытывает человек, помнящий лучшие времена.

– Потому я его ухватил за ухо и подтянул повыше, – закончил он с важностью судьи, будто это было не преступление против приличий, а необходимая служебная процедура.

– За ухо, – ахнул я, не удержавшись от улыбки, – и что же было дальше?

– Ничего в этом страшного нет, – успокоил меня сотрудник. – Котов за шкирку берут, и ничего с ними не делается. А такого вот прощелыгу за ухо ухватить можно. Чтобы не убежал и под машину не попал, не дай Всевышний.

Он улыбнулся, а потом, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Я ему и пригрозил: вызову синодников, пусть научат разговаривать со старшими, как полагается. Если дома не воспитывали, то здесь быстро вразумят.

При этих словах Морозов едва заметно фыркнул и поинтересовался:

– А он?

– Сначала попытался дернуться, – рассказал телеграфист. – Но из моей хватки еще никто не вырывался. Старость рук еще не коснулась, только ноги стали чуять непогоду. Когда понял, что не вырвется, то спесь с него и посыпалась. Враз вынул документ и мне под нос сунул.

Мужчина сделал театральную паузу, как будто снова проживал момент: бумага в руках, шум провода где-то за стеной, а клиент смирен и краснеет.

– А там, – продолжил он, – чёрным по белому: имя, фамилия, отчество. И должность: «Сотрудник инспекции…» Тут я, правда, сбился: очки в конторке остались, а шрифт такой, что не разобрать. Но меня подобным не напугаешь.

Старик выпрямился, и в фигуре что-то от служивого человека, который любил порядок сильнее, чем сон.

– Я свою работу знаю, – сказал он спокойно, почти гордо. – Ведомство держу в порядке. Тут у меня каждый проводок на месте, каждая клавиша подписана, все розетки рабочие. Меня ночью подыми, и любую поломку на ощупь починю.

– Что есть, то есть, – подтвердил Морозов уверенно. – Не зря тебе старый князь грамоту дал.

– И значок, – торопливо вмешался телеграфист, будто боялся, что подвиг останется недооценённым, – и квартиру выдал. Этаж невысокий, мне удобно подниматься. И соседи все сплошь люди приличные. Из старой интеллигенции. С такими людьми приятно пообщаться.

Мужчина тряхнул головой, словно приводя мысли в порядок.

– Может, я и не молод, – продолжил он, – но здесь я на своём месте. И ревизоров не боюсь. Пусть других проверяют и корочкой в лицо тыкают.

Я не стал напоминать, что документ у гостя он потребовал сам. Потому не стал перебивать старика.

– Когда я понял, что этот пришлый тут по делу, – продолжил работник, – отпустил его. И ещё раз пояснил, что у нас телеграф рабочий. И если ревизор ваш не знает, что это такое, то пусть идёт дальше и не забивает себе голову лишней информацией.

– И он ушёл? – предположил я.

– Нет, – усмехнулся телеграфист, подпирая бок локтем, будто доклад вел не перед начальством, а перед старой доброй аудиторией. – Не ушёл, а убежал.

– Вот оно что, – пробормотал я, и телеграфист кивнул:

– Есть ещё во мне искра Всевышнего, – заявил он с самодовольной важностью, – могу внушать уважение и побуждать к порядку.

Морозов удивленно вскинул бровь и, чуть печально оглядев окрестности, поинтересовался:

– И в какую сторону он побежал?

– К Кузнечному мосту, – ответил работник. – Я хотел было его окликнуть, мол, мол, дружок, почта Империи вовсе в другую сторону, но решил не тратить зря силы. Пусть круг нарубит, молодому человеку лишняя прогулка пойдёт на пользу. Ценный опыт приобретёт: и ноги натренирует, и голову прочистит. Молод он ещё. Ему только в пользу будет.

Мне показалось, что последние фразы мужчина произнес как-то по-особому тепло. Даже почти ласково. По-отечески.

– Логично, – кивнул воевода, глядя куда-то поверх плеча телеграфиста, будто надеялся увидеть следы беглеца, но наткнулся лишь на скучающих голубей. Потом, прищурившись, повернулся в сторону, куда тот, по рассказу, рванул.

– За Кузнечным мостом ревизор явно не найдёт ни почты, ни карты, – произнёс Морозов тоном лекаря, сообщающего безнадёжный диагноз.

– А что найдёт? – осторожно осведомился я, заранее предчувствуя неладное.

Воевода криво усмехнулся, почесал висок и с неожиданным весельем отозвался:

– А это уж как повезёт.

Он выдержал паузу, явно наслаждаясь тишиной, и добавил, чуть склонив голову:

– Но потом будет, что внукам рассказать.

В его голосе слышалось особое удовлетворение. Морозов хмыкнул, расправил плечи и уже спокойнее произнёс:

– Там, за мостом, в принципе, можно найти всё, кроме здравого смысла и трезвого человека. Так что пусть бежит. Опыт – лучший наставник. Особенно когда учит коротким путём через Кузнечный мост.

Он усмехнулся, и в этой усмешке слышалось не злорадство, а тихая доброта. С такой старшие смотрят на молодого дурака, уверенного, что сам знает дорогу.

Мы попрощались с телеграфистом, который, впрочем, ещё долго стоял в дверях, словно опасаясь, что мы забудем про его заслуги и вернёмся уточнить какие-нибудь бюрократические тонкости.

Когда мы отошли на безопасное расстояние, и старик уже не мог нас услышать, я спросил:

– И часто у вас пользуются телеграфом?

Морозов охотно пояснил, даже не сбавляя шага:

– Это у вас, в столице, – сказал он, взмахнув рукой, будто отмахиваясь от целой цивилизации, – у каждого по мобильному телефону, да ещё и с двумя симками, чтоб, не дай Всевышний, не остаться без связи. Да и стационарным мало кого удивишь. А нам, жителям настоящей империи, нужно средство понадежнее.

Я не перебивал.

– Телеграф, – продолжил воевода, – переживет и снегопады, и грозы, и даже наводнения. Которые, к слову сказать, у нас иногда случаются. А вот ваши эти… – он замялся, подбирая слово, – трубки, коробочки… при первом же громовом раскате начинают прятаться, мигать, пищать и просить «сеть верните».

Я невольно усмехнулся, представив, как Морозов в полном обмундировании стучит по телеграфному аппарату, а за окном – гроза, буря и половина Империи сидит без связи.

– Настоящей империи? – переспросил я, уловив интонацию, которой он выделил это выражение.

– А то какой же, – фыркнул Морозов. – У нас здесь всё по старинке, зато работает. И люди живые. Упал провод – подними. Сломалось – почини. А не как в столице: сеть пропала, и весь народ сидит без духа, будто им воздух отключили.

Он произнёс это с тем простым достоинством, с каким рыбаки говорят о своих снастях, а кузнецы о молотах. И я подумал, что, пожалуй, в этих словах есть своя правда.

– Оглянитесь, Николай Арсеньевич, – произнёс Морозов, и стало ясно: сейчас будет новый урок. – Что вы видите?

Я обернулся, стараясь не показать, что вопрос застал врасплох. Перед глазами был самый обыкновенный городской пейзаж: чисто одетые прохожие, которые неспешно прогуливались по тротуарам, аккуратно подстриженные кусты вдоль бордюра, над которыми трудился местный садовник с выражением тихого героизма; голуби, самодовольно вышагивающие по тротуару, словно участники заседания по важному зерновому вопросу. Один из них, особенно откормленный, ворковал так страстно, что даже полосатый кот на скамейке заинтересовался. Он, впрочем, действовал рассудительно: он не нападал, а просто ждал, выбирая, кто из пернатых сегодня будет недостаточно быстр, чтобы дожить до обеда.

– И что я должен увидеть? – не выдержал я, потому как слишком хорошо узнал воеводу и его любовь к лекциям.

Морозов откинул голову, прикрыл глаза и вдохнул так, будто собирался продекламировать гимн здравому смыслу.

– Я тоже когда-то обитал вблизи столицы, – начал он неторопливо, с тем самым оттенком воспоминания, когда прошлое уже не жалит, но всё ещё греет. – Был одним из тех, о ком пишут главные издания и кого показывают в репортажах по телевидению.

Я моргнул. Вот этого я точно не ожидал. В моей голове никак не укладывалось, что этот суровый человек с руками, способными починить трактор кувалдой, когда-то стоял под софитами и давал комментарии о чём-то.

Морозов, уловив мой взгляд, чуть усмехнулся уголком рта:

– Удивлены, князь? Не стоит. В молодости мы все немного красивые, умные и глупые одновременно. Но со временем одно проходит, другое остаётся.

Он сказал это с той душевной усталостью и лёгкой иронией, что свойственна людям, видевшим достаточно, чтобы перестать удивляться, но ещё не настолько, чтобы разучиться шутить.

– Пусть наш ревизор побегает, – добавил Морозов, выдохнув с ленивым удовлетворением, словно речь шла не о живом человеке, а о бродячей курице, сбежавшей с подворья. – А раз ему понадобилась Почта Империи, то там его и надобно ожидать. Туда мы с вами и отправимся.

– Уверены? – спросил я, хотя ответ уже знал. – Может, всё же направимся следом?

– За город он не сбежит, – уверенно произнёс воевода, даже не взглянув в сторону Кузнечного моста. – За ним присмотрят жандармы. Если надо, то приведут обратно. За ухо, конечно, вряд ли ухватят, но у них свои методы имеются. Надёжные. И, главное, воспитательные.

Он говорил с таким спокойствием, будто речь шла не о человеке, а о почтовой посылке, которая рано или поздно всё равно найдёт адресата.

Я с сомнением посмотрел в сторону моста. Туда, где между домами уже тянулась лёгкая дымка и мелькали редкие прохожие. Место казалось безобидным, даже мирным. Но всё равно где-то внутри шевельнулась тревога.

Морозов заметил мой взгляд, хмыкнул и добавил:

– Не бойтесь, Николай Арсеньевич. Долго он там не задержится. Северск быстро воспитывает даже тех, кто считает себя умнее остальных.

Я вздохнул, поправил воротник и решил не спорить. Всё же у воеводы было то самое чутьё, что никогда не подводило. А я научился за это время одному: если Морозов говорит уверенно, то значит этому стоит доверять.

Глава 16
Возвращение домой

Почта Империи располагалась в старом каменном здании на углу центральной площади. И судя по фасаду, строение помнило, как ещё в прошлом веке сюда приезжали ямщики и конные гонцы.

Это было величественное и немного суровое строение, которое являлось воплощением имперского порядка. Пусть камень фасада местами потемнел от дождей и времени, кое-где по швам пробилась тонкая полоска мха.

Над массивной дверью с железными заклёпками висел герб Империи, сделанный из чёрного чугуна. Когда ветер дул с реки, откуда-то из-под щита доносился глухой, чуть звенящий звук. Под орлом висел старый, когда-то лакированный почтовый рожок, а сбоку от входа была закреплена мраморная доска с датой постройки. Слева от дверей стояли два чугунных ящика для писем: один был подписан «Для внутренних отправлений», другой – «Для столичных и дипломатических». Краска на ящиках давно облупилась, и под ней виднелся тусклый металл, от которого веяло холодом.

– А это здание строили еще до императора Павла, – пробормотал я, рассматривая дом.

– Одно из первых заложенных в городе, – гордо сообщил Морозов. – Чтобы поддерживать связь с княжеством.

Я только кивнул, поднялся по ступеням крыльца и потянул на себя тяжелую створку.

Главный зал был просторным, с высоким сводчатым потолком, расписанным потускневшими орнаментами в виде лавровых ветвей и почтовых голубей. В центре висела на цепях массивная бронзовая люстра, когда-то сверкавшая, а теперь покрытая патиной. Свет падал неровно, и тени от решёток ложились на пол похожими на страницы раскрытой книги полосами.

Пол был каменный, с вкраплениями белого мрамора, и каждый шаг отдавался под высоким потолком гулким эхом.

Слева от входа, за деревянной решёткой, украшенной резьбой и гербовыми виньетками, шли столы, за которыми находились рабочие места почтовых служащих. А справа расположились кабинки с таксофонами.

На стенах висели пожелтевшие афиши: «Письма по Империи – за три дня!», «Гарантия доставки. Проверено временем!». И при виде их я с трудом сдержал улыбку.

За стойкой регистрации сидел усталый человек лет пятидесяти, в синем мундире работника почты. Рядом с ним стоял неприметный паренек в серой приютской робе, который увлеченно рассматривал стенды с газетами, но я заметил, что он то и дело оборачивается, цепко осматривая зал. Словно проверяя, не пришел ли кто.

Заметив нас, почтмейстер вышел из-за стойки и склонил голову в приветствии:

– Добрый день, мастера, – начал он. – Какая неожиданная честь… Чем могу быть полезен?

– Из столицы к нам должен был прибыть ревизор, – сказал я. – Не заходил ли он к вам сегодня?

Почтмейстер покачал головой.

– Никого не было. Из последнего – только дорожный курьер из Белоозёрья. Но он отбыл ещё утром.

Паренек за его спиной вдруг лукаво улыбнулся и кивнул, будто подтверждая слова почтмейстера. Я же почувствовал, как внутри растёт то знакомое ощущение тревожного ожидания, когда всё складывается слишком логично, но всё же неправильно.

– Спасибо, – произнес я, и почтмейстер кивнул:

– Могу еще быть чем-то полезен? – уточнил он.

– Нет, – ответил я, и старик вернулся за стойку.

Морозов стоял чуть позади, задумчиво осматривая зал. В углу хлопали двери сортировочной. Несколько работников в выцветших мундирах, аккуратно перекладывали посылки, не обращая на нас никакого внимания.

– Значит, сюда он так и не добрался, – довольным тоном произнёс Морозов.

Я кивнул, и воевода улыбнулся:

– Видит Всевышний, мы сделали все, что могли, чтобы обезопасить этого дурака от проблем, – произнес он. – Пора и честь знать. А то обед мы пропустили, а если и к ужину опоздаем, Никифор весь вечер ворчать будет.

– А ревизор? – с сомнением уточнил я. – Если он действительно ушёл один, стоит ли выслать людей на поиски? Или направился в лес напрямую.

Воевода хмуро посмотрел в окно:

– Солнце повернуло на закат, Николай Арсентьевич, – сказал Морозов. – И если этот столичный гость не совсем выжил из ума, он не подойдет к лесу даже на километр.

– Не извольте беспокоиться, мастер-князь, – послышался за спиной звонкий мальчишеский голос.

Я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял тот самый приютский парнишка, который рассматривал газеты.

– Мастер Зубов разослал ориентировки патрулям и нас попросил за гостем приглядеть, – произнес парень, заметив, что я обратил на него внимание. – Так что из города столичного никто не выпустит. Даже если он очень того захочет. Посмотрит Северск, да спать пойдет.

– Вот как? – удивился я. – Ну, спасибо.

Воевода же достал из кармана мелкую купюру и протянул ее мальчишке:

– Вот, за труды.

– Да не стоит, – начал было паренек, но я заметил, каким взглядом тот смотрит на деньгу.

– Бери-бери, раз дают, – улыбнулся воевода.

– Спасибо, дядь, – поблагодарил мальчишка и быстро схватил купюру, незаметно пряча ее в карман. А затем показал мне знак, что все будет хорошо. Воевода же повернулся ко мне и произнес:

– Ну вот, можно ехать домой. Раз Зубов сказал, что с этим пришлым ничего не случится, значит, так оно и будет.

Я только кивнул. Мы попрощались с почтмейстером и вышли из здания. Вечер опускался на город мягко, почти незаметно. Небо окрасилось в глубокие тона – от перламутрового серебра до густого вишнёвого у горизонта. Ветер приносил прохладу с реки.

– Все равно переживаю я за этого ревизора, – пробормотал я, спускаясь по ступеням крыльца.

Воевода усмехнулся с иронией, что приходит только к людям, которые достаточно повидали в жизни.

– Ему полезно. Будет наука дураку: как приезжать инкогнито и устраивать самодеятельность в чужом краю. Пусть сам убедится, что Северск не место для самовольных прогулок.

Я усмехнулся в ответ:

– Хорошо сказано. Теперь одно мы знаем наверняка: ревизор хоть и себе на уме, но не связан с «Бастионом».

Воевода повернулся ко мне и с интересом уточнил:

– С чего вы взяли?

– Если бы это было так, ревизор бы встретился с представителями мануфактурщиков, – пояснил я. – Он никому не сообщал о своем визите, а значит, мог бы действовать, не скрываясь. И скорее всего, за завтраком его бы заметили не одного, а в компании кого-нибудь из «Бастионовцев».

– Логично, – согласился Морозов, подошел к машине, открыл дверь, сел за руль. Я обернулся, бросил последний взгляд на почтовое здание, в окнах которого отражались косые лучи солнцв, словно последний отблеск дня цеплялся за стекло, не желая уступать ночи. А затем сел в салон. Воевода завел двигатель, и авто выехало на дорогу.

Я устроился поудобнее, положив локоть на подлокотник, и позволил себе на мгновение просто смотреть на город. Как Северск медленно укрывается вечером, будто натягивает на плечи тёмный шерстяной плед. Один за другим вспыхивали уличные фонари, отражаясь в мокром булыжнике мостовой. В окнах зданий мелькали загорающиеся лампы. Редкие прохожие торопились домой, на углу, у лавки торговка запирала дверь, а неподалеку двое мальчишек, гоняли мяч по брусчатке. Всё казалось тихим, размеренным и спокойным. Неторопливым. И я внезапно поймал себя на мысли, что даже как-то начал привыкать к этой неторопливости.

– Привыкнете и потом столичные скорости начнут раздражать, – словно прочитав мои мысли, заметил воевода, не отрывая взгляда от дороги.

– Уже начинают, – признался я с тихой усмешкой.

Он хмыкнул, будто именно такого ответа и ждал.

Улицы тянулись одна за другой: лавки с опущенными ставнями, мастерские, двери которых были еще открыты, тихие дворики с высохшими на солнце верёвками для белья, редкие распахнутые окна, где мелькали подсвеченные лица.

Мы выехали на окраину, и город остался позади. Дорога освещалась только фарами. По краям темнели кусты, легкий туман стелился над землёй, словно поднимаясь от самой почвы. Где-то в лесу ухнула сова и этот звук отозвался в тишине сухим, тягучим эхом.

Я смотрел на темнеющие силуэты деревьев и вдруг подумал о ревизоре. Приезжий, чужой человек, который, возможно, в этот самый момент один бродит по улицам Северска, ломая голову над тем, что делать дальше.

– Владимир Васильевич, – тихо начал я. – А вдруг он всё-таки рискнёт уйти в сторону леса?

Морозов не сразу ответил. Лишь слегка сжал руль.

– Может, – признал он. – Городские иногда до странности уверены в том, что лес – это что-то вроде прогулки по парку. Но Зубов сказал, что патрули предупреждены. А у начальника жандармов нюх на неприятности лучше, чем у любого сторожевого пса.

Я усмехнулся:

– Вы слишком его нахваливаете.

– Да ни капли, – фыркнул Морозов. – У Зубова есть свои люди на каждом углу. Порой я сам удивляюсь, как он этим управляет. Вы же видели того парнишку на Почте, который ревизора выслеживал?

Я кивнул, и воевода продолжил:

– Это было идеей Зубова. Он сам, лично отбирал в приютах подростков из неблагонадежных. Знаете, которые в столице или крупных городах сразу после выпуска пополняют ряды уличных банд, и проводил с ними работу по перевоспитанию.

– И получилось? – с сомнением уточнил я.

– Само собой, – подтвердил Морозов. – Все из будущих уголовников стали самыми патриотическими подданными Северска. Таким образом, Зубов сократил уличную преступность в несколько раз. А перевоспитанники еще и молодежь начали учить нужным мыслям.

– Выходит, у Зубова талант к воспитанию, – протянул я.

– Перевоспитанию, – поправил меня Владимир. – Это куда сложнее, чем работа с чистого листа, Николай Арсентьевич.

Я только кивнул, соглашаясь с Морозовым.

– Вот из таких детишек, Зубов создал агентурную сеть. Которая предана начальнику жандармов, и готова выполнить все, что он прикажет. Такие дела.

– Интересный персонаж этот ваш Зубов, – протянул я, но Владимир промолчал.

После разговора с воеводой мне стало чуть спокойнее. Хотя в груди всё равно шевелилось лёгкое беспокойство, будто тонкая заноза. Инкогнито… Полевой опыт… Не до конца понятные намерения пришлого… Слишком много вопросов и мало ответов.

В кармане зазвонил телефон, вырывая меня из раздумий. Я вынул аппарат, на экране высвечивался номер Зубова. Я нажал на кнопку, принимая вызов:

– У аппарата.

– Добрый вечер, Николай Арсентьевич, – послышался в динамике хриплый, взлаивающий голос бывшего начальника жандармерии. – Докладываю: ваш ревизор приблудился в центральную гостиницу «Павловская». Снял там номер, заперся в нем и носу не кажет.

От этих слов остатки тревоги, которые ворочались в груди, отпустили окончательно, и я довольно вздохнул:

– Отлично. Спасибо.

– Да не за что, – хохотнул Зубов. – Ох и устроил он прятки по городу, скажу я вам. Ну, нет худа без добра. Зато ознакомится с княжеством и его нравами.