Текст книги "Перемирие (СИ)"

Автор книги: Гоблин - MeXXanik

Соавторы: Каин Градов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Звериные тропы не для людей, – сурово сообщил он. – Не вздумай ходить, куда тебе не следует. Иначе сгинешь.

Что-то в голосе лешего проняло меня до костей. Даже Морозов вздрогнул, и рука его потянулась, чтобы сотворить охранный знак. Гаврила побледнел и лицо его приняло до того обиженный вид, что Митрич смягчился.

– Еще повидаешь ты этого оленя, ежели так тебе неймется, – проворчал он по-стариковски. – Может, и семью его увидишь.

– Семью? – выдохнул ревизор, словно ему только что пообщали все подарки на все грядующие праздники разом.

– Ну не из камня же олень появился, – усмехнулся леший. – У всех есть семья. У тебя ведь тоже есть папка и мамка, верно?

Парень покраснел и коротко кивнул.

– Но сам не вздумай ходить и искать зверя. А не то он решит, что тут не безопасно и уйдет вглубь леса. Или и вовсе покинет эти места.

– Не хотелось бы такого, – прошептал Гаврила.

– Тут оленю ничего не грозит, – весомо заметил воевода. – А если он покинет эти места, то может попасть к браконьерам.

– А тут их не бывает? – неожиданно испугался Дроздов.

– Мы следим, – успокоил его хозяин леса и похлопал по плечу. – Хороший ты, малец. Даром, что из столицы.

С этими словами, он направился прочь. Мы последовали за ним.

Глава 21
Возвращение домой

Обратная дорога прошла в полном молчании. Даже Гаврила, видимо проникшись встречей с «лесным чудом», к удивлению не задавал вопросов. Просто шел с задумчивым видом, явно погруженный в свои мысли. На губах появилась странная, почти меланхоличная улыбка, будто он увидел не зверя, а нечто куда более значимое. И шёл гость теперь так, будто находился вовсе не здесь. Словно часть его всё ещё блуждала рядом с тем животным, ступающим по лесной подстилке.

То и дело я бросал на него короткие взгляды, чтобы парень, задумавшись, не сошел с тропы и не врезался в дерево. Ну, или не ушел по своей, только ему видимой дороге.

Рюкзак же давно исчез с его плеч. Морозов забрал его, когда Гаврила рассеянно оставил поклажу посреди поляны и двинулся следом за лешим не оглянувшись.

Воевода теперь нёс рюкзак в руке, легко, небрежно, будто это была не поклажа, а пустой холщовый мешок. Ни один мускул на его лице не выдавал напряжения и подсказки о том, сколько килограммов весит эта вещь.

А Гаврила, похоже, искренне не замечал, что идёт налегке. Он просто рассеянно шагал дальше.

На границе леса, у самой опушки, Митрич коротко кивнул нам, прощаясь. Шагнул в сторону и растворился между стволами так естественно и бесшумно, как и подобает лешему.

Мы вышли из леса, и добрались до ограды особняка.

– Поверить не могу… – пробормотал Гаврила, когда мы подошли к калитке, ведущей во двор. Он всё ещё то и дело оглядывался через плечо, словно надеялся, что олень выйдет следом. – Настоящий серебристый… настоящий…

– Всамделишный, – с усмешкой поправил его Владимир Васильевич на северский манер. Сказал он это таким тоном, будто речь шла о дворовом коте, а не о редчайшем существе, которое удостаивает людей встречей раз в несколько поколений.

Воевода обошёл растерянного ревизора и уверенно двинулся по дорожке к дому, чуть покачивая рюкзаком.

Гаврила, наконец, заметил пропажу. Резко обернулся к лесу, словно рюкзак мог вдруг выскочить из кустов и догнать его сам.

– Мой рюкзак! – всполошился он и бросился было в сторону леса, но я его удержал.

– Стойте, мастер Дроздов.

– Видимо, я где-то его обронил, – лихорадочно бормотал парень, и я заметил, как округлились его глаза. – Надо вернуться, там очень важные вещи.

– У меня ваш рюкзак, – даже не замедляя шага, лениво бросил Морозов через плечо.

Казалось, воевода ничуть не удивился. И я прекрасно его понимал: этот парень мог потерять собственную шляпу, если бы она не была привязана сеткой к голове.

– Спасибо… – смущенно пробормотал Дроздов. – Я… я не помню, когда вы его забрали.

Я усмехнулся: ревизор стоял с растерянным видом глядя на Морозова, словно думая о том, что рюкзак сам переместился к воеводе от стыда за своего владельца.

– Не страшно, – отмахнулся Морозов так, будто ежедневно подбирал по дороге рюкзаки. Он легко сгрузил поклажу на ступень крыльца, и добавил с покровительственной улыбкой, от которой у любого новичка вырастают крылья… или наоборот, дрожат колени: – Как вам прогулка? Ноги не устали?

– Нет, – поспешно мотнул головой Гаврила. – Очень уж хорошую обувь выдал мне ваш распорядитель.

– Он у нас такой, – согласился я, опираясь на перила. – Всегда даст полезный совет, и, если уж что предлагает, то лучше не отказываться.

Ревизор смущённо улыбнулся, будто ему впервые в жизни сказали, что он сделал всё правильно.

– А вы, между прочим, не обмолвились, что вы мастер школы природы, – добавил я, наклонив голову, изучая его внимательнее. – И довольно талантливый, как мы сегодня все убедились.

Гаврила растерянно переступил с ноги на ногу, будто искал в земле сообщение, которое может его выручить. Почесал затылок, оставив в волосах маленькую воронку, глубоко вздохнул и, наконец, коротко, но искренне кивнул.

В этот миг он был похож на мальчишку, которого впервые похвалили.

Мимо Гаврилы пролетел огромный полосатый шмель, гудящий так убедительно, будто объявлял свои права на территорию. Гаврила дёрнулся, присел на корточки и замер в позе человека, который пытается слиться с местностью и притвориться кустом.

– Вы ведь можете отмахнуть его своей силой, – лениво напомнил Морозов, наблюдая за ревизором с видом терпеливого наставника.

– У меня… не так много опыта работы с животными, – пробормотал Гаврила, осторожно поднимаясь на ноги. – Практики недостаёт. Я, конечно, могу попытаться отогнать эту жужжалку… но, – он поднял глаза на меня, виновато моргнув, – могу вместо этого привлечь целый рой.

Дроздов говорил так искренне, что я почти увидел этот бушующий, радостный рой который летит на зов ревизора.

– Но сделать копию с оленя вы не побоялись, – негромко произнёс я. – Признаюсь, никогда не видел подобного мастерства. В саду моего отца работали специалисты по растениям. Знаю, что в питомниках есть те, кто взаимодействует с животными. Возможно, конечно, ваш уровень считается средним среди таких, как вы…

Морозов хмыкнул, будто услышав вопиющую несправедливость:

– Дар нашего гостя далеко не слабый, – перебил меня воевода. – Уж поверьте. У меня есть достаточно опыта общения с людьми его профессии.

Владимир говорил спокойно. И Гаврила, кажется, впервые за весь день выпрямился полностью, перестав сверлить взглядом собственные ботинки.

Он всё ещё смущался, но в глазах мелькнул теплый огонёк.

– Вы правы, – осторожно сказал Дроздов, стараясь держаться уверенно, хотя голос всё ещё выдавал в нём вчерашнего новичка. – Уровень дара у меня действительно довольно высокий. Но всё же без полевого опыта он стоит не так много.

– Не прибедняйтесь, – возразил Морозов ровно, твёрдо, без малейшего сомнения. – Вы сделали слепок с редкого животного в естественной среде, да ещё и в окружении других людей.

Он намеренно сделал небольшую паузу и многозначительно взглянул на меня.

Этот взгляд был коротким, но очень красноречивым. Почти сразу я понял, к чему он клонит: Гаврила, обладая такой чувствительностью, вполне мог уловить, что Митрич – вовсе не обычный человек. Он не мог не ощущить лесную силу вокруг него, не мог не заметить странностей, которые обычный горожанин просто списал бы на «местный фольклор».

Я посмотрел на гостя внимательнее и увидел, что парень действительно ведёт себя чуть неестественно: слишком старательно отводит взгляд, словно боится встретиться глазами со мной или с Морозовым. Будто понимает больше, чем готов сейчас озвучить.

Или боится, что не сумеет сдержаться, и скажет что-то лишнее.

Он переминался с ноги на ногу, словно пытался внутренне прийти в равновесие, но в каждом его движении чувствовалось уважение, осторожность и то самое смущённое восхищение, которое бывает у людей, впервые прикоснувшихся к настоящей, живой силе.

Его плечи чуть дрогнули, он сжал пальцы, будто хотел спрятать эмоции в ладонях. А потом тихо кивнул: спокойно, но с внутренней тяжестью человека, который осознал, что сегодняшнее утро ему открыло куда больше, чем он ожидал.

– Мне совсем не хочется портить такой прекрасный момент, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал мягко и по-человечески, будто мы обсуждали не служебное дело, а удачный весенний пикник. – Мы встретили оленя в самый первый ваш визит, а это, согласитесь, приятно. И вам удалось сделать именно то, ради чего вас сюда прислали…

– Это не так, – резко возразил Гаврила, вскидывая вихрастую голову.

Он стоял перед нами, чуть ссутулившись, но в этом движении уже чувствовалась какая-то внутренняя решимость.

– Никто не просил меня делать слепок, – сказал он, и голос у него дрогнул, будто он признавался в чем-то почти личном. – Я сам… Просто… это был такой шанс, который нельзя упустить.

Он говорил всё быстрее, словно боялся, что если замолчит, то уже не решится продолжить.

– Меня прислали только расспросить вас, – заговорил он, глядя куда-то в сторону, будто боялся встретиться со мной глазами. – Может быть, посмотреть записи или следы. Ничего больше.

Парень помолчал, словно собирался с духом, а потом почти шёпотом добавил:

– В меня… не особенно верят.

Сказал это так тихо, будто боялся, что мы его осудим. И сразу густо покраснел, да так равномерно, что даже веснушки на его лице стали казаться ярче.

Мне на секунду показалось, что перед нами стоит не инспектор из столицы, а мальчишка-гимназист, который проявил инициативу и впервые сделал что-то по-настоящему важное, а теперь боится, что его сейчас отругают за самодеятельность.

– А зачем тогда прислали, если нам не верят? – опешил я, даже не пытаясь скрыть удивления. Ситуация становилась всё менее логичной, и всё более… столичной, что ли.

– Потому что за ним должен приехать кто-то весомее и важней, – спокойно, почти деловито произнёс Морозов, давая понять, что знает такие схемы лучше расписания поездов. – А Гаврила Платонович вызвался добровольцем, которому поручили просто разузнать обстановку. Я правильно понял?

От того, как он уверенно это сказал, стало только тяжелее.

На Дроздова в этот момент сделалось почти физически больно смотреть. Плечи его опустились, точно кто-то снял с него не рюкзак, а надежду. Взъерошенные волосы тут же съехали вперёд, скрывая половину покрасневшего лица. Он словно собирался стать меньше, незаметнее… может, даже прозрачнее.

– Правильно вы всё поняли, – тихо проговорил он. Голос был ровный, но с тем дрожащим оттенком, что бывает у человека, отвернувшегося, чтобы не выдать слезу. – Я выпросил для себя этот шанс. Хотел попасть сюда первым.

Он сглотнул, будто слово «шанс» застряло в горле.

– Настоящий проверяющий должен был приехать позже, – объяснил он, глядя в траву, словно отчитываясь за двойку. – Примерно к концу недели. Я должен был собрать для него любую информацию, что успею. И помочь найти путь в лес… туда, где видели оленя.

Он замолчал, будто отдал последнюю часть себя в эти слова.

И в этом молчании было так много честности и стыда, что хотелось положить ему руку на плечо и сказать что-нибудь простое, человеческое: «Ты справился лучше, чем те, кто должен был приехать».

– Но вы всё сделали сами, Гаврила Платонович. Так сильно хотелось получить всю славу себе? – сурово осведомился Морозов, и голос его прозвучал так, будто он уже готов выписать выговор за самодеятельность.

Я ещё не успел открыть рот, чтобы смягчить тон, как Дроздов резко выпрямился. Плечи поднялись, взгляд вспыхнул, кулаки сжались так крепко, будто он собирался доказать свою правоту всему миру сразу.

– Мне не нужна слава! – выпалил ревизор запальчиво, даже слишком громко для человека, стоящего перед нашим крыльцом. – Я не хочу медалей, наград, статей в газетах. Мне… такого точно не надо.

Он замолчал, будто боялся сказать лишнее, но обида и честность внутри него уже прорвали дамбу.

– А чего же вам надо? – вежливо уточнил Морозов, переходя в свой фирменный тон «мастер допроса»: спокойный, мягкий, но такой, от которого хочется выложить всё до последней мысли.

Гаврила выдохнул и посмотрел прямо на нас. Теперь в его глазах не было растерянности. Там была решимость. Молодая, ещё не наточенная опытом, но очень честная.

– Мне нужно, чтобы олень правда был, – сказал он твёрдо. – Потому что мой куратор открыто заявил, что его здесь быть не должно. Именно «не должно», а не «не может быть».

Он выделил эти слова так тяжело, что на мгновение даже птицы, кажется, перестали петь.

– Не могу ничего доказать, – продолжил он уже тише. – Но мне показалось… что этот олень нашему ведомству не особенно нужен.

Гаврила вновь понизил голос, будто делился тайной:

– Моё руководство не было в восторге от вести из Северска.

Он сделал паузу, облизнул пересохшие губы, переменил ногу и добавил, уже почти шёпотом:

– Я… почувствовал, что если не приеду первым, то кто-то сделает так, чтобы этот олень… исчез. И уже никогда не попадёт в реестр.

Морозов удивленно поднял брови.ю Я же чуть рот не приоткрыл от того, как быстро поменялся Гаврила. Потому что в этот момент, тот растерянный мальчишка в сетчатой шляпе, которая должна была по мнению Зубова защитить его от суровых княжеских пчел, исчез, словно растворился в воздухе. Перед нами стоял человек, который впервые в жизни сделал шаг против системы и теперь со страхом ждал, осудим мы его или поддержим.

– И они прислали того, кто наверняка бы всё испортил, – тихо, почти сочувственно заключил Морозов, глядя куда-то поверх головы Гаврилы, будто мысленно представлял этого «главного проверяющего», шагающего по лесу как бульдозер.

Дроздов вспыхнул мгновенно, как сухая трава, к которой поднесли спичку.

– Считаете меня никчёмным? – выпалил он, поднимая голову чуть резче, чем требовала ситуация. Веснушки на его лице стали ярче, глаза влажнее, а голос дрогнул от несовместимой смеси обиды и гордости.

– Вовсе нет, – спокойно ответил Морозов и слегка покачал головой. Он говорил мягко, с доброжелательной твёрдостью, от которой даже упрямые собаки перестают гавкать. – Но сдаётся мне, ваше начальство не ожидало от вас подвигов. И уж точно не рассчитывало, что вы сделаете слепок без их приказа.

Парень на мгновение задержал дыхание, будто пытался понять: это упрёк или похвала. Затем без притворства коротко кивнул.

– Верно, – признал он, уже спокойнее.

– А значит, – продолжил воевода, чуть прищурившись, – вы сделали всё по своей инициативе.

– Конечно, – ответил Гаврила, и на этот раз в его голосе не было ни тени сомнения.

Он стоял перед нами растерянный, красный, выбившийся из сил, но при этом – удивительно настоящий.

И я поймал себя на мысли, что именно такие люди чаще всего делают то, что потом записывают в отчёты как «непредвиденное, но успешное действие».

– И теперь, столичное ведомство не отвертится от того, что олень действительно существует, – довольно заключил воевода.

Он спустился по ступеням, подошел к застывшему Гавриле и довольно хлопнул парня по плечу. И от этого жеста, паренек вздрогнул:

– Ну да, – пробормотал он.

– Выходит, ведомству придется выписать бумаги на заповедник, – заключил я.

– Верно, – подтвердил Морозов. – А промышленникам придется вернуться в столицу.

Гаврила медленно поднял глаза. Осторожно кивнул. И тихо, будто боясь спугнуть собственное счастье, произнёс:

– Значит… я сделал что-то правильно?

– Вы сделали единственное правильное, – спокойно подтвердил я. – Иначе, олень мог бы пропасть.

Гаврила снова опустил глаза. И, хоть он старался казаться спокойным, я видел, что в груди у него всё дрожит от смеси страха, облегчения и гордости. Как у человека, который впервые в жизни сделал шаг против течения.

– Знаете… – тихо сказал он, сжимая ремень жилетки. – Я вдруг понял там, в лесу… перед оленем…

Он замолчал, сглотнул и продолжил чуть громче:

– Это не просто животное. Это… как будто часть чего-то очень древнего. Большего, чем мы.

Морозов одобрительно кивнул.

– Вы точно прирождённый мастер школы природы, Гаврила Платонович, – заметил он. – Другой бы смотрел и подумал: «Какой красивый и редкий зверь». Но вы сразу уловили суть.

На крыльце повисла тишина. Только ветер мягко шелестел в кронах кленов. Я бросил взгляд на ревизора и заметил, что впервые за сегодняшний день Гаврила выглядел совершенно спокойно. Даже чуть счастливым.

– Идемте в дом, – мягко произнес я. – Никифор наверняка уже приготовил к нашему возвращению вкусный обед.

Гаврила кивнул:

– Да, – пробормотал он и сделал было шаг к крыльцу, но вдруг замер. Взглянул на меня и уточнил:

– А как Никифор догадался, во сколько мы вернемся? Ну, чтобы приготовить обед ко времени.

Морозов усмехнулся:

– Это тайна, которую он просил не раскрывать, – лукаво произнес он. – Идемте, мастер Дроздов.

С этими словами он направился к дверям. Растерянный Гаврила поплелся за ним, и при виде этой милой картины я не смог сдержать довольной улыбки. А затем последовал за остальными в дом.

Глава 22
Опять работа

Гостиная встретила нас прохладой и тишиной. После леса, полного запахов сырости, коры и прелых листьев, помещение казалось каким-то слишком спокойным, словно вымытым утренним светом до чистоты.

Никифор с полотенцем на плече стоял у дверей столовой. И едва мы вошли, он бросил быстрый и лукавый взгляд на Гаврилу, а затем растянул губы в приветливой улыбке. И лишь потом произнес, стараясь придать голосу как можно больше облегчения:

– Живыми вернулись. А я уж, грешным делом, подумал, что снова кого-то искать пойдём.

Домовой говорил это спокойным, ровным тоном, словно рассказывал очевидные и понятные всем вещи. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Может именно от такого поведения Никифора, Гаврила испуганно отшатнулся:

– А что… бывали случаи… пропажи? – глядя на меня, растерянно уточнил он.

Воевода пожал плечами и спокойно ответил:

– Да кто же этих городских считает. Заявлений в жандармерии зарегистрировано мало. А сколько их там в лесу на самом деле сгинуло только одному лешему известно.

Гаврила шумно сглотнул и кивнул, словно говоря, что все понял.

– Леса у нас густые и дикие, – продолжил Морозов, опуская рюкзак на пол. – И разного зверья в них водится достаточно. Но наш гость не заблудился, не отставал и даже не жаловался.

Последней фразой воевода, скорее всего, обратился к домовому. Никифор кивнул, взял поклажу, и сразу же посмотрел на меня:

– Стол будет накрыт через три минуты.

С этими словами он затопал к ведущей на второй этаж лестнице. Гаврила же вынул из кармана небольшой блокнот и ручку, прошел к камину, сел в кресло и принялся делать торопливые заметки. Парень что-то едва слышно бормотал себе под нос, словно окружающий мир перестал для него существовать.

Ревизор писал так быстро, будто боялся, что мысли ускользнут, если он не успеет поймать их на лету. Строчки ложились неровно: ручка спешила чертить буквы по листу быстрее, чем мозг успевал формулировать мысль. Время от времени Гаврила поджимал губы, перечитывая, а затем зачеркивал текст и принимался писать заново.

Я молча с минуту наблюдал за гостем. Было в этом что-то трогательное: как человек пытается сохранить в словах то, что невозможно уместить на бумаге. Морозов подошёл к окну, отдёрнул занавеску и выглянул наружу. Свет падал на его лицо так, что невозможно было понять, о чём он думает.

Размышления прервал доносящийся из столовой громкий голос Никифора:

– Обед готов!

Я подошел к Гавриле, положил руку на его плечо и мягко произнес:

– Идемте.

Парень поспешно закрыл блокнот, едва не выронив ручку, вскочил на ноги и торопливо сгладил руками жилетку, будто собирался на официальный приём. Его уши покраснели, как у гимназиста, которого позвали к директору.

– Идёмте, – сказал он, пытаясь выглядеть уверенно.

И мы вместе с воеводой направились к столовой.

– Вы… – уточнил парень, когда мы уже подходили к дверям комнаты, – не злитесь, что я сделал слепок? Без предупреждения? Я понимаю, что поступил немного дерзко. Но времени на сомнения решительно не оставалось. Я понял, что могут сделать это именно в тот самый момент. Это было как… наитие.

Я усмехнулся.

– Если бы я злился, вы бы это заметили. Воевода бы тоже. Да и мастер Дубов, думаю, не держит на вас зла.

– Он… – Гаврила замялся, – смотрел так, будто видел меня насквозь.

Я кивнул.

– Вы сегодня сделали то, что не смогли бы сделать многие. И это было правильно.

Гаврила поднял голову. Некоторое время смотрел на меня, словно пытаясь понять, шучу я или говорю серьезно, а затем кивнул.

В столовой уже все было готово и накрыто. На столе стояли глубокие миски с томленой крупой, зелёным луком, кусочками жареной оленины. Никифор поставил на центр стола огромный глиняный чайник, от которого поднимался пар с ароматом зверобоя и земляники.

Где-то со стороны дверного проема на кухню раздался стук крохотных коготков по полу. Наверняка, Мурзик уже планировал очередной набег на чашку с чаем. И стоило проследить, чтобы наш гость случайно не опоил питомца. Потом ведь белы не оберешься. Хоть я сам и не видел результатов злоупотребления Мурзком коварного напитка, но не сомневался, что все может обернуться неприятностями для всего дома.

– Ешьте, – скомандовал Никифор

– Спасибо, – поблагодарил я домового. Воевода же молча кивнул. И мы расселись в свободных креслах:

– А Вера? – уточнил я, заметив, что секретаря за столом нет.

– Заработалась она, – буркнул домовой. – Говорит, скоро подойдет время окончания подачи заявок, пора списки формировать. Так что обедайте без нее. Я в кабинет секретарю обед подам. Не извольте беспокоиться: барышня не останется голодной.

Я только кивнул, понимая, что со всей этой суетой совсем забыл, что сроки уже подходят к концу.

Гаврила осторожно взял ложку, попробовал первый кусок. Затем второй. И вдруг тихо выдохнул:

– Это… лучше того омлета.

– Безусловно, – важно кивнул домовой, будто это и так само собой разумеется. – Я старался.

И впервые за весь день он посмотрел на ревизора без иронии. Скорее, с лёгким, почти тёплым одобрением. Словно впервые Никифор признал его не обузой.

Мы ели молча. И только когда тарелки показали дно, а отвар был разлит по кружкам, а Никифор собрал со стола пустую посуду, Морозов откинулся на спинку стула и довольно произнес:

– Ну что же. День удался.

– Да… – тихо ответил Гаврила и взглянул на часы. – Мне срочно нужно вернуться в столицу. А поезд…

– Владимир Васильевич доставит вас на вокзал, – успокоил я паренька. – Успеете, можете не сомневаться.

Дроздов перевел взгляд на воеводу, и тот невозмутимо кивнул.

– Жаль, что вы прибыли всего на день и не смогли увидеть всех красот Северска. Особенно его лесов… – начал было он.

– О, я только передам информацию, сдам копию собранных образцов в канцелярию и зарегистрирую бумаги на объявление лесов заповедной зоной, – поспешно перебил воеводу парень. – И обязательно вернусь.

Морозов улыбнулся:

– Вам понравится Северск, – заверил он и встал с кресла. – Только в следующий раз предупреждайте о визите.

Гаврила кивнул:

– Непременно, мастер-воевода.

– Вот и хорошо, – одобрительно произнес Морозов и направился к выходу. – Пойду подгоню машину.

С этими словами Владимир вышел, и в столовой воцарилась тишина.

– Спасибо вам, Николай Арсентьевич, – произнес Гаврила после паузы. – Если бы не вы…

Он нервно поправил жилетку, вдруг разгладил ее ладонью и поднялся из-за стола.

– Спасибо вам… Вы… отнеслись ко мне лучше, чем я ожидал.

Он немного помолчал, а затем неохотно добавил:

– Да и вообще лучше, чем кто-либо в ведомстве. И… – он смутился, но закончил, – я не забуду этого. Никогда.

– Все хорошо, – заверил я гостя. – Вы сделали все правильно.

Гаврила стоял передо мной, переминаясь с ноги на ногу. В его взгляде смешались благодарность, волнение, лёгкий стыд и какое-то новое, тихое достоинство, которое появилось в парне после встречи с оленем. Он ещё не осознавал этого, но я видел: этот день изменил столичного гостя.

– Идемте, – мягко произнес я.

Затем опомнился и быстро перевернул на пустое блюдце чашку гостя. Совсем близко послышалось нечто похожее на возмущеннное фырканье. Мурзик бдил. И новая неудача не сломала его боевой дух.

Гаврила замешкался, словно собирался что-то сказать, но затем просто кивнул. И мы вышли в гостиную, где у подлокотника кресла уже стоял рюкзак парня. Дроздов неуклюже подхватил его, и я заметил, как сильно гость сжал лямку. Глубоко вздохнул, медленно поднял голову. И впервые за весь день его взгляд был прямым, открытым, почти взрослым. Парень вздохнул, решительно тряхнул головой и зашагал к двери. У самого порога он обувь свои ботинки, а те, что дал ему Никифор бережно придвинул к стене.

– До встречи, мастер-князь, – произнес Гаврила уже у выхода, а затем открыл дверь и покинул поместье.

Створка хлопнула. Я же остановился у окна, глядя, как парень спустился по ступеням. Морозов перехватил его рюкзак и убрал его в багажник. Гаврила же сел на переднее сиденье. Машина медленно тронулась по гравийной дорожке.

Я стоял в дверях и смотрел, как авто выезжает с территории.

– Поможет гость? – послышался за спиной голос Никифора.

– Обещал, – не оборачиваясь, ответил я.

– Это хорошо, – довольно заметил домовой. – Такие люди, если к ним отнестись по-человечьи, в лепешку расшибутся, но помогут.

Я кивнул, глядя, как авто скрывается из виду. А затем повернулся. Никифор стоял в паре шагов от меня, скрестив на груди руки:

– Таким Северск только на пользу пойдет, – продолжил он. – Вон каким приехал, робким да растерянным. А стоило разок в лес прогуляться – и не узнать человека. О ковер не спотыкается, глаза огнем горят…

Я улыбнулся:

– Точно подмечено, Никифор.

Домовой вдруг застыл, задумчиво почесал затылок, взъерошив волосы, а затем произнес:

– Я чего пришел-то. Вас Вера искала. Сказала, нужно что-то по поводу заявок, но что я так и не понял. Больно много умных слов.

– Хорошо, – ответил я и направился в сторону кабинета.

* * *

Дверь кабинета была чуть приоткрыта. Достаточно, чтобы я заметил мягкое движение занавески и услышал лёгкий шелест бумаги внутри. Я подошел к двери, немного постоял, словно собираясь с мыслями, а затем толкнул створку.

Вера сидела за столом. Перед ней лежали два аккуратных ряда бумаг, а возле них стояла чашка с отваром, который уже успел остыть. Девушка перебирала бумаги, но едва я вошел в кабинет, не отрываясь от своих дел, уточнила:

– Как прогулка, Николай Арсентьевич?

– Отлично, – ответил я, входя в кабинет. – Нашли оленя.

– То есть, вы помогли пареньку? – глядя на меня, лукаво уточнила секретарь.

– Гавриле? – переспросил я и чуть усмехнулся. – Ревизор нам помог не меньше. Провел все исследования и уехал в столицу. Но обещал вернуться.

Секретарь улыбнулась:

– Хорошие люди тянутся к вам, Николай Арсентьевич, – сказала она тихо.

Я тяжело опустился в кресло:

– Как и плохие. Иначе промышленники уже давно бы поехали по своим делам.

Вера аккуратно поправила стопку бумаг. Через окно тихо прошелестел ветер. На мгновение показалось, что где-то вдали снова каркнула та самая ворона. Я вздрогнул, взглянул через окно в сад. Но никого там не было. Только ветер шевелил листья.

Вера удивленно посмотрела на меня и с тревогой уточнила:

– Что-то случилось, Николай Арсентьевич?

– Что? – переспросил я. – А, нет, ничего. Просто задумался. Простите, что взвалил на вас разбор заявок…

Вера покачала головой:

– Все хорошо. Просто…

Она замялась, словно подбирая слова, а затем продолжила:

– Пришли последние три заявки из окраинных волостей, – сказала она и разложила листы веером. – И у двух из них… проблемы.

– Какого рода? – уточнил я.

– Неполные данные, – пояснила девушка, пододвигая листы мне. Вот здесь, например, отсутствует подпись мастера. Я звонила по указанным номерам, но там никого нет на месте.

Я склонился над листами. Бумага была серая, плотная, шероховатая. Чернила легли слишком бледно, будто человек, который заполнял бумаги, сильно торопился.

Подписи действительно не было. Лишь аккуратное пустое место.

– Я… не хотела вас тревожить, – тихо продолжила секретарь. Её тонкие пальцы с чуть чернильными подушечками, осторожно коснулись бумаги. – Да только…

Я склонил голову и поинтересовался:

– А что нужно делать, если комплект неполный?

– Вернуть на доработку, – глядя на меня, как по инструкции отчеканила Вера. – Но про такое обязательно нужно сообщить начальству и получить подтверждение. Мало ли что.

– Тоже верно, – согласился я и еще раз взглянул на лежавшие передо мной бумаги. – Эти можно отправить, чтобы все доделали.

Секретарь кивнула и переложила их в правую стопку:

– Заявки, которые не соответствуют правилам, – пояснила она. – Те, которые не заземлились, или допустили другие нарушения.

– Хорошо, – ответил я и добавил. – Давайте я вам помогу.

Вера подняла глаза – быстрые, ясные, чуть удивлённые.

– Поможете? – мягко переспросила она, будто проверяя, правильно ли услышала.

– Конечно, – подтвердил я и придвинул к себе вторую стопку.

Секретарь чуть улыбнулась. Коротко, почти незаметно, но я заметил, что взгляд у неё потеплел. И мы принялись за работу.

* * *

Мы сидели в кабинете до позднего вечера. Свет лампы ложился тёплым кругом на стол, растворяя углы, оставляя лишь нас двоих: меня и Веру, окруженных шелестом бумаги. За окном сгущались сумерки, сад понемногу погружался в синеву, а в доме воцарилась тишина.

Вера работала сосредоточенно, аккуратно перекладывая бумаги из стопки в стопку. Иногда она слегка хмурила брови, и тогда над столом словно бы нависало маленькое облако обеспокоенности. В таком случае она обращалась ко мне за помощью, и я растолковал, как правильно все делать. Секретарь кивала, и бумаги перекладывались в нужную стопку.

Я же то и дело отвлекался, глядя на девушку. И ловил себя на том, что смотрю на неё чуть дольше, чем обычно. Может быть, оттого что день выдался длинным и насыщенным. А может, потому, что тишина кабинета делала всё вокруг острее.

– Вы устали? – не поднимая головы, тихо спросила Вера, когда висевшие на стене часы показали восемь вечера, а на столе лежала еще половина неразобранных заявок.

– Нет, – произнес я, хотя спина уже ныла.

Она кивнула, будто и ожидала такого ответа, и продолжила работу.

С кухни донесся приглушённый стук посуды. Скорее всего, Никифор приводил дом в порядок. Иногда я замечал в коридоре небольшую тень, которая пробегала по своим делам. И только когда количество заявок сильно поубавилось, секретарь нарушила воцарившуюся в кабинете тишину:

– Знаете… – произнесла она, аккуратно помечая верхний лист карандашом. – Мне кажется, сегодня вы поступили очень по-северски.

– Это как? – удивился я.