Текст книги "Роман с ключом (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

      Теперь оставалось только ждать и надеяться, что Эллиот действительно был членом БОТ и что орнитологи вышлют его адрес.

***

      Ред отвёз письма на почту в Лоули с утра пораньше. В отличие от Мура, ездившего туда на видавшем виды пятнадцатилетнем «лендровере», под которым, стоило припарковать, обязательно натекала лужица масла, Ред предпочитал велосипед. День, несмотря на конец августа, обещал быть жарким, и поэтому Ред выехал из Каверли ещё до завтрака, съев на кухне кусок хлеба с джемом, и теперь, в полдевятого утра, уже разбирал почту в кабинете. В доме стояла глухая, недвижимая тишина. С отъездом Мура и убылью одного лишь человека пустота в доме словно разрослась раза в два. Может быть, это было связано всего-навсего с тем, что Ред теперь реже видел остальную прислугу, так как большую часть дня находился в библиотеке и кабинете. Сам Арден там показывался не так уж часто, а даже если и показывался, то сидел так тихо и неподвижно, что его с лёгкостью можно было принять за предмет интерьера.

      Ред с удивлением обнаружил, что даже скучает по занудному и высокомерному Муру. У того в комнате был проигрыватель, и из-за двери часто доносились то Саймон и Гарфункль, то Элвис Пресли, то первый альбом «Битлз». Ред насчитал, что у Мура было всего десять пластинок, некоторые он крутил часто, некоторые, Элвиса к примеру, ставил лишь раз или два. По вечерам в своей комнате Мур смотрел «Би-би-си Два», изменяя каналу лишь с «Университетским вызовом» на «Ай-ти-ви». Пару раз Ред даже останавливался под дверью и слушал, что за вопросы задаёт Бэмбер Гасконь. В его комнате телевизора не было, а тот, что стоял в столовой для прислуги, поломался. Отъезд Мура погрузил дом в окончательную и непроницаемую тишину.

      Покончив с письмами, Ред прошёл в библиотеку, чтобы разобрать то, что Арден накидал за вчерашний вечер на стол для чтения. Читал он беспорядочно: вперемешку лежали только что изданные «Стенхоупом» книги и газеты, книги на французском, немецком и английском, атласы и указатели, работы Тойнби и Тэлбота-Райса, романы Диккенса, Гаскелл, Бальзака, Торнтона Уайлдера – и тут же Керуак и выпуски «ОЗ» с их бесноватыми обложками. На отдельном столе были сложены в стопку старые издания «Нью Стейтсмен», и по состоянию страниц можно было понять, что Ардена интересовала только вторая половина, литературная, выходившая под руководством Дженет Адам Смит. Это был профессиональный интерес.

      Реду удалось подслушать несколько телефонных разговоров Ардена, но говорил он тоже в основном о деньгах или о работе, больше о последней, много, долго, придирчиво. Ред не мог понять, почему Ардену было не переехать в Лондон и не руководить издательством оттуда. Это было бы удобнее, и на телефонных переговорах можно было сэкономить целое состояние. Но теперь, когда он понаблюдал за Арденом, ему казалось, что Каверли притягивает его и не отпускает. Он был привязан к этому поместью, может быть, и не по своей даже воле, связан с ним слишком многими тайнами. Арден и любил его, и не мог вырваться из его тесных и прочных объятий.

      Дверь за спиной Реда открылась. Он обернулся и увидел Ардена: тот был в своей униформе для прибрежных прогулок: парусиновых штанах, тонкой просторной рубашке и теннисных туфлях.

      – Доброе утро, сэр, – поздоровался Ред, чувствуя, как внутри что-то привычно ощетинивается при виде Ардена, разве что спина не выгибается, как у кошки, увидевшей собаку. – Попросить Билли приготовить вам машину?

      – Может, вы сядете за руль, Смит?

      Разумеется, Смит сел за руль. Он был рад этому и не рад. С одной стороны, его воодушевляло сближение с Арденом: можно было надеяться, что тот хоть словом обмолвится о чём-то необычном, может быть, станет доверять ему; с другой стороны, он опасался чрезмерного внимания. Мур не возил Ардена на пляж, это делал Билли. А вот с Эллиотом они ездили вдвоём... И теперь он приглашает его, уже второй раз. Что это значит, и значит ли хоть что-то?

      Всю дорогу до пляжа Арден молчал, не проронил буквально ни слова, просматривал журналы, которые взял с собой, и какие-то машинописные листы в толстой папке. Потом была обычная прогулка на несколько часов, во время которой Ред изнывал от жары, пока Арден не вернулся. Видимо, от той же самой жары щёки у него немного раскраснелись и над верхней губой блестели маленькие капельки пота.

      Ред открыл перед Арденом дверь автомобиля.

      – Благодарю.

      Он стоял так близко от Реда, что тот почувствовал неуместное смущение – почему он никак не может успокоиться и думает без конца об этом проклятом Эллиоте, который был готов для Ардена на всё? – и опустил глаза. Взгляд тут же остановился на левой руке Ардена. Тот закатал рукава рубашки, и стало видно сразу несколько синяков чуть ниже локтя. Они напоминали следы пальцев и были уже выцветающего, желтовато-сизого оттенка, как раз такого, как если бы кровоподтёки появились неделю назад, во время приезда Найджела Торрингтона.

      Арден, конечно же, заметил, куда Ред смотрит, но снова никак не отреагировал. Просто сел в машину и попросил ехать сразу домой, без заезда в город.

      Там, стоило Реду переодеться и прийти в библиотеку, Арден выложил ему на стол несколько конвертов. Отдельно он положил чек на пятьдесят фунтов:

      – Произошла небольшая путаница. Я увидел в бухгалтерском отчёте, что послал чек на тридцать фунтов, когда собирался на семьдесят. Деньги предназначались вдове одного человека, который долго работал в Каверли, она, как я понял из письма, сильно нуждается... Напишите ей хорошее, учтивое письмо, объясните как-нибудь это недоразумение. Адрес на старом конверте.

      Ред сначала отложил всё в сторону и только потом, когда Арден закрылся в кабинете, посмотрел на конверт и обратный адрес.

      Мэри Энн Прайс.

      Господи, неужели вдова Герберта Прайса? Единственного человека из прислуги Колина, чьё имя Реду хотя бы было известно? Вдруг муж ей что-то рассказывал? Вдруг после него остались дневники – хотя вряд ли, лакеи редко пишут мемуары...

      До следующего выходного оставалось три дня.

      Вечером Ред поехал в Лоули и заказал звонок миссис Прайс в Монктон, Уилтшир. Звонить ей из Каверли было слишком опасно.

      Ближе к полуночи Реду пришлось ехать обратно, не дождавшись обратного звонка от телефонистки: паб, откуда он звонил, закрывался. Ред так и так собирался повидать миссис Прайс лично, и придётся, видимо, сделать это без предварительного звонка. Ничего страшного, увидев чек на пятьдесят фунтов, миссис Прайс простит ему невежливость.

___________________

      [1] Корриганы – в бретонской мифологии водяные духи, являющиеся или в виде карликов, или в виде прекрасных женщин, которые заманивают и утягивают под воду мужчин.

      [2] Билли имеет в виду нашумевшее дело, в ходе которого за решёткой оказались общественный деятель лорд Монтегю, журналист Питер Уайлдблад и состоятельный землевладелец Майкл Питт-Риверс, получившие сроки от двенадцати до восемнадцати месяцев за склонение к гомосексуальной связи. Дело получило резонанс благодаря известности фигурантов и в итоге подтолкнуло к созыву комиссии под руководством лорда Волфендена, которая занялась изучением преступлений, связанных с гомосексуальными отношениями. По завершению работы комиссии был написан так называемый «Отчёт Волфендена». Герои текста время от времени вспоминают обвиняемых именно по этому делу.

Россиньоль

      31 августа 196... года

      От резкой остановки вагона Ред проснулся. Он вскочил на ноги:

      – Простите, это какая станция?

      Сидевшая напротив женщина в яркой шифоновой косынке назвала какое-то местечко. Ред успокоился: в расписании оно значилось до Чиппенхема, где ему нужно было сходить.

      Он сел на самый ранний поезд, какой только возможно, чтобы за один свой выходной день успеть повидать миссис Прайс и вернуться в Каверли. Конечно же, в вагоне он заснул и спал, кажется... Ред взглянул на запястье: почти час. Понятно, почему шея так сильно болела.

      На встречу с миссис Прайс Ред очень и очень рассчитывал. Каверли не торопился делиться своими тайнами, а времени оставалось всё меньше. Ред, когда ехал в поместье, очень надеялся на сплетни среди прислуги (они были, но о ком угодно, только не об Ардене), на подслушанные телефонные разговоры (бесполезная болтовня о гонорарах авторам, платежах типографии, соперничестве с «Обсервером» и составе нового жюри для присуждения премий), на письма в архивах... Но ничего этого не было. Абсолютно ничего. К разгадке того, почему Колин Торрингтон оставил всё Ардену, а его кузен даже не подумал опротестовать завещание, он не приблизился пока ни на шаг. Из подтверждений его теории нашлась разве что пришедшая недавно из Саутгемптона телеграмма от сэра Найджела: «Будь добр 150 фунтов срочно». Арден в тот же день разговаривал с бухгалтером издательства, и Ред был уверен, что тому приказали отправить Найджелу требуемую сумму.

      И Ред ничего не понимал. То есть он понимал, что сэр Найджел, как и предполагалось, жил на деньги Ардена, но почему, почему? Почему сэр Найджел не попытался забрать их себе? Почему Арден платил за его развлечения? Они заключили договор? Но какой смысл заключать договор и выпрашивать деньги, если Найджел и так мог отсудить себе приличный кусок? И какой смысл Ардену это терпеть? А терпел он, если судить по синякам, многое...

      Пока одно с другим не увязывалось. И появление в и без того запутанной истории Джеймса Эллиота – скандальная и ценная находка, особенно если он согласится дать интервью, – смешало карты ещё хуже. Несколько дней назад Ред отправил ему письмо по тому адресу, который любезно переслали из Британского орнитологического траста. Он просидел за ним полночи, пытаясь задать вопросы так, чтобы Эллиот на них ответил и не бросился скорее сжигать письмо, которое, пусть и завуалированно, но говорило о том, что Эллиот был гомосексуалистом, что, как известно, каралось по закону, и весьма сурово в некоторых случаях.

      «В Феттис-колледж, Эдинбург.

      Уважаемый мистер Эллиот!

      Я не имею чести быть знакомым с Вами и хотел бы представиться: моё имя Редверс Смит, и я должен обратиться к Вам по весьма деликатному вопросу. Поверьте, я ни в коем случае не хочу раскрытия какой-либо информации, и всё, мне уже известное, или то, что Вы, я надеюсь, мне расскажете, останется между нами.

      В настоящее время я работаю в поместье Каверли на той же должности, на которой Вы работали до зимы этого года. Я не испытываю никаких сложностей профессионального плана, но есть другие, природа которых Вам наверняка понятна. Дело в том, что мне, я опасаюсь, она понятна гораздо меньше, чем Вам в своё время, и я боюсь стать жертвой какого-либо рода интриг со стороны сэра Найджела Торрингтона. Мне не совсем ясна суть его отношений с мистером Арденом. Они могут на первый взгляд показаться приятелями, но на самом деле между ними идёт, как мне кажется, некая борьба.

      Я работаю в Каверли совсем недавно, мне не с кем поговорить об этом и попросить совета, поэтому я обращаюсь к Вам с просьбой помочь разобраться в ситуации. Вы работали с мистером Арденом много месяцев и наверняка могли бы дать мне совет и просветить касательно происходящего.

      Я, в свою очередь, уверен, что Ваш уход стал как раз результатом непорядочного поведения вышеназванных господ, но никак не Вашего. Вы можете подумать, что не стоит отвечать на письмо человека, который злословит о своих нанимателях, но Вы, как никто другой, должны понимать, в каком положении я оказался. К тому же я считаю себя вправе поступать так с сэром Найджелом, который уже показал себя недостаточно тактичным человеком, когда намекнул мне, лицу малознакомому, о том, в каких отношениях Вы с ним состояли. Я был глубоко возмущён таким поведением, и это стало последней каплей, после чего я решился обратиться к Вам за помощью.

      Я знаю, что вы по соображениям тактичности о многих вещах не можете сообщить прямо, но даже намёка с Вашей стороны было бы мне достаточно.

      Редверс Смит

      Каверли, Дорсет».

      Если Эллиот не ответит, а старушка Прайс ничего важного не сумеет поведать, то Ред окажется в тупике. Вернее, в множестве тупиков. Такая простая сначала история расходилась теперь перед ним десятком тропок, ветвилась на истории Колина, Ардена, Эллиота, леди де Вер, даже на истории её персонажей, которые потом своими длинными вьющимися отростками цеплялись к ветвям Ардена и Колина. От этого можно было сойти с ума.

      Когда вчера Арден спросил принесшего ему чай Реда: «Что вы думаете о последней книге про Филдинга?», тот вздрогнул. Ему показалось, что Арден делает это намеренно – сводит его с ума. Видит его насквозь, знает, зачем он приехал, и нарочно сбивает со следа.

      Ред высмотрел на заваленном книгами и бумагами столе свободное место и попробовал поставить чашку туда, но Арден, видимо, чтобы ему помочь, потянулся в ту же сторону, чтобы сдвинуть влево увесистый талмуд фейберовской антологии современной поэзии. Их руки соприкоснулись.

      Кожа Ардена была сухой, прохладной и гладкой, как лист дорогого издания на плотной мелованной бумаге. Рука Реда непроизвольно дёрнулась, но совсем чуть-чуть, никто бы и не заметил, если бы не чашка, чай в которой качнулся, едва не выплеснувшись.

      Ред пробормотал «извините» и покосился на Ардена. Тот смотрел на него снизу вверх, пристально и с каким-то неясным Реду особым значением. Может быть, ждал чего-то кроме извинений.

      Ред сглотнул и отвернулся. Он не мог выдержать этот взгляд, тёмный и слишком много понимающий, прокрадывающийся куда-то внутрь, говорящий больше, чем любые слова, – суметь бы только понять этот язык. Так, должно быть, смотрел в райском саду змей, уговаривающий Еву сорвать плод с древа познания, мудро и двулично.

      – Вы можете идти, – сказал Арден и придвинул к себе стопку машинописных листов, не обращая никакого внимания на чашку с чаем.

      В пальцах другой руки у него был зажат, если Реду не показалось, ключ. Арден покручивал его, но так, что формы бородки не было видно. Зато хорошо было видно навершие, похожее на припаянный к самому ключу медальон или монету с рельефным изображением птичьей головки. С обеих сторон рисунок был одинаковым.

      Ключи от остальных комнат были самыми обыкновенными, не похожими на эту тонко сделанную вещицу, но Ред буквально чуял: это он, ключ от всех дверей.

      Наверное, Ред пялился на ключ слишком долго: Арден заметил.

      – Это соловей, – произнёс он.

      – Да? – глупо переспросил Ред, понимая, что краснеет.

      – Во французском «россиньоль» – одно из названий для ключа от всех дверей.

      – Соловей? – перевёл Ред, вспомнив занятия французским в колледже.

      – Да. Было такое семейство Россиньолей, несколько поколений работало дешифровщиками при королевском дворе. Они раскалывали все шифры, читали любую переписку. Это вошло в поговорку, и их именем стали называть такие вот ключи.

      – Красивая история. И само слово тоже. Звучит лучше, чем ключ-скелет в английском.

      – Да, – едва заметно улыбнулся Арден. – Не знаю, откуда это пошло, но в Каверли мастер-ключ всегда называли так. Запомните, может, пригодится для одной из ваших будущих книг. – И без всякого перехода он спросил: – О чём вы пишете?

      – Ну, это история одной семьи...

      – Тема, конечно, не нова, – с сомнением протянул Арден, – но у вас есть шанс обыграть её так, как ещё никто не сделал до вас.

***

      Коттедж миссис Прайс был маленьким и старым. Нельзя было сказать, что он выглядел заброшенным, но сам дом, клумбы и изгородь перед ним выглядели куда как менее ухоженными по сравнению с соседскими.

      Когда Ред постучал в дверь, оттуда донёсся яростный и визгливый лай маленькой собачонки.

      Миссис Прайс показалась на пороге, держа в руках крошечную псину с лисьей мордочкой и в лисьем же рыжеватом пуху. Миссис Прайс оказалась не такой уж пожилой леди, как Ред предполагал, ей никак не могло быть более пятидесяти, но двигалась она неуверенно, словно страдая от сильной боли, и при этом опиралась на трость.

      – Чем могу помочь, молодой человек? – поинтересовалась она, одной рукой опуская очки на самый кончик носа, а другой удерживая пронзительно тявкающую собаку. – Тише, Фокси, тише!

      Миссис Прайс глядела не особо приветливо, но упоминание имени Филипа Ардена изменило всё. Реда пригласили на чашечку чая и рассыпались в извинениях по поводу того, что до сих пор не было отправлено благодарственное письмо мистеру Ардену, чек от которого она, разумеется, получила.

      – Я, к сожалению, с трудом пишу и читаю. Зрение очень сильно испортилось за последние два года. Написать даже короткую записочку для меня большое затруднение.

      Когда Ред представился секретарём мистера Ардена и сообщил о цели своего визита, миссис Прайс повеселела ещё больше.

      – Передайте мистеру Ардену мою благодарность. Даже те тридцать фунтов – большая щедрость с его стороны. Я так и знала, что могу рассчитывать на его помощь, когда писала письмо. Он был добрым мальчиком, мне всегда так казалось, и то, что человек, получив богатство, не возгордился, лучшее тому подтверждение.

      – Вы знали его? – тут же ухватился за ниточку Ред.

      – Признаться, нет, – немного смутилась миссис Прайс. – Я видела его, когда жила в Лоули. Я работала там учительницей. Но нет, знакома я с ним не была... Я знаю о нём по рассказам мужа.

      Далее последовали воспоминания о покойном мистере Прайсе, и даже была продемонстрирована его фотография. Ред нахмурился, всматриваясь в мутноватый чёрно-белый снимок.

      – Вы не знали? – спросила миссис Прайс. – Герберту было девятнадцать, когда он пострадал на лесопилке. У него буквально срезало часть лица. Его мать, она лишилась дома, там, в Лоули, чтобы поместить его в хорошую больницу. Да, красавцем он не стал, но он смог говорить, жевать, и говорят, пока врачи не сшили ему там что-то, Герберт выглядел настолько страшно, что люди буквально отшатывались.

      По правде говоря, Ред думал, что и сейчас он отшатнулся бы, увидь Герберта Прайса. Вместо левой части лица у того была узловатая мешанина шрамов. Глаза не было, уха тоже.

      – Зато, – продолжала миссис Прайс, – он был хорошим человеком, он не сдался. Может, только сначала. Он очень много пил, стал настоящим алкоголиком, но потом, когда началась война, это так на него подействовало... Его, конечно, не брали добровольцем, но он всю войну проработал медбратом, и не взял в рот ни капли спиртного. И после войны тоже. Но здоровье было подорвано, что и говорить. И, между прочим, когда мистер Колин уволил всю прислугу и нанял новую, Герберт был единственным, кого он оставил из Лоули. Единственным! Он до того работал в саду, а его перевели в дом, и он проработал там все десять лет, до самой смерти мистера Колина.

      – А Арден его, получается, уволил?

      – Да, но, знаете, Герберт никогда не сердился на него за это. Он говорил, что на месте Филипа тоже не смог бы смотреть на его мерзкую рожу, мол, насмотрелся в детстве. Он же за ним как раз присматривал. – Заметив озадаченное выражение лица Реда, она добавила: – Он так шутил, понимаете, про мерзкую рожу? И мистер Арден дал очень хорошее выходное пособие. Они даже писали потом друг другу, не часто, но раза два или три письма были.

      Ред утопал в мягком кресле миссис Прайс, и ему казалось, что в этой истории он утопает ещё глубже. За Арденом присматривал бывший работник лесопилки без всякого образования, разве что с какими-то курсами, куда отправляли учиться на медбратьев. К тому же жуткий урод. И при этом учился Арден в престижном Роттсли. Какой-то бред.

      – А что вы имеете в виду под «присматривал»? – уточнил Ред. – Он его учил? Или, может, помогал одеваться, причёсываться?

      Кто их знает, может, в таких домах, как Каверли, хозяев до сих пор одевают камердинеры?

      – Учил? – рассмеялась миссис Прайс. – Нет! Филип учился в какой-то школе, а потом он сам занимался, дома. А Герберт, он... Он следил за ним, чтобы чего не натворил. Он ведь и с кулаками на него бросался, и вроде на мистера Колина тоже, на гостей. Другу мистера Колина прокусил руку, – миссис Прайс подняла пухлую ладонь, – вот здесь, основание большого пальца. Один раз из окна вылез на карниз. Да много всего, чего мне Герберт и не рассказывал. В общем, в детстве с ним сладу не было. А Герберт, он был физически очень сильный, очень. С детства работал с досками, с брёвнами, потом в госпитале, знаете, взрослых мужчин с носилок перекладывать, да ещё там всякое... Но потом, когда я приехала в Лоули, это всё прошло. При мне Филип был очень спокойным, тихим таким.

      – А муж вам вообще много рассказывал? О Торрингтонах? Об Ардене?

      Миссис Прайс поджала губы.

      – Мало. Он не любил говорить об этом.

      – Потому что ему было тяжело с Арденом?

      – Я не знаю точно. Он его жалел, мне кажется. Он так и говорил: сердце разрывается. Говорил – один раз это было, он уже не работал, мы в новостях услышали, что мистер Арден учредил премию в честь леди Виктории, – и Герберт так разозлился, сказал, что зря он так с ней носится. Что ей лучше было бы его в приют отдать, чем сделать то, что она сделала.

      – А к Колину Торрингтону он как относился?

      – Уважительно. Я бы сказала, что он был ему очень предан. Это редкое сейчас качество, – миссис Прайс покачала головой. – Он был очень благодарен, что мистер Колин не выгнал его из Каверли вместе со всеми. Что поставил на важную должность. Платил щедро, а деньги Герберту были очень нужны. У матери же с сёстрами так своей крыши над головой и не было, и он поклялся, что заработает ей на хороший дом. А ещё мистер Колин ему доверял. Герберт очень этим гордился. Когда Филип уехал, насовсем, мистер Колин сделал Герберта своим личным слугой. Он ведь медбратом был, Герберт, умел ухаживать за больными, перевязывать, делать уколы, всё-всё умел. И, опять же, он был сильным, а мистера Колина надо было перекладывать то в ванную, то на постель. А в последние месяцы он от него вовсе не отходил. Мы, понимаете, только поженились, полгода не прошло – хотя жили-то мы в разных местах, я в Лоули, а Герберт в доме, – вот, только поженились, а мистеру Колину стало совсем плохо, и Герберт возле него просиживал днями и ночами. Но я понимала всё это. Я, наверное, поэтому за него и вышла, что он был... очень преданный человек, очень верный. Он несколько лет за мной ухаживал, представляете. И если бы мне в первый день, как я его увидела, сказали, что мы...

      Миссис Прайс всхлипнула и вытерла кончиками мизинцев выступившие слёзы. Они немного помолчали, ожидая, пока растревоженные чувства улягутся.

      У Реда были более важные вопросы для словоохотливой миссис Прайс, но его почему-то странным образом занимал один:

      – Почему именно он? Почему именно ваш муж?

      – Я ведь сказала: он был медбратом. Когда доктор Эшворт приезжал, ему не надо было ничего объяснять. Герберт всё понимал, знал все препараты, знал, когда обезболить и как...

      – Нет, простите, я не про это. Я про Филипа Ардена.

      – Вот этого я не знаю. У Герберта были достоинства, но можно было найти такого же сильного, ловкого мужчину и не обезображенного. Хотя, знаете, – миссис Прайс задумалась, – как-то Герберт мне говорил... У мистера Колина были свои странности, у богатых у всех причуды. Ему это казалось красивым: видеть их вместе. Филип был очень красивым мальчиком, на редкость, и мистер Колин говорил, что рядом с Гербертом он кажется ещё красивее. Но ведь вряд ли из-за одного только этого, – отмахнулась миссис Прайс. – Хотите фотографию покажу? Герберт сохранил несколько. Их мистер Колин сам снимал, он любил фотографировать. У него даже лаборатория в доме была.

      Ред кивнул, и ему только сейчас пришло в голову, что в Каверли – если не считать портрета леди Виктории в одном из парадных залов и толпы давно умерших предков в портретной галерее – не было ничьих портретов и фотографий. Обычные места, где они скапливались в богатых домах: каминная полка, стол в кабинете или библиотеке, крышка рояля – все эти места пустовали либо были заняты статуэтками и прочей белибердой.

      Миссис Прайс долго перебирала что-то в жестяной коробке, далеко отводя фотографии от глаз, чтобы рассмотреть. Потом она подала Реду три больших снимка, два из них были сделаны примерно в одно время, на третьем Арден был заметно старше. На первой Арден и Герберт Прайс были сняты в саду в полный рост, две другие больше напоминали портретное фото, но были сделаны в комнате, которую Ред не узнавал: на одной виднелся совершенно пустой простенок между окнами, по бокам от которого свисали тёмные шторы, на другой – те же самые шторы и кусок заложенного камина.

      – Где это снято? – сглотнув и с трудом подавив дрожь в голосе спросил Ред.

      – Где-то в особняке, – предположила миссис Прайс.

      – Не помню такой комнаты.

      – А вы видели все?

      – Нет, не все.

      Но жилых комнат, в которых он не был, почти не оставалось: только комната самого Ардена, да несколько гостевых на третьем этаже, одинаковых до безобразия, как он понял, заглянув в три из них. На комнату Ардена эта не походила: вряд ли он жил с заложенным камином... С другой стороны, за столько лет всё могло поменяться.

      Но совсем не это заставило голос Реда дрогнуть, когда он задавал вопрос, а то, о чём говорила миссис Прайс: чудовищный контраст. Ардена и сейчас смело можно было назвать красивым молодым человеком, но в юности он был невероятно, ослепительно хорош. Он гораздо сильнее, чем сейчас, напоминал какое-то невесомое, неземное, потустороннее создание, наверное, из-за крайней, переходящей в болезненную худобы. Тёмные волосы доходили до плеч, резкие черты, может быть, неидеальные сами по себе, складывались в совершенное сочетание, глаза казались большими и печальными, но лицо, взгляд, складка тёмных губ – всё это было недетским. И да, рядом с обезображенным Прайсом красота Ардена казалась таким же искажением естественного хода вещей, как и шрамы. Чем-то выходящим за рамки нормальности, требовавшим излечения и исправления.

      Миссис Прайс ещё многое с готовностью рассказывала о своём муже и его работе на Торрингтонов, но ничего интересного для Реда в её рассказах больше не было: миссис Прайс знала не так уж много, муж мало чем с ней делился.

      Ред поинтересовался, не согласится ли миссис Прайс продать ему одну из фотографий, но она отказалась. На иное Ред всерьёз и не надеялся: миссис Прайс слишком дорожила памятью мужа, чтобы расстаться с одним из снимков. Получив ожидаемый отказ, Ред спросил про бумаги покойного Герберта.

      Миссис Прайс рассмеялась, услышав про дневник и переписку:

      – Он не был любителем строчить не по делу, да и даже по делу-то... Он, когда уже стало понятно, что на этот раз не выбраться, написал сестрам. А меня просил в первую очередь написать мистеру Ардену, говорил, что он поможет с деньгами.

      – А про Найджела Торрингтона вы что-нибудь слышали? Знали его?

      Миссис Прайс поджала губы:

      – Неприятный человек, Герберт его не любил. А ещё он школу закрыл. После смерти Колина ему досталось поместье, не вспомню сейчас где, на школу возле него Торрингтоны всегда жертвовали деньги. Она только благодаря им и существовала, а сэр Найджел закрыл.

      Миссис Прайс ещё долго распространялась о том, что из сэра Найджела получился бы дурной наследник мистеру Колину. Поняв, что от миссис Прайс ничего важного он больше не узнает, Ред начал приносить извинения за то, что отнял так много времени, сворачивая таким образом к тому, что ему пора уходить. Миссис Прайс восприняла это почти с сожалением: ей наверняка было не с кем поговорить о Герберте.

      Ред уже стоял в тесной прихожей, когда она воскликнула:

      – Как бы я хотела вновь увидеть Каверли! И Лоули тоже... Это не мои родные места, я отсюда, из Уилтшира, но я очень по ним тоскую, полюбила их всей душой... Жаль, что Герберт не захотел там остаться. Я бы с удовольствием прошлась по парку – Герберт иногда проводил меня туда.

      Ред немного перепугался: в его планы не входили визиты в Каверли миссис Прайс, которая, конечно же, проболталась бы о том, что он приезжал к ней с чеком лично – о чём Арден не просил.

      – Не знаю, можно ли это устроить. Мистер Арден очень ценит уединение, и правила посещения дома сейчас стали очень строгими, даже для знакомых.

      – Ох, я слышала, слышала. При мне посетителей было много, все приезжали посмотреть на дом братьев Мидсаммер. Ума не приложу, почему мистер Арден так сократил посещения. Кажется, три дня в год?

      – Совершенно верно.

      – А при мистере Колине дом был открыт каждую среду, а во время каникул – целых два дня в неделю.

      – Я же сказал, мистер Арден очень ценит уединение, а туристы будут мешать, шуметь...

      – Это да, – закивала миссис Прайс. – Бедняжке мистеру Колину было всё равно, он-то всё равно со своего третьего этажа почти не спускался. А туристам там смотреть и нечего. Герберт его только рано утром отвозил в парк, и они...

      – Нет, – поправил её Ред. – На третий этаж как раз и водят туристов: там же детская точь-в-точь как у братьев Мидсаммер. А спальня Колина на втором, но там рядом Атласная спальня с балконом, на котором леди де Вер часто писала, так что покоя от посетителей ему нигде не было.

      – Нет, детская-то в главном крыле, а мистер Колин жил в боковом, так что ему никто не мешал. И я совершенно точно помню, что его комната была на третьем.

      Ред не видел смысла спорить: пусть миссис Прайс остаётся при своём мнении, он-то точно знает, что Колин жил в главной спальне, которую теперь занимал Арден. Правда, как говорили, её для него полностью переделали.

      – Уж кому как не мне помнить, – продолжала миссис Прайс. – Герберт мне столько раз жаловался, как тяжело было вкатывать коляску. Они с Сэмом сначала несли мистера Колина на руках. Прямо на третий этаж, – сварливо уточнила миссис Прайс. – А потом уже закатывали коляску. В некоторых домах лифты для этого делали, а мистер Колин так и не распорядился. Сделали только специальный пандус до третьего этажа, чтобы коляску закатывать.

      Ред только хотел возразить, что и брошюра для посетителей, и Бойл однозначно говорили о том, что Колин жил в главной спальне, как вспомнил про комнату с голыми стенами и заложенным камином. Уродливый Прайс и невыносимо красивый мальчишка Арден. Где их сняли с разницей в два года?