Текст книги "Драконий лекарь (СИ)"

Автор книги: Gerodot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Значит, есть лимит выстрелов. И он, похоже, небольшой. Ладно, на сегодня хватит дрессировки. Главная задача все еще не решена.

Я снова осмотрел свою руку. Она опухла еще сильнее, а лихорадка превращала пещеру то в ледяную гробницу, то в раскаленную печь.

Нужно было вскрывать рану.

Спустился в свой затопленный штрек за топливом для костра, добрался до деревянных подпорок и принялся за уже знакомую работу – соскабливать острым камнем сухие щепки. На пальцы вместе с сухой трухой начала налипать какая-то вязкая, липкая субстанция. Я поднес руку к лицу, принюхался. Резкий хвойный аромат ударил в нос. Это была смола.

Сосна! Черт, ну конечно, это была сосна. Прочная, смолистая древесина, идеальная для шахтных опор. А сосновая смола – это же целая аптека в одном комке!

В голове тут же пронеслись обрывки лекций по фармакогнозии и рассказы деревенского деда. Живица – мощнейший природный антисептик. Бактерицидное, ранозаживляющее, противовоспалительное действие. В войну дед рассказывал, как они собирали ее и лечили гноящиеся раны, когда не было медикаментов. Она создает на ране защитную пленку, не дает грязи попасть внутрь и буквально вытягивает гной.

Я посмотрел на свою распухшую, перевязанную тряпкой руку, а потом – на липкие, золотистые капли смолы, выступившие на дереве. Берем, набираем.

Начал соскребать не только щепки, но и эту вязкую массу, собирая ее на большой плоский лист коры, который оторвал тут же. Набрал приличный комок, размером с кулак. Затем наскоблил еще больше щепок, но теперь уже толстых, чтобы костер горел долго и давал хороший жар.

Вернувшись в пещеру, первым делом подкинул дров в свой маленький очаг. Пламя взметнулось выше. Два других драконенка, которые до этого дремали, увидев вспышку, тоже инстинктивно пыхнули огнем и испуганно отползли в тень. Теперь было уже и три маленьких огнемета, которые боялись огня. Ирония, чтоб ее.

Нашел в куче костей длинный, тонкий осколок, идеально подходящий на роль импровизированного скальпеля-шипа. Очистил его, насколько мог, а затем сунул в самое сердце пламени. Кость почернела, пошел едкий дымок паленого. Продержал его в огне так еще пару минут.

Теперь то нужно было подготовить все остальное. Операционным столом послужил плоский камень у костра. Перевязочным материалом – последние относительно чистые лоскуты с моих штанов. А вот в роли медикаментов… Я сжег несколько смолистых сосновых щепок, а получившийся уголь тщательно растолок в мелкую пыль между двумя камнями. Древесный уголь, насколько помню, – отличный абсорбент. Вот сейчас послужит присыпкой, которая будет впитывать гной и токсины, подсушивать рану.

Так, ну в целом… все готова.

Я сел у костра, положив распухшую руку на импровизированный стол. Мозг прекрасно понимал, что сейчас будет очень, ОЧЕНЬ больно.

Но в первый раз что ли!? Я и резал, и шил, и вправлял, и ампутировал. Но всегда – на других. На животных, да. Под наркозом, местным или общим, да. Со стерильными инструментами и в перчатках, да! А не на себе раскаленным куском кости в пещере.

Так, Саян, соберись, – приказал я сам себе, глядя на свою багровую, уродливо раздутую руку.

Главное ведь просто не задеть сосуды и нервы. Лучевая артерия проходит здесь, по большому пальцу. Локтевая – здесь, по мизинцу. Между ними относительно безопасная зона. Нужно вскрыть, дренировать, очистить. Я делал это сотни раз. Просто пациент на этот раз я сам.

Уф-уф-уф, начали!

Достал из огня раскаленную кость, зажал ее в левой руке. В рот вложил палку от факела, чтобы закусить и в приступе боли не откусить себе язык.

Сделал глубокий вдох. Выдохнул. И одним резким движением проткнул натянутую кожу в самой опухшей части предплечья.

Глава 25

Очнулся я от знакомого уже гулкого удара. Огромная туша, сброшенная с высоты на каменный пол, сотрясла пещеру. Мать вернулась.

Сколько я был в отключке? Час? Пять? Понятия не имею. Последнее, что я помнил – адская, рвущая боль, запах паленой плоти и волна почти эйфорического облегчения, когда из руки хлынул гной. А потом, кажется, я просто вырубился, откинувшись на стену.

Воспоминание было настолько ярким, что по телу снова пробежала дрожь. Как я, трясущимися руками, протыкал собственную плоть раскаленной костью. Как орал, выдавливая из себя эту мерзость. Как пихал в открытую рану тряпки, пропитанные смолой. На трезвую голову все это казалось безумием, дикостью. Но тогда, в лихорадочном бреду, это был единственный логичный план.

Мать нависала над тушей какого-то крупного рогатого животного, похожего на быка, и смотрела на меня. Ее огромные белые глаза, как всегда, не выражали ничего, но она издала короткий, вопрошающий рокот. Что-то вроде: «Ты еще живой?». Затем кивнула своей шипастой башкой в сторону добычи. «Еда».

Я медленно присел. Тело было слабым, но голова – на удивление ясной. Лихорадка отступила. Не ушла совсем, но перестала плавить мозг. Я посмотрел на свою руку.

Картина была… интересной. Смоляная корка, смешанная с угольной пылью, превратилась в твердый черный панцирь, надежно закрывавший всю рану. Воспаление вокруг спало. Не полностью, конечно, но рука уже не выглядела как перекачанная сарделька. Краснота ушла, сменившись нормальным, хоть и бледным, цветом кожи. Из-под края повязки, там, где торчал мой импровизированный дренаж, сочилась прозрачная, чуть розоватая жидкость – сукровица. Не гной! Это был хороший знак.

Похоже, мой варварский метод сработал. Вскрытие дало выход инфекции, уголь впитал токсины, а живица сделала свое дело, не дав новой заразе проникнуть внутрь. Вероятность сепсиса снизилась процентов на восемьдесят. Конечно, риск все еще был. Но теперь это была уже не гонка со смертью, а просто тяжелая болезнь, которую можно было перетерпеть. Главное – продолжать чистить рану, менять дренаж и много пить. И, черт возьми, нормально есть.

– Да, мам, иду, – пробормотал я, поднимаясь на ноги.

Говорить своим голосом я перестал бояться еще во второй день. На это драконы почти не реагировали.

Драконята уже вовсю копошились у туши, начиная свою привычную грызню за лучшие куски. Я подошел к ним. Теперь то мне нужно было не просто оторвать кусок мяса, а разделать его и еще… кое-что улучшить в тушке, хех.

Я поднял острый осколок камня и принялся за работу. Нужно было отрезать тонкие, плоские куски, которые могли бы быстро прожариться. Мышцы быка были жесткими, волокнистыми, но я упрямо резал, превращая большой ломоть в некое подобие стейков для барбекю. Как абсурдно.

Закончив, отошел к своему костерку, который за время моего сна погас, превратившись в груду тлеющих углей.

– Так, малой, – позвал я Альфу, который как раз оторвал у брата здоровенный кусок печени. – Работать.

Он проглотил добычу и неохотно подполз ко мне. Надеюсь, успел восстановить свои залпы.

– Смотри сюда, – я разложил тонкие куски мяса на плоском камне рядом с углями. – Огонь!

Я указал пальцем прямо на мясо. Драконенок посмотрел на меня, на мой палец, на мясо (все-таки они пользуются зрением, но… может реально инфракрасное зрение имеется?). Секунду подумал, а затем издал свой знакомый булькающий звук.

Маленькое огненное кольцо вылетело из его пасти и ударило точно в цель. Мясо мгновенно зашипело, пошел ароматный дымок.

Вот и покажем мамочке, чему мы научились.

Дождался еще пары слабеньких залпов, пока одна сторона прожарится, перевернул куски камнем, и снова скомандовал выпуск пары огненных колец.

В следующий раз, правда, стоит попробовать не сжигать мясо, а нагревать камень, на котором будут лежать куски бибикю.

Мать, которая до этого безучастно наблюдала за дракой своих детей, вдруг замерла. Медленно повернула свою огромную голову в нашу сторону, а после издала удивленный рокот.

Подползла к нам, а я же инстинктивно вжал голову в плечи. Наклонила свою башку, посмотрела на наш пикник на природе, а потом и на меня.

И вдруг, ее шея выгнулась, пасть открылась. Я думал, она собирается заорать!!! Но вместо этого… из ее глотки, с низким, ревущим гулом, вырвался целый столб жидкого пламени. Он ударил в стену пещеры в нескольких десятках метрах от нас.

Я охерел. Просто охерел!!! Скала в месте удара раскалилась добела, потекла, как воск. Жар от этого плевка ударил мне в лицо так, что я отшатнулся.

Значит, показала нам, как именно плеваться огнем, да? Увидела неумелую попытку своего детеныша и продемонстрировала, как выглядит настоящая мощь?

А потом, видимо, понимая, что я, да и все драконята, замерли в шоке, сделала еще кое-что – повернулась к туше быка, снова открыла пасть. И на этот раз выдохнула короткую, широкую струю пламени, которая окутала всю тушу.

Шерсть вспыхнула и сгорела за секунду. Кожа почернела и обуглилась.

Она… прожарила нам всю тушу целиком, чтобы нам больше нравилось?

Спасибо, мам. Очень, кстати, своевременно.

И я не шутил. Запахло жареным мясом. Вот буквально… настоящим! Термически обработанным. Мой желудок, который последние дни переваривал то сырую плоть, то мамину отрыжку (пусть память это забудет, пожалуйста), свело спазмом от предвкушения. Забил на неумело выгоревшее мясо от огня Альфы, подошел к пропаленному бычку и вырезал камнем большой, сочащийся жиром и кровью кусок из прожаренной туши. Пусть верхний слой было уже обуглившимся, но ничто не мешало мне докопаться до сердцевинки, где мясо было нормальным. Подождал, пока кусок хоть немного остынет, и впился в него зубами.

О боже. Это было лучшее, что я ел в своей жизни!

Да, мясо было пережарено снаружи и почти сырое у кости, да, оно было без соли, без специй, вонюче пахло паленой шерстью. Но это была еда, после которой я не могу блевать за ближайший камень!

Драконята, кажется, тоже оценили мамин кулинарный талант – с той же яростью, с которой мутузили друг друга за сырое мясо, сейчас методично раздирали обугленную тушу, отрывая дымящиеся куски. Даже мать, откусив здоровенный шмат, жевала его с каким-то довольным рокотом.

Приручаю вас к культуре питания, да? То-то же!

Жизнь налаживается.

А между тем, дни потекли один за другим, сливаясь в один длинный, тягучий цикл, отмеренный уходами и возвращениями матери, да количеством перемотки новой повязкой и промывания раны. Я уже и перестал считать, сколько времени провел в этой пещере. Неделя точно была. Может, уже и две? Понятия не имею. Здесь не было ни дня, ни ночи.

Рука заживала. Медленно, правда, но в минус прогресс заживления не шел, за что я благодарен буквально всем и каждому. Реально, какое-то чудо меня вытащило из перспективы умереть тут. Тем не менее, каждый «день» я проводил одну и ту же процедуру – снимал старую повязку, аккуратно вытаскивал дренаж, промывал рану водой, выдавливал остатки сукровицы. Затем готовил новый дренаж из ткани, пропитанной смолой, вставлял его на место и закрывал все свежим слоем живицы и угольной пыли. Лихорадка ушла, оставив после себя слабость и постоянную жажду. Но главное то – я был жив и функционален.

И вот так определяется мой ритм жизни. Мать уходит – я работаю. Мать возвращается – я наблюдаю и изучаю.

Работа заключалась в одном: прогрызть себе путь к свободе. Каждый раз, когда скрежет ее передвижения затихал вдали, я спускался к завалу и начинал медленно, работая лишь одной рукой, скидывать мелкие и подъемные камни в разные стороны, прочищая путь. Камень за камнем, голыми руками, я разбирал эту стену. Прогресс, правда, был ничтожным. За час я мог разобрать в лучшем случае кубометр породы. А сколько их там было? Десятки? Сотни? Я не знал. Но каждый сдвинутый камень, каждый сантиметр, отвоеванный у горы, был каким-то движением… Последняя надежда утопающего, в общем. А еще в перерывах между этим я пытался изучать малышей, давать им какие-то задания и стимулы, пытаясь выйти в дрессировку (ха-ха-ха).

А вот когда мать была в гнезде, я превращался в простого наблюдателя. Все-таки они… интересные. А у меня, как ни у кого другого, была ну просто невозможная возможность! Я жил в логове чудовищ и наблюдал за ними просто круглые сутки.

Чувствуете плач зависти ксенобиологов? Нет? А я вот да.

И огромные подвижки в изучении у меня были.

В основном, касаемо их общения друг с другом. Это прям вообще было целое отдельное исследование, которое поглощало меня целиком! Да, сначала я пытался воспринимать их звуки как единые фразы, привязанные к конкретным ситуациям. Вот этот рокот – «Еда!», а вот этот писк – «Больно!». Признаю, недальновидно думал, но! Чем больше я слушал, тем яснее понимал, что все куда-а-а-а как сложнее. Вслушиваться в их «речь» категориями человеческих словосочетаний, изначально было ошибкой, они ведь не люди! Система была абсолютно иной.

Я заметил последовательность, повторяемость отдельных, м-м-м, назовем их базовыми звуками, из которых эти фразы складывались. И тут все встало на свои места! Ну как… почти встало.

Грубо говоря, за все это время я смог выделить четыре… буквы? Пусть будут буквы. Четыре базовых звука, которые они использовали как строительные блоки для своей речи.

Первый был глубокий, вибрирующий рокот, заставляющий груд драконов (и мою собственную) мерно дрожать при произношении или прослушивании. Условно – «Р-р-р», как наиболее близкий для аналогии и звучанию.

Второй звук был гортанным, шипящим выдохом, похожий на звук «Ш-ш-ш».

Третий же был высоким, такой щелчок на периферии границы улавливаемой частоты, который они издавали то ли языком, то ли смыкая какие-то хрящи в глотке. Назвал это буквой «Х». Не «икс», а именно «ха».

И четвертый был протяжным, гудящим. Эдакий вой на одной ноте, напоминающий «О-о-о».

Сами по себе эти буквы не значили почти ничего – не было той ситуации, при которых кто-то бы просто замычал одним звуком. Вся магия была в их комбинациях, в интонации, в длительности и, что самое главное, в вибрациях, которые их сопровождали.

Ощущаете сложность местного алфавита? Аж четырёхфакторное восприятие! Четыре параметра, которые нужно было уловить и расшифровать одновременно!!!

Вот, например, когда мать приносила еду, она издавала связку, которую я для себя запомнил, как «О-о-о-ШР!». Протяжный призывный вой, который резко обрывался шипящим щелчком и заканчивался коротким, утвердительным рокотом. Условно: «я здесь, внимание, еда!». А вот ее призыв к тренировке по бурению звучал совсем иначе, типа: «Р-О-о-о-о…». Властный рокот, переходящий в долгий, затухающий вой, типа: «ко мне, время урока». Это было сложно.

Все мои догадки и изречения, правда, вилами по воде писаны. То есть доказательности пока никакой, только предположения, но я начинал видеть систему.

Возможно, их язык был заточен в основном на передачу намерений и эмоций, а не абстрактных понятий. Но мать повторяла одни и те же связки для одних и тех же действий. Менялась лишь интонация. Иногда ее «Еда!» звучало устало, иногда – почти радостно.

Как жаль, что я не филолог! Для полноценного изучения этого языка потребовались бы годы наблюдений, спектральный анализ звука, постоянные записи и наблюдения сотен людей! А я тут, блин, как студент по обмену в чужой стране, пытаюсь на слух выучить язык, у которого нет даже алфавита.

Ладно… пока мне хватало и этого. Для упрощения своей жизни здесь, запоминал ассоциации. Эта связка звуков – пора есть. Эта – время спать. А вот эта, короткая и резкая «Ш-Ш-Х!», означает «Не лезь, идиот, убьет!». Очень полезная фраза, хах.

И кстати, я окончательно убедился в их почти отсутствующем зрении, но кое-что не сходилось. Я командовал Альфе «Огонь!», указывая на кучу щепок, и он стрелял именно туда. Он реагировал на мое движение. Спрашивается, как?

Догадки строились на том, что их белые, лишенные зрачков и пигмента, глаза могли различать лишь резкие перепады света и тени. Огонь они видели как яркую вспышку, поэтому и шарахались от него. Но это не объясняло их точности. Зрение им заменяли другие органы. Слух был феноменальным, да – они реагировали на малейший шорох. Нюх был главным навигатором. Но было и еще что-то…

Для выяснения этого решил пойти путем эмпирического эксперимента. Взял два камня, один из которых только что лежал у костра и был теплым, а другой – холодный. Положил их в разных концах пещеры. Затем указал на теплый камень и издал призывный рокот. Альфа, поводив головой, безошибочно пополз именно к нему. Инфракрасное зрение? Термолокация? Хм… они могли видеть мир не в красках цвета, а в тепле, хм…

Рука, указывающая на цель, была для них теплым пятном на холодном фоне камня. Они видели тепло моего тела, тепло костра, тепло свежей крови. Это объясняло и то, как они находили друг друга, и то, как мать находила меня в темноте. Но я ведь… не похож на ее детенышей… Так, не буду об этом думать!

Подумаю о другом аспекте их жизни – обучению бурению. Это был отдельный спектакль. Мать, вопреки прошлым тренировкам, больше не стучала по камню мордой, а подтаскивала к нам большие плоские куски породы и издавала обучающий рокот. А затем… начинала сама тереться о камень головой. Не бить, а именно тереться, совершая медленные вращательные движения, раскрывая пасть и упираясь зубами в породу.

Детеныши, подражая ей, неуклюже тыкались мордами в камень, пытались его кусать, скребли. Их челюсти еще не двигались – вращательный механизм был не развит. Но инстинкт и обучение делали свое дело. Они тренировались.

И тут у меня в голове родилась очередная безумная идея. А что, если… направить их тренировки в нужное мне русло? Вот так совершенно случайно заставить их помочь мне прогрызть завал? И им тренировка, и мне свобода. Но для этого нужно было, во-первых, как-то заманить их туда. А во-вторых… заставить мать показать им, как это делать по-настоящему, а то пока просто неумело целуются с камушками. А может и саму мать направить на освобождение меня? Но как? Притащить ее к завалу и попросить: «Мам, просверли дырочку, пожалуйста»? Бред.

Но зато после этих тренировок по бурению у мелких постоянно возникала одна и та же проблема. Мелкая каменная крошка и грязь забивались между рядами их зубов. Они начинали жалобно скулить, трясти головами, тереться мордами о пол. Мать на это не реагировала – типа, учитесь чиститься сами.

И тут вступал я. Подходил к скулящему драконенку, издавал успокаивающий рокот, а затем, используя тонкий осколок кости как зубочистку, начинал аккуратно выковыривать из его пасти застрявшие камни. Процедура была, мягко говоря, нервной – держать руки в пасти, полной острейших зубов. Но они, на удивление, терпели. А после, когда я заканчивал, их поведение менялось. Они начинали ластиться, тереться об меня своими шипастыми головами, издавать тот самый довольный, мурлыкающий гул!

Вот очередной абсурд! Меня БЛАГОДАРЯТ драконы.

Мать, кстати, перестала разделывать туши. После первой показательной прожарки она просто приносила добычу и обдавала ее пламенем. Это наблюдение тоже навело меня на мысль. Если одним плевком она смогла оплавить камень, а другим – лишь слегка поджарить мясо, значит, она может контролировать температуру и мощность своего оружия. Удивительно.

Сами драконята тоже взрослели не по дням, а по часам. Они росли с чудовищной скоростью. То, что неделю назад было похоже на большую змею, теперь было размером с крупную собаку. В их поведении все четче проступали черты вида.

Я назвал их про себя… Шепотами Смерти (как глупо, но достаточно удачно, на манер других именований драконов словами викингов). Так, для внутренней классификации. Потому что их передвижения были почти бесшумны, а результат их действий – смертелен, хе-хе. Они были идеальными хищниками для своей среды. Социальные, умные, обладающие сложной системой коммуникации и, что самое главное, способные к обучению.

Но я все чаще ловил себя на мысли, что наблюдаю не просто за животными. Было в их поведении, в их взаимодействии что-то, что выходило за рамки простых инстинктов. Особенно это касалось матери. Я, кстати, назвал ее Вопль Смерти. Просто потому что ее рокот был в разы громче.

Однажды она принесла в зубах другого дракона.

Глава 26

Мать притащила в зубах другого дракона.

Небольшого, серого, похожего на гигантскую летучую мышь с тонкими, перепончатыми крыльями. Он был мертв, что очевидно уже при первом взгляде на него: шея была неестественно вывернута, а по всему телу виднелись глубокие, рваные раны – прямо следствие нахождения в пасти Вопля Смерти.

Драконов этих я знал, то были Дымодышащие Душители, ублюдки, которые напали на меня в первый день и оставил шрамы на плече.

Вот, кстати, интересный вопрос. Как она, будучи такой огромной, ни разу за все это время не столкнулась с викингами? Душители то гнездятся, как понимаю, в лесах рядом с поселениями, их встреча, вероятнее всего, произошла рядом с деревней. А викинги бы точно не пропустили появление такого монстра (имею ввиду мать) на своем острове…Черт, а ведь Эрет, сын пастуха, рассказывал вообще про другого шипастого дракона, вылезшего из-под земли. Он описывал увеличенную версию моих братков. А Вопль Смерти… она ведь совершенно другая. Расцветка чешуи, размер, даже форма головы.

Может, она здесь совсем недавно? Но как тогда? Она должна была найти эту пещеру, отложить яйца, дождаться, пока они созреют… Это даже не один месяц. Сложно… Но, видимо, конфликты с местными и ей не нужны. Будем считать, что она любит людей.

Тем временем мать бросила тушу Душителя на пол, как и всю копытную еду до этого, но… на сей раз не стала поджигать. Демонстративно посмотрела на него, а потом посмотрела на нас и издала короткий, резкий, угрожающий рокот, который я уже научился распознавать. «Ш-Ш-Х!». Внимание, угроза.

Это был урок? Типа урок идентификации «свой-чужой». «Вот это – враг. Он пахнет неправильно. Он выглядит неправильно. Он издает не те звуки. Если увидите такого – атакуйте или прячьтесь».

Или атакуйте, а потом ешьте, ха…

С точки зрения биологии, это был фундаментальный момент, называющийся импринтинг, то есть процесс формирования привязанности к объекту и стимулу (кстати, такие принципы применяются к людям в контексте формирования привязанностей животного к хозяину). Не только на мать, но и на образ врага! А ведь верно, у социальных хищников, живущих в конкурентной среде, это ключевой механизм выживания. Умение мгновенно отличить сородича от угрозы. Мать показала нам мертвое тело, окей. Но помимо обычной демонстрации того, что можно есть, она создавала у нас в мозгу новый образ, включающий и запахи этого дракона, и силуэт, его цвет и вообще многие характеристики, которые в совокупности и составляли образ Душителя. И приравнивался образ к мысли: видишь его – улетай, прячься.

Любопытно ведь! Видимо, взрослые Душители охотятся на маленьких Шепотов? С какой целью мать притащила сюда мертвого дракона? Не для еды – мясо Душителя, судя по запаху, было едким и тошнотворным, да и мать его не подожгла. Это был, очевидно, наглядный материал для обучения.

Подумаем.

По моей ксенобиологической модели (пройдет еще пара дней и мне будет незазорно называть себя ксенобиологом, хе-хе), оба этих вида поглощали породы и металлы. Для моих братюнек металлы и минералы, армирующие зубные ряды, нужны были для уплотнения челюстей и бурения. А для дымчатых, как определил еще давно, металлы могли быть нужны для катализа воспроизводства огня.

Если думать такой категорией, то мы находимся в прямой ресурсной конкуренции, из-за чего и может быть охота первых на вторых.

Быть может, Душители и Шепоты борются за одни и те же жилы, за одни и те же минеральные полости в горе. Мать, уничтожив Душителя и притащив его сюда, показывала нам лицо врага в этой негласной войне за территорию и ресурсы.

И тут же, по законам этой подлой пещерной логики, встал вопрос: а кто я в этой системе?

К слову, мой собственный запах, запах пота, грязи, человеческого тела… он никуда не делся. Тот первоначальный аромат жидкости из яйца, которым я так отчаянно измазывался, за эти дни почти выветрился. Я уже не пах как новорожденный дракон, а снова имел запах человека. Я чувствовал это сам, и они, с их феноменальным обонянием, должны были чувствовать это в тысячу раз острее.

Так почему же они меня не атакуют? Почему мать продолжает приносить мне еду, а не пытается съесть меня самого?

Ответ мог быть опять в одном: импринтинг.

В первые, самые важные часы их жизни, в момент вылупления, я был там. Мой запах, мой вид, мой голос – все это смешалось с запахом гнезда, с запахом матери. Я был частью их первого, самого сильного впечатления о мире. Для них я… брат.

Запах моего тела теперь стал для них привычным. Он стал частью запаха «дома». Мать, облизав меня, не просто приняла меня в семью. Она, по сути, дала команду своим детям: «Этот запах – безопасный. Этот запах – наш». И они, как любые детеныши, полностью доверяли ее инстинктам. Пока.

Но что будет, когда они подрастут? Когда их собственные инстинкты станут сильнее материнского авторитета? Когда они начнут подвергать сомнению ее выбор? Этот вопрос не давал мне покоя.

С другой стороны, за эти дни я убедился, что их память – феноменальна. Они запоминали, в каком углу я сплю. Они запоминали, какие звуки (несоответствующие их природным) я издаю, когда недоволен, а какие – когда пытаюсь их успокоить. Они запоминали ритм, который я отстукивал по камню. Если их когнитивные способности были на таком высоком уровне, то они должны были запомнить меня не только по запаху.

Мой образ, мое тепловое излучение, мое поведение – все это сложилось для них в единый, целостный образ. Того, кто больше, умнее, и кто, как оказалось, может больно дать сдачи.

Значит ли это, что, даже если я сейчас исчезну на неделю, вымоюсь в реке, переоденусь в чистую одежду и вернусь, они меня узнают? Теоретически, да. Их память должна была бы подсказать им: «Да, запах другой, но все остальное – то же самое. Это он». Но на практике… Страшно подумать.

Но да ладно. Это были проблемы будущего. Гипотезы, которые мне очень не хотелось проверять на собственной шкуре. Сейчас нужно было участвовать в уроке. Поэтому я подошел к туше Душителя, осторожно, подражая ее действиям, обнюхал дракона со всех сторон. А затем, выпрямившись, издал низкий, угрожающий рокот, который я тренировал последние дни, – копируя ее звук, которым она отгоняла драконят от опасности. Она повернула свою огромную голову в мою сторону и, как мне показалось, медленно моргнула. Или это был просто рефлекс. В любом случае, она не выказала неодобрения. Урок продолжался.

* * *

Конечно, не все в моем обучении проходило так гладко. Мать к моим попыткам бурить камень относилась… спокойно. Она видела, как я стучу по стене, как пытаюсь подражать ей. Но в ее рокоте не было одобрения, скорее, снисхождение, смешанное с недоумением. Дефективный, бесклыкий сын, который занимается бесполезной ерундой. Скоро сам поймет и бросит. Или помрет. Ей, кажется, было все равно. Главное, чтобы не мешал остальным.

Но я не собирался бросать. И не собирался помирать. Каждый день я становился сильнее. Рука почти зажила, оставив после себя уродливые шрамы, напоминающие следы от когтей медведя, ха!

Из важного, понемногу и я обучал детей своим командам.

Команду «Огонь» теперь знали все трое. Правда, исполнение было разным. Альфа делал это почти безошибочно. Второй по силе, которого я прозвал Бетой (я оригинален, да), делал это неохотно, только если был уверен в щедром поощрении. А самый юркий из них, Брюхобур, чаще всего просто пугался и прятался. Дрессировка требовала постоянного подкрепления. Стоило пропустить день, и они начинали действовать иначе, так что не стоит останавливать тренировки.

К тому же, начал вводить новые команды. Простые, да. Условное: «Ко мне» – эту они выучили быстро. В подкрепление к команде на моем языке, я издавал призывный рокот, который подслушал у матери.

Команда: «Ешь!» – тоже давалась им просто. Я указывал на кусок мяса и повторял команду.

Самой сложной на текущий момент был приказ: «Отойди» или «Фу». Она несколько шла вразрез с их инстинктами урвать кусок и любопытством. Здесь приходилось применять не только поощрение, но и наказание – легкий шлепок по носу, строгий, шипящий рокот.

И, кстати, нашел отличный инструмент для закрепления команд в виде их природной слабости – чистке зубов. После каждой успешной тренировки, после каждого правильно выполненного приказа, я усаживал их и начинал свою процедуру.

Вскоре это стало высшей формой поощрения. Мое внимание, моя забота, физический контакт. Вдобавок так я закреплял свою роль вожака. Сильного, но справедливого. Того, кто кормит, но и требует подчинения.

И чем больше я узнавал, тем яснее понимал: мой первоначальный план – убить драконят и принести их викингам – был неимоверно чудовищным. Я бы не просто подписал смертный приговор всей деревне, которая, без сомнения, стала бы первой целью обезумевшей от горя матери. Я бы предал свою новую семью…

Но семью ли?

Эта мысль ударила внезапно, пока я в очередной раз чистил Альфе зубы от каменной крошки. Он доверчиво держал свою шипастую голову у меня на коленях, издавая довольный рокот. Я посмотрел на него, потом на двух других, спящих у костра. Люди – социальные существа. Наша сила – в группе. Они – тоже. Их сила в стае. Почему тогда между нашими видами идет эта война на уничтожение? Кто в ней не прав?

Викинги, вторгшиеся на чужую землю, объявившие ее своей и истребляющие «вредителей»? Или драконы, защищающие свою территорию, свою еду, своих детей? Ответ, с точки зрения биологии и простой логики, был очевиден.

Но если я вернусь к людям, к своим, и расскажу им это… меня же просто закопают. Назовут сумасшедшим, предателем. «Ты жил с монстрами? Ты защищаешь их?». Да меня Альма на пару с Ульвом на костре сожгут за такое колдовство.

Но что, если… что, если есть другой путь? Сотрудничество? Что, если я смогу показать им, продемонстрировать слаженность совместной работы? Перспективу. Викинги ведь отличные воины, но против стаи драконов они уязвимы. Драконы – это про стихийную силу, но они уязвимы для технологий, для хитростей и ловушек. А что, если объединить?

Даже не с позиции войны с кем-либо (хотя этот фактор, думаю, будет доминирующим аргументом для вождя), а с позиции мирного сосуществования. Как удобно ведь было бы, если на помощь работникам шахты придут такие драконы, которые могут пробурить буквально за пару часов многие сотни метров породы! Таких плюсов можно найти просто миллион.

Если это сработает… это изменит буквально весь привычный уклад жизни. Мир, где люди и драконы не враги, а союзники.

А если нет… так ли мне нужны люди? Хах! Я месяцами мог проводить время в одиночных экспедициях. Я нелюдим по своей природе. Здесь, в компании этих странных, опасных, но по-своему честных существ, я чувствовал себя… спокойнее, чем наверху, среди людей, которые сделали меня рабом.