Текст книги "Драконий лекарь (СИ)"

Автор книги: Gerodot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Прибежавшие сейчас воины притащили несколько больших овечьих шкур.

– Укройте его! – скомандовал я. – Всего, кроме головы. Нужно сохранить тепло любой ценой.

Быка аккуратно укрыли, создав некое подобие теплого кокона. Теперь оставалось разобраться с последствиями ран. Шов – это хорошо. Но под ним осталась огромная полость, полная сгустков крови и грязи. Идеальная среда для размножения бактерий. Нужен был дренаж, подобный тому, что уже сделал.

– Мне нужен огонь, – сказал я Бьорну, который стоял рядом и молча наблюдал за моими действиями. – И тонкий железный прут. В кузнице такое должно быть.

Бьорн, не задавая вопросов, отправил одного из своих людей. Через десять минут у меня в руках был тонкий, около сантиметра в диаметре, железный прут. Я раскалил его конец в костре, который успели развести воины, докрасна.

– Держите его! – крикнул я. – Крепко!

Пока несколько викингов навалились на быка, удерживая его на месте, я, взяв раскаленный прут, сделал то, чему меня учили для экстренных случаев. Быстрым, точным движением я проткнул кожу и мышцы в самой нижней точке раневой полости, создавая сквозное отверстие для оттока жидкости. Бык снова взревел и дернулся, но его держали. Раздался отвратительный запах паленой плоти.

Прижигание. Болезненная, варварская процедура (ну я же в стане варваров), но она одновременно и стерилизовала рану, и останавливала капиллярное кровотечение. В созданное отверстие я вставил полую трубку, скрученную из куска коры, – примитивный дренаж. Теперь раневой экссудат и гной, если он образуется, не будут скапливаться внутри.

Все. На данный момент я сделал абсолютно все, что было в моих силах. И даже больше. Я использовал навоз, медовуху, соль, огонь – весь арсенал средневекового ветеринара, ептить.

– Он выживет? – с надеждой спросил пастух.

– Не знаю, – честно ответил я, поднимаясь с колен. Я был весь в крови, грязи и навозе.

– Первые сутки – критические. Шок, потеря крови, инфекция… все, что угодно, может его убить. Его нельзя оставлять здесь. Нужен навес, теплая подстилка. И его нужно поить. Много. Теплой водой с медом.

Я посмотрел на второго быка. На его остекленевшие глаза, на вывалившиеся внутренности.

– А с этим… уже ничего не сделать.

Отошел в сторону, чувствуя, как адреналин отступает, уступая место звенящей в ушах усталости. Я сделал все, что мог. Даже больше. Теперь все зависело от крепости этого быка и от воли местных богов. Но, глядя на то, как викинги уже начали сооружать носилки, чтобы перенести раненое животное, я понял, что сегодня я заработал нечто большее, чем очередной ужин в Большом Зале. Если бык выживет, то уважением от очевидцев меня будет можно кормить ложками.

Глава 18

Меня выдернул из оцепенения голос Бьорна. Он подошел, положил свою тяжелую руку мне на плечо. В его глазах не было привычной насмешки. Только что-то похожее на… изумление. Хах! Вот кто не ожидал такого импакта от меня в начале моей рабской карьеры, так это он.

– Ты… – он с трудом подбирал слова. – Ты и правда лекарь.

– Я же говорил, – ответил я, с трудом сдерживая зевок.

– Ладно, – он кивнул. – Иди в деревню. Отдохни. Ты заслужил.

Он уже собирался уходить, чтобы руководить транспортировкой, но я его остановил.

– Бьорн, погоди.

Он обернулся.

– Я могу сходить к… ам, Альме? – пора бы на пике своей минуты славы пользоваться благами. Корыстными, да, но…

Он удивленно поднял бровь.

– К шаманке? Зачем? Боишься, что черная хворь и к тебе прицепится?

Черная хворь, ко мне? Не-е-ет, конечно нет, Себя я в первую очередь обезопасил.

– Да, боюсь. Да и за советом надо, – соврал я. – Ульв вот говорил, помнится, она помогла мне с курами. Своими заговорами. Может, и здесь у нее есть что-то, что поможет быку выжить. Какие-нибудь травы, отвары… Я сделал все, что мог с помощью рук и ножа. Но против заразы этого может быть мало. А я не хочу, чтобы лучший бык вождя сдох из-за моей ошибки.

Последняя фраза была чистой манипуляцией, рассчитанной на их прагматизм и страх перед гневом вождя. И она, черт возьми, сработала. Бьорн нахмурился, обдумывая мои слова.

– Хм. В этом есть истинна, – наконец сказал он. – Хорошо. Иди. Ее дом – на краю деревни, у подножия утеса. Тот, что с черепом дракона над входом. Скажешь, я прислал.

Я кивнул и, не оглядываясь, побрел в сторону деревни. Мысли путались. Я действительно хотел узнать больше о местных методах лечения. Но была и другая, более важная причина. Языковое зелье. И единственным человеком, который мог пролить на это свет, был создатель сия отвара, то есть сама шаманка.

Дом Альмы разительно отличался от остальных построек. Он был меньше, старше и как будто врос в скалу, у подножия которой стоял. Крыша была покрыта густым слоем мха, а из трубы вился тонкий, ароматный дымок. Над входом, скалясь пустыми глазницами, висел огромный, почерневший от времени череп какого-то дракона, похожего на описанного мне Ужасного Чудовища.

Я постучал. Ответа не было. Я постучал снова, громче.

– Войди, коли не боишься, – донесся изнутри скрипучий старческий голос.

Я толкнул тяжелую дверь и шагнул внутрь. И попал в другой мир.

Если снаружи это был просто дом, то внутри – нечто среднее между аптекой, лабораторией и полевым госпиталем! Воздух был густым, наполненным ароматами сотен трав, которые висели пучками под потолком, сушились на сетках и хранились в глиняных горшках. Вдоль стен стояли полки, заставленные склянками, пузырьками, коробочками из коры. В большом очаге кипело несколько котлов, издавая разноцветный пар.

Но главное – здесь были люди. А я то думал, что она затворница., но на нескольких лавках, застеленных шкурами, лежали больные и раненые викинги. Один, с перевязанной головой, тихо стонал во сне. Другому, молодому парню с чудовищным ожогом на руке, Альма как раз меняла повязку. Еще двое, старик и женщина, просто сидели, ожидая своей очереди, и пили что-то из деревянных чашечек. Т-ц, клиника, блин.

Альма даже не повернулась в мою сторону, полностью сосредоточившись на работе. Она была маленькой, высохшей, как старый гриб, старухой. Ее лицо было покрыто такой густой сетью морщин, что казалось, будто оно вырезано из дерева. Но ее руки… двигались с поразительной точностью и уверенностью. Она аккуратно сняла старую повязку, пропитанную какой-то зеленой мазью, промыла ожог отваром и наложила свежий слой мази из глиняной плошки.

– Готово, воин, – сказала она парню. – Еще пару дней, и сможешь снова свой топор в руках держать. Но не раньше.

Парень благодарно кивнул и ушел. Только тогда она обернулась ко мне. Ее выцветшие, почти бесцветные глаза, казалось, заглядывали мне прямо в душу.

– Пришел, значица, знахарь-чужак, – проскрипела она. – Я ждала тебя, самозванца.

– Ждали? – удивился я.

– Слухи в нашей деревне бегут быстрее ветра. Я уже знаю, что ты сделал с быком вождя. Смело. И глупо.

Она указала на скамью у стены.

– Садись. Говори, зачем пришел. Только быстро. У меня дел по горло.

Я сел, собираясь с мыслями.

– Я пришел за советом, – начал я. – Я сделал все, что мог, чтобы спасти быка. Зашил раны, остановил кровь. Но я боюсь заражения. Я использовал медовуху как антисептик, но этого может быть мало. У вас… есть травы, которые могут помочь? Что-то, что борется с заразой изнутри?

Пытался сформулировать мысль так, чтобы она была понятна знахарке, и дополнил.

– Мне бы хоть что-то с природными антибиотическими свойствами. Что-то вроде… чеснока, коры дуба, ромашки… или хотя бы мох. Сфагнум. Он должен у вас расти на болотах, он отлично впитывает гной и обеззараживает.

Проблема была в том, что использовать просто свежую траву для лечения глубоких ран было рискованно. Поэтому, думаю, будет лучше использовать именно проверенные средства, скорее всего, в виде высушенных сборов для отваров или уже готовых настоек на спирту.

– Я не знаю, в каком виде это лучше применять, – добавил я. – Но, думаю, нужны именно настойки или высушенные травы для отвара. Чтобы поить его.

Она слушала меня, не перебивая, слегка склонив голову набок.

– Есть, – коротко ответила она, когда я закончил. – Корень змеевика, лист иван-чая, кора ивы. Все это снимает жар и гонит хворь из тела. Но я тебе не дам.

– Почему? – опешил я.

Она повернулась ко мне, и в ее выцветших глазах я увидел вековую усталость и горечь.

– Потому что это не поможет, – отрезала она. – Я видела такие раны у людей. У воинов. Глубокие, рваные, куда попала земля и грязь. Даже если зашить, даже если поить их самыми сильными отварами, черная хворь все равно приходит. Рана начинает гноиться, распухает, чернеет. Человек бредит, горит в жару, а потом… умирает. Каждый второй. А то и чаще. Вот – указала она на больного у себя в доме. – гляди на этого. Скоро так же подохнет.

Я проследил за ее взглядом. Молодой парень, воин, судя по мощному телосложению, лежал без сознания, тяжело дыша. Его грудь была перевязана тряпками, и даже с такого расстояния я чувствовал идущий от него жар и слабый, но тошнотворно-сладковатый трупный запах – характерный признак гангрены.

НУ ТВОЮ-ТО МАТЬ!

И она держит его здесь?! В общей комнате?! Где лежат другие больные, где она готовит свои отвары, где она принимает людей?!

Я инстинктивно сделал шаг назад. Мужик то явно уже не жилец, ну ебен-бобен. Такая чашка Петри проживет еще, быть может, день два и все – смерть в бреду и муках. И все эти дни будет хорошей такой фермой стафилококков, стрептококков и еще черт знает чего.

И ведь Альма точно подходит к нему, меняет повязки, касается его кожи. А потом этими же руками, в лучшем случае ополоснув их в кадке с водой, трогает травы, толчет их в ступке, лечит другого пациента с простым порезом!!!

ПИЗДЕЦ!

И ведь я видел в своей практике, когда на фермах случались вспышки инфекций. Один больной поросенок в общем загоне мог за неделю выкосить все стадо. Перекрестное заражение, чтоб его. Элементарная гигиена, основы асептики и антисептики, то, что вдалбливают в голову любому медработнику с первого курса!

А она… хер с ней. Больше оставаться тут не хотелось. Не даст травы ну и хер с ней. Самому бы не попасть сюда, но ведь… Выздоравливают из-под ее рук люди! Как так!?

– …Если уж мы людей не всегда можем спасти, то что говорить о быке? – продолжала она. – Он обречен. Проще зарезать его сейчас и пустить на мясо, пока оно не испортилось.

Ну да, спасибо, мамаша.

– Но ведь можно попытаться. – возразил я. – Если рану постоянно промывать, если не давать грязи скапливаться…

– Мы промываем, – перебила она. – Мы молимся богам. Но это не всегда помогает. Черная хворь – это проклятие, колдовство. Против него травы бессильны.

– Это не колдовство. – я сам не заметил, как повысил голос. – Это… это крошечные, невидимые глазу существа, которые живут в грязи. Они попадают в рану и пожирают плоть изнутри. И чтобы их убить, нужен не заговор, а… что-то, что убьет их. Спирт. Огонь.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.

– Невидимые существа? – она усмехнулась. – Ты говоришь, как Борк Безумный под конец своей жизни. Иди, лекарь-чужак. Делай, что считаешь нужным. Но моих трав ты не получишь. Не хочу тратить их на мертвеца. Но ты ведь пришел не только за этим, – сказала она, не оборачиваясь. – У тебя на языке вертится другой вопрос. Спрашивай быстрее.

По мне так видно?

– Да, – решился я все-таки остаться, когда тема зашла до этого момента. – Отвар. Тот, что вы дали мне в первую ночь. Как он работает?

Она повернулась и посмотрела на меня в упор. В ее глазах плясали смешинки.

– А ты как думаешь, лекарь? Колдовство?

– Я не верю в магию, – честно ответил я. – Я верю в химию и биологию. Этот отвар… он как-то повлиял на мой разум?

Она расхохоталась.

– Ты умный, чужак. Умнее, чем кажешься. И ты почти прав. В отваре знания о том, как устроен мир и как устроен человек. В отваре не только травы, но и настойка на крови.

– Кровь? Чья?

– Дракона, – просто ответила она.

– Драконья кровь?

– Не всякого, – уточнила она. – Есть один вид. Мелкий, незаметный. Мы зовем их Пересмешниками. Они не дышат огнем, не дерутся, но умеют подражать. Любым звукам. Крику чайки, реву Громмеля, даже человеческой речи. Их кровь… впрочем, не нужно тебе такое знать, чужак. Не дано тебе природой понимание сути мира.

– Но… подождите, все-таки как оно работает??

– Как ветер дует, как солнце светит, – она пожала плечами. – Мир так устроен. Нужно просто уметь видеть и не бояться пробовать. Моя бабка научила меня, а ее – ее бабка. Мы собираем знания по крупицам. Ценой ошибок, ценой жизней. Иди давай. Долго тут сидишь уже, кто работу за тебя проворачивать будет? Негоже чужакам знать то, что не положено знать даже всем нашим. А ты – не наш. И никогда им не будешь. Ты – пришлая вода. Однажды ты уйдешь, так же, как и пришел. А наши тайны должны остаться здесь. Иди. Шуруй!

Она отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Ладно. Не хочешь делиться – не надо.

* * *

Спустя день бык был жив. Он лежал под навесом, который для него соорудили воины, укрытый шкурами. Животина был слаб, но дышал ровнее и даже несколько раз пытался поднять голову, когда слышал голос Носохряка. Хороший ли это знак? Конечно. Выживет – будет мне счастье.

Раз уж Альма отказала мне в своих чудо-травах, пришлось импровизировать, полагаясь на базовые знания и то, что росло под ногами. Я приготовил свой собственный лечебный отвар. Взял побольше молодой сосновой хвои – природный антисептик и источник витамина C. Нашел заросли иван-чая, который, как я помнил, обладает противовоспалительными свойствами (да и сама знахарка тоже про него говорила). И добавил немного коры ивы, содранной с молодого деревца у ручья, – природный аналог аспирина, салициловая кислота, которая должна была сбить жар и уменьшить боль. Пусть и содержание ее было мизерным для такой туши.

Я долго кипятил все это в котелке. Этим пойлом методично отпаивал быка, вливая жидкость ему в угол рта. Носохряк и Эрет сидели рядом, не отходя от своего кормильльца, и молча наблюдали за моими действиями. Пастух, кстати, приходил в себя. Несколько раз ловил на себе мой взгляд и тут же смущенно отводил его.

После очередной процедуры я подозвал к себе Эрета. Он подошел, с опаской глядя на мои окровавленные руки.

– Эрет, – начал я, – ты же видел ту тварь, что напала на стадо? Что расскажешь? И раньше такое бывало у вас?

Он вздрогнул.

– Та я… я не знаю, чесна. – затараторил он. – Оно… оно как из-под земли вылезло, ей-богу! Мы быков пасли, все тихо было, а потом земля как задрожит, и оно ка-а-ак выскочит. Прям из-под копыт у Бора.

– Как червь?

– Ну да! Как червяк огроменный! Серое такое, блестяшшее, как мокрый камень. И длинное, шо змеюка. А башка… – он почесал в затылке, пытаясь подобрать слова, – …башка круглая, и вся в иголках, как еж, ну реально! И на носу рог такой, кривой. Глаза белые, как молоко, без зрачков. Страшнючие.

– А крылья? Они ведь летали? Атака на быка было сверху же.

– А были, были! Ма-а-аленькие такие, как у курицы недоразвитой, по бокам торчали. Оно ими махало, когда на Бора прыгнуло.

Хм хм хм.

– А огонь?

– А и огонь был! Только чудной какой-то. Оно как пасть разинет, а оттуда кольца такие летят. Огненные! Не как у Чудовища, струей, а прям кольцами. Одно в скалу попало, так камень и поплавился.

Парень вновь задумался.

– И шипы были, коли знать важно. Вся спина и хвост в них. Вострые, зараза! Когда оно на Бора навалилось, так этими шипами его всего и изодрало. Я как копье в него ткнул, оно и отвалило. Заорало так, шо ухи заложило, нырнуло обратно в землю у леса – и все, нету. Как и не бывало.

В землю у леса? То есть оставило какую-то дыру? Это я и задал парню.

– Да вродя ничего так и не нашли там. Будто завалило дыры.

М-да, вырисовывался образ совершенно нового хищника. Получается, подземный, роющий дракон, с маленькими крыльями, но умеющий летать, стреляющий огненными кольцами и шипами. А еще с плохим зрением и, судя по всему, крайне агрессивный.

– А… вы раньше таких видели? – спросил я. – У него есть имя?

Эрет испуганно замотал головой.

– Не-а. Ни разу. И батя мой не видел. И никто из наших не видел. Я ж говорил, Ульву доложили. Он сам приходил, смотрел на раны. Сказал, тварь новая. Злая. Велел на дальнее пастбище больше скот не гонять, пока не разберемся.

Значит, это было нечто новое. Неизвестное даже для Книги Драконов. Интересно…

* * *

Прошло две недели. Две недели монотонного, изнуряющего, но приносящего свои плоды труда.

Бык, к слову, выжил. Он все еще был слаб, сильно хромал, и огромный уродливый шрам на его боку останется с ним навсегда, но он был жив. Он самостоятельно ел, пил и даже пытался бодаться, когда я менял ему повязку. Пастух то теперь смотрел на меня как на живое божество! Это вдохновляло мою эгоистическую натуру – он больше не называл меня чужаком или полоумным. Только лекарем. И каждый день его жена или сын приносили мне в каморку то крынку свежего молока, то круг домашнего сыра. Маленькие знаки благодарности, которые в моем положении стоили дороже золота. Еще бы теперь мелкая детвора сменила мне погоняло с Драконоедца на… кого угодно – было бы вообще все супер.

Вождь, как я понял, тоже был в курсе моих успехов. Прямых бесед у нас больше не было, слава богу. Но Бьорн передал, что Ульв велел оставить меня в моей каморке за кухней до особого распоряжения. И это распоряжение, судя по всему, было долгосрочным. Я надолго переселился в комфортные условия!

Это, впрочем, не избавило меня от работы в шахте. Утренняя смена осталась моей святой обязанностью. Но теперь, после тяжелой работы, я возвращался не в грязный, переполненный барак, а в свою теплую, уединенную конуру! Я мог по-человечески отдохнуть, обдумать события дня, не чувствуя на себе десятков чужих взглядов. Комфорт, даже такой минимальный, был роскошью.

Правда, из-за этого я был почти полностью оторван от своих сокамерников. Редко видел Альфреда и его людей, еще реже – Хасана. Я жил в странном пограничном состоянии – уже не совсем раб на общих основаниях, но еще и не свободный человек.

Чувствовал ли я вину перед ними, наслаждаясь своей привилегированной жизнью? Да нет, с чего бы. Каждый выживает, как может. А вот неловкость… неловкость была. Особенно когда я пересекался с ними в толпе, и они молча кивали мне, но в их глазах я видел растущую дистанцию. Я становился для них чужим. Выскочкой, который нашел себе теплое местечко. И это было неприятно.

Глава 19

Что может сблизить людей сильнее, чем спасение жизни? Я вот часто, еще даже в прошлой жизни, думал об этих эфемерных вещах – о долге жизни, о последующем служении спасителю, обо всей этой пафосной чуши из рыцарских романов. Но, как назло, пришлось испытать нечто подобное на своем опыте. Вот только спасали не меня, а я.

Было это на очередном ежедневном ужине, на который меня, к моему удивлению, снова соизволили пригласить. Но на этот раз меня усадили не просто у очага в отдалении ото всех, за столом для лузеров, как сказал бы какой-нибудь местный задира Боб, если бы мы были в Америке, а среди безымянных воинов, за стол, где, в основном, сидели семьи!

И как же мне повезло, когда я узнал, что сижу рядом с женой Хасана и его дочерью. Но об этом позже.

Приглашение на ужин, как я понимал, было не просто так – своего рода награда. Еще неделю назад, по моим прикидкам, наступил пик лета – что-то вроде середины июля по земным меркам. Солнце жарило почти по-южному, дни были длинными, а ночи – короткими и светлыми. И как раз накануне мне пришлось принимать сложные роды у коровы.

Вообще, все с той коровой было странно. Во-первых, по ней и не скажешь, что она была беременна. Худая, ребра торчат, шерсть тусклая. Такая еле себя на ногах носит, не то что теленка. И, во-вторых, время. Обычно, по всем правилам и канонам северного животноводства, отелы стараются планировать на весну, на апрель-май. Почему? Да все просто! Зимой корма мало, коровы худеют. Весной появляется свежая, сочная трава, а с ней – молоко и силы. Теленок, рожденный весной, все лето пьет жирное молоко, ест траву, растет, крепнет и к следующей зиме уже готов к холодам.

Конечно, коровы – животные полиэстричные, то есть могут приходить в охоту на самцов и беременеть в любое время года, в отличие от тех же овец или оленей с их сезонностью. Но даже при этом пускать все на самотек – верх безрассудства. Летний отел – это огромная проблема. Теленок рождается, когда трава уже начинает грубеть, к осени он еще слишком мал, и шансов пережить долгую и суровую местную зиму у него почти нет. К тому же, истощенная корова, какой была эта, дает мало молока, да и сама может не пережить роды.

Видимо, здесь никто не заморачивался с планированием и селекцией. Либо просто пропустили момент, когда бык покрыл корову, либо им было все равно.

Как результат – измученная корова, у которой не было сил нормально отелиться. Мне пришлось почти два часа возиться с ней, поворачивать теленка, который шел неправильно, вытаскивать его буквально по частям. В итоге я спас обоих. Но когда я, весь в крови и слизи, вытащил на свет маленького, дрожащего бычка, Носохряк, который ассистировал мне, лишь крякнул и сказал: «Ну, до осени поживет, а там – на телятину».

Грустно? Немного. Но в его словах была своя жестокая логика. Тем не менее, я спас и корову, и ее приплод. И вот, в качестве награды, сидел за одним столом с семьей Хасана и питался тем же, чем и все полноценные люди.

Его жену звали Ингазной. Отвратительное имечко, как и у многих здесь. Что о ней сказать то? Как Хасан клюнул на эту обворожительную женщину с очень… выделяющимися формами даже среди местных? Она была типичной викинговой вдовой – высокой, статной, с густыми рыжими волосами, заплетенными в сложную косу, и спокойными, уверенными движениями. Она не была красавицей в современном понимании, но в ней чувствовалась сила и достоинство. Она кивнула мне, когда я сел, и в ее глазах я не увидел ни презрения к рабу, ни подобострастия к лекарю. Только ровное, спокойное любопытство.

А вот их дочь… их дочь была удивительной. Девочке, которую звали Лейла, было года три. Забавно, но думаю, что на имени настоял Хасан.

Она была красивым метисом. От матери она взяла рыжеватый оттенок густых, вьющихся волос. А от отца – огромные, темные, как маслины, глаза и припухлые черты лица – большие губы и чуть вздернутый нос с большими ноздрями. И при всем этом цвет ее кожи больше походил на латиноса. Вот реально, экзотический цветок, распустившийся среди суровых северных скал. Она с детской непосредственностью разглядывала меня, не боясь и не стесняясь.

Но, глядя на нее, я не мог отделаться от тревожной мысли. Ей здесь будет нереально нелегко. Сейчас то она просто ребенок. Но когда подрастет, все будут помнить, кто ее отец. И если она не сможет за себя постоять, не станет сильнее и злее местных детей, ее заклюют за ее же происхождение, за ее неправильную внешность. Что-то типа «воздух бесплатный, но ты не наглей», или: «иди помойся, а то чернее ночи будешь». Таковы были нравы во все времена, эх.

Мое появление за этим столом, как оказалось, было очень кстати.

Мы ели. Ингазной дала дочери обглоданную баранью кость с кусками мяса – местный аналог соски. Девочка с энтузиазмом принялась ее мусолить, сидя на коленях у матери. Но через минуту ей, видимо, это наскучило. Она спрыгнула на пол и, смеясь, побежала к другому столу, где сидела группа молодых воинов, громко травивших байки.

Никто не обратил на это особого внимания. Дети здесь были повсюду, они росли как сорняки, предоставленные сами себе. Один из воинов, заметив девочку, рассмеялся, отломил от своего куска мяса хрящик и протянул ей. Она с радостью схватила его и сунула в рот.

А потом все произошло в одну секунду.

Смех Лейлы оборвался. Она замерла, ее глаза широко распахнулись от удивления и страха. Она попыталась вдохнуть, но вместо этого из ее горла вырвался тихий, сиплый хрип. Она схватилась ручонками за шею. Ее лицо, до этого розовое, начало стремительно бледнеть, а губы – синеть.

Она подавилась.

Первой среагировал, конечно же, мать. С криком, полным ужаса за свое чадо, она подскочила к дочери, схватила ее на руки, начала трясти, бить по спине. Вокруг мгновенно образовалась толпа. Народная музыка и смех стихли. Все смотрели на мечущуюся мать и задыхающегося ребенка. Кто-то из взрослых мужиков, бледнея с каждой секундой, бросился к ним, пытаясь помочь, но не зная, что делать.

Пам-пам-пам… приплыли. Асфиксия – я видел такое… раза четыре в жизни. Инородное тело в дыхательных путях. Так-так-так! У меня были считанные десятки секунд. Даже не минуты, а секунды, пока мозг не начал умирать от недостатка кислорода.

– Пусти! – рявкнул я, отталкивая подбежавшего мужика и вырывая у Инги обмякшее тельце дочери.

Она закричала, пытаясь вырвать ребенка обратно, но я уже действовал. Я перевернул Лейлу лицом вниз, положив ее на свое предплечье, и нанес пять резких, сильных ударов основанием ладони между лопаток. Ну сука! Никакого эффекта. Я перевернул ее на спину. Девочка уже не дышала, ее тело обмякло, а лицо стало сине-фиолетовым.

Так-так-так… – напрягал память я. – …прием Геймлиха для маленьких детей – два пальца на грудину, чуть ниже линии сосков. Я надавил. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Резко, сильно. Снова ноль эффекта! Кость или хрящ застряли намертво в дыхательных путях.

Черт! Черт! Черт!

Толпа вокруг загудела. Кто-то пытался оттащить меня. Мать билась в истерике. Я видел, как уже и вождь, нахмурившись, встает из-за своего стола.

Времени не было. Ну прям совсем…. Что еще можно сделать!?

Но вообще-то… кое-что еще можно. Но сука, она ребенок! Такое ну прям крайняя мера, но… Либо сейчас, либо будет уже не для кого.

Я схватил со стола первый попавшийся нож. Маленький, для резки мяса.

– Медовухи! – заорал я.

– Так зачем… – удивленно кто-то выкрикнул в Зале. – У нее ж синюха троллья началась, сейчас уж помрет совсем…

– Да, эх. Мала девчонка была, жаль.

Да вы охуели!? Какая синюха!?

Но вопреки словам из-зала, кто-то все же сунул мне в руки рог с элем. Я плеснул на лезвие, на свои пальцы. Вообще не стерилизация, но хоть что-то.

– Держите ее! – крикнул я принесшему алкашку мужику, укладывая девочку на скамью.

Он, чуть ли не плача за чужое дитя, схватил ее за плечи. Я прощупал пальцами ее тонкую шею. Вот щитовидный хрящ, кадык. Ниже – перстневидный. Между ними – крошечная ямка, мембрана. Крикотиреоидная перепонка, ага… Вот она.

Вокруг меня уже бушевал ураган. Инга пыталась прорваться ко мне, ее держали несколько женщин. Воины кричали, кто-то замахнулся на меня, видимо решив, что я собираюсь перерезать ребенку горло!

Я проигнорировал все. Мир снова сузился до одной точки. До этого крошечного участка кожи на шее умирающего ребенка. Я сделал короткий горизонтальный разрез. Брызнула кровь вперемешку с сукровицей. После просунул в разрез палец, нащупал трахею, ввел лезвие ножа и повернул его на 90 градусов, расширяя отверстие.

И в этот момент, подтвердив своими действиями мысли местных о добивании ребенка (видимо, чтобы не мучилась) на меня толпой навалились.

Очень, сказать, впечатляющая картинка была с их точки зрения… Вот я подбегаю к ребенку, беру нож, мариную его в медовухе и протыкаю ребенку горло, проворачивая нож уже в теле человека (!!!) и оставляю его там. А оставил то специально – нож хоть как-то бы задержал просвет для воздуха. Но незнакомым с такой экстренной доврачебной помощью не понять сих действий…

Тяжелый удар в спину сбил меня со скамьи. Кто-то схватил меня за горло, прижимая к полу. Я видел над собой искаженное яростью лицо Бьорна.

– Детоубийца! – ревел он, сдавливая мне трахею.

Меня скрутили. Чувствовал, как меня бьют ногами. В глазах темнело.

Вот и все, – промелькнула мысль. – Спасал жизнь, а умру как насильник.

И тут, сквозь шум в ушах и оры местных, я довольно четко услышал тихий, судорожный, но такой долгожданный… вдох.

А за ним – громкий плач ребенка с опасным оружием прямо в шее.

Не приняли бы за некроманта, е-мае…

Удары прекратились. Хватка на моем горле ослабла. Я, кашляя, перевернулся. Лейла сидела на руках у ошеломленного мужика. Она плакала, из маленькой дырочки на ее шее, вместе с воздухом, вылетала кровавая пена. Но она дышала. Она была жива.

Из ее рта, вместе с кашлем, вылетел тот самый маленький, окровавленный кусочек хряща.

Я лежал на полу, окруженный мертвой тишиной. Все смотрели то на меня, то на плачущего ребенка, то на вождя. Сам Ульв медленно подошел, перешагнул через мою побитую тушку, наклонился, посмотрел на ранку на шее дочери Хасана. Затем выпрямился и посмотрел на меня.

– Объяснись, чужак, – его голос был тихим, но от этого еще более весомым. Каждое слово падало, как камень. – ЧТО. ТЫ. СДЕЛАЛ. С ДИТЕМ. НАШЕГО. ОСТРОВА?

Вокруг нас воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были прикованы ко мне. Я медленно поднялся с пола, отряхиваясь. Руки дрожали, но голос должен был звучать твердо… какую бы чушь я не говорил для них.

– Она подавилась, – начал я. – Кусок мяса застрял в горле и перекрыл ей путь для воздуха.

– И ты… и поэтому ты перерезал ей горло? – спросил один из воинов, стоявших рядом.

– Нет, – я покачал головой. Надо объяснить спокойно. Так, чтобы было понятно на их языке. – Я не тронул ее горло, где пища идет, а сделал дыру ниже, для дыхания. В другую трубку.

Я, аккуратно поднимая руки, указал пальцем на свою шею, на то место, где делал разрез.

– Когда путь для воздуха закрыт сверху, нужно сделать новый путь снизу. Я просто проделал для нее новое отверстие, чтобы она могла вдохнуть.

– Это… колдовство? – с благоговейным ужасом прошептала какая-то женщина из толпы.

Да ну е-мае! Объяснил же только что.

Ульв посмотрел на нее так, что она тут же вжала голову в плечи. Его взгляд снова вернулся ко мне.

– Каким образом ты знал, где резать? – спросил он. – Откуда ты знал, что не убьешь ее?

– Там, откуда я, – начал я, тщательно подбирая слова, чтобы они не звучали как бред сумасшедшего, – мы изучаем тело. И людей, и животных. Мы знаем, где проходит каждая жилка, каждая косточка, каждая трубка. Я знал, что если я сделаю надрез именно здесь, я не задену ничего важного, а просто открою путь для воздуха.

Ульв молчал, обдумывая мои слова. Я буквально видел, как в его голове борются вековые суеверия и прагматизм вождя.

– Значит, – наконец сказал он, – ты можешь резать людей и… они после этого живут? Как тот бык пару седмиц назад?

– Иногда, – осторожно ответил я. – Если знать, что и как делать. И если все будет чисто. – Снова поставил вопрос о стерильности как места, так и инструмента.

Он хмыкнул, и в его глазах впервые за все время нашего знакомства промелькнуло что-то похожее на СИЛЬНОЕ любопытство.