Текст книги "Зёрна и плевелы (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Падение может быть прекрасным полетом, – прокомментировал Юстиан новости своего приятеля, когда тот заявился в лавку ювелиров, – радуйся, Тегги, чего еще тебе, балбес ты несчастный, нужно?

– Это приём, понимаешь, настоящий приём, – нервничал Тегоан, не в силах справиться с собой.

– Ты бывал на разных приемах, и некоторые, смею напомнить, удались на славу…

– Это прием у суламитов. У знатных суламитов.

– Марси, конечно, не царских кровей, но мы были у него на свадьбе и на посвящении его сыновей, – резонно вставил Юстиан.

– То Марси! А Гиссамин…

Тегоан волновался по многим причинам. Сколько бы не увещевал его Юстиан, ленд-лорд принадлежал к другому обществу, и быть допущенным на равных в него Тегоану доводилось впервые. На подобное большинство художников рассчитывать не могло, особенно портретистов. Актеры, куртизанки, певцы – вот была та каста, к которой относили Тегоана, и сам он привык к своему положению.

Без последствий нарушать сословные границы могли лишь воины. Их одинаково рады были видеть шлюхи и знать. Формально Тегоана никто не лишал звания, которое он получал, когда поддался всеобщему увлечению. Фактически дедов меч был заложен еще лет семь назад в последний раз, и после Тегги уже не пытался его выкупить.

«По правилам воинского сословия следовало броситься на него. Как непременно сделала бы добрая дюжина моих знакомых. Марси бы так и сделал. А вот Гиссамин ни за что», – и художник приободрился, уверенный в том, что хоть кто-то из присутствующих на будущем приеме его понимает.

…Вечером следующего дня, доведя себя до состояния невротического безмыслия, Тегоан последний раз перед приёмом закуривал трубку с дурманом. Пять-шесть затяжек помогали успокоиться на какое-то время. Он надеялся, этой – восьмой по счету – хватит, чтобы хотя бы пережить первые полчаса.

– Господин мастер, мы договаривались на час, – напомнил извозчик, и Тегги разогнал руками дым, одергивая нервно жилет.

Все утро Эльмини, радостная от ощущения собственной полезности, собирала его. Извлекла из дальних сундуков и углов кладовых все приобретенные богатства – пояса, гребни, мужские заколки, фибулы – и примеряла то к волосам Тегоана, то к его фигуре в целом. Она порхала вокруг него, точно птичка, и Эдель вспомнил вдруг, что уже много лет не видел ее настолько счастливой.

Как мало нужно было ей, чтобы улыбаться. Собирать чужого мужчину, когда в соседней комнате годами все более замыкается в себе муж.

– Вот теперь ты неотразим, – заверила она Тегоана перед выходом. С материнской заботой поправила на нем пояс, огладила плечи. Домашнее платье темного хвойного оттенка было в булавках, за пояс заткнуты были все те мелочи, которые не пригодились в сборах.

– Что я буду там делать? – спросил Тегги уже в сотый раз, и она с неизменной улыбкой ответила:

– Просто будешь самим собой. И все получится.

«Я так виноват перед тобой», – вот что готово было вырваться из груди, когда она провожала его в дверях. Краем глаза он успел увидеть, что Эльмини даже высыпала небольшую плошку соли вслед, и смущенно отвернулась, закрываясь покрывалом, когда поняла, что ее простонародный жест заметили.

Теперь ему очень не хватало подобной поддержки, когда он стоял перед резными дверями главного зала дома Амин.

Однако волнение превратилось в шок, когда, едва войдя, сразу под гербами дома, окруженную десятком светильников и фонарей, Тегоан увидел на стене «Смерть куртизанки».

Во рту пересохло, ноги вдруг ослабли. Иссякли все слова, когда перед ним из ниоткуда появился с целой свитой высокородных гостей лорд Гиссамин и широко раскинул руки в знак приветствия:

– Дорогие друзья, прошу внимания! Господа, леди, счастлив представить вам нашего долгожданного мастера-творца…

Если бы не дурман, от частого употребления уже улетучивавшийся, Тегоан ни за что не поверил бы в то, что это происходит с ним наяву.

***

Мгновения, делящие жизнь на «до» и «после». Перевернувшие всё. Темный пугающий зал дома Амин вдруг озарился теплым светом для Тегоана, высокомерные богачи стали простыми смертными, вряд ли страшнее Вайзы и уж точно не страшнее Толстяка Будзы.

Почти не смущала суламитская хина, на которой изъяснялись, мешая со срединным диалектом, почти все гости. Многие слова были знакомы Тегоану, и он с гордостью вылавливал их в услышанных разговорах:

– Истинное мастерство… исключительно… безупречная работа… сама жизнь!

Что было особенно странно, учитывая обстоятельства рождения столь восхитившей всех картины.

Лорд Гиссамин, наконец, уделил внимание художнику.

– Вам, должно быть, непривычно отсутствие застолья, – извиняющимся тоном начал хозяин, – но у нас принято разделять удовольствия. Угощение в свое время, услада взора – в своё.

– Это необычно, – покорно согласился Тегги.

– Позвольте представить вас господину Хедар, – Гиссамин поймал за локоть своего слегка выпившего собеседника и развернул к Тегоану.

На художника из-под ровных дуг соболиных густых бровей весело уставились хмельные асурские глаза-угольки. Черные, молодые и с искрой. Господин Хедар отсалютовал кубком:

– Мастер, вас можно поздравить. Но больше тебя, бесов ты выродок, – вдруг толкнул он Гиссамина локтем и прищурился, – если бы мне на пути попался такой самородок, я бы его не отпустил.

– Художник – вольная птица, поет на свободе, – ленд-лорд, казалось, на грубость не обиделся, – а мастер Эдель для меня исполнит еще одну работу, после чего я, так и быть, готов с ним расстаться…

Тегги слушал. Слушал, в нужные мгновения даже иногда шутил, но все чаще его посещали странные ощущения. Наверное, то же чувствует рабыня на торгу или скаковая лошадь перед началом забега. И этот открытый торг не смущал и не тревожил.

«Возможно, эти лорды могут оценить то, что видят, лишь в деньгах, – рассуждал Тегоан, внимательно присматриваясь к гостям дома Амин, – так они оценивают то, что делают сами и то, что делают для них. Нет ничего дурного в том, чтобы любить хорошее качество во всем». Он усмехнулся.

Странный, причудливый поворот судьбы. Окружавшие его гости вежливо хвалили «Смерть куртизанки», выражали надежду видеть другие работы живописца. Леди заинтересовались личностью натурщицы, ему приходилось отшучиваться.

– Мне бы так хотелось быть следующей, – щебетала одна, в ярко-розовой вуали, заколотой едва ли не на затылке, и в платье с укороченными рукавами, – что нужно сделать, чтобы вы писали меня? Где вы черпаете свое вдохновение?

«В шлюхах, вине, дурмане, ксаррских грибах и азартных играх…».

– В любви, – неожиданно для себя ответил Тегги, и, как часто с ним бывало, вдруг понял, что только этот ответ и мог быть правдой.

– В любви? Мастер, расскажите нам!

– Поделитесь, что заставляет вас любить?

– Нам интересно.

Но Тегоан не успел погрузиться в философские размышления, потому что обступившая его молодежь, да и сам он, и даже некоторые из степенных лордов встрепенулись в ответ на задорную музыку марзы, «танца моря» – старинной пляски края Сулама. Тегги и сам не успел заметить, как столы с закуской и выпивкой переместились к стенам зала, загорелись сотни свечей в кованных бронзовых люстрах под потолком, а по залу все чаще раздавались не звуки размеренной походки, а веселое бряцанье шпор на сапогах мужчин и бренчание браслетов их спутниц.

От марзы Тегоан никогда не отказывался, и с удовольствием примкнул к юношам в первом ряду.

Первые три круга прошли со смешками, не совсем в ритм, хоровод танцующих еще сбивался. Но потом к нему присоединились хозяева, и веселые, с рождения знакомые каждому жителю Нэреина-на-Велде звуки марзы захватили всех, колокольчиками разбудили темные зимние сумерки под сводами высокого зала, нежной флейтой позвали весну.

«День перелома зимы сегодня! – вспомнилось вдруг Тегоану его деревенское детство, – мы жгли костры и украшали лентами овец в этот день!». Оказывается, благородным суламитам тоже не чужды были народные традиции.

И, наконец, к шестому кругу марзы присоединился и сам хозяин вечера – ленд-лорд Гиссамин. Не один: за руку он вывел в круг свою племянницу, Нессибриэль, и, как обомлевший Тегоан мог видеть – больше раздетую, чем одетую, особенно в сравнении с теми нарядами, которые она обычно предпочитала.

Он не слышал больше веселой музыки. Не видел смеющихся девушек, не узнавал фигур танца. Он мог видеть только, как печально ее лицо, несмотря на старательно удерживаемую ею улыбку. Вот Несса подняла глаза от пола, и посмотрела на него – каких-то шесть движений, и они могли бы составить пару, но нет, в следующем круге…

Волосы ее были распущены по плечам, без каких-либо признаков прически. Платье, очевидно, она тоже не выбирала – взяла первое попавшееся, шнурки были затянуты кое-как. Лишь украшения изобиловали, но даже такой Нессибриэль сразила Тегоана сразу, как появилась. И не его одного.

Через мучительные, вечные минуты они пересеклись в танце. И, хотя разговоры были обыденным делом, молчали долго, глядя друг на друга в упор, перемещаясь вокруг общей оси в несложных движениях.

– Дядя хочет показать меня и сосватать, – одними губами сказала Нессибриэль, этими словами объяснив всё. Сердце Тегоана кольнуло.

– Если ты покажешь мне на того, кто посмеет…

– Ты сумасшедший.

– Я без ума от тебя. Выходи за меня.

– Сумасшедший! Это невозможно.

– Почему нет?

Их развел в стороны танец прежде, чем Тегги услышал ответ. Но жажда обладать ею – всегда, везде, во всякое время, много большим, чем лишь ее прекрасным телом, не оставляла.

Снова сойдясь вместе, они очутились перед одной из зеркальных колонн – тысячи маленьких отражений мелькнули и исчезли в сиянии свечей.

– Через десять кругов будут фокусы с огнем, потом певцы, – прошептала Несса, ловя его руку и меняясь с ним местами в фигуре марзы, – встретимся у выхода в сад.

– Бежим со мной, – но она не услышала, коротко обернулась, мелькнули показавшиеся огромными манящие глаза, и короткое их свидание оборвалось.

В саду было темно, сыро, закрытые на зиму розы бугрили несколькими слоями накинутую ветошь, создавая причудливые образы то ли чудовищ, то ли диковинных лесных зверей. Нагрянувшая оттепель вызвала к жизни теплый ветер, бросивший в лицо Тегоану пригоршню древесных опилок из-под ног, он зажмурился, отвернулся, а когда открыл глаза – она стояла перед ним в нескольких шагах.

Он с трудом смог сделать их. Сам показался себе настолько грязным, бесчестным, что вдруг противны стали хвалебные речи таланту, восторги, что сопровождали его весь вечер. Хотелось опустить голову, отступить назад, отойти, не дать к себе прикоснуться.

– Тегоан, – прозвучало вдруг совсем близко, ее губы оказались рядом, мир прекратил существование – весь, кроме ее глаз.

Так просто.

– Я ведь знаю, каков ты, – едва слышно сказала она, обхватывая ладонями его лицо, – ты не изменишься.

– Откажи ему, – с жаром выпалил Тегги, сбрасывая оцепенение и хватая суламитку в объятия, – откажи, под любым предлогом, или я сам найду этот предлог. Убью твоего жениха. Вызову его на поединок, заколю в спину, отравлю, задушу подушкой… откажи!

– Таким не отказывают.

– Что у него есть, деньги, земли, влияние? – руки Тегги оказались под ее юбкой, она коротко ахнула, увлекла его к стене, прочь от садовой дорожки, дверей в дом, света из окон.

«Молчи, – услышал он сладкий шепот в ухо, и дыхание ее обожгло, заставило колотиться неистово сердце, – не трать слова. Не трать время». Отраженный свет выхватывал из сумрака то, как лихорадочно пытался справиться Тегоан с застежками у платья: с такими он еще не встречался. Нежная песня из зала подходила к концу, Нессибриэль убрала руки Тегоана, припала к губам в глубоком, чувственном поцелуе.

От ворот донеслись цокот копыт и шаги. Вечер определенно заканчивался. Тегоан держал Нессу в руках и удивлялся тому, как получилось ограничиться одними лишь поцелуями в течение получаса.

– Ты колючий, – она пробежала пальцами по его щетине, Тегоан отметил, что нещадно исколол ее и без того опухшие от поцелуев губы.

– Я побреюсь.

– Ни в коем случае! – тихо засмеялась Нессибриэль, снова коротко целуя его.

– Мне надо попрощаться с твоим дядей, – вздохнул Тегоан.

– Необязательно. У суламитов прощаться не принято.

– Значит, я могу прямо сейчас отправиться в твои покои?

– Там охрана, госпожа-компаньон и две служанки.

– Залезть в окно?

– Четвертый этаж. И собак спустят очень скоро, – Несса усмехнулась, глядя, как он опускает плечи. Поцеловала его еще раз, еще и еще, шепнула: «Я найду тебя» и выскользнула из его рук – он схватил лишь воздух, рванулся было следом – и успел увидеть лишь мелькание ее платья уже у самой огромной лестницы по которой затем раздался частый перебор ее каблучков.

Комментарий к Контуры и Планы

Люди! Я не отзывоман, но мне страшно от вашего молчания!

========== Панорамы… ==========

Как ни удивительно это было, Тегоан почти никогда не видел снов. Иногда лишь запоминал поутру смазанные ощущения, яркие грезы, полные необычных приключений, но чаще валился с вечера без сознания.

Однако той ночью он видел сон. Живой и реальный. Ему снилась его собственная свадьба, и невестой была Нессибриэль – отчего-то это не радовало, а пугало.

Вокруг вздымались высокие горы, занималась заря на горизонте, а невеста была в традиционном одеянии Предгорий. Не было плясок суламитов, вокруг пели не флейты, а асурские трубы, и красное кружевное покрывало накинули на нее, отправляя к супружескому ложу.

«Я не пойду, – отказывался во сне Тегги, холодея и отворачиваясь от нее, ждущей его и простирающей руки, – нет, я не могу, я нечист, я не готов, я не пойду». Его подтаскивало все ближе, ближе, когда прохладца заструилась вокруг, и выплыл из ниоткуда Мартсуэль, печально и строго глядя ему в лицо. Сам на себя не похожий, он выглядел много старше себя самого.

– Я пойду вместо тебя, – твердо произнес он и направился вперед.

Тегоан проснулся в ужасе. Тяжело дыша, скинул одеяло, обнаружив, что заснул в одежде и вспотел от жары. Налил себе воды, плеснул в лицо, постарался успокоиться. Раннее утро едва тронуло серыми сумерками восток – причин просыпаться не было, не считая молитвы, которую Тегги давным-давно забросил.

Может, и зря, как и тренировки.

Давние воспоминания вернулись к нему. Матушка, со слезами на глазах, уже исхудавшая от болезни, поправляла на сестре свадебное одеяние. Взлянула на сыновей, коротко цокнула языком и подошла к Тергиэну, старшему.

– Невесту не держите за руки. За рукава. За рукава, понял?

– Почему так, мама?

– Тегги, делай, как брат.

Почему, мама? – и вспомнилось Тегоану, как она рассказывала вечерами истории с родных своих гор, запутанные, страшные сказки из древних времен, когда волшебство давало о себе знать видимыми явлениями.

Сон напомнил о тех временах и маминых сказках. Тегоан не мог назвать себя суеверным, да и провидцы и толкователи снов редко встречались в городах, особенно после появления храмовников. А обдумать самому то, что увидел, не получалось. Быстрыми движениями он набросал отрывочными деталями то, что запомнил из сна, и поспешно спустился по лестнице в столовую.

За окном точный и пунктуальный, как всегда, Мартсуэль тренировался с саблей. Тегги нерешительно приблизился к окну.

Он и раньше любовался другом, но теперь это было что-то другое. Обнаженный по пояс, ничуть не опасавшийся утреннего морозного воздуха, Марси наносил отточенные, рубящие удары в воздухе, замахивался, кружил, как будто отбиваясь, старательно считая замахи и свои шаги. Только и видно было, как взлетает и опускается сабля, и хлещет длинный хвост шелковистых волос Марси по спине. Нежность и сталь, гладкость – и сила. Марси на ложе любви был точно таким же, как и в сражении. Тегги внутренне застонал.

Что-то тревожило из увиденного сна, не давало покоя. Но едва задумавшись, Тегоан поймал внимательный, чуть насмешливый взгляд друга на себе через стекло, и бессильно уронил руки.

– Выходи, Тегги, – негромко позвал друг, поигрывая саблей и залихватски крутя ее в одной руке, – полезно для здоровья немного размяться с утра.

– Я с год в руках его не держал, – с сожалением признался художник, кивая на один из лежащих на скамье мечей.

Он растер запястья, крутанул пару раз короткий меч, перебросил в левую руку и, заметив отсутствие защиты, скользнул к Марси, нападая. Тот увернулся, но удар блокировать не успел.

– Смотри, можешь ведь пожалеть, что звал, – не удержался Тегоан от мальчишеского хвастовства.

– Знаешь, – помолчав, сказал Марси другим голосом, – если бы ты не бросил занятия, то был бы одним из лучших. У тебя есть хватка.

– Задудел в дудку… – закатил глаза Тегги. Варини покачал головой.

– Кому-то от рождения дается много меньше. Подумай об этом.

– Тебе, что ли, мало далось? – засопел Тегоан, обращая внимание на то, как отражаются они оба в окне столовой.

Он не завидовал Марси. Он никогда не мог, да и не пытался с ним сравниться, если дело касалось мирских успехов. Начинали они одинаково – деревенские парни с предместий, выходцы Лукавых Земель. То, во что Эдель превратил свою жизнь, было полностью на его совести, поскольку везение всегда было на его стороне – стоило лишь приложить немного усилий.

Его же усилия в основном были растрачны на поиски самых красивых женщин, соблазнение чужих жен и залезание в долги.

Мартсуэль, тем временем, накинул рубашку, собрал оружие и кивком пригласил друга следовать за собой:

– Эльмини скоро будет подавать чай. Поспешим.

Идя за ним, Тегоан не мог оторвать взгляда от его босых изящных ступней. Может, это врожденная кошачья грация походки привлекает в нем. А может быть, пора перестать всматриваться, пока не затянуло. Если еще не затянуло.

«Хорош, стервец».

***

Позже Тегги оправдывал свои дальнейшие поступки в тот день увиденным ночью сном. Это касалось и того, что он решил прогуляться по южной набережной, где не был уже с год, если не больше, предпочитая другие тропы к портам и портовым кабакам.

Весна заявляла о своем скором прибытии. Над синей от солнца рекой скользили чайки, вдоль набережной галдели сороки и вездесущие галки. За зиму с улиц почти вымыло бесконечной чередой заморозков и оттепелей всю грязь, и прохожий чуть меньше рисковал новой одеждой. Правда, кое-где в лужах по-прежнему мог утонуть незадачливый пьянчуга.

Но на южной набережной не было ни одного кабака, как и других увеселительных заведений. Не то что существовал закон, запрещающий строиться им здесь, но негласное уважение к реке разделяли даже те, чья вера никак ее среди прочих рек не выделяла.

Противоположный берег едва можно было разглядеть в легкой дымке поднимавшегося с реки пара. Тегоан посмотрел на отметки на камнях, перегнувшись через недавно выстроенную оградку. До половодья еще оставалось время, и обнажились нижние знаки. Покрытые зелеными водорослями, скользкие колонны бесстрашно встречали волны мутной воды. Каменные широкие ступени, стертые и стоптанные за сотни лет, уходили вниз к самой кромке. Священная Мать-Велда оделась в гранит и мрамор задолго до того, как в них оделся Верхний город.

Здесь располагались храмы времен язычества, и некоторые из них до сих пор действовали: Обитель Даи, храм Майяль, особо любимый южанками из Мирмендела, несколько других. Тегоан остановился у подножия храма, известного среди касты куртизанок, певцов и актеров. Отштукатуренный розовой глиной, он был сегодня закрыт, но на ступенях с мисками для подаяний сидели старые проститутки, полуслепые музыканты с покореженными инструментами у ног, а у колонн над воротами зареванная девушка рассыпала цветы.

Тегги поспешил отвести от нее взгляд, не желая смущать. На минуту ему почудилось, что это Ярида сквозь слезы распевает «мольбу за нерожденных». Но Яри никогда не плакала, избавляясь от очередной нежеланной беременности. Хотя – что он знал?

Улица поднималась выше. Когда-то она была единственной, что тянулась от Нижнего Города к Верхнему, нигде не петляя и не сворачивая. Изредка встречавшиеся храмы и молельни соседствовали с древними лавками ремесленников: гончаров, плотников, ювелиров. Где-то здесь жили предки Юстиана. Поверхностный, беззаботный, насмешливый Юстиан по прежнему свято чтил обычаи предков во всем, что касалось золота, серебра и драгоценных камней.

«Две тысячи лет прошло. Что можем мы знать о поисках истины, если до нас жили поколения, и все искали одно и то же, а уходили, не оставив ничего, кроме новых вопросов?». Тегоан вздохнул, останавливаясь и глядя вперед. Намечающаяся одышка напомнила о том, что от курения следует отказаться хотя бы на время.

Улица от портов и доков поднималась к центральному собору Нэреина, гордо возвышавшемуся над храмами ложных верований и божеств. Основание его было выстроено все из того же синего гранита, но чем выше, тем светлее делались камни, тем легче, ажурнее становилась кладка. Оглянувшись на оставленную сзади улицу, Тегги улыбнулся. Не раз думал он, что не случайно уверовавшие единобожники не стали разрушать молельни вдоль Велды. Рядом с собором они смотрелись жалкими, и не только в размерах было дело.

«Храмовники, конечно, снесли бы их сразу». Тегоан помедлил, раздумывая, не повернуть ли назад.

Синие балахоны храмовников здесь встречались лишь изредка. Собор Нэреина не пустовал, однако. Здесь мятущиеся души получали успокоение наедине с Богом, либо с помощью многочисленных богослововских трактатов. Тут учили Писанию и законам многочисленные Наставники, здесь же детей можно было научить грамоте, как, впрочем, и взрослых. На небольшой площади перед ним, помимо вездесущих нищих, продавали книги и принадлежности для письма. Здесь можно было найти и кисти, но Тегги редко мог себе позволить такую роскошь.

Он впомнил Наставника родной деревни – стройный красавец с удивительно ясными темно-серыми глазами и неизменно доброй улыбкой был любимцем всех соседей. Девушки мечтали выйти за него замуж, молодые парни хотели учиться. А он выбрал в жены сироту-дурнушку, жившую едва ли не на улице, а честно заработанные ремеслом столяра деньги раздал милостыней. В деревне Наставника, конечно, не поняли, хотя и восхитились.

Тегоан не понимал его до сих пор, но помнил, что первый урок живописи получил именно на его уроках.

При входе в храм он привычно огляделся. Мысль стянуть деньги из ящиков для пожертвований не раз и не два приходила ему в голову – и так бы он и поступил в тяжелые времена. Только вот незадача – умников в Нэреине не перевелось, и ящики все были снабжены замками и окованы железом.

На одном из них виднелись следы взлома – кто-то упорно не сдавался. Тегги покачал головой, улыбаясь.

Вздохнул еще раз.

«Зачем я сюда пришел?». Отчаянно захотелось этот же вопрос задать кому-то, кто на него ответит. Но вокруг никого не было. Только старательно натирал полы длинноволосый мужчина, в скверной одежде и без обуви.

– Бог в помощь, брат. Провинился? – бросил Тегги, подходя ближе.

– По попущению Божьему тружусь, раскаиваясь, – меланхолично пропел тот, натирая мраморный пол, – не уследил по малодушию и скудоумию за посланным свыше дневным промыслом, за что и лишен был благодати трапезничать с братьями.

– Где-нибудь здесь есть Наставник?

– Он перед тобой. Смиренно кается. Чем может помочь один грешник другому?

– А с чего это ты вдруг решил, что я грешник? – ни с того, ни с сего Тегоан всерьез вспылил. Наставник-полотер лишь бросил на него короткий, полный особой прозорливости взгляд, и пожал плечами, не прерывая своего занятия.

– Вероятно, я ошибся, и предо мной большой праведник. Что ж, я приношу свои извинения. Зачем же моя недостойная персона понадобилась праведному господину?

Тегги сел рядом, уставился в никуда. Пожалуй, ниже падать в самом деле было некуда. Он дошел до посещения храма. Дошел до потребности в исповеди словами, а не красками по холсту.

– Кажется, я качусь по наклонной. Последние лет двадцать как минимум, но в последнее время все быстрее. Только не советуй мне найти Бога, читать Писание и все такое.

– Не буду, – лаконично ответил Наставник, засучил рукава, бросил тряпку художнику, – ну-ка, любезный, помогай-ка, не трать зря время.

Тегги не мыл полов со службы в Башнях, но сейчас ему жизненно нужно было поговорить с кем-то, и ради такого можно было даже вспомнить армейские навыки.

– Чем на жизнь зарабатываешь, юноша?

– Рисую. На заказ.

– А-а, понятно. Творчество, значит. Продаешься все дороже, катишься вниз быстрее. Я ответил на первый вопрос? – Наставник бодро выплеснул ведро с грязной водой в желоб, закрытый кованой решеткой, – задавай второй.

– Как не продаваться? Надо на что-то жить.

– На что больше всего ты тратишь денег?

Тегги промолчал. Не перечислять же, в самом деле, свои основные статьи расходов, заключавшиеся во всякого рода излишествах, потакании порокам и тщеславию.

– Я ответил на твой второй вопрос. Ты продаешься, потому что ты хочешь продаваться. Потому что ты знаешь себе цену, и тебе нравится смотреть, как она растет, а тебя хотят купить все большее число несчастных заблудших душ… подай-ка щетку, – служитель храма вздохнул, привставая на коленях и отжимая тряпку, – третий вопрос задашь? Подумай лучше, прежде чем сделать это.

Тегоан опустил голову, оттирая особо въевшееся пятно. У него родились тысячи вопросов. Тысячи устремлений.

Он хотел знать, как пережить приступ острого желания пасть на колени в доме Амин и повиниться перед лордом в любви к его племяннице. Он хотел признаться Эльмини в своих более чем странных и усложняющихся отношениях с Марси. Еще хотелось разбить в кровь лицо Оттьяру, прирезать во сне Толстяка Будзу и сжечь добрую половину всего, что писал когда-то. Одна беда: все приговоренные им работы давным-давно нашли свое место у заказчиков.

Всплывали и более странные желания. Отправиться на родину матери, чтобы узнать, наконец, за что ее на самом деле заклеймили и изгнали из Атрейны. Эдель повидал множество продажных женщин. Ни на одну из них она не походила.

Хотелось вернуться в отчий дом, жениться на простой работящей девушке, нарожать с ней детей и жить тихо и мирно, как и полагается их народу – в гармонии с природой, своей натурой, законами неба.

И, наконец, из всех странных желаний и вопросов соткался один, главный. Как все это одновременно уживается в нем? Куда в итоге заведет?

– Как узнать, что меня ждет? Ну, после… после всего…

– Рай или ад, юноша?

– Да.

Тегги не любил думать о смерти. Даже не так, он ненавидел думать о собственной смерти. И чем дальше – тем больше старался избегать этих мыслей.

– Никто из живущих не знает, – задумчиво проговорил Наставник, уставившись внезапно куда-то вдаль, – но каждому будет облегчена та дорога, которая предписана. Все предопределено – и добро, и зло. Но ты можешь молиться. Молитва меняет очень многое. Попробуй. Хуже не будет точно. Бог знает ответы на все твои вопросы.

Тегоан промолчал – не хотелось оскорблять храм возгласом «опять нудятина» или «я так и знал». И все же что-то заставило его запомнить слова, с которыми Наставник поднялся, наконец, с пола, собрал принадлежности для мытья и обратился к художнику прежде, чем уйти.

– Посмотри вокруг. Мы не носим одежды благочестия, здесь праведников нет, – посоветовал он спокойно и доброжелательно, – тебе не нужно отчитываться ни перед кем из нас. Я не загляну в твое сердце. Не смогу следить за тобой денно и нощно, отбирая, как у малолетнего, все твои опасные, недобрые игрушки. Но возможно, однажды ты что-то решишь для себя и выбросишь их сам. Когда вырастешь. Если вырастешь.

И, раскачиваясь и напевая строки Писания, Наставник преспокойно удалился в направлении внутренних дворов храма.

Тегоан сидел один еще некоторое время. Взгляд его привлекли белые своды нового, пристроенного недавно зала. Чудесные, ровные, прекрасно отштукатуренные, но, на его взгляд, слишком уж пустые.

Что он изобразил бы на них? Эта мысль посетила его неожиданно, но он с радостью подхватил ее и принялся размышлять, устроив подбородок на коленях и обхватив себя руками. Так, бывало, он часами пропадал в детстве, забываясь в мечтаниях и улетая далеко-далеко от реального мира.

Элдойр, военная ставка и центр королевства, украшал свои храмы цветами. Атрейна, горное княжество асуров, предпочитала геометрические узоры, но здесь… здесь нужно было что-то другое. Что-то новое, чего не было нигде во всем Поднебесье. «Мечтай смелее, – прошептал давно забытый голос из прошлого, – сочиняй. Иди вперед. Не трать время, спотыкаясь. Ты найдешь то, что нужно, то, что до тебя никто даже искать не думал». Тегги вздохнул.

Именно поиск неизведанного привел его некогда в Нэреин.

Здесь, на родине философии, науки – со всеми грехами и пороками, со всей грязью и нечистью, начиналась свобода. Сочинения любых авторов, песни и стихи поэтов, картины, теории, идеи и открытия – все было доступно, все было можно. Нэреин-на-Велде был славен не разгулом и бесчестием. Однако почему-то Тегги раз за разом выбирал именно их, и слова Наставника заставили задуматься о причинах.

«Нет, храмовники не удержатся надолго в Нэреине, – думал Тегоан, и понемногу тревога отступала от сердца, – они нигде надолго не удержатся. Не их ли вина, что мы, давясь от их приторной набожности без единой царапинки, бросаемся очертя головы в омут страстей? Нет ли их вины в том, что мы отходим от той веры, что несем в себе – ведь несем же!». Ему вспомнилась собственная свадьба. Былые времена, далекое прошлое, собственное, такое смешное теперь волнение, невеста – женой была недолго, и запомнилась ему больше именно невестой, застолье, небогатое, но сытное.

Вспомнилось и то, что он верил тогда, верил без сомнений, что знает, как надо жить, и никогда не сойдет с тропы. Как недолго это продлилось! Как коротка была юность без сомнений. Чистая не отсутствием грехов, но собственным раскаянием за них.

«Что я хотел бы взять оттуда? Из тех времен? Владеть снова саблей, я по ней скучаю. Почаще фехтовать с Варини, Юстианом, вставать с рассветом на молитву, как когда-то – я бы гораздо больше успевал. Писать красивых женщин. Одетых. Разных. Не хотеть – любить. Искать! Искать неустанно! И однажды…». Он не посмел загадать еще одно желание, невозможное, неисполнимое, глядя на белые своды соборного храма Нэреина.

Но сначала он найдет в себе силы закончить начатое. Дать Гиссамину его картину – и послать куда подальше прежнюю жизнь. Не раньше. Никак не раньше.

***

На площади Победы – после войны за трон Элдойра в каждом городе появилось что-то в честь выигрыша – Тегоана задержала толпа. Толпа на улицах Нэреина была делом обычным. Дозорные редко пресекали попытки самосуда – чаще тогда, когда дело доходило до развернутых побоищ или свершения кровной мести.