Текст книги "Зёрна и плевелы (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

========== Пролог. Чистый холст ==========

Это был тот еще кабак. Прокуренный, грязный, полный шумного пьяного сброда и крепких словечек. Кто-то хлопал по заду подавальщиц, кто-то с вожделением, облизываясь, глядел на неспешно наполнявшуюся кружку. И неважно, что там было за пойло, лишь бы покрепче.

Когда одинокий вооруженный гость шел мимо столов, сабля в его ножнах чуть задевала с бряцаньем тесно стоящие стулья. На это, вопреки ожиданиям, никто внимания не обращал. Наконец, он остановился в углу напротив того, кого искал и нашел.

Прямо перед ним развалился на ящике молодой мужчина, чье лицо выражало крайнюю степень беспечного самодовольства. Беспокойные темные глаза его были полуприкрыты, в одной руке он держал пустую трубку, в другой – пустой стакан.

– Я думал, ко мне вернулась та крошка, а это ты, Марси.

– И что, надо так пить? – полюбопытствовал с легкой брезгливостью его товарищ и отодвинул подальше кружку, – ты убиваешь себя.

– Почему бы и нет.

– Причины желать себе смерти?

– Долг в три тысячи четыреста… не помню точно. Золотом.

Собеседник его присвистнул, вернул кружку на место. Тот кивнул, не отрывая взгляда от поверхности стола.

– Я предполагал, что к этому придет. Думал, шестью сотнями ты ограничишься. Дом отца?

– Дважды перезаложен.

– Лошади?

– Издеваешься? Все, что у меня осталось – то, что на мне. И я не уверен, что до рассвета не лишусь еще пары предметов гардероба, например, сапог. Намереваюсь прогулять всё.

Слово «всё» он произнес с интонацией редкого удовлетворения, так не вяжущейся с описанной ситуацией.

Впрочем, от Тегоана этого следовало ожидать.

Марси догадывался, как его друг докатился до такой жизни. Кажется, все началось с неудачно написанной картины, расписанного приемного зала одного из мастер-лордов. Вернувшись с дальнего похода, прославленный воин пожелал запечатлеть бесконечный триумф и победу над врагом, но художник видел войну по-своему.

Подробностей никто не знал, но слухи ходили разные. Известно было лишь, что все затраченные краски и кисти, а также питание и проживание мастер-лорд оплачивать отказался, потребовав возвращения средств, а его родственник-судья подтвердил законность такого решения.

И теперь Тегоан был обречен даже не на долговую яму, а скорее на рабство на серебряных рудниках Нойманура.

– Я слышал, у торговца Согвиэля есть заказ, – осторожно сказал Марси, – он хочет заказать что-то из портретов, но не эпическое. Натуру. Ему всегда нравились твои работы.

– Я знаю, чего он хочет, – пьяно возразил его друг и поднял горящие ненавистью глаза от мокрой поверхности стола, – вечер королевы Гавеллоры накануне самоубийства. Классический сюжет, сотни исполненных глубокого религиозного смысла полотен, я этого дерьма не пишу.

– Он торговец дурманом. Он открыт для новых идей, я уверен.

– Я не хочу больше писать. Я хочу сдохнуть.

– С утра тебе будет не на что похмелиться, и ты передумаешь насчет смерти, я тебя знаю. Обмысли тогда…

Встав, он вытряхнул три медяка на стол, толкнул Тегоана в плечо несильно и вышел, не оглянувшись. На улице кто-то с шумом избавлялся от слишком большого количества выпитого.

***

Лужи на улицах отражали бесконечное множество огней – в нижней части Нэреина-на-Велде доходные дома соседствовали с лавками и ремесленными мастерскими, которые работали допоздна. Тегоан, покинув кабак, едва держался на ногах. Приметив не самый скользкий угол, он оперся рукой о стену, пытаясь нащупать шнуровку на штанах. Но руки не слушались уже до той степени, что разоблачиться представлялось реальной проблемой. Ночной воздух и холодный промозглый ветер не особо выручали, зуб на зуб от холода не попадал, но протрезветь Тегоану это не помогало.

А пытаясь найти, наконец, завязки штанов, он уронил в лужу свой последний медный грош. Вот это было прискорбно. Пытаясь наклониться и уже подозревая, что дело кончится падением в лужу, Тегоан услышал над собой голос:

– Это его мы ищем полдня?

На подобные заявления в нижних кварталах Нэреина реагировать было как-то не принято.

– Мастер Тегоан?

– Не-а. Я с его поминок. Чем могу быть полезен?

Грош никак не желал быть найденным. Да и голова уже кружилась так, что перспектива провести остаток ночи на четвереньках виделась более чем реальной. Тегоан обернулся. В неровном свете меркнущего фонаря над аркой замерли три фигуры в широких плащах. Самое неприятное зрелище в данной ситуации, с другой стороны, свой последний грош незадачливый живописец потерял и, кроме сапог, других ценностей при себе не имел.

Если повезет, его просто побьют и бросят босого мокнуть под сентябрьский дождь.

– Мы по делу, – навис над ним первый из плащей.

– Я слегка занят и не могу пожать вам руки. Но, если вы наклонитесь достаточно низко, можете поцеловать меня в задницу.

Тот склонил голову набок. «Не из простаков», понял Тегоан, даже сквозь винные пары и густую темень разглядевший брезгливо-отстраненное выражение лица собеседника.

– Вас желает видеть ленд-лорд Гиссамин.

– Приведите и его, чтобы он приобщился.

– Вы нарываетесь, сударь. Нам приказано привести вас к нему сейчас, с вашего на то дозволения, или нет.

– Тогда моего дозволения нет, ты, ишачий выродок.

Ему отчаянно хотелось – нет, даже не подраться, но быть побитым. Это должно было оказаться достойным завершением вечера. Трое молодчиков были не против исполнить это желание. Ухмыльнувшись, они пропустили вперед того, кто говорил, и он легким движением руки отбросил шляпу в сторону и встал в стойку, придерживая рукой ножны с саблей.

– Я слишком пьян для клинков. Уверен, ты и сам не захотел бы со мной схлестнуться, покуда я был трезв.

– Я знал, что ты ссыкло, но Бог свидетель, это не сделает удовольствие меньше…

Первый удар Тегоан угадал и успел отклониться, второй заставил его согнуться, схватившись за правый бок. Отбросив всякие приличия, вышибалы Гиссамина подхватили свою жертву под руки и поволокли прочь, периодически добавляя к ударам новые и то и дело роняя свою ношу на мостовую.

Перед мутным пьяным взором мелькали огни факелов, фонари на углах улиц, мокрые камни, арки, ворота, снова арки – и, наконец, появились укрепленные ворота богатого городского дома. Начинал накрапывать дождь. Тегоан даже по-своему обрадовался тому, что оказался под крышей в сухости. Ненадолго, конечно, ведь в одном из первых залов его встречал собственной персоной ленд-лорд, неторопливо прохаживающийся в тени туда и сюда. Смерив позднего гостя коротким острым взглядом, он подошел ближе. Покачал головой, глядя внимательно на мокрые сползшие сапоги на ногах Тегоана.

– Ожидаемая картина. Оставьте нас. Перейдем сразу к делу. Я – ленд-лорд Гиссамин.

– Я знаю, кто вы. Вы скупили половину земель по обе стороны Велды. Мою деревню тоже.

– Возможно. Но я никогда не претендовал на то, чтобы быть единственным владельцем этих земель, – лорд был непроницаемо спокоен, – арендная плата остается прежней для малых хозяев и растет для богатых хозяйств и ферм.

– Меня это больше не интересует. Я завязал с торговлей навозом и рубкой мяса.

– И заложили свой дом, – Гиссамин многозначительно пробежал пальцами по спинке своего резного кресла.

Мгновение он смотрел на собеседника, затем ресницы его дрогнули, он чуть прищурился, ступая назад и закладывая руки за спину. Великолепный полувоинский костюм выгодно подчеркивал красоту его сложения, невзирая на солидный возраст. Чуть сухощавый, он двигался легко, но с достоинством.

– Моя семья была из тех, что приехали в Нэреин-на-Велде полтысячелетия назад. Наш титул получен за обладание землями, а не воинские заслуги или благородное происхождение. В сущности, мои предки были, – он выдержал театральную паузу, – пиратами. Появившись здесь, они предпочли перекупку земель работорговле, выращиванию дурмана и перевозкам морской рыбы.

– Вы хотите разбудить во мне зависть? Мой отец из эдельхинов. Мы в Загорье давно, пашем выкупленную вами землю и растим хлеб.

– А мать была асурской шлюхой – я в курсе, – лорд Гиссамин хищно улыбнулся, – но вы, Тегоан, художник. Самоучка. Редкого дарования обладатель. Бунтарь, не изменяющий себе даже под угрозой долговой ямы. Это впечатляет.

Уголок рта ленд-лорда дернулся, когда художник медленно кивнул, признавая похвалу. Гиссамин медленно сел в кресло, его собеседнику пришлось довольствоваться каменной узкой скамьей под стрельчатой нишей в стене.

– В Элдойре вам работу не найти. Я знаю, как сейчас обстоят дела при дворе, и перемен в ближайшее время не ожидается. Чем ближе к трону – тем беднее. Те, у кого есть деньги, бегут от королевской милости, как от чумы. Если бы не поддержка войск, знать давно бы подняла восстание. Но не я. Я далек от политики, я хочу оставить свое – себе.

– Отличный план. А теперь, можно, я пойду? Выпью за осуществление ваших намерений…

– Я верю в силу искусства, господин Тегоан. Я хорошо умею обращаться с деньгами, и лучше других знаю, что такое – долгосрочные вложения. Я хочу заказать у вас картину. Возможно, не одну.

– Мои картины ничего не стоят.

– Пока. Я склоняюсь к тому, что оценить их по достоинству смогут последующие поколения, – Гиссамин хмыкнул, на его впалых щеках заиграли желваки, взор стал острым и холодным, – когда-то мои предки вкладывались в землю. Считайте мой интерес к вам таким же вложением.

– Вы ставите не на того, – Тегоан сложил руки на груди, – изображения живых существ при дворе запрещены. Ничто, что я создам, не станет знаменитым. Хорошо, если фанатики это не сожгут.

– Если вы хотите славы для пейзажей и натюрмортов – я могу это устроить. Если вы хотите денег – это в моих силах.

– Ваш портрет? – устало произнес художник, почти сдаваясь, – жены? Любовницы? Богатого покровителя?

– Нет. Не портрет, – Гиссамин скупо улыбнулся, – сцену. Возможно, панораму. Если мы сработаемся – не одну. Для моего друга. Но подробности я озвучивать не хочу, скажу лишь, что вам придется хранить их в тайне – как и свою работу.

– В Нэреине тайн не существует.

– Нэреин-на-Велде – сам тайна. Я дам вам время подумать, Тегоан, – ленд-лорд прервал разговор так же внезапно, как начал, поднялся с места, резко отвернулся, поворачиваясь к гостю спиной, – над тем, чем вы хотите запомниться в сердцах зрителей вашего таланта. То, что я вам предложу, вас увлечет, ужаснет, быть может, покорит, возвысит – или погубит. Смею надеяться, вы не трус.

– Если это привлечет гнев храмовых фанатиков – я рисковать не стану, – Тегоан постарался, чтобы это звучало решительно.

– Подумайте. Шесть монет в день, стол и крыша над головой. От вас требуется лишь одно – рисовать. Быть собой. Подумайте, Тегоан.

Ленд-лорд отвернулся, давая понять, что речь его закончена. Художник отлепил затекшую поясницу от неудобной каменной опоры, поморщился, ощутив, как винные пары уступают место жестокому похмелью, и услышал уже в спину:

– Впрочем, выбор между долговой ямой, рабством на рудниках и карьерой живописца более чем очевиден для меня.

Но Тегоан не стал вступать с ним в спор. Его ждал промозглый осенний ветер и ночной Нэреин, а до его мансардной квартиры было еще очень и очень далеко.

***

Нет ничего хуже, чем глубокой ночью наполовину протрезвевшим брести по улицам Нэреина-на-Велде домой, будучи одетым лишь в пару рубашек да видавший виды жилет.

Тегоан плелся, дрожа и ненавидя весь свет, прикидывая, не лучше ли будет продать-таки сапоги первому попавшемуся бродяге, напиться до состояния хуже, чем успел, и утопиться в канале. Пожалуй, этому бы никто не удивился. Ни друзья, ни ленд-лорд, ни даже квартирный хозяин, которому, кстати, Тегоан задолжал за три месяца, не считая обедов и сломанной лестницы на чердак.

Можно было бы взять заказ у любителя классических сюжетов. Можно было бы – будь у него хоть остатки красок. А продать их в долг ему не рискнет больше никто в городе. Придется готовить их самому – но нет и материалов. Равно как и времени.

К тому же, это уже было раньше. Все это. Он уже пытался выкарабкаться с самого дна, куда сам себя согнал с полпути к вершинам. Не единожды. Имеет ли смысл идти проторенным путем, если конец его легко предсказать?

Ленд-лорд предложил выбор. Между уже пройденным путем, ведущим лишь в забвение – и дорогой прямиком в руки фанатиков и набирающей силы Инквизиции. А за богохульство, в котором художника было обвинить несложно, наказание была лишь мучительная смерть.

Страшный риск! И все же, если именно это – шанс вырваться из заколдованного круга нищеты и работы на заказ, унижающей достоинство всякого мечтателя, то Тегоан должен рискнуть. Завтра же. Вернуться к себе прежнему. Спустя четыре месяца отчаянной гульбы обойти всех, у кого когда-то работал, пировал, занимал деньги. Навестить прошлое, напомнить о будущем. Лицом к лицу встретиться с тем, какие неразрешимые проблемы нажил к настоящему. Завтра же!

Вот только протрезветь… и добраться до дома. Если не ограбят, не убьют и не оставят бездыханное тело в канале – сейчас эта перспектива уже не казалась привлекательной категорически.

Тегоан потер озябшими руками немилосердно ноющие ребра и продолжил свой путь.

========== Палитра. Яркие краски ==========

Нэреин-на-Велде считался одним из самых крупных городов Поднебесья. И, если населением он не превосходил других гигантов, таких, как Элдойр, Таил или Мелтагрот, то площадь занимал огромную.

На стыке двух рек – Велды и впадающей в нее Варны, образуя полукольцо у водопада, город был разделен на несколько частей. Верхний город славился богатством архитектуры и убранства, здесь любила селиться знать и богачи, здесь располагалась приемная воеводы и Совет Старшин. Средние кварталы, лепящиеся к скальным основаниям, с которых срывалась полноводная Велда и дочь ее Варна, населены были слабо, но здесь, в круглогодичном влажном тумане, располагались просторные плантации, ради которых когда-то опасную местность облюбовали земледельцы.

Обширный и перенаселенный Нижний Нэреин жил переправой судов, паромами, рыболовством и торговлей. Велда-мать была щедрой и милосердной рекой: она редко выходила здесь из берегов, словно израсходовав свои силы на падение с высоты, не таила в себе водоворотов, не уставала вращать бесчисленное множество мельничных колес и наполнять городские каналы.

Мансарда Тегоана выходила на один из них. Правда, требовалось выбраться на крышу, осторожно пройти по ненадежной черепице, карнизу – и перед любопытствующим взором представала панорама залитого солнцем и кое-где украшенного клочковатым туманом Нижнего Нэреина.

Отсюда не было почти видно верхнего города, далеки были его белокаменные дворцы, да и высокие набережные не просматривались. Но Тегоан не уставал запечатлевать вид с крыши снова и снова: в дождь, бурю, в редкий январский иней и даже пару раз – в снег, который здесь считался невозможной редкостью.

Художник печально осмотрел последние работы. Все, как одна, были незакончены. В этом-то и таилась их прелесть и ценность, но традиционная живопись незавершенности не признавала.

Особенно, когда писали натуру. Вот, например, городской пейзаж: сеть, соленая рыба на сушке, сытый кот кверху брюхом, маленькая девочка рисует углем на стене. Лица девочки не рассмотреть, кот – всего лишь сполох рыжего огня, но все такое живое, каким было, когда Тегоан увидел его, замер, потрясенный, и захотел сохранить это мгновение навсегда на холсте. Свет, блики солнца на воде, прозрачный воздух и чайки, возбужденно галдящие над рекой.

Ему хотелось бы писать город, и он пытался. Но даже эти невинные картины трудовых будней не ценились. А уж то, что он хотел писать…

Тегоан отнял руки от лица и мрачно уставился в стену. В дверь заколотили.

– Твою душу, Тегоан! Открывай. Полдень приближается, а я все еще не вижу денег у себя на столе.

Мужчина промолчал, прикидывая, далеко ли он убежит по крыше. Выходило – при общей ее ветхости – что никак не дольше следующей улицы. И без пожиток, хотя из них оставался один мольберт, а набитым соломой матрасом он готов был пожертвовать.

Да еще и похмелье до сих пор отзывалось ломотой в костях.

– Я заплачу, Толстяк. Завтра.

– Я переломаю тебе ноги и сдам дозору, если не откроешь. Я не шучу, ублюдок. Ты должен, и сегодня – последний день. У тебя есть еще час, и я бы на твоем месте серьезно задумался…

Никакая сила в мире не могла удержать Толстяка Будза, когда речь шла о вымогательстве, насилии и выбивании долгов. Треть дома он сдавал городской бедноте и приезжим, и лишь неведомым чудом Тегоан умудрился задолжать ему за несколько месяцев, тогда как обычно незадачливый должник лишался пары-тройки зубов уже через неделю просрочки.

Все когда-то исчерпает себя. Везение тоже умеет обмелеть.

«Портрет Гавеллоры для торговца – можно занять под обещание пару монет. Может быть, я успею? Нет, конечно, нет. Занять денег. У кого? – Тегоан поморщился, потирая висок, – Ярида. Она осталась одна…». Под окном Будза, злой и раздраженный, выговаривал зеленщику, принесшему меньше овощей, чем тот заказывал. Увидев в окне художника, он грозно свел брови на переносице и сделал выразительный жест, недвусмысленно намекающий о перспективе переломанных ног, а заодно – кастрации.

«Ярида, значит. Но я верну. Я обязательно ей все верну».

Беда была лишь в том, что он еще ни разу не вернул ей ни гроша, а за последние три месяца вообще не мог припомнить, чтобы появлялся перед ней хотя бы чуть-чуть трезвым.

Осенние лужи на разъезженной и разбитой мостовой напоминали, что осень уже вступила в свои права, хотя солнце все еще согревало город. Выскользнув через задний ход, ведущий прямо к каналу, Тегоан поспешил по улице, то и дело переходя на бег.

Дом цветов, где жила Ярида, не относился к наиболее знаменитым и богатым в Нэреине. Хозяйка его, обнищавшая матрона из бывших куртизанок, растеряла красоту и богатую клиентуру по мере того, как все чаще прикладывалась к бутылке, но хватка оставалась при ней.

В бедном, но опрятном борделе с пошлым именем «Розочки» удовлетворяли самые незатейливые предпочтения посетителей. Когда-то Тегоан искал там утешения после очередного творческого кризиса, а ушел, найдя Яриду.

Прошло уже почти четыре года, но Тегги помнил, как сейчас, какое глубокое потрясение испытал, когда, все же уговорив проститутку выпить бокал вина, в итоге три часа выслушивал пьяную повесть о ее жизни, утирал ей слезы и сопли собственным кружевным платком – были же у него когда-то и такие, и к утру ушел, беднее на пятнадцать монет, невыспавшийся и неудовлетворенный.

Чего не отнять у Яриды было, так это ее таланта выпрашивать у мужчин деньги. Правда, это был первый и последний случай, когда Тегоан ей заплатил.

– Привет, тетушка, – поздоровался художник с кухаркой, зевавшей и подметающей улицу перед неприметным входом в бордель, – как девочки? Как жизнь?

– Из-за тебя она опять запила, – не поддалась женщина на его вежливое обращение, – хозяйка давно обещает однажды помочиться на твою могилу. После твоих визитов Яри плачет целыми днями и не работает. Это убыточно!

– Я на минутку, тетушка.

– Знаю я твои минутки. Протрезвел – и сразу ищешь, с кем покувыркаться…

Неистребимое зловоние борделей невозможно было отбить в Нижнем городе, где влажность словно впечатывала запахи намертво в одежду, стены, даже в еду и масляные краски. Комната, которую Ярида делила с двумя другими проститутками, выходила окнами на канал, но даже ветер с реки не в силах оказывался скрыть застарелые ароматы пота, сношений и дешевого алкоголя.

Ярида, морщась, рассматривала лицо в чуть мутноватом зеркале.

– Здравствуй, Яри.

– Тегоан! – оставив зеркало, она вскочила с пола и бросилась ему на шею.

– Кто это сделал? – он отстранил ее, присмотрелся к синякам, старым и свежим, покрывавшим ее плечи, шею и немного грудь в глубоком вырезе.

– А, один из постоянных. Приревновал. Но он ревнует даже к матроне. Ты скучал по мне? – она обвила его талию руками и пылко прижалась к нему. Тегоан вынужденно улыбался.

– Мы не так давно виделись. Слушай, Яри, у меня не очень много времени… кое-какие проблемы…

– Сколько? – одна ее рука тут же оказалась в его штанах, но второй она нащупывала на столике свой кошелек.

– Мне так неловко опять просить у тебя.

– Я знаю, как тебе нелегко, – еще сложнее было выносить фанатичный блеск ее светлых глаз, в которых, помимо откровенной похоти, всегда плескалось отчаяние на грани с безумием.

– Двадцать. Можешь?

Платья куртизанок не имели застежек, даже у самых богатых из них. Лишь много слоев ткани и пояса, которые можно было развязать одним легким движением. Ярида всегда так умудрялась двигаться, что платья сползали с ее тела словно сами собой Это было одним из старых, и его она носила днем, когда не принимала клиентов. Тегоан множество раз писал ее в нем. Сейчас вызубренные наизусть заплатки на нем вселили в него, помимо чувства вины, глухое раздражение.

Как и ее небольшая грудь, аппетитно выглядывавшая наружу. Две равнодушные соседки Яриды по комнате даже не смотрели в сторону художника: они давно знали о его хронической неплатежеспособности.

– Вот, возьми. Ты такой лохматый, – она погладила его по волосам, – опять твои кудряшки во все стороны торчат.

– Некогда было прихорашиваться.

Тегоан стоически вытерпел ее прикосновения к своим волосам. Упрямые смоляные кудри достались ему, как и характерная форма носа, от матери, тогда как способность легко загорать – от отцовской родни.

А вот брезгливость по отношению к Яриде скорее была приобретенной.

– Мне надо идти, – изображая сожаление, обратился он к ней, – прости.

– Я увижу тебя на этой неделе? – крикнула она вслед.

И он, как и всегда, не ответил ей ничего, спешно сбегая вниз по шаткой лестнице.

***

Толстяк принял деньги с недоверием, поигрывая топором для рубки мяса.

– Еще раз задержишь оплату – недосчитаешься пары пальцев на той руке, которой малюешь, – процедил он сквозь выбитый верхний зуб и сплюнул.

Тегоан кисло ухмыльнулся в ответ. Карман буквально жгло – оставалось одиннадцать монет. Одиннадцать! Это – сытный обед, хорошее вино, прогулка по набережной… новая рубашка…

Но нужно было рассчитаться с долгами, для чего – нужны краски, заказчики и сюжеты. Тегоан воздел глаза к потолку, тщетно надеясь обнаружить там недостающие тысячи.

Ничего не обнаруживалось. А значит, придется либо принять предложение Гиссамина, либо… отправиться к Марси в надежде на то, что он поделится своими заказами. И был еще торговец Согвиэль, желающий классический сюжет об одной древней королеве.

Тегоан потратил монету, приводя себя в порядок перед тем, как идти к торговцу. В бесплодной попытке сэкономить он у себя в комнате вымыл голову, что потребовало с его буйной шевелюрой двух тазов воды и трех яиц, почистил сапоги – подошва у правого отошла, а сапожник еще в прошлый раз намекал, что всякой вещи есть свой срок. Прошелся щеткой по жилету. Кое-где на нем уже просвечивали дыры, и при мысли о наступающих холодах Тегги становилось не по себе.

Согвиэль принял его радушно. Уж в приемной комнате было ясно, что он за тип: везде царило то излишество, которое полусвет Нэреина, подражающий либо Элдойру, либо Мелтагроту, считал за роскошь. Судя по изобилию шелковых пыльных занавесок и хрусталя, Согвиэль подражал Элдойру столетней давности.

– Приветствую, мастер-живописец, приветствую от всей души, – принялся он тут же виться вокруг Тегоана, – позвольте, проходите… наш общий друг Мартсуэль Варини рекомендовал вас, как большого знатока и ценителя женской красоты…

Следующие полчаса Тегоан выслушивал дифирамбы Марси о себе. С трудом удалось ему вывести Согвиэля на разговор о заказе. Постоянно стесняясь и то и дело вскакивая со своего места, Согвиэль с трудом изложил то, ради чего, собственно, нанимает Тегоана.

– Обнаженная натура, – художник не смог удержаться от того, чтобы произнести это вслух, – королева Гавеллора накануне самоубийства – обнаженная. Может быть, какие-нибудь еще пожелания? Сюжет, композиция?

– Ну… я бы хотел… не то чтобы груди там… или золотые волосы… ну и чтобы это было. Ну, это всё, – бывший земледелец, а ныне торговец дурманом, обрисовал ладонями желаемые им формы.

Королева Гавеллора Элдар была черноволосой и черноглазой, и точно не обладала грудью, способной пустить ко дну ее обладательницу. Тегоан внутренне корчился с каждым словом торговца. Но он знал, что хотят подобные заказчики. Они хотели голых женщин – и они их получали, так или иначе. Классические сюжеты прикрывали откровенные сцены до поры до времени. С распространением типографий подобные картинки расходились по грошу на всех рынках и веселых уголках, где предприимчивые дельцы рекламировали бордели, притоны, игральные столы и запрещенные товары.

А значит, натурщиц опять придется искать среди продажных женщин. Ничего другого этот заказ и все ему подобные не сулят.

Покидая дом Согвиэля, Тегоан стал богаче на размер предоплаты – пять серебряных монет, но к вечеру хмель многодневного загула окончательно выветрился, и перед художником снова встал призрак долговой ямы, уже не скрашенный ощущением собственного эфемерного богатства. К тому же, писать обнаженную натуру предстояло в ненавистных «Розочках».

В неизбежной компании Яриды.

***

Четыре дня Тегоан напряженно работал. Четыре чертовых дня он провел в «Розочках», безуспешно пытаясь вызвать в мрачнеющем разуме хоть какую-то вспышку вдохновения при помощи одной потасканной шлюхи с нужным оттенком кожи и принимаемых ею «ненарочитых» поз. Позы были одна другой непристойнее, к тому же, проститутка постоянно отвлекалась на посетителей и возвращалась к нему потной, уставшей и с недвусмысленной белесой влажностью между ног.

Королева из нее не получилась бы даже у самого талантливого портретиста с богатым воображением. Грифельные наброски отправлялись в печь один за другим. Ярида, созерцающая труды своего кумира с ревнивым вниманием, тем сильнее мешала, чем больше Тегоан старался поймать хотя бы отдаленно подобие искры жизни в том, что пытался изобразить.

Вечером пятого дня своей новой жизни Тегоан не смог пройти мимо любимого трактира – через три улицы от «Розочек». Там его вновь обнаружил Мартсуэль. Тегги отсалютовал приятелю стаканом.

– Пьешь? – неодобрительно покосился на стол Марси.

– Вишневая. Почти не пьянит.

Марси принюхался:

– Развели водой. Ты взял заказ Согвиэля?

– И уже предвкушаю провал, – Тегоан опрокинул еще стакан и поморщился, – у меня так кишки крутит, ты мог бы знать…

– Голод – плохой друг.

– После «Триумфа» мне уже никогда и ничего не закажут.

Марси пожал плечами. Только ленивый не упрекал Тегоана в излишнем реализме и даже покушении на устои государственности за его « Триумф белого воинства».

Героическая предыстория волновала только тех, кто хотел сделать свои грехи меньше. Никто не хотел видеть то, что изобразил Тегоан – разбитые дороги, истлевшие флаги, головы врагов, полуразложившиеся, висящие за волосы на седлах гордых победителей. Да и победители, сгорбившиеся, едва живые, были написаны совсем не теми, кем хотели бы видеть себя. А уж когда по городу разнеслись слухи, что Тегоан пробрался в городскую покойницкую, чтобы достоверно передать все стадии разложения мертвого тела, мастер-лорд, заказавший «Триумф», принародно пообещал сжечь картину вместе с правой рукой художника, что ее создал.

Судьба полотна осталась неизвестной, а Тегоан покинул Элдойр, быстро и бесславно. Не без помощи верного Марси, который пришел ему на помощь.

– Сколько я тебе должен? – спросил вдруг Тегоан у друга. Тот отмахнулся.

– Вернешь, когда сможешь.

– Я не потому спрашиваю. Я хочу знать. Я толком не могу посчитать своих долгов, – Тегги умел быть настойчивым.

– Я точно не помню, но примерно восемьсот.

– Золотом, – констатировал Тегоан, протягивая стакан подошедшей подавальщице, – я потратил всё на шлюх и вино. Я прокутил целое состояние.

– Однажды твои картины поймут. Ты прославишься.

– Они говорили, я могу писать только уродство. Но я не могу копировать парадные плоские гравюры. Я не хочу их копировать. Я хочу дать зрителю красоту…

Марси только улыбался. Тегоан выпил достаточно, чтобы заговорить на свою любимую тему.

– Я вижу красоту в лицах, которые они находят уродливыми, я пытаюсь поймать, чаще неудачно, мотив. Хочу найти оттенки, остановить мгновение, ход тени. Я должен это делать. Останавливать мгновения, которые увидел. Увидеть глаза тех, кто запал мне в душу. Даже если я не знаю их имен, но люблю их – за то, что сделали это мгновение таким особым для меня.

Марси молча отсалютовал бокалом.

– Не устаю искать Её. Не могу понять, почему так часто ошибаюсь. Я бросаюсь на каждый призрак той красоты. Но удалить воспоминания о том, что было, и как часто я заблуждался, не могу. Хорошо, пусть я игрок. Я играю в красоту. Я ищу красоту. Я влюбен в нее. Я хочу найти того, кто со мной разделит ее. А мне предлагают малевать ромашки и яблочки на стенах. Когда я могу вернуть то, что мы потеряли – память. Дать увидеть то, что видел я. То, что я потерял. Разделить со мной боль от потерь, все возможные последствия нашего выбора. То я клянусь, что никогда не остыну, то бросаюсь с головой все в ту же яму. И каждый раз обещаю, что это последний. Потому что хочу стать кем-то, кроме мудака с дурным характером и вечными долгами.

– Будешь мудаком без долгов.

Тегоан приподнял голову, посмотрел из-под густой тени своих мелких черных кудрей.

– Ты привык всех использовать. Остываешь так же быстро, как вспыхиваешь. Не боишься прогореть?

– Не боюсь. Туда мне и дорога, огонь ждет и уже горит.

– Остынь. Допивай и бросай эту жизнь.

– Чтобы рисовать в борделе?

– Чтобы рисовать. Там, где сможешь, начинай заново. Если только в тебе еще есть что-то, кроме пепла.

Тегоан мотнул головой.

– Мы сгораем до конца. Ничего не остается. Я был бы уже мертв.

– Значит, прекращай жевать сопли и делай то, что можешь. Ссылка от цензоров – совсем не то же самое, что инквизиция.

– Когда я вернусь, кем я буду? Опальный маляр с амбициями?

– Ты уже один раз был там. Ты поднимешься еще выше. Ты сможешь.

– Ты утешаешь меня всю мою жизнь. Спасибо, – Тегоан притянул друга к себе и прижался лбом к его лбу, затем вдруг отстранился, словно что-то вспомнил.

Мартсуэль заулыбался.

– Ну давай, говори. Признай, что раньше обо мне в таком ключе и не думал.

– Отвали, – грубовато бросил художник, хмурясь.

– Что изменилось, Тегги? Ты не брезгуешь мной. Потому что ничего не изменилось. Или признавай – или слабак.

– Но женщины-то тебе чем не угодили? – растерянно возразил художник с прежним непонимающим видом, – я не деревенщина, мне можно не говорить про «порчу», вселения демонов и прочие суеверия. Как и когда с тобой это случилось?