Текст книги "Зёрна и плевелы (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Тегоан несколько растерялся.

Не то чтобы ему не приходилось видеть, как бьют женщин. В Нэреине-на-Велде, да и везде в Поднебесье, публичные наказания никогда не становились редкостью. Тегги видел женщин, сидящих в колодках, видел отрубания рук, видел множество повешений, а уж порка вообще была делом обыденным. Но ни одна преступница не выглядела как утонченная леди, а Фейдилас красотой могла соперничать с волшебными духами лесов.

– Фейда! Ко мне, – повелительным тоном гаркнул Гиссамин, за мгновение перевоплощаясь из изысканного ленд-лорда в строгого хозяина, – сейчас же иди сюда. Лучше я накажу тебя, чем кто-то другой.

Из небольшого бочонка в углу он вынул розгу, согнул ее, проверяя, несколько раз взмахнул в воздухе – сорвались соленые капельки раствора. Тегоан непроизвольно повел плечами. В детстве ему доставалось от отца, и немало. Но женщину…

– Вы немного удивлены, мастер Эдель? Поверьте, хороший удар ремнем ставит на место самых больших упрямиц. Нужно лишь знать, где место гневу, а где – холодной решимости.

– Она покорна вам, милорд.

– Да. И я хочу напомнить ей и другим, где их место. У меня есть настроение. Не стоит же ждать, чтобы сорваться, когда этому совсем не время?

Вошедшая Фейдилас была совершенно обнажена, если не считать тонкой юбочки, на манер набедренной повязки, и многорядных бус, бирюзовой рябью спускавшихся между двух небольших грудей. На левой Тегоан углядел очаровательную крупную родинку.

– Ты знаешь, что делать, – обратился к ней лорд, не глядя в лицо куртизанке, – на колени. И говори мне – кто ты?

– Ты господин, я шлюха, – прошептала едва слышно ойяр, дрожа всем телом.

– Не слышу!

Удар пришелся выше ягодиц по пояснице, и Фейдилас горько вскрикнула. Тегги вздрогнул вместе с ней. Но в зеркале перед ней он видел лицо куртизанки, и оно выражало, вместе с определенной долей унижения и отчаяния, привычку. На лбу Гиссамина блестели капельки пота. Бледнели поджатые тонкие губы. Тегоан озадачился состоянием ленд-лорда. Вид у него был такой, словно его может хватить приступ падучей или сердечный удар.

– Ты господин… ох… – и с удивлением художник понял, что Фейдилас, на чьих безупречно гладких ягодицах краснели следы от удара, одной рукой ласкает себя, другой упираясь в пол.

Тегоан сглотнул, понимая, что дрожь, которая сотрясала безупречное тело Фейдилас, была признаком возбуждения, а не страха. Воздуха перестало хватать.

Фейдилась бесстыдно выгибалась, встречая хлесткие удары, лицо ленд-лорда не выражало ничего, кроме некоторой скуки, Тегоана слегка подташнивало. Он привык думать, что видел всё, и теперь убеждался в собственной ошибке.

Когда Гиссамин отбросил плетку в сторону, ткань юбки, зажатая куртизанкой между бедер, была мокрой. Сама она, запустив руку себе в промежность, с закрытыми глазами издавала слабые звуки удовлетворения, нечто между поскуливанием и тихим плачем.

По бледному виску ленд-лорда скатилась единственная капелька пота, он брезгливо поморщился. Затем обратился к художнику, вытирая руки о свой неброский синий камзол:

– Вы видели достаточно, чтобы не подсовывать мне более той слащавой халтуры, которую принесли сегодня. Я прекрасно знаю, что у нее между ног и сколько это стоит.

Слова, которыми ударил его лорд, оказались не столь приятны мастеру, как плётка – куртизанке. В этой боли не было и следа удовольствия или блаженства.

– Вы хотели видеть портреты…

– Я хотел видеть правду. Я дал вам простую задачу – распутную шлюху, раздвигавшую ноги с тех пор, как она научилась складно читать, а вы приносите мне дешевые копии «Леди Мары» для бедных, – резко оборвал Гиссамин, – я ошибся в вас, Тегоан Эдель, ошибся в том, что искусство для вас ценнее всего прочего в жизни. Очевидно, вам нужна плеть, как Фейде, а одного огня вдали не хватит для того, чтобы вы шли в нужном направлении. Единственная плеть в моих руках – ваш пустой кошелек, но мне казалось, этого достаточно.

Перед Тегги вихрем пронеслись все картины из самого недавнего прошлого: Будза, угрожающий отрубить пальцы, «Розочки» и их смрад, дешевое пойло в кабаках, не одного пропойцу сгубившее.

– Так что же вы хотите видеть? – Тегоану слова дались нелегко. Гиссамин отвернулся.

– Правду. Я отправлю эту продажную тварь доставлять удовольствие тем, на кого вы мне укажете, такими способами, какими они это захотят сделать. Все, чего я хочу от вас – это картины.

– Заложенные земли, бордели, запрещенное искусство… чем еще торгует ваш дом?

В мгновение ока Гиссамин оказался с Тегоаном лицом к лицу. Ноздри его едва заметно раздулись, густые брови сошлись на переносице, придавая его худому лицу еще более грозный вид. В глубоких серых глазах затаилась угроза.

– Я не советую вам задавать лишние вопросы, Эдель.

– Правда невозможна без вопросов, – не сдался угрозе лорда Тегги.

Непроницаемое лицо Гиссамина искривила короткая усмешка. Он ступил назад и небрежно стряхнул с рукавов воображаемую пыль.

– Некоторые из ответов могут стоить жизни нам обоим. Подумайте еще раз прежде, чем будете задавать их.

– Тогда у меня всего один. Почему именно ойяр Фейдилас?

Гиссамин внезапно расхохотался.

– Вы положительно исключительны, мастер Тегоан. Я торговец, не забывайте. Я лишь предположил, что наиболее дорогая из моих куртизанок впечатлит вас достаточно, чтобы вы писали. Я, выходит, ошибся?

– Она пуста. Нет… искры, – Тегги недолго боролся с собой. Ленд-лорд безразлично отмахнулся.

– Возьмите любую другую. Возьмите двоих, троих. Любых. Я хочу видеть то, чего еще не видел. Хочу смотреть снова и снова. Мне плевать, что и как вы сделаете с ними. Но я хочу мои шесть картин. «Пиратскую», так и быть, оставлю себе. Остальные можете продать, подарить, выбросить или вытирать об них ноги – мне все равно.

***

На одном из многочисленных мостов через каналы Нэреина Тегоан задержался, несмотря на темноту и достаточно сырой вечер. От влаги волосы пушились еще сильнее, чем обычно, лезли в лицо, руки зябли, но ему жизненно необходимо было побыть одному наедине с любимым городом.

Особенно сейчас, когда в нем внезапно стало так неуютно.

Переселенцы на запад никогда не отчаивались. Им всегда хотелось большего, они искали возможность для построения нового общества. Многочисленные вольные города и окрестности всегда привлекали тех, кто по каким-то причинам не нашел себе места в Предгорье и не пожелал уйти на восток в Черноземье или на запад в Приморье.

Разросшийся до целого народа клан Эдель когда-то облюбовал вольные города вдоль Велды, и Тегоан никогда не представлял себе жизни вдали от родных заливных лугов, живописных холмистых просторов и лиственных влажных лесов.

И все же, в шестнадцать оказавшись в Нэреине-на-Велде, он забыл и луга, и леса, раз и навсегда влюбившись в тесные улочки, мощенные серым камнем, кованные решетки мостов, разбитые лодки понтонных переправ.

Постояв на мосту немного и окончательно продрогнув, Тегоан завернулся в куртку и побрел в сторону своего логова у Толстяка. На Колёсной улице царило привычное оживление, бойко шла торговля, где-то весело фальшивила скрипка, в лужах дробились огни жилых этажей, в переулках кто-то дрался, играл в карты и поджидал выпивох, чтобы обчистить.

На душе у Тегоана было погано.

Наконец, он свернул с Колёсной на менее многолюдную Лудильную, ненамеренно изменив свой привычный маршрут – хотелось оттянуть неизбежное возвращение в промозглую каморку в мансарде.

«Он говорит, что ни у кого нет храбрости говорить и писать правду, – рассуждал Тегоан, погруженный в свои невеслые думы, – что хочет изображений жизни. Но почему же, когда он говорит о жизни, он имеет в виду ее грязь? Никто не хочет всей полноты: свет и тень, белизну и чернила, все видят лишь крайности и отказываются смотреть на мир, каков он есть, не придумывая заранее, что именно хотят увидеть». Ленд-лорд Гиссамин торговал развратом, так чем же еще мог Тегоан его удивить? Пресыщенный разум становится нечувствителен к привычному блуду…

– Поберегись, поберегись! – весело раздалось откуда-то сверху, и Тегоан едва успел отскочить, когда почти под ноги ему был опрокинут чей-то ночной горшок. Днем городские дозорные как-то противились такому даже в бедных кварталах, но с наступлением ночи за чистотой никто не следил. Ругнувшись, Тегги перешел на другую сторону улицы, как будто это могло его спасти.

Дорогу ему внезапно перегородила тачка, из которой торчали чьи-то ноги. Толкавший ее пробурчал что-то недружелюбное.

– Если твой приятель напился, ему необязательно путешествовать с комфортом в экипаже, – заметил Тегоан, тоскливо присматривая место на мостовой почище, чтобы обойти неожиданное препятствие.

– Да он насмерть, – хрипло раздалось из-под криво висящей шапки.

– Я тоже допивался до такого состояния, и смею заверить, он не станет жаловаться, если ты оставишь его где-нибудь в подворотне…

– Говорю тебе, тупица, он труп. Этот парень сдох еще вчера.

Тегоан притормозил и обернулся.

– Колесо застряло, подсоби, – подал голос верзила в шапке, – холодно здесь, я уже хочу получить свой золотой и свалить отсюда…

– Родственники наняли тебя похоронить этого беднягу за золотой? – не поверил Тегги, все же помогая вытолкнуть застрявшую тачку.

– У него никого нет. А заплатят мне за той дверью. Бывай, друг.

Тачка прогромыхала в узкие темные ворота, едва отличимые от сплошного высокого забора. Над следующей же дверью со стороны арки Тегоан с трудом прочитал надпись и застыл на месте.

«Анатомический театр». Бог определенно играл с ним в поддавки.

– Нужны будут лампы и много кармина и сулемы, – вслух пробормотал Тегги, не отрывая взгляда от едва заметной надписи, – и повязка на рот и нос.

По Лудильной теперь он не шел, он бежал, лихорадочно прикидывая, как будет рисовать, что именно необходимо иметь с собой, какие предосторожности при работе с трупами ему предстоит соблюсти, кто, в конце концов, хозяин странного «театра» за неприметной дверью… уныния его как не бывало.

«Завтра же. Я зайду туда завтра».

========== Этюд углями ==========

Тегоан едва дождался рассвета, чтобы направиться в заинтересовавшую его мастерскую таинственного анатома. Он так спешил, что напрочь забыл собственный накануне составленный список необходимых предметов и притормозил только на подходе к запомнившемуся углу.

Дворик источал множество пренеприятных ароматов, а очередная оттепель делала их нестерпимыми. По дороге Тегоан трижды промочил ноги, и с печалью вынужден был признать, что очередным его дешевым сапогам приходит бесславный конец.

– Что тарабанишь, гонишься за кем? Отсюда еще никто не уходил! – жизнерадостно поприветствовали его из дворика за дверью, и художник едва не свалился в отвратительную жижу, скопившуюся прямо за высоким порогом.

Нос защипало, сперло дыхание, и Тегги проскользнул вперед хозяина, закрыв лицо руками. Внутри было не лучше. Кажется, мастер-анатом был привычен к подобной реакции, и без слов распахнул перед посетителем дверь в кабинет.

Пахнуло затхлостью, гарью и чем-то омерзительно-ядовитым, но после смрада дворика запахи эти казались слаще любых заморских духов.

– Эдель Тегоан. Художник, – представился Тегги, откашлявшись и убедившись, что его не стошнит, стоит открыть рот.

Невысокий человек средних лет представился в ответ, но имя его ничего Тегоану не сказало. Очевидно было, что хозяину анатомического театра не впервой сталкиваться с искателями натуры, и намерению Тегоана рисовать в его закутке он не удивился, что несколько уязвляло.

– Что это? – спросил Тегоан, кивая на мутную банку, в которой на дней виднелись какие-то лезвия, словно спаянные в клубок. Анатом расплылся в очередной безумной улыбке.

– Это подарил нам последний выживший в нападении на сабянские гарнизоны.

– Последний?

– Осаду держал Сувегин, а нападала Туригутта.

Тегоан приподнял бровь. Очевидно, это столкновение произошло не слишком давно. Сувегин, последний и самый хитрый сторонник Южного Союза, почти тринадцать лет скрывался от жаждавших сквитаться воинов Элдойра. Должно быть, удача изменила лорду.

– Это ее собственное изобретение? – любопытство одолело художника. Анатом веско поднял палец:

– Я бы назвал это игольчатым… э… гарпуном, но мои нерадивые ученики прозвали сию премиленькую штучку ежом. Извольте видеть: на тонкой, но прочной цепи – ядро с припаянными гарпунными односторонними остриями. Балансировка подобрана именно так, чтобы, при метании «ежа», он, зацепившись за кожу или одежду жертвы, тут же скатывался, нанося поверхностные колотые ранения, и его нельзя было снять. Взгляните на схему, молодой господин.

Несколько кривоватых чертежей, заляпанных кровью и какой-то неприятной бурой субстанцией, не сделали суть понятнее. Тегоан пожал плечами, переводя взгляд на мастера-анатома.

– Как вы недогадливы! Представьте, что будет, если подобные повреждения придутся на шею или голову жертвы. При должном замахе и нужном напряжении сил…

– Достаточно, прошу вас, мастер. Признаться, штука эта выглядит пугающе. И из чьей черепушки вы вытащили ее?

– Боюсь, что это был сам метальщик, – беззаботно сообщил исследователь, возвращаясь к столу, – кажется, он привык к другому оружию и не рассчитал дальность полета.

По словам мастера, свежие трупы доставляли ему в основном с улиц, и порой он предпочитал не интересоваться историей этих бедолаг. На свиньях же его товарищ испытывал поражающую способность оружия, которое приносили из городского дозора – и по форме ран иной раз мог установить вину или невиновность подозреваемого.

Свиные туши, облепленные мухами, распространяли зловоние по всему крохотному дворику, несмотря на более чем прохладную погоду. Тегги натянул ворот рубашки на нос – помогало это слабо.

Плечом он задел одну из уже позеленевших туш – с нее посыпались белые опарыши, и художник шатнулся в противоположную сторону.

«Нарисовать одну из них, назвать ее провокационно, поставить рядом парочку обнаженных цветочков из стайки шлюх Гиссамина, и вот они – слава и костер инквизиторов», некстати пришло ему в голову.

Дальше идеи этой он не пошел, вознамерившись, однако, поделиться ею с ленд-лордом Гиссамином. Как успел понять Тегоан, под маской ледяного безразличия Гиссамина скрывались многочисленные тайны.

Но он не рискнул предложить лорду напрямую – лишь прислал с мальчишкой из пекарни несколько эскизов из анатомического театра. Следующие сутки он кусал губы, ожидая в качестве ответа чего угодно.

И получил одно лишь слово: «Принято».

То ли гниющие свиные трупы и опарыши казались ленд-лорду привлекательными, то ли наоборот, но согласие Гиссамина напугало Тегоана гораздо больше, чем возможный отказ.

***

– Сумасшедший не может быть так богат, – размышлял Тегги, штрихуя кусочком угля очередной из этюдов в студии у Марси.

– А мне казалось, чем богаче делаешься – тем ближе к безумию, – ответствовал друг.

Лорд одобрил все без исключения наброски из анатомического театра. Все, даже те, что предполагали запечатлеть нескольких куртизанок и сцены плотских их удовольствий прямо во внутреннем дворике рядом с гниющими свиными потрохами. Но даже семь золотых, на которые расщедрился Гиссамин, не могли сделать работу приятнее для Тегги, который уже дважды надышался в мастерской анатома паров медного купороса, и последние дня три подозревал у себя влажную пузырчатую лихорадку, потому что откашливался с трудом, в горле стоял ком, а глаза щипало беспрестанно.

– Почему кровь и всякого рода омерзительные вещи так привлекают некоторых? – в сотый раз риторически задал вопрос Тегоан. Варини медленно по-кошачьи подобрал ноги и уселся, глядя на друга с хитрым прищуром.

– Может, потому же, почему кто-то находит в себе желание эту мерзость писать. Шаг по грани. Погоди, мы доберемся и до более гнусных вещей.

– Будем, как на Тузулуче, есть друг друга?

– Дикие племена Тузулучи? Я бы туда шагу не сделал, – Марси поежился.

– Тебе не доводилось бывать в Тиаканских пещерах? Где стоянки и куча костей? Местные растащили все на талисманы, и я сам в детстве часто там бывал.

– Я слышал от одного на службе. К чему ты?

Они могли вести эти беседы часами. История, политика, перспективы, сюжеты. И всегда кто-то один был у мольберта, а другой уютно устраивался на кушетке. Марси чаще принимал затейливые позы, то закидывая ноги на стену, то – вот как сейчас – сворачивался под своим шелковым домашним одеянием. Краем глаза Тегоан всегда видел его, и в очередной стотысячный раз привычно пообещал себе, что однажды напишет портрет своего друга именно таким: домашним, спокойным, умиротворенным.

Сейчас Варини листал, прикусив блестящую нижнюю губу, сшитые вместе карты, изучая географию долин, принадлежавших Тиакане.

– Я отчаялся изыскать логику в поступках жителей предгорий и гор, – сообщил Мартсуэль спустя несколько минут, отбрасывая карты в сторону ленивым движением изящной руки, – поселиться среди камней в тесноте, да еще по соседству с развалинами старины.

– Ты так говоришь, потому что сам родился на плоскости. Тиакана – древнее царство. Говорят, ей двенадцать тысяч лет – и развалинами она стала лишь две тысячи назад.

Спор о том, чьи предки заселили Загорье первыми, между друзьями не прекращался с первого же мгновения знакомства. Собственно, с него их дружба в свое время и начиналась.

– Даже в лучшие времена Тиакана была меньше, чем твоя деревня…

–…а по соседству с ней в горах жили в пещерах древние асуры.

– Которые потом спустились с гор и нагнули все Поднебесье, – усмехнулся Мартсуэль, – можешь не повторять.

– Они рисовали на камнях, – продолжил Тегоан, – туров, больших горных львов, коз. Они были как мы, только… только жили хуже и меньше. Даже если они ели друг друга, что с того? Мы делаем друг с другом вещи и похуже простого убийства ради еды.

– Ты стал философом?

– Мне тяжело, неужели ты не видишь, Марси? – вздохнул Тегоан, – эта работа давит на меня!

– Чем не страшный судный день – встретиться с самим собой? – вопросил его друг, вытягиваясь на своем ложе, – жестоко прозвучит, но я рад, что кому-то удалось вытащить тебя из твоего кокона.

– Я никогда…

– Ты был, не отрицай. Спрятался от всего мира в спиртное, куртизанок, дурман, в азарт. От себя не убежишь, Тегги.

– Ты не убежал. А я попробую, – отрезал художник.

Мартсуэль смотрел на него с легкой печалью в серебристых глазах. Эта же печаль была в его взоре, когда друзья прощались, как обычно, у порога дома.

И только теперь странное предчувствие кольнуло душу Тегоана, вырывая из обретенного ощущения знакомого уюта. Все было как всегда. Все: пироги Эльмини и игры детей в саду, шум улицы и плеск воды, стук капели по широким откосам у окон, ругань извозчиков из-за моста на Малую Столярку…

Только вот что-то между ним и Марси потускнело и померкло, словно отдалив их друг от друга, невидимой, тонкой, но прочной стеной. И понимать это было как никогда больно. Возможно, причину следовало искать в работе Тегоана на ленд-лорда. Самому художнику порой было невыносимо осознавать глубину своего падения, и он предпочитал не думать, что еще придется ему сделать прежде, чем он сможет уйти от ленд-лорда с чистой совестью.

Хотя ни чистой совести, ни возможности уйти ему почти наверняка не оставят, горько подумал Тегги. Он уже увяз по уши в круговерти порока и грязных делишек Гиссамина.

***

Впрочем, то, что проворачивали посетители в доме цветов ленд-лорда, никак нельзя было именовать «делишками». Это были дела самые серьезные, знание о сути которых могло легко оказаться роковым для случайного свидетеля. За пять последующих дней, что Тегоан провел, рисуя одну за другой куртизанок Гиссамина, натурщицы для своей задумки он так и не нашел.

Зато основательно напивался каждый вечер, а от количества употребленного дурмана у него так кружилась голова, что домой всякий раз он возвращался с трудом, а с утра клялся, что это был последний раз, когда порок брал над ним верх.

Возможно, одной из причин тяжелого состояния была прекрасная привратница под вуалью, которую он встречал лишь изредка в коридорах дома цветов. Что она была? Видение, бред воспаленного рассудка, живая мечта, сокрытая женственность? Речь ее отличалась от разговора местных девиц легкого поведения, походка, ее поведение – все выдавало женщину другой породы.

И оттого ли, что она вся всегда был закутана с ног до головы, Тегги не мог не думать о том, что же она скрывает за своими сплошными покрывалами. Воображение рисовало ее лицо то прекрасным, то почти уродливым, но всякая следующая встреча разбивала фантазии вдребезги. Любая фантазия разбивалась рядом с ее бесшумными появлениями в коридорах дома цветов, едва уловимому запаху кедрового масла или масла апельсина, которые она часто использовала вместо духов, и едва уловимой усмешке за ее вуалью.

А ради пикировок с ней и звука ее голоса Тегоан готов был бы даже вернуться на военную службу и терпеть и страшные окрики командиров, и занудливые проповеди священства.

К тому же, она его мастерство оценила. Пусть даже ни разу не произнесла вслух слов одобрения, но часто, очень часто он чувствовал на себе во время работы ее пристальный взгляд со спины и вопреки обыкновению, это отчего-то грело.

– Госпожа понимает в живописи? – бросил он через плечо, ощутив ее присутствие в очередной раз, – не спешите покидать меня, прекрасная леди. Вам нравится этот этюд?

– Углем получается неплохо. Достаточно четкое изображение порока, – негромко, но внятно ответила она, и на Тегоана легко повеяло ароматами монарды и герберы, когда она скользнувшей тенью нарисовалась внезапно перед его мольбертом.

Тегги бросил мимолетный взгляд на нее и решительно скомкал начатый этюд, эффектно сорвав его и отбросив за спину.

– Вы порезали два пальца. Это качественная бумага, вы не привыкли к ней, – заметила тут же собеседница вслух и уже собралась было уходить, когда Тегги сделал шаг вперед:

– Не двигайтесь, Бога ради. Вы и никто иная… стойте, где стоите.

– Полно вам. Я велю прислужнице-камуре принести вам черных занавесок, замотайте в нее любую из наших девиц.

– Замрите на месте, прошу…

– Только из снисхождения к материальным затратам. Ваш мольберт оплачен нашим заведением, как и бумага, а угли, полагаю, доставили напрямую из того угла ада, что вас ожидает…

Тегоан раскрошил уголек в руке:

– Послушайте, я сдаюсь, вы меня победили, я повержен и пал, моля о пощаде и мочась от страха перед загробным судом. Кто вы, миледи?

– Не уверена, что меня следует так называть.

– Как же вас зовут, госпожа-невидимка?

– Оставьте свои манеры куртизанкам, Эдель Тегоан. Я – внебрачная дочь лорда Гиссы Амина-старшего. Несса Брия.

– Ленд-лорда Гиссамина? – пробормотал Тегоан.

– Да. Кажется, на хине это так и произносится. Отец умер десять лет назад от иберской горячки, и я перешла с остальной семьей в дом моего дяди. В белом городе есть титул «леди-бастард»?

– Нет. На востоке нет разницы между детьми, если их признал один из родителей или его семья.

– Я живу лучше и свободнее его законных детей. Его имя защищает эти стены, а стены защищают меня.

– Леди, которая была воспитана в борделе? – Тегоан ухмыльнулся, – откуда в вас эта скромность в одежде и поведении, неужели зов крови? Столь противоречиво.

– Леди в доме цветов остается собой, – мягко возразила леди-бастард ему, придерживаяя кончиками пальцев вуаль изнутри, – а я слишком хорошо знакома с нравами этих заведений, чтобы представлять настоящую цену того, что здесь продается.

Ее мягкие домашние туфельки не издавали звука при движении по полу. Шорох ткани, легкое поскрипывание половиц на пороге, высветившийся в неровном свете силуэт – и она исчезла.

Тегоан прислонился к стене, закусив губу, и задумался, хмурясь вслед леди Нессе.

***

Это было похоже на наваждение, но видение таинственной леди под вуалью не оставляло его уже третий день. Тегги не мог ни думать, ни говорить ни о ком другом.

Довелось услышать пылкий путанный рассказ и бедному Варини. На пятом повторе Мартсуэль не выдержал и запротестовал:

–Ты помешался или желаешь, чтобы помешался я! «Она», «она», да знаешь ли ты ее? Как ее зовут хотя бы?

– Несса Брия Гиссамин. Эти суламитские имена!

– Нессибриэль из Аминов, – поправил Марси, – я знаю их. Таких осталось на западе уже мало, настоящий клан, со всеми старыми порядками. Чем только они не занимаются, но остаются чисты как слеза кающегося. А то, что ты вообще увидел их женщину, чудо.

– Времена меняют нравы, – пословица пришлась к месту, и Тегоан лукаво улыбнулся, – я, кажется, знаю, зачем нужен этот титул «леди-бастард». Если даже воеводство нагрянет с проверкой, бордель всегда может назваться свитой какой-нибудь десятой леди Амин…

– Так и есть, смею уверять. Однако, тебя заклинаю, держись от нее подальше.

– Я не самоубийца.

– Правда? – Марси скептически приподнял бровь, и Тегоану пришлось замолчать.

Ведя свою неспешную беседу, они дошли до нижних улиц, как раз к улицам Морской и Малой Портовой, которые в основном были населены суламитской беднотой. Здесь Тегоан невольно всматривался во всех втречавшихся женщин, ловя острым взором живописца знакомые ему детали, которые уже видел у богатых суламиток в верхнем городе. Но здесь женщины принадлежали к простонародью: черные, синие и темно-коричневые длинные платки и покрывала они затыкали за яркие пояса, ткань то и дело спадала, являя миру и всем прохожим обилие деревянных браслетов, янтарные многорядные бусы, платья, расшитые ракушками. Ракушки же весело позвякивали на кончиках их многочисленных косичек.

– Морской народ не приспособлен к работе, – высказался Марси, лавируя с изяществом между веселящихся суламитов, бездельно жевавших смолу вдоль рыбного ряда, – воевать они умеют, но это всякий из нашей крови умеет.

– Сколько ни повторяй, что они умеют воевать, не поверю, – буркнул Тегоан, стараясь не отставать от приятеля, – с кем они воюют в Приморье? С крабами или дельфинами?

– Ты не видел, как суламиты мечут копья… – поучительно начал Марси, и Тегоан поморщился: он страсти друга к тонкостям боевых искусств никогда не разделял.

А уж от суламитов вообще старался держаться подальше. Конечно, для северян или Бану все остроухие были едины, что восточные кочевники руги, босоногие, смуглые и веселые пастухи овец, что заласканные западным побережьем Поднебесья суламиты. Тегоан не принадлежал ни к тем, ни к другим, а его родина лежала точно посередине между ними.

«Странно, что не существует самоназвания для всех, кто одной с нами крови, – заметил в очередной раз Тегги, присматриваясь к красавицам-суламиткам, бойко шагавшим по рынку в окружении многочисленных детей и подруг, – есть „наш народ“, и есть все остальные, но что значит – „наш“? Иной раз Толстяк Будза понятен мне куда больше, чем Марси».

– Тебе понравилась эта девушка, не так ли? – вывел его из задумчивости голос друга, и Тегоан очнулся.

В серебристых глазах Варини, помимо лукавого намека, плескалась и печаль.

– Это не больше, чем контраст, – пояснил Тегги задумчиво, – столько странного и необычного со мной в последнее время происходит.

– Твоя жизнь не была обычной никогда.

– Я не принесу прибыли Гиссамину, а когда торговцы отказывались от прибыли? И все же он меня старательно прикармливает.

За разговором друзья миновали Малую Портовую, и оказались на пересечении с Красильными Рядами. Здесь в воздухе висел стойкий горький запах орехового настоя, которым красили ткани, а по ветру вились полотнища льна и тяжелой парусины. Даже в первые морозные дни красильщики не прекращали своей работы. Не спешили прятаться в дома и торговцы снедью: Мартсуэль и Тегоан пристроились в открытой чайной, что вжалась в крохотный промежуток между двумя домами и уже расползалась пристройкой на добрую половину мостовой.

Синие с белыми узорами чашки обжигали пальцы, и вкус чая почти не ощущался.

– Ленд-лорд ничем не рискует, вкладываясь в твои картины, – предположил Марси, – если ты прославишься, он или его потомки разбогатеют. Если нет – он украсит твоими картинами стены своего борделя. Это всего лишь вложения. Многие лорды так поступают.

– Твой воевода тоже? – брякнул Тегоан. Варини скупо улыбнулся, отставляя чашку.

– Мастер-лорд Оттьяр получил титул вместе со званием, а не купил его с землями. Он вкладывал не деньги, а свою кровь.

– И кровью он завоевал твое сердце…

– Ты опять? – несколько вспылил обычно спокойный Марси, и Тегоан с удовольствием обнаружил знакомую россыпь веснушек на его зарумянившихся скулах, – возьми Юстиана, идите в гавани и подеритесь там с кем-нибудь, если неймется, а меня не дразни.

– Не хочу я с тобой драться, – отмахнулся Тегоан, вздыхая, – не буду больше ни про сердце, ни про то, что в твоих непристойно обтягивающих штанах.

– А ты, значит, присматривался?

…Пожалуй, лучшего повода для драки с другом нельзя было и придумать, но Тегги обнаружил, что ему вовсе не улыбается проявлять именно сейчас свой вздорный характер и крутой нрав. Поэтому он отставил чай и сцепил руки перед собой на столе.

– Хорошо. Я так спрошу, прямо. Ты что, вот на самом деле, любишь… этого твоего… лорда? Просто ответь.

Россыпь веснушек проявилась ярче, но глаз Варини не отвел, лишь плотнее сжал упрямые губы. Очевидно, ответ давался ему с немалым трудом.

– Мы понимаем друг друга.

– Не уходи от ответа.

– Любовь? – Марси побарабанил по столу, наматывая на палец прядь своих длинных льняных волос, – любовь – слишком возвышенное, прекрасное… Эдель, я не знаю, что тебе сказать. После войны… после той войны я сломался. И я все еще сломлен. И иногда тебе нужен кто-то, кто не станет пытаться чинить, а просто согласится с тем, что шрамы остаются на своих местах. Кто-то, кто не задает вопросов.

Марси поднял глаза, встретился с Тегоаном взглядами, и того поразил незнакомый морозный холод, которым повеяло от друга.

– Я ответил? – почти прошептал Мартсуэль. Тегги первым отвел глаза.

– Почти.

Когда Марси говорил о «той войне», Тегоану всегда делалось слегка не по себе. И не от того, что он сам видел и знал ее последствия. И вовсе не в кровавой цене ее было дело.

Может быть, некоторые из тех, что выжили, на самом деле украли у судьбы свои жизни, и не верили сами в то, что смерть их отпустила просто так. Когда Варини говорил о войне, Тегоан всегда видел за его плечом тень отсроченной смерти, столь близкую, что не узнать ее лица было нельзя.

– И он помогает тебе забыться, твой Оттьяр?

– Эдель! Я рисовал его, а не стоило. Он стал близок мне. Он меня понимает. А теперь – забудь о нем.

Но что ж делать, если увидев, забыть не можешь? Тегоан упрямо мотнул головой, но видение тонких пальцев Мартсуэля, скользнувших по руке воеводы, не отпускало его.