Текст книги "Зёрна и плевелы (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

А ленд-лорд с его прозорливостью казался тем, кто может распознать не самые честные намерения Тегги по отношению к благородной леди-бастард. Но Гиссамин встретил художника приветливо, расспросил о здоровье и поздравил с окончанием беспорядков в городе. Этикетная речь приятно контрастировала с ужасами, которые вертелись в воображении.

Тегоан отметил, что выглядит Гиссамин помолодевшим, посвежевшим и довольным. Гладко зачесанные волосы он украсил серебряными заколками, блестели наручи с неприметными гербами на них, а слегка запущенный кабинет преобразился – теперь в нем главенствовали свежие сапфировые и серые оттенки, геометрические узоры и весьма изысканное их сочетание на украшенном светильниками потолке.

Только на столе по-прежнему высилась груда книг и свитков.

– Присаживайтесь, мастер Эдель, – поприветствовал Гиссамин собеседника и сам уселся в кресло, закинув ногу на подлокотник, – чудный день, не правда ли?

Тегоан смолчал. Ленд-лорд вздохнул без особого сожаления:

– Если ваш траур включает в себя обет молчания, настаивать на разговоре я не намерен. Но я слышал, что вы решили жениться. На вдове мастера Варини.

– Да, – собственный голос показался Тегоану хриплым и неприятно низким.

– Благородно. Полагаю, этого хотел покойный. Вы уладили вопрос с ее семьей? приданое, выкуп? Что насчет свадебной процессии?

– Это будет скромная церемония.

– Так не годится, Тегоан, – мягко упрекнул Гиссамин художника, – конечно, обстоятельства сложные, но это не повод лишать женщину красивого праздника.

Тегги устало откинулся на спинку кресла. Прикрыл глаза на мгновение. Но не нашел в душе ничего, что свидетельствовало бы о прежнем отношении к ленд-лорду. О страхе рисковать – по-настоящему рисковать, а не так, как он делал это раньше, полагаясь на Богом посланное везение и всегда оказываясь в выигрыше.

– Чего вы хотите от меня, господин? – тихо спросил Тегоан Гиссамина, открыв глаза и встретив ответный взгляд, – откровения? Светской беседы? Новой картины? Приказывайте, платите – и покончим с этим.

– Собственно, я…

Гиссамин не договорил – в кабинет с почтительным поклоном вошел юноша-спальничий с целой кипой бумаг. С каждой свисала королевская печать.

– Лорд-хранитель, приветствую вас миром, – бумаги перекочевали изящно, словно ничего не весили, на стол Гиссамина, – через два часа вас ждут в Совете Старейшин.

– Благодарю. Полагаю, Нижний порт взяли под контроль?

– Его милость господин Первоцвет лично отчитался о завершении беспорядков.

– Ну разве не чудесная новость, – пропел Гиссамин и обернулся на Тегоана, – мастер Эдель, полагаю, разделяет мое мнение… покой в городе как нельзя кстати. Иди.

Оставшись наедине с ленд-лордом, Тегги ощутил внезапное острое любопытство – прежде частое чувство. Он лишь глянул вопросительно на стопку бумаг на столе лорда, и Гиссамин, перехватив его взгляд, по-мальчишески рассмеялся.

– Да, мой дорогой Тегоан. Это так. Совет Старейшин отныне будет подчиняться мне. Как и воеводство. Отныне я Наместник вольного города и его Хранитель – по решению и благословению его величества, конечно.

За окном, словно подтверждая слова лорда, ударил колокол на башне гарнизона южного берега.

– Это вы сдали город, – не веря своим ушам, проговорил Тегоан. Ленд-лорд хмыкнул:

– Я? Я его спас. Горожане и не знают, скольким мне пришлось пожертвовать, чтобы сюда не отправилась прекрасная и честолюбивая Туригутта и ее войска. И не узнают. Я не ищу славы, Тегоан, никогда не искал.

– Вы получили нечто большее. Власть.

Гиссамин развел руками. Сейчас только Тегги заметил у него на пальцах два новых кольца – с гербом города – и со знаком Элдойра. Тегоан замер, приглядываясь внимательнее к Гиссамину. «Вполне возможно, скоро я услышу песни в его честь, – удивился и ужаснулся Тегги, – он действительно гениален – или безумен; или и то и другое одновременно. Он выжидал, он планировал, строил интриги, подкупал, продавал, предавал…».

Тегги никогда не умел скрывать свои мысли, и Гиссамин легко прочитал их у художника на лице.

– Не думайте обо мне хуже, чем я есть, – неожиданно произнес он, – да, я считаю Старейшин выжившими из ума полоумными фанатиками, может, несколько иного рода, чем безумцы в синем – но рассудки и тех, и других омрачены и слепы. Они и подчинявшиеся им ленд-лорды окрестных земель предпочли сделать вид, что ничего не происходит, и можно просто подождать, пока короля свергнут, сошлют, а времена Смуты вернутся. Но Смута не вернется. И та свобода, к которой мы привыкли – это анархия. И она тоже не вернется.

– Вы первый стали бы жертвой фанатиков.

Гиссамин сложил руки на груди, посмеиваясь:

– Дорогой мастер, но кто не стал бы? Сейчас они осмелели, потому что наш правитель занят, не имея возможности приструнить их. Они, как голодные псы, бросаются на все, что кажется им достойным обличения и наказания. Но это продлится недолго.

– Вы знаете точно?

– Я лично прослежу за этим.

– Если королева не сможет… – начал было едва слышно художник, но ленд-лорд с театральным стоном отмахнулся:

– Полно вам, мастер! При чем здесь сиятельная госпожа-правительница? Родится сын, или дочь, или не родится никто – тысячи лет королей свергали вовсе не потому. Разве они бунтовали против короля, или лордов, или Старейшин? Или глав кланов? Нет; они бунтовали против повышения цен, отсутствия внятных объяснений растущим налогам, холеры, плохих дорог, дурной воды в колодцах и перенаселенности своих домов.

Он оперся о подоконник локтями и, наморщив нос, потянулся, разминая плечи. Настоящий опасный хищник, затаившийся, полный отталкивающей глубинной порочностью, притягательный умением держать ее в узде. Встречал ли Тегоан Эдель кого-либо подобного прежде? Мог ли он предполагать, что ленд-лорд, никогда не закатывавший шумных оргий и пирушек, носивший скромную одежду серых оттенков, станет властвовать над Нэреином-на-Велде?

А может, это было такое же везение. Выигрыш в рисковой игре. Подарок и награда.

– Это испытание, – отвечая его мыслям невольно или же нарочно, – кто мог бы сказать? – ленд-лорд выпрямился, глядя на свой город, – большое испытание, о котором я не просил, но которое мне предстоит выдержать. И вы помогли мне и многажды поможете. Вы и ваш талант, Эдель.

Этого Тегоан точно не ждал.

– Каким образом? Все, что я рисовал для вас… ничто из этого нельзя показать, чтобы не прослыть богохульником.

– Согласен. Об этом я вам говорил в первые дни нашего знакомства. Но подумайте вот над чем…

Гиссамин сел за свой стол, побарабанил пальцами по столешнице, полюбовался игрой отблесков огня в камине на своих кольцах.

– Все мы боремся с тенью своей души. С тьмой, которой полнятся закоулки наших разумов. Выпуская их на волю, мы даем им овладеть нами – и они нас побеждают.

– Вы этим еще и торгуете.

– Дома цветов? Это в прошлом, – пренебрежительно отмахнулся ленд-лорд, – оставлю кому-то из семьи. Нет, Тегоан. Я о тех тенях, которые нас пугают. О гранях нас самих, с которыми мы не хотим знакомиться, потому что боимся дать им реальную, материальную природу.

Тегги похолодел. Вихрем пронеслись перед ним все те мгновения, что он запечатлевал для лорда. Пережитая грязь и ужас, ощущение собственного падения, и бездна, которой он боялся дать даже имя, зная, что уже заглянул за край ее.

– Вы поняли, Тегоан. Все, чего я хочу, чего я могу захотеть – и все, чего я хотеть не должен – вы видели. Я теперь тоже. Это лекарство от того, что сгубило моего брата, и чему я не дам заразить и погубить себя.

В полумраке глаза Гиссамина блестели совершенно по-особому.

– Нет, вы не броситесь в Велду, вас не найдут поутру повешенным или отравившимся, – продолжая легко читать его, продолжил лорд, – правда не имеет смысла, если вы за нее не пострадали. И нет в том вашей вины, что эта правда оказалась горька и грязна. Вы лишь давали мне со стороны увидеть все то, что таит душа – моя, ваша, неважно. Зная, что за замком, гораздо проще уговорить себя не открывать запретные двери. Сохранить себя от искушения властью. Мне это сейчас пригодится как никогда…

Гордый разворот головы, особенный, никогда прежде не виданный ласковый взгляд в огромное окно, светлые огни, искрящаяся гладь реки за ним – повторится ли это, Тегги не знал. Но, потрясенный невероятной наполненностью мгновения, запомнил его – и верил каждой детали, включая и то, что услышал дальше:

–…ведь я совершенно искренне больше жизни люблю этот город.

***

Мазки ложились ровно. Один к другому. Немного дрожали руки, а воспаленные глаза то и дело приходилось протирать, не давая себе заснуть, но Тегоан не мог позволить себе отсрочки.

Седьмая, последняя картина, наконец, была закончена. Нужно было лишь оставить тайный символ автора, знак, который никто, кроме него, найти не сможет. Он выбрал место – левый нижний угол холста. Быстро, не давая времени себе задуматься, почти вслепую ударил кистью. Отбросил ее в сторону, как невольный убийца-испачканный в крови нож.

Свобода от ленд-лорда. Больше его пугающая тень никогда не зависнет над ним ночью с камнем в руках. Никаких ночных кошмаров больше.

Опустевший дом цветов как нельзя лучше подходил для завершения работы.

По длинным галереям еще сновали слуги, упаковывая вещи куртизанок и обстановку. Раздавались возгласы носильщиков и недовольных кучеров. Слуги пытались напихать в крытые телеги побольше добра разом.

– Дак ты обвяжи ее, обвяжи! И не отвалится.

– Она дорогущая, ну куда ее так трамбовать? Погоди-ка, подсоби, давай на подушки ее. Да не сюда. Нет, вон туда. Поближе. Подальше.

– Госпожа идет, поклонись…

Тегги, накрывший картину и уже собиравший кисти, выглянул в окно и обомлел.

«Несса. Возлюбленная моя. Ты идешь ко мне – и я подлец, но я не могу бежать прочь, хоть и должен… не могу забыть тебя, пусть клялся забыть…».

Все, на что его хватило – не броситься к ней сразу, застыть на месте и ждать, что она сделает. Раздались ее шаги по коридору – сердце художника билось в такт шагам. Открывающаяся дверь пустой комнаты. Шорох. Следующая дверь. И, наконец, звук раздался за его спиной. Он оглянулся через плечо.

Нессибриэль сделала несколько шагов к нему. Сняла, не спрашивая позволения, ткань с холста. Молчание затягивалось, и Тегоан, конечно, не выдержав. С мольбой взглянул на нее, так и не убравшую вуаль с лица, вопросительно развел руками.

– Что скажешь?

Она промолчала.

– Не убивай меня, скажи хоть что-нибудь, Несса, – взмолился Тегги.

– Что это за женщина с дядей? – вместо ответа спросила она, – такой среди наших девушек нет. Она слишком хороша, чтобы…

– Это моя мать.

Она снова замолчала. Теперь Тегоан смог, наконец, поймать ее ласковый взгляд сквозь вуаль. Вот прочь летит и она, и перчатки – и любовался ею, пока она любовалась его творением.

Гиссамин на картине, прижав жилистый палец к носу, свел брови на переносице, внимательно вчитываясь в одно из груды посланий на своем столе. На заднем плане видно было, как спальничий и слуги вносили подарки и записки посетителей, донесения – и обед. Поджавшая губы служанка убирала разбросанные подушки у тахты. А полуодетая красавица с горделивой осанкой точеными руками обвивала шею лорда сзади, прижимаясь щекой к его плечу.

– Ты похож на нее, – задумчиво сказала Нессибриэль, расстегивая платье и подходя к неподвижному художнику, – такой же кареглазый и кудрявый. Ты оказал моему дяде честь.

Тегоан все еще не мог поверить, что все происходит наяву.

– Думаешь, ему понравится?

– Думаю… да. Он такой и есть. Разный.

Несса провела рукой по его груди, взгляды их встретились, и Тегги бросил прочь футляр с кистями.

– Ну же, не успеем… – прошептала девушка.

Это могло быть только так. То, как он сорвал с себя рубашку, запутался в рукавах и оборвал вместе с манжетами; как летела прочь ее одежда и шпильки из ее волос, а потом – предметы со всех столов, которые они сшибали, бросаясь друг на друга и пытаясь попасть в соседнюю комнату, где оставалась уже свернутая за ненадобностью постель.

Они не дошли до нее. Тегоан подхватил Нессу под бедра, прижал к стене, подставил колено, и отчаянно понадеялся, что потом она простит его грубую поспешность. Просто ни мгновения больше терпеть было невозможно.

Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Короткие ногти впились в его спину на мгновение, она издала еще один стон, чуть тише, едва лишь Тегоан попытался двинуться. Такой она была узкой, что Тегги боялся даже дышать, не знал, что и делать – как, как мог позволить себе забыть, что причинит боль! И мысли тут же испарились все до единой, стоило ей сделать несколько решительных движений навстречу.

Это было чистое безумие. И он сорвался.

– Еще, – плакала Несса, отплевывая волосы, попавшие в рот, – о мой сильный, еще…

– Что же ты делаешь со мной, – выстонал Тегоан, не целуя – кусая ее губы, снова и снова проникая в нее, глубоко и резко, что уж это точно должно было быть очень больно.

– Что мы оба делаем… не останавливайся!

– Нельзя… надо… увидят!

– Тебе все можно.

Он потерялся. Потерялся в ней, в ее стонах, делавшихся все резче, в частом дыхании, в теле, которое все сжималось и сжималось вокруг. В тонком захлебывающемся плаче с едва различимыми просьбами – еще, сильнее, глубже, бери меня. Потерялся до того, что уже не чувствовал ничего, кроме беспощадного пламени, зародившегося между лопаток и охватывающего плечи, грудь, спускавшегося ниже. Он бы не смог остановиться – даже если бы захотел.

Несса вжала его в себя особенно крепко, когда он понял, что кончает – прямо сейчас, долго, надрывно открыв рот и страдальчески застонав. Хотел оттолкнуть ее прочь, и не сделал этого. Только с диким протяжным рычанием ткнулся в ее шею и тяжело дышал в спутанные волосы.

Ее руки на его плечах и шее дрожали, по коже струился пот, одуряюще пах страстью ее мокрый висок.

– Постой так, – услышал он тихий, прерывающийся голос, – дай мне минуту. Я хочу запомнить тебя.

– Я дам тебе второй шанс.

– Только один?

– Тысячу тысяч шансов, если ты захочешь. Обещаю.

Они дрожали, даже разъединившись, опираясь друг на друга. Нессибриэль дернулась было в сторону, но он прижал ее к себе.

– Не зови камуру, – нашел он в себе силы попросить, – прошу тебя, не убегай. Тебя не будут искать.

– Нам не было суждено, – тихо сказала Несса, переводя дыхание, – ты обманул судьбу, но она все равно возьмет свое. Давай опередим ее. Давай будем скучать друг по другу.

– Ты так жестока, Нессибриэль. Больше к себе.

– Я боюсь тебе верить. Мне надо идти, пусти.

– Я знаю, что ты не веришь. И мне все равно, – Тегоан удержал ее вновь, – ты одна в этом ненавистном месте, во всем Нэреине, да Бог свидетель, во всем мире, прячешь то, что скрывать не стоит. Ты чиста, как вода Варны у самих ледников.

– Ты не знаешь…

– Я знаю! – повысил он голос, останавливая ее руки и не давая запахнуть одежду, глядя ей в глаза, – я знаю про твоего отца. Знаю, кто ты и как жила, как живешь, как будешь жить. Свою жизнь ты не выбирала.

Горькая улыбка скривила губы Нессы.

– Жизнь мы не выбираем, это точно.

– А меня? Меня ты выбираешь? – обхватив ладонями ее лицо, спросил он, боясь дышать, не услышав ответа. Слезы заволокли глубокие зеленые глаза, она сморгнула их, смолчала.

Не помня себя, Тегоан прижался своим лбом к ее, перехваченному узким ободком с прозрачными хрустальными подвесками:

– Любимая! Сейчас, скажи одно слово, моя чистая, и я брошу все, ты слышишь, я все – на земле – брошу, я украду тебя, увезу, туда, где никто нас не будет знать, никто не найдет, не разлучит! Туда, где мы все начнем сначала.

Она по-прежнему молчала, и в ее непроницаемых глазах Тегоан не мог увидеть ничего, что подсказало бы верный путь. Одно только – касание ее рук, пальцы, дрожащие в его ладонях, частое дыхание – говорило за нее. Несса коротко поцеловала его. Он ответил страстно и напористо.

– Ты о себе едва способен позаботиться, – улыбаясь, прошептала девушка, – а ведь есть еще жена твоего друга, которую ты должен взять. Я стану обузой.

– Бежим со мной, я серьезно! – повысил голос Тегоан, вновь удерживая ее, – не шути, Нессибриэль, ты стала моим сердцем, моим смыслом – во всем этом пороке, ты не давала мне сойти с ума, спиться, погибнуть… будь со мной, прошу.

Он верил. Он верил в то, что на этот раз сдержит свое слово. Он не помнил ни одно из предыдущих обещаний. Ни одну из прошлых – нарушенных – клятв. Он забыл все и всех, кому что-то был должен. Была только она.

– Нас увидят, – прошептала она, утягивая его за собой вместо ответа, – есть еще время. Вечером… ты получишь ответ.

– Я приду.

– Ты еще не ушел. И, если так… я не отпущу тебя сейчас!

Он подхватил ее на руки, стоило им оказаться за порогом ее комнаты. Сердце билось неистово и неровно, ноги стали вдруг ватные, словно не он только что имел ее у стены в доме цветов. Словно все было впервые для обоих.

В каком-то смысле так оно и было.

***

Они расставались тяжело. Окрыленный нахлынувшими чувствами, потерявшийся в весеннем свете солнца, залившем комнату и двор, что виднелся из окна, Тегоан то и дело бросал одеваться. Возвращался к ней, раскинувшейся по низкой постели, смятой, разоренной, как подвергшийся нападению город.

Красный матрас съехал набок, пестрый сиреневый оказался выброшен на середину комнаты, нарушая идеальный порядок почти пустого пространства.

– Ты безупречна, ты само совершенство, – вне себя, зацеловывал свою возлюбленную Тегги, замечая и бережно запоминая детали прекрасного утра: ссадины на своих коленях, тени под ее глазами, растрепанные волосы у обоих – его кудри, в которые она так жадно запускала руки, пахнущие апельсином ее локоны. Ночью он несколько раз ненарочно дернул за них, и один раз даже случайно сел.

– Такой второй нет и не будет, – радовался и восхищался он своему счастью, и она бросала на него странные взгляды из-под ресниц. Многообещающие, торжествующие взгляды. Полные любви, желания и тоски. Полные хмельной страсти.

– Меня уже все ищут, – промурлыкала, наконец, Несса, когда они разорвали особо долгий и нежный поцелуй, – тебе надо идти.

– Можно, я стану твоей одеждой? – выдохнул Тегги, ревниво комкая попавшуюся под руку вуаль, – не хочу покидать тебя.

– Эдель! Придется идти. Мой дядюшка не простит, – она лукаво усмехнулась, заметив, как поник Тегоан при поминании Гиссамина. Но мужчина тут же воспрянул:

– Я знаю, как загладить вину перед ним. Он меня любит. Напишу ему несколько твоих портретов.

Несса расхохоталась. С каждой минутой Тегги влюблялся все больше. Как подарок, который разворачиваешь и обнаруживаешь, что там именно то, чего ты так ждал, она открывалась для него все с новых сторон. Их он жадно запоминал, надеясь не упустить ни одну.

Бесподобно было все. То, как она вскидывает руки, потягиваясь и являя миру родинку под левой грудью. То, как подрагивают карминного оттенка соски, когда она пожимает плечами. Как складывает губы, соблазнительно закусывая нижнюю. Как то и дело рука находит дорожку волос на животе Тегоана, как будто случайно, и играет с ней, вызывая сладкую, томительную дрожь.

Ему казалось, он не выдохнется, даже если они проведут в постели еще сутки. Только бы не оставлять ее. Чувствовать вкус ее рта, ее кожи, врываться в ее тело, снова и снова, до боли у обоих, до той самой грани, где ищешь только боль обладания. Заставлять ее забыть об этой боли, доводя до вершин удовольствия ртом, руками, овладевая ею иначе, заставляя просить, и снова брать ее, медленно и нежно – и это было слаще всего.

– Тебе надо идти, – простонала она ему на ухо, едва только он вышел, наконец, из нее. Прижавшись к ней, Тегги упрямо мотнул головой. От нее несло жаром их соития. Всей кожей он чувствовал щекочущие струйки пота и клейкое тепло – ее влага, его семя, щедро пятнающие и без того мокрые простыни.

– Я ни за что не оденусь. Я остаюсь или забираю тебя. Сейчас.

– Я помогу тебе одеться, – и она скользнула вниз, ловя губами его член и вызывая тем самым ответный приглушенный возглас.

Через двадцать минут, шатаясь, натыкаясь на стены и роняя то незавязанные штаны, то ножны, то жилет, Тегоан спускался по лестнице дома цветов, совершенно счастливый, совершенно опустошенный. Протолкнувшись через стайку занятых бельем прачек, он вывалился на улицу, как пьяница из кабака, и побрел по Нэреину, не отдавая себе отчет в том, куда.

Свет заливал все вокруг. Свет вырисовывал причудливые шпили с флюгерами на башенках дорогих домов Верхнего Нэреина, отражался в настоящих стеклянных окнах, золотил облезлые решетки первых этажей и лавок, то и дело бросал навстречу неожиданные яркие блики. Весеннее солнце золотым теплом окутывало город, дома, реки и каналы, все, что встречало. Дворника, растерянно переводящего взгляд с метлы на лопату для снега и не знающего, за что именно браться. Двух котов, завывающих на карнизе каменного трехэтажного особняка, и мифических каменных чудовищ на углах, снисходительно наблюдающих за ними. Прачек, направлявшихся вниз по улицам – к каналам.

Тегги поймал и свое собственное отражение в одном из окон. Вид у него был что ни на есть безумный.

«Ты сумасшедший, Эдель, – ночью шептала Нессибриэль, прогибая спину и подаваясь бедрами ближе, – ты и меня сводишь с ума».

Он счастливо вздохнул. Ноги несли его сами – он не был уверен, что кратчайшей дорогой, но это было и неважно. Несмотря на легкий утренний морозец, он не чувствовал холода. Тело все еще горело ее поцелуями и прикосновениями.

Он не мог не чувствовать легкого стыда и смущения, вспоминая, где побывали ее пальцы. Та самая желанная ласка, дарящая такие острые ощущения.

«Я воспитана в борделе. Я не продавала себя – но почему не учиться у тех, кто продает? Ты многого, многого не знаешь обо мне, Эдель Тегоан».

Уже почти добравшись до своего квартала Нижнего Города, Тегги наткнулся на ликующую толпу. Звуки доносились и с соседней улицы, а где-то далеко, возможно, со стороны Талуки, слышны были трубы. Впервые со времени бунта город снова зазвучал так громко, тем более – радостно, но почему-то Тегоана окатило тревогой.

Почти не разобрать было ничего в криках, метались от дома к дому мальчишки и суетливые женщины, но гул только нарастал, вот уже перекинулся на ту сторону Велды…

– Что, что? – схватил художник первого прохожего.

– Королева! Королева родила! – крики теперь слышились ясно, – у государя есть наследник!

– Бог нас помиловал, у них сын, – набожно скрестил руки на груди пожилой северянин, сняв шапку и глядя на небо, – здоровый сын, наконец-то!

– Она жива?!

– Весть принесли драконы, говорят, в этот раз рядом не было даже лекаря, только служанки да государь, никто ничего не успел понять…

– Не может быть! После стольких лет!

Горожане высыпали на улицы из домов, шумели, переспрашивали друг друга. Тегоан выдохнул, удивляясь тому, как счастье охватывает его соседей. Как мало им было надо, в самом деле! Возможно, Гиссамин был и прав.

В Верхнем городе забили колокола, а радостный вой с волчьего подворья в отсутствие ветра разносился над рекой и поймой. Наконец, раздались и первые хлопки драконьего огня. Вечером наверняка будет фейерверк. Раздадут хлеб нищим, медь на рынке, серебро – в храмах… Тегги расслышал, как об этом вокруг красных от натуги, срывающих голос глашатаев судачит толпа.

– Королевское помилование осужденным! – пытаясь перекричать их, орал один из них, поднимая высоко над собой ободранный свиток, – нет налогов на весь последующий год! Нет пошлин! Королевское помилование…

Вдруг Тегги словно встретил грудью нож. Мир серым пятном расплылся перед глазами, дыхание перехватило, из груди вырвался лишь неясный хрип.

Амнистия. Полная, законная, для всех. Из тюрем выпустят убийц, грабителей и насильников. Простят даже богохульников.

Мартсуэль Варини не дожил до нее всего лишь нескольких дней.

========== Полотно без имени ==========

Звуков празднества и всеобщих гуляний, охвативших весь Нэреин, здесь было почти не слышно. В этом районе всегда селились те, кто желал тишины и покоя. Тегоан не думал, что найдет силы прийти, не думал и о том, что будет этому рад.

Как будто тень Марси все еще могла быть встречена здесь, где уже выставили под весеннее солнце кадки с землей и вычистили окна заботливые хозяйки.

На двери дома Варини Тегги не нашел траурной завесы, не было и лент на можжевеловых кустах во внутреннем дворе. Молчаливый конюх Игрис, открывший дверь, сразу испарился, спрятавшись где-то у себя, а больше Тегоан не встретил никого.

Он не спешил идти к Эльмини. Не был уверен, что она вообще его примет – как не знал и того, что она ответила своим братьям на завещание Марси. Тегги понял бы, если бы она оскорбилась, узнав, что была завещана, как лошадь или другое имущество. Постояв немного в мощеном дворике, мужчина понял, что еще смущает его: абсолютная тишина. Детей в доме не было. Не звучало голосов молодых девушек, живших при Эльмини, не было слышно домашней птицы. Встряхнувшись, Тегоан зашагал по галерее к покоям хозяйки дома.

По пути он не смог удержаться от того, чтобы не заглянуть в приоткрытую дверь студии, в которой так часто проводил время с Мартсуэлем. Зная, что горе сожмет в тисках сердце, все равно встретил знакомую обстановку: осиротевший мольберт, тряпки под палитрой, грифельную стружку и пудру в стеклянных чашечках, свет из просторных окон. Казалось, щелкни пальцами – и навстречу, подтягивая сползающий пояс шелкового домашнего платья, выйдет Марси, задумчивый и вдохновенный.

Приемная Эльмини была пуста. Тегоан нашел ее в супружеской спальне – в которой последние годы в основном ночевала одна она, тогда как Варини предпочитал свою студию.

– Здравствуй…

Он подавился положенными продолжениями фразы. Не смог ничего произнести о соболезновании.

Эльмини печально скривила губы в подобии улыбки. Не встала с сиденья у окна.

– Я ждала, что ты придешь.

Он хотел сказать хоть что-нибудь, но все молчал. Как произнести эти слова? Как объснить ей, почему не спас, не вытащил Марси, пусть ценой своей жизни?

– Прошу тебя, Тегги, – устало повторила Эльмини, кивая на место рядом с собой, – не стой так.

– Как ты? – выдохнул Тегоан, не представляя, что еще можно сказать. Женщина скривила губы. Он обратил внимание, что на ней нет ни головного убора, ни привычных лент или тиар. Светлая коса ее, обычно обернутая вокруг головы, была растрепана.

– Мне запретили носить траур. Дали только три дня. Нельзя. Я ведь теперь… невеста.

Она прикрыла ладонью рот, всхлипнула, но потом часто заморгала, замахала руками:

– Нет-нет, ты не думай, я знаю, что он прав. Был. Он всегда думал больше о других, чем о себе…

Тегги промолчал, стараясь отогнать мысли, которые и без ее слов уже приходили ему в голову. О том, что, поручив ему заботу об Эльмини, Марси на самом деле больше пекся не о жене, а о друге. Наверняка и о подлеце Оттьяре позаботился. От вспышки ненависти к трусу воеводе у Тегоана свело скулы.

– Я мог его вытащить, – вслух сказал он, отвечая себе, – хотя бы продлить разбирательство, хотя бы тянуть время… до помилования.

– Ты художник, – просто оборвала его Эльмини, не сводя глаз с упавших на пол цветов, – ты не мог сделать больше, чем сделал. Они никогда не выбирают для публичной расправы тех, кто может дать отпор. Разве нет?

Тегоан чувствовал, как закипает гнев. Бессильный и оттого мучительный, отравляющий его.

– Он не заслужил этого.

– Нет. Но он был к этому готов, – бросила Эльмини, – часто говорил о том, что должен умереть не своей смертью. Что это плата за то, что он был воином – а он был больше все-таки им, чем кем-либо другим. Мой муж умел хорошо рисовать, но до тебя ему было…

– Прошу тебя, не надо, – запротестовал Тегоан, но она продолжала отрешенно:

–…далеко. И еще он был болен. Говорят, если зло поселяется в ком-то из нас, то оно поражает постепенно. Он сдался, и оно напало на него изнутри и снаружи. Посмотри, чем закончилось.

– Прости меня, – стараясь не дать рыданиям в горле прорваться истерикой, недостойной перед вдовой, попросил Тегоан, сглатывая, – Эльмини, прости меня. Я должен был помочь ему.

– Ему никто не мог помочь, – спокойно ответила женщина.

– Я мог! Я должен был! – упрямо замотал головой Тегоан, – заставить его забыть Сальбунию, войну, заставить хотеть жить, снова видеть жизнь и все, что в ней есть, не думая о прошлом, снова надеяться, снова… любить.

Он осознал, что стоит перед ней на коленях, а сулка гладит его по голове, осторожно вплетая пальцы в смоляные жесткие кудри.

– Помнишь, как мы были молоды? – тихо заговорила она, и от звука ее голоса из глаз мужчина сами собой капали слезы, – помнишь, как вы познакомились с Юстианом? Когда меня сосватали Варини, и надо было заказывать драгоценности. Я помню. Когда ты отравился черничным вареньем – я совсем плохо готовила. Марси носил ужасные жилеты с бисером – эта мода меня убивала…

– Помню, – глухо согласился Тегоан.

– Потом, когда была война, – губы ее задрожали, но Эльмини не прятала свой ужас – он лился из ее широко распахнутых, обычно фарфорово-бесчувственных, непроницаемых глаз, – в кого она превратила нас, Тегги! В кого! За горы уходили лучшие из нас. Мой дядя. Мой отец. Потом мои братья. Потом Марси… я провожала его на рассвете, они разбили лагерь за городом, и везде флаги, флаги, знамена и трубы…

Она перевела дух.

– Он был такой красивый. Такой сильный, одухотворенный. Он не сомневался, что вернется. И он вернулся мертвым. Я выходила замуж за мертвеца, Тегги. Никто не знал этого, но я стала вдовой, еще не перестав быть невестой.

«А теперь ты невеста, не успев даже побыть вдовой».

– Разве ты перестаешь любить кого-то, если он умер? – выдохнул Эдель, отчаянно борясь с тысячей мыслей в голове. Эльмини всплеснула руками и резко встала с кресла. Пошатнулась, и Тегоан успел подхватить ее под руку.

– Это скоро пройдет, это так…

– Я знаю, что это, – отрезал Тегоан, усаживая ее в кресло и ища глазами воду, а не найдя, вздохнул, – сколько ты уже не ела и не пила? Подумай о ребенке, он не виноват ни в чем.

Впервые за беседу Эльмини закраснелась.

– Для всех он будет моим, – поспешно договорил Тегоан, потом поправился, – или она. Срок ведь еще небольшой.

– Тегги, не смущай меня… – прикрыла лицо Эльмини краешком шали, – ты знал? Никто, кроме него… и ты все равно собираешься…

– Думай, что хочешь. Я ему обещал. Это самое малое, что я могу сделать. Жалость здесь ни при чем.

Эльмини с нежностью погладила его по заросшей щеке.

– Он не зря любил тебя. Ты уже послал кого-то за своими вещами?

– Зачем? – удивился было Тегги, но потом осекся, осознав, что, кроме Эльмини, ему досталась доля в хозяйстве Варини, все его долги – насчет последних он мог быть уверен, что их нет вообще. Наверное, на лице его отразился ужас прозрения, потому что Эльмини все-таки торопливо поднялась и зашагала к столу с бумагами.