Текст книги "Зов Леса. Повесть о роде Хайде (СИ)"

Автор книги: Fred Heiko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Старейшина и вождь Эфой, я хочу отправиться за Каспаром, который ушел проститься с родными местами и людьми, нашедшими там последний приют. Десятый день уж кончается. Я беспокоюсь, как бы с ним не случилось беды. Думаю, ему нужна помощь.

Светловолосый Эфой нахмурился и задумчиво почесал подбородок:

– Твоя правда, Родерик, давно нет нашего хвостатого. Кто пойдет с Родериком?

– Я пойду, – сказал, поднимаясь, каштановолосый Сик, – не могу не помочь моему побратиму в поисках другого побратима.

Родерик благодарно кивнул ему. Вслед за Сиком встал на ноги Ийзо:

– Я вьюсь за этим плющом сколько себя помню. И в этот раз хочу первым задать ему трёпку за наши переживания.

– Отлично, – бодро сказал Эфой, – если у вас достанет сил, отправляйтесь после ужина. Возьмите с собой одеяла и еды, вдруг парень ранен. Тогда мы вас дождемся и тронемся в путь. Да, Старейшина?

Старейшина полусидел, облокотившись на большой валун. Его голова была опущена, длинные жидкие волосы падали на лицо. Казалось, что он спит, но все знали, что он не спал.

– Старейшина? – повторил Эфой, почтительно касаясь его плеча.

Родерик не понимал, зачем ему ждать слова Старейшины, когда он хотел быстрее отправиться в путь. Его тревога за дядю, прежде молчавшая, окрепла окончательно, и он хотел поскорее увидеть его. Он не мог знать о том, что спустя мгновение начал говорить Старейшина. Подняв голову и уставившись невидящими глазами куда-то вдаль, он заговорил. Тихо, почти неслышно, но Родерик слышал каждое слово:

– Нет сюда дороги молодому сыну Хайде. Но душа его не нашла своего дерева. Душу встретила душа молодая, ждавшая его долгие годы. Братов сын плакал над его телом, и тело его погребено им.

Никто не сомневался в правдивости слов Старейшины. Родерик покачнулся и едва устоял на ногах. Он тяжело дышал, будто закончив бежать. Оторопевшие язычники, слышавшие слова Старейшины, не могли оторвать взгляда от его красивого лица, искаженного ужасом. Лишь Сик не мог поднять глаз, чтобы посмотреть на друга. Он преклонил колено и опустил голову, сказав:

– Прощай, Каспар, сын Хайде. Спасибо тебе за всё.

Его примеру последовал Ийзо, чьё некрасивое, но доброе лицо покраснело от напряжения. По его толстым щекам стекали слёзы:

– Брат мой, куда же ты ушёл… Зачем…

Женщины начали плакать. Непонимающие малыши глядели на своих мам и тоже плакали. Мужчины и дети постарше один за другим преклоняли колено в память о любимом всеми молчаливом Каспаре – предводителе и друге. На землю бухнулся и Эфой, который, громко выругавшись, сказал с болью в голосе:

– Сколько же, Боги, вы будете терпеть меня, бестолкового, и забирать молодых, лучше меня во всём?!

Родерик стоял, возвышаясь над всеми, не произнеся ни слова и не проронив ни слезинки. Он не слышал причитаний и горьких слов, которые со всех сторон будто обнимали его холодными руками. Молодой язычник больше не мог там находиться. Ему казалось, что он нигде не может находиться. Он развернулся и быстро ушел прочь от своих соплеменников. Заплаканная Грезэ первая увидела это и попыталась подняться, но не смогла – ребенок под её сердцем пытался понять, что случилось с его мамой, и призывно стукнул её.

– Сик, пойди за ним, прошу, – всхлипывая, сказала девушка, – я боюсь, как бы он что не сделал с собой.

Сик покорно поднялся, но его остановил Эфой.

– Мальчик не бросит нас. К тому же, за ним спешит его сестра.

Сик посмотрел туда, куда указывал коротким пальцем его вождь. В чащу действительно, неловко перебирая ножками, бежала светловолосая девочка в запачканном землей платье.

Она не понимала, что произошло, но ей не понравилось, что её большой брат убежал и снова оставил её одну. Добрые люди часто произносили имя красивого дяди с хвостом, которого Триста давно не видела. Она скучала по нему, но ей хотелось побыть с братом. Девочка быстро нашла его, и, пока она бежала к нему, упала всего лишь раз. Ей хотелось, чтобы брат порадовался с ней, и она улыбалась, подходя к нему. Но он не смотрел на неё. Он сидел на камне, закрыв лицо руками и громко дыша. Триста попыталась дотянуться до его лица, но смогла лишь коснуться красивого браслета на руке. Брат по-прежнему не обращал на неё внимания. Девочка нахмурилась, но плакать не стала. Почему-то ей казалось, что это не поможет, что большой брат не будет её утешать. Да он её никогда и не утешал, и поэтому она не любила плакать рядом с ним. Девочка не знала, как привлечь его внимание. Ведь все там, все зовут красивого дядю, а брат один и ни на кого не смотрит. Триста широко раскрыла серо-зеленые глаза и один раз хлопнула в ладоши. Она поняла, что должна сделать. Протянув маленькую ручку вперед, она открыла рот и тоненьким голоском произнесла единственное слово:

– Брааат.

И это помогло. Большой брат тут же отнял руки от лица, и Триста увидела, как блестели его темные глаза. Она улыбнулась, довольная собой. Родерик взял её за протяную ручку и засмеялся. Он сполз с камня и, упав на колени, крепко обнял сестру, прижимая её к себе. Триста пыталась сцепить руки за его спиной, но не могла, как не старалась.

Родерик, вдыхая запах волос сестры, словно снова слышал слова Старейшины о том, что его лучший друг, его брат, отец, весь мир в одном человеке не вернется домой. Что его похоронил его проклятый брат. Неужели в нём что-то осталось? Неужели то, что он успел услышать в Роще Богов, может быть правдой?

– Каспар, как я без тебя… – простонал Родерик, утыкаясь носом в маленькое плечо сестры. Слезы не текли, боль сжигала его изнутри. Но слово Тристы дало ему надежду и напомнило о том, что ему есть ради кого жить.

«И я буду жить, пока вы не захотите меня видеть», – подумал Родерик, зная, что его мысли теперь открыты для Каспара больше, чем когда-либо.

Многие язычники ждали возвращения Родерика, оставаясь у костра. Наконец он вышел из-за деревьев, держа за руку улыбчивую Тристу. Шею Родерика непривычно обдувал ласковый вечерний ветер.

Его тёмные волосы были крепко схвачены в хвост.

========== Глава девятая. Шум прибоя ==========

Стин, сын Хайде, ушел с младшей дочерью Земли 61 лунную жизнь назад

Все всегда уезжают навсегда. Вернуться невозможно – вместо нас всегда возвращается кто-то другой.

Макс Фрай, «Простые волшебные вещи».

Родерик в спешке закончил небольшой шалаш для себя и Тристы и тут же упал рядом с ним на непрогретую землю. Шалаш был не очень хорошим, но молодой мужчина успокаивал себя тем, что это временное место для ночлега, что вскоре он приведет его в порядок, а там уже и лето случится.

Он очень устал. Мимо него туда-сюда беспокойно носились его сородичи: кто-то, как и он чуть раньше, возводил себе жилище; кто-то занимался измотанными лошадями и жеребятами; кто-то собирался на первую охоту на новом месте, а кто-то пел песни, радуясь, что они добрались живыми.

Войдя в этот лес, ничем не похожий на их родной, язычники всё-таки вздохнули с облегчением. Им показалось, что здесь они наконец-то смогут осесть, закончить свой долгий десятилунный путь. Шумела вода, кричали незнакомые птицы, и эти звуки были милее усталым язычникам, чем людские голоса. Все обрадовались тому, что Старейшина, который был уже совсем плох к концу их дороги, медленно кивнул, согласившись с Эфоем и Родериком, повелевая остаться именно здесь. И хотя погода была неприветливо сурова, с мелким холодным дождем и сильным ветром, все принялись за обустройство нового поселения, едва парни под предводительством хвостатого сына Стина закончили бегло осматривать земли вокруг. Детям Сестры и Последышам повезло: разведчики не нашли следов возможных соседей. Родерик мог выдохнуть. Он, прикрыв глаза, вспоминал их долгий переход только для того, чтобы осознать, что он наконец закончен.

Зима выдалась особо тяжелой. Не все пережили её: девять человек полегло в чужих незнакомых землях. Особо тяжело было прощаться с младенцем, племянником Сика. Горе витало над странниками, отчаяние и голод были ему союзниками. Тогда же уменьшилось их и без того малочисленное лошадиное стадо. Но было и счастье, была и жизнь. Грезэ, разрешившаяся от бремени в дороге, смогла сберечь второго сына, которого она назвала Райфом в честь её погибшего жениха. Когда же язычники почти достигли своего нового дома, у двух кобыл родились жеребята от Фальтера, красивого гнедого жеребца, любимца Родерика. Дети не могли нарадоваться нескладным симпатичным зверькам. Особенно восхищалась Триста, до этого нечасто бурно выражавшая свои эмоции, но влюбившаяся в серебристо-гнедого жеребёнка, которого тут же назвала Эмфа. Она гордилась придуманным именем и искренне считала его подходящим «и для мальчика-лошади, и для девочки-лошади». Родерик усмехнулся. Триста теперь хорошо говорила и любила беседовать с каждым, от мала до велика, хотя больше всего времени она проводила с первенцем Грезэ и Сика, задумчивым светлоглазым Горо. Родерик старался уделять сестре как можно больше времени; это удавалось ему с трудом, но он знал все любимые истории Тристы, все её сны и какую траву больше всего кушал жеребенок. Родерику было странно ощущать, что маленькая девочка, в которой было больше от Арлена, чем от его матери, очень уважала его, немного побаивалась и в то же время любила. Триста звала его то братом, то папой, то загадочно – «брапой». Сам Родерик очень переживал за эту девочку, чувствовал, что он в ответе за неё, но никогда прилюдно не называл её сестрой, только по имени или же «дочерью Арлена». Людям не нравилось это, чувствовал парень. Но все привыкли к некоторым странностям сына Стина, в которого (как кое-кто считал) вселился дух Каспара, а после их путешествия и вовсе начали закрывать глаза на них. Ведь каждый понимал: без этого странноватого парня с отрешенным взглядом им было бы куда тяжелее.

Родерик будто внезапно смирился с тем, что однажды его назовут вождем, и… просто стал им. Он вёл людей наряду с Эфоем, которому Старейшина на ухо шептал направление. Он оставлял на деревьях метки, не заметные никому, кроме его соплеменников, сам не понимая, зачем он это делал. Ведь Родерик страстно желал навсегда забыть о Тевтобургском лесе и обо всём, что там случилось, хотя и знал, что это невозможно. Ночами он мучился от кошмаров – снов о его семье, о герцоге и его дочери, оставленной им на произвол судьбы девочке. При свете дня он вёл людей и был со всеми, кому требовалась помощь. Приготовление пищи, помощь в лечении, стычка с недружественно настроенными жителями одной деревни, где он показал себя лучшим воином, разрытие кургана, примирение супругов, принесение Богам жертвы и подношение скромных даров местным Духам – Родерик был везде, его участие было бесценным. Но его всё равно тайком обсуждали: мол, головой он с нами, но сердцем – нет. Один такой разговор ненароком подслушал Эфой, и его брань долго стояла в ушах всех, кто был рядом. После этого люди стали осторожнее и махнули рукой на молодого воина, похудевшего, с острыми скулами и тонкой шеей, которые открывались собранными в хвост волосами, с его безразличным отсутствующим взглядом, от которого становилось не по себе всем, кто попадал под него. Только те, кто знал его раньше, с грустью вздыхали: они помнили Родерика совсем другим.

– И только Боги знают, как ему тяжело, – тихо сказала сама себе Грезэ, смотря на растянувшегося на земле друга детства.

Подобные вздохи раздражали Родерика больше, чем тайное обсуждение его поступков. Он знал, что ему никогда не стать тем, кем он когда-то был, да он и не рвался. Его единственная цель была предельно проста: он ни за что не хотел подвести Каспара, который так верил в него. Для этого ему нужно стать хорошим вождем, мудрым и справедливым. И Родерик знал, что смеющийся от каждой непристойной шутки мальчишка, вихрастый и неловкий, не сможет стать таким. Мужчина с хвостом, как у его дяди, старательно скрывающий свои чувства и искренне желающий помочь всем, кто его окружает, как бы они не относились к нему и его помощи, имеет больше возможностей достичь желаемого.

За этими мыслями Родерика и застал Эфой, не без сожаления похлопавший парня по ноге маленькой ладонью.

– Эй, друг, пошли-ка со мной. Успеешь ещё належаться. Тебе надо это увидеть.

Родерик недовольно приподнялся, но вождь Детей Сестры смотрел на него с добротой и заботой, так, что он не смог противиться этому взгляду. С тяжелым вздохом Родерик встал и, краем глаза проследив, куда побежала Триста наперегонки с другими детьми, пошел вслед за коротконогим Эфоем. По пути он сделал одну остановку, чтобы помочь Ийзо донести отколотую молнией часть ствола клёна поближе к будущему родовому очагу. После этого Родерик больше не останавливался; он даже прибавил шаг, понимая, куда они идут. Шум воды становился всё громче. Море, которого он еще не видел.

Родерик вышел из леса вслед за Эфоем, который победно оглянулся парня, так, будто открывавшийся им вид был целиком его заслугой, но его взгляд остался без внимания. Впервые за долгое время Родерик был удивлен, поражен и очарован одновременно. Он медленно шёл вперед, забыв о вожде Детей Сестры и не чувствуя, как его ноги непривычно вязнут в серо-жёлтом песке.

Сын Стина никогда до этого не видел столько воды. Не увидел он и линии горизонта, всегда приковывающей его внимание в любое время года. Бесконечное небо, дом Солнце-Бога, пастбище звёзд и их ночного сторожа – Лунного Бога, снова и снова рождающегося и умирающего, сливалось с бескрайним морем. Родерик испытал неподдельный страх – нелегко впервые увидеть то, к чему не привык с рождения, – но страх граничил с пьянящим восторгом, и между ними тоже не было горизонта. Пасмурное светло-серое небо казалось ему теперь не родителем всех и вся, а морским детищем, которое подстраивалось под настроение пращура. Сейчас море было неспокойным, будто тревожным от того, что к нему пришли незваные гости. Эфоя и Родерика обдувало влажным ветром, седые волны, каких они никогда не видели в реках, с шумом достигали берега и тут же возвращались обратно. Родерик дошел до места, где песок становился влажным, и новая волна тут же окатила ему ноги. Он не был в обиде. Парень зашел по колено в холодную воду и резким движением умылся. Вода оказалась соленой, и это открытие стало очередным чудом для Родерика. Он почувствовал свою молодость, влажный весенний воздух, которым дышал, капли воды на руках и одежде. Парень не сдержал смеха:

– Эфой, это удивительно! – крикнул он и слегка отпрянул, увидев, что вождь стоял рядом с ним. Эфой довольно улыбнулся и поддержал парня за локоть, чтобы тот не упал в воду.

– Я рад, что тебя взбодрил этот вид. Меня самого мурашки одолели, а я уж побольше твоего видал в жизни, – вождь тоже окатил водой свою светлую голову и встряхнулся, – я сразу вспомнил нашу песню о морском принце. Раньше она казалась мне просто грустной историей, а здесь того и гляди в волнах увидишь его белые патлы. Видимо, неспроста нас сюда затащил Старейшина, здесь должны были жить наши предки, – помолчав, он закончил свою мысль, – невозможно было выдумать такое, не видя море перед собой

Родерик тут же вспомнил песню, которую очень любил петь его отец, но в разговор с Эфоем не вступал. Тот не настаивал: он искренне радовался за полюбившегося ему парня, надеясь, что соленая вода залечит его глубокие раны.

Он забыл, что соль, прежде чем помочь, приносит сильную боль.

Родерик первым услышал крик, который терялся в шуме волн и птичьем гомоне. Он недовольно обернулся, с сожалением расставаясь с блаженной минутой спокойствия, и увидел, что к ним со всех ног бежит Клее, молодой Сын Сестры, и отчаянно машет руками.

Что-то произошло. Родерик тронул за плечо Эфоя, и оба начали выходить из воды. Волны нетерпеливо подгоняли их, убыстряя их шаг. Когда они вышли на берег, Клее уже добежал до них и, показывая длинной рукой в лес, с трудом выговорил:

– Старейшина… умирает…

Родерик сорвался с места, не заботясь о том, что Эфою было трудно его догнать. Он тут же забыл про море и про те чувства, которые оно в нём вызвало; он мог думать только о том, чтобы успеть спросить совета у мудрейшего человека из тех, что он знал, единственного, кому были открыты замыслы Богов, кому шептали советы Духи. Родерик думал и о том, что он станет настоящим вождем. Ему было не по себе, но он чувствовал, что ничего не изменится. Как бы его не звали, он не станет от этого другим. Море изменило его больше, думал он, чем любое слово, сказанное со смерти Каспара. Но вновь он не знал слов, что ему предстояло услышать.

Сородичи Родерика расступились, пропуская его, а сами нехотя отошли назад. Всем хотелось присутствовать при последних словах провидца Старейшины, каждый думал услышать что-то о себе, но они понимали, что с ним должны говорить только вожди. Родерик упал на колени перед бледным старцем. Тот, как всегда, смотрел на него невидящими глазами и видел больше других. Парень не почувствовал дыхание Смерти: Старейшина выглядел не хуже, чем обычно. Он даже протянул свою руку куда-то за спину Родерику и тихим бесцветным голосом сказал:

– Эфой, друг молодой. Пришло время проститься.

Родерик не удивился тому, как быстро нагнал его уже немолодой вождь, который взял Старейшину за руку и, грузно упав на землю, поцеловал сморщенную ладонь.

– Ты был с нами в тяжелые времена. Мой род никогда не забудет тебя. Встретишь отца, кланяйся ему.

Старейшина едва заметно кивнул и убрал руку:

– Мне нечего сказать тебе. Ты знаешь, что и как нужно делать. Но здесь ли сын Стина?

Родерик кашлянул и накрыл руку Старейшины своей. Молодой язычник отчего-то робел и не смотрел на него, вперив взгляд в тёмный золотой обруч, болтавшийся на узком запястье старика.

– Я здесь, – только и смог сказать Родерик.

Старейшина опустил голову и закрыл глаза. Парень успел подумать, что древнему старцу не хватит сил, чтобы заговорить с ним в последний раз, но он ошибся. Потрескавшиеся губы открылись и начали говорить. Родерик, не поднимая головы, слушал его слова и беспокойное дыхание Эфоя:

– Чтобы ты стал тем, кем должен, сильная кровь молодая, ты должен знать что-то. Брат твой молодой, сын Стина, не предал тебя. Я сказал ему остаться в замке герцога, не открывая другим своё бремя. Это рок, отведенный ему Богами, во имя мести и блага для вас. Вы еще встретитесь, два дерева, и судьба твоя свершится. А я иду к тем, кто меня так долго ждет.

***

Родерик сидел неподвижно, не отпуская руки уже покинувшего этот мир Старейшины. Он не слышал шепота тех, кто гадал, что за слова услышал юный вождь. Он не видел, как мелкой дрожью трясло Эфоя, не упустившего ни одного слова из последней речи своего давнего друга. Эфой закрыл глаза маленькой рукой и плакал не от того, что Старейшина предстал перед Богами, но от того, что он узнал о судьбе не знакомого ему старшего сына Стина, давно погибшего парня, брата его любимца Каспара. Вождь Детей Сестры смотрел на мальчика, сидевшего рядом с ним, и не мог представить его чувств. Он-то, Эфой, потерявший столько друзей, жену, единственную дочь, несколько раз уводивший вверенных ему Богами людей в незнакомые места, видевший тьму сражений, и не мог представить, каково было Родерику слышать правду о своем брате.

А он и сам не знал, каково ему было. Родерик, недавно так опьяненный знакомством с морем, будто никогда не испытывал тех светлых чувств. Он вдруг забыл про смерть матери, смерть Каспара и снова оказался в темнице герцога Фридриха. Даже ребро заныло, такими живыми были его воспоминания. Он смотрел на золотой браслет Старейшины и видел испещренное ссадинами лицо брата, суровое и испуганное.

«Как я мог не поверить тебе. – думал Родерик, обращаясь к темно-золотому обручу на мёртвой руке, – Я всегда верил тебе, всегда шел за тобой. На рыбалку или на смерть, мне было всё равно. Почему я не поверил тебе. Почему я не спросил у Старейшины, не выбил из этой бездушной горы костей правды. Мать не знала, что её любимый сын не предал её, а остался среди врагов, следуя прихоти старика. Каспар… узнал ли Каспар? Правда ли, что вы встретились? Почему он не сказал мне… почему я не сказал ему, что видел тебя, что поверил твоим словам, на одно мгновение поверил. Ты не предавал меня. Я предал тебя».

– Жаль, что ты умер, Старейшина, – тихо сказал Родерик, не сразу поняв, что он произнес это вслух, – жаль, что я не могу убить тебя сам.

С этими словами он снял браслет с руки Старейшины и, борясь с желанием разбить им обтянутый дряблой кожей череп старика, надел его на свою левую руку. Он носил два оберега, подаренные ему Каспаром, на правой руке, но не хотел, чтобы это грязное золото касалось вещей, сделанных его дядей.

– Мальчик мой, – прошептал Эфой, – что ты говоришь?

– Ты же слышал его, Эфой, – голос Родерика звучал спокойно и размеренно, но вождь Детей Сестры увидел, как дрожат руки парня, – «Я сказал ему остаться в замке герцога». Не Боги, а он. Этот выживший из ума старик забрал у нас того, кто должен быть на моем месте.

Родерик встал, и шепот за его спиной стих. Он не заметил перемены.

– Мне нужно побыть одному, – бросил молодой язычник, не смотря на Эфоя. Тот подполз к нему на коленях и вцепился в его руку обеими руками. Только тогда остальные поняли, что Старейшина не сказал добрых слов перед смертью. Сик, стоявший ближе всех, отчаянно силился понять, что произошло, но у него это не получалось.

– Мальчик… Родерик, сынок, – Эфой безуспешно пытался перехватить его взгляд. Он был бледнее обычного, – я так хотел бы тебе помочь. Скажи мне, что сделать, скажи!

Родерик вырвал руку:

– Скажи всем, что мой… что мой… – слово, давно не произносимое им вслух, внезапно сломало его самообладание. Родерик сморщился, и тяжелые слезы потекли по его лицу одна за другой, – брат. Мой брат не предатель.

Сын Стина резко сорвался с места и широким быстрым шагом направился к морю. Все, даже самые маленькие дети, преклоняли перед ним колено и называли вождем, но ему не было до этого дела. Он просто не видел этого.

«Я виноват перед тобой, и я смою свою вину кровью».

Родерик вернулся к морю, но он больше не замечал его красоты, не обратил внимания на то, что море и небо перестали сливаться в одно, что линия горизонта вернулась на свое привычное место, не увидел новых красок. Родерик резко сел, буквально упал, около массивного красно-бурого камня, с одной стороны покрытого лишайником.

Ему душно. Он рывком снимает свой темно-зеленый плащ. Духота не проходит, и он снимает рубаху. Теперь ему холодно, но ему всё равно, ведь он снова может дышать.

«Мама, прости. Я никогда не говорил тебе, но я проклял его. Я сказал ему в лицо, что он давно мертв. Он должен убить меня, я знаю это. Но мне так страшно, мама, так страшно умирать. И я счастлив, счастлив, что все эти годы мы ошибались. Неужели ты не чувствовала, что он там ради нас? Конечно, ты не чувствовала… если даже я этого не понял».

Следующим утром Родерик с трудом вспомнил, почему его левая рука оказалась разбитой в кровь, от внешней стороны ладони до фаланг пальцев. Он ударял камень снова и снова, снова и снова и не чувствовал боли. Вода начала прибывать, и он не сразу понял, что его ноги перестали лежать на суше.

«Отец, я был твоим даром, а он – любимым сыном. Почему ты позволил этому старику отправить его туда, где его никто не защитит, почему, почему?! Я должен быть на его месте, я должен был сложить голову, убить герцога, отомстить за твою смерть! Он должен быть вождем и быть отцом детям. Ты сам говорил об этом, что ты наделал, отец… что я наделал».

Увидев воду около себя, парень удивился, но не понял своего чувства. Он бездумно опустил руку в воду. Прозрачная волна окрасилась в красный цвет. Соль попала на раны, рука заболела сильнее, но он не чувствует этой боли. Ветер сильнее треплет его собранные в хвост темные волосы, и он не замечает этого.

«Каспар, буря меня забери, прости меня… мне никогда не стать таким, каким ты хотел меня видеть. Меня не было рядом с тобой. Скажи, он был рядом? Он сказал, что он ни в чем не виноват? Я должен был пойти с тобой. Лучше бы меня убили, лучше бы он насыпал надо мной курган… я хочу видеть тебя, Каспар, я хочу видеть его, его…»

Родерик силился произнести имя брата, которое он так долго гнал из памяти, но не мог даже в мыслях позвать его. Внезапно перед его глазами возникла речка Вимбене. Брат смотрит на него снизу вверх, ухмыляется и говорит… совсем не то, что сказал на самом деле:

– Ты же не хочешь стать как герцог, а? С ума сойти хочешь?

«Нет, не хочу», – с отчаянным ужасом подумал Родерик, мотая головой из стороны в сторону.

– Ну так возьми себя в руки. Мы встретимся, и судьба твоя свершится.

Родерик словно очнулся. Он быстро заморгал, почувствовал боль в руке и озноб. Он увидел бесконечное море, ставшее тёмно-голубым в свете скромного весеннего солнца. Родерик посмотрел на небо и заплакал, поскуливая от невыносимой боли, как когда-то на кургане отца. Тогда рядом был Каспар, сейчас… был только Солнце-Бог, было и море, будто жалеющее его, ласково гладившее его ноги. Впервые за долгое время Родерик начал молиться, но молитва не выходила складной. Он просто шептал, всхлипывая и содрогаясь от холода и нового приступа кашля:

– Боги, Боги, услышьте меня. Помогите ему. Ему нужна помощь. Пусть его рука не дрогнет ни с герцогом, ни со мной однажды. Я понял, зачем мы ушли. Мы ушли, чтобы я вернулся, чтобы я вернулся, чтобы я…

– Возьмите его одежду, девочки, а вы, парни, ну-ка… – негромкий голос раздался рядом с сидящим в море парнем.

– Оставьте меня, – тихо сказал Родерик, не в силах сопротивляться тому, что его потянули вверх, – мы ушли, чтобы я…

– Не умер от обморожения, – закончил за него тот негромкий голос, – тебя никто не будет трогать, но здесь ты сидеть не будешь.

Родерик не понял, что голос принадлежал Сику. Он не смог вырваться из рук Брю и Тюрха, не смог убежать от них прочь. Он не противился, пока его растирали его же рубахой, пока перевязывали руку, насильно поили рябиновой настойкой, одевали и укладывали в построенный им («Разве мной? Это точно был я?») шалаш и укрывали теплыми шкурами. Родерик долго смотрел в одну точку, а после уснул, и во сне он видел брата.

Они учились драться на деревянных мечах и упражнялись до тех пор, пока Фальке случайно не попал в лоб Родерику мелким камнем, предназначавшимся Райфу. Левая бровь была рассечена, и хлынувшая кровь застлала мальчику глаз. Он плакал от страха и звал маму.

«Ты дьявольский выродок, Герард!»

Красивая герцогская дочь стояла в зале среди испуганных людей и кричала. Он смог бы полюбить её. Ему нужно было пойти за ней, за братом, нужно…

– Очень больно?

Рану над глазом покрыли чем-то вязким и вонючим, но это помогло. Он помотал головой. Брат приобнял его за плечи.

– Хочешь, я побью этого олуха Фальке?

Он мотает головой.

– Почему?

– Я сам…

Брат смеется. Он доволен. Ему радостно, когда он смеется.

Родерик пролежал в беспамятстве несколько дней, и язычники всерьез беспокоились за его жизнь. Жар долго не спадал, молодой вождь ничего не ел и с трудом пил, снова кашлял и бормотал никому не ясные вещи.

Он выздоровел так же внезапно, как и заболел, и, снова встав на ноги, тут же отправился на охоту. Его не останавливали; никто не знал, как с ним нужно разговаривать после того, как они узнали правду. Особенно волновались Последыши, которые не могли забыть Герарда. Эфой твердо сказал вести себя как обычно и ни слова не говорить о старшем сыне Стина, когда Родерик был рядом. Его, как и всегда, послушались беспрекословно.

========== Глава десятая. Меч и кинжал ==========

Стин, сын Хайде, ушел с младшей дочерью Земли 75 лунных жизней назад

Всё внешнее – только слой краски на человеке. Я сам своё небо, сам свой ад.

Ф. Шиллер, «Разбойники».

То ли дождь идёт, то ли дева ждёт.

И. А. Бродский, «Песня».

Равенна сидела за шитьем и слышала, как за дверью её комнаты беспокойно бегали служанки. В замке со дня на день ждали прибытия нового герцога. Герцогиня не принимала участия в приготовлениях, предоставив это временно вызванному из деревни Олмеру. Его не пришлось уговаривать, хотя девушка была к этому готова. Как только изрядно постаревший бывший советник Фридриха увидел королевскую дочь на пороге своего дома, бледную и вновь одетую в черное, он сразу всё понял. Олмер быстро собрал всё самое необходимое, переговорил с женой, простился с её матерью и своими детьми и отправился с Равенной в замок. По дороге та без слез рассказала ему о вестях, пришедших от её брата, ныне молодого короля, и попросила о помощи в устройстве гостей и во всём, что связано с грядущей свадьбой. Олмер пообещал, что ей не нужно ни о чем беспокоиться, и она поверила ему. Равенне было всё равно, какие комнаты отведут гостям, что за платье ей сошьют и что подадут в качестве главного блюда на свадебном пиру. Олмер, которого не успели забыть в замке герцога Вестфалии, взял всё в свои руки, и слуги быстро привыкли к его строгому тону, так сильно отличавшемуся от ласкового голоса Равенны.

Девушка же почти не выходила из своих покоев, проводя время в молитве или за рукоделием, мало ела и плохо спала. Письмо брата, которое ей зачитал архиепископ, приковывало её взгляд, в каком бы углу комнаты она не находилась. Она так часто смотрела на него, что, казалось, уже могла прочитать его самостоятельно. Девушка изнывала от чувства вины, которое испытывала по отношению к своему отцу. Она молилась о нем, но ждала совсем другого человека, и это ожидание причиняло ей настоящую боль. Равенна боялась признать это. С момента получения письма герцогиня Вестфалии успела подумать о многом, и ей так хотелось поговорить со своим женихом (она вздрогнула, произнеся про себя это слово), ведь ей нужно было убедиться в правдивости своих мыслей. Он любит её? Ей всегда хотелось любви, как в сказках, рассказанных няней на ночь. Она думала, что её полюбил молодой язычник, которому она помогла сбежать, что её сказка свершится с ним. Но она ошиблась: он не вернулся за ней.

Муж, её злой и глупый муж, не считал её достойной женщиной – за несколько лет брака она не родила ему наследника. Равенна же считала себя слишком достойной женщиной и не хотела иметь от него детей. Она ждала, ждала, даже почти потеряв надежду. Неужели она дождалась?

Равенна отбросила от себя шитьё и одёрнула длинные рукава чёрного платья. «Когда это случилось? , – в который раз подумала девушка, снимая с головы платок и распуская зачем-то убранные с утра светлые волосы, ставшие чуть более рыжими, – Я спрошу у него, конечно, но почему я не могу ответить на этот вопрос сама? Неужели тогда, у часовни апостола Петра? Или… или еще раньше, в день моей свадьбы, первой свадьбы. А вдруг мой рок настиг меня, когда он вышел из клетки, оставив там своего брата?», – Равенна закрыла лицо руками. Мысли, бегавшие по кругу одна за другой, сводили её с ума. Вместо того, чтобы горевать об отце, она снова и снова пыталась понять, когда это случилось.