Текст книги "Василий Кошанский. Здравствуй, мир! (СИ)"

Автор книги: Фохт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Занятно.

– Ещё как! Знаешь, он в молодости-то одарённый воздушник был. Но потом вдруг что-то заблокировало его магию. Магомер офигительную силу показывал, а использовать её Масянский не мог. Это мне по секрету в кадрах давно ещё рассказали. Во как бывает!

Увы, настало время бежать на лекцию. Пока я в очередной раз усыплял кошачью поросль теорией, мысли крутились вокруг Валерьяныча. Что ж, в книгах можно прекрасно передавать банкноты, то есть Масянский, вероятно, помышлял шантажом. Я вспомнил про открытку, которую он дал мне. Надо её внимательно изучить. Вдруг там был толстый намёк? Ведь Котий день, как последний в уходящем году, имел свои традиции – подведение итогов: храмы всю неделю круглосуточно принимали кающихся прихожан, желающих облегчить душу и настроиться на путь самосовершенствования; служащие получали премии и выговоры за «отчётный период», а дети – подарки за хорошее поведение и «плётку» за неправедные поступки. В открытках, которыми обменивались в конце года, обычно желали успехов в новых начинаниях или подшучивали над несбывшимися планами или ошибками прошедшего года.

Но какие неблаговидные поступки совершал Василий Матвеевич? Я не мог припомнить ничего предосудительного. Он даже Борису подножки не ставил. Никакой кошечке глазки не строил, в карты не играл. Я напрягся изо всех сил, пытаясь выудить из своей головы хоть что-то. Ученики, испугавшись моих выпученных глаз и напряжённой морды, ещё прилежнее застрочили в своих тетрадках, а я отвернулся к доске.

То ли память наша была очень избирательной, то ли молодому Кошанскому можно было нимб приделать и начать канонизацию – настолько скучным и праведным он был.

После занятий и обеда я галопом помчался к себе, отклонив приглашение Эдика прогуляться в город.

– Прости, надо готовиться к лекциям, – извинился я, закрывая дверь перед его мордой. Найти открытку оказалось несложно: Василий Матвеевич просто кинул её в ящик с письмами из дома да счетами от лавочников.

Открытка была из так называемой «предостерегающей серии». За партой котёнок в гимназической кепочке читал книжку, название которой дублировалось на доске за его спиной в списке запрещённой литературы. «Не делай так!» – гласила подпись внизу. Я не понял, каким образом это может быть связано с диссертацией. Зато, порывшись в «архиве» Кошанского, припомнил, как Котослав однажды притащил после урока изъятый у кого-то из учеников эротический романчик. Он не хотел скандала в том классе и вмешательства инспектора, а потому попросил Старокотова уладить вопрос.

Не мог ли Валерьяныч заметить ту книжку в лапах Котёночкова и вообразить, что мы за закрытыми дверями нашего кабинетика балуемся эротической литературой? У котов такие издания были в ходу, но не одобрялись в приличном обществе, а для всех так или иначе связанных с нивой просвещения были строго-настрого запрещены: моральный облик учителя и тому подобное.

Наверняка Масянский преподнёс открытку не только мне… Получается, неделю наш убийца раскачивался. Или Валерьяныч дал как раз такую отсрочку на сбор денег?

«Надо поговорить с Дусиком!» Я спустился в читальный зал, где в присутственные дни Песцов обычно готовился к занятиям и проверял работы. Недвижимость в столице была безумно дорогая, а преподавательские зарплаты даже в самых престижных заведениях – скорее символическими. Считалось, что учителя работают за идею, мол, корыстные цели педагоги преследовать не должны, это ж призвание – нести свет знаний. В общем, очень удобная позиция для министров просвещения и финансов, которых люто ненавидели все, кто сталкивался с системой кошачьего образования. Евдоким не отличался ни знатностью, ни богатством, и заниматься дома ему было совершенно негде, поскольку он ютился в малюсенькой квартирке с молодой женой и громогласным отпрыском – потомку едва исполнилось полседмицы.

Когда я подсел за его стол, Дусик со зверской мордой черкал что-то в ученических тетрадях.

– Ты, братец, суров! – усмехнулся я.

– Я не знаю, каким местом эти котята слушали мои объяснения! – возмущённо зафырчал он.

– Тем же, что и мои лекции, – сочувственно хмыкнул в ответ, а потом перешёл к волнующей меня теме: – У меня всё Масянский из головы не выходит. И тут я вспомнил, что он мне открытку подарил на Котий день.

– Ага, он много кому их тогда всучил.

– Да? Занятно. И тебе?

– Угу. За наш нравственный облик радел. Всё возмущался, что я платно с отстающими занимаюсь. Но мне инспектор Летягин сам так велел делать. А то у меня бы дополнительного времени не было, по другим урокам бы бегал. Масянский же считал, что учитель должен быть бескорыстным.

Дзинь! В моей голове сработал сигнал. Кажется, я знаю, кто такой «Бескорыстный» в книжечке. Надо будет проверить. Пока Дусик дальше раскрашивал красным студенческие домашки, я ненадолго отбежал в уборную и стал быстро листать книжечку, ища упоминания Бескорыстного. Наткнулся на запись за прошлую неделю, где тот закончил урок на пять минут раньше.

Я вернулся к другу.

– Послушай, в прошлый четверг ты до звонка своих не отпускал?

– Уже кто-то стукнул? Так и думал. Специально сразу объяснительную отнёс Летягину. Один шутник из класса наелся гороха да устроил канонаду на уроке. Мы мужались как могли, но до конца высидеть не сумели. – Дусик помахал лапой перед носом. – У меня обоняние до сих пор не восстановилось.

Я ещё немного пообщался с другом, а затем поднялся на свой этаж. Наша команда сегодня не заседала: Старокотов со Щукиным готовили опытный образец.

Глава 5. О грешниках и праведниках

Я погрузился в изучение летописи Масянского. «Буду знакомиться с котами-грешниками, – решил я. – А то так вся жизнь пройдёт мимо Василия Матвеевича. На старости лет будет не за что краснеть. Куцый хвост ещё не повод становиться монахом». Не то чтоб я собирался предаться всяческим порокам, но было интересно, кто меня окружает.

На отдельный листок выписал прозвища и стал подбирать к ним фамилии. Это напоминало задачку из комбинаторики. В принципе, точные имена мне были не нужны, я действовал из чистого любопытства. «Теневая» стороны кошачьего мира была незнакома Василию Матвеевичу.

Я перечитал записи за второй зимний месяц, когда Котёночков притащил ту порнушку. Есть! «Весельчак шёл к диссертантам с запрещённой книжкой, “Мурка на троих”». Забавно! Наш зоркий шантажист узнал её по кусочку обложки. Может, сам был поклонником подобного развлечения? «Длиннохвостый и Весельчак снова пришли в спальни за полночь, раскрасневшиеся и потные. Уверен, расслаблялись над романом». Фу, старый пошляк, кабинет у нас маленький и душный, а не то, что ты подумал!

Красавчик-Борис с завидным прилежанием пакостил мне, а в свободное от этого занятия время играл в карты. «Уж полночь близится…» – хмыкнул я. Кстати, а как он заполучил подброшенную мне пуговицу? Неужели всё-таки замешан в убийстве? Вполне в его гнусном духе: избавиться от шантажиста и свалить всё на ненавистного Кошанского. Двойной профит, так сказать. Или профессор потерял пуговицу днём раньше? У штатных преподавателей не было личных камердинеров, только два этажных лакея на всех, которые занимались гардеробом и не всегда были расторопны.

В дверь постучали. Я мигом спрятал книжечку, пододвинул к себе чистые листы бумаги и буркнул: «Войдите!»

– Зря ты не пошёл со мной. Погода замечательная. В «Трёх лягушках» сегодня копчёных жаб подавали.

Я невольно сглотнул. Какое счастье, что я остался в академии! Но Эдик понял это превратно:

– Ага, жирненькие такие. Кожица хрустящая. Но не переживай, друг, я велел прислать записку, когда снова жаб привезут, отложить нам самую большую.

О боже! Я так старался не смотреть в тарелку в столовой и не читать меню, вывешенное перед дверью. В эту сторону местной жизни, как и гигиену, я предпочитал не вникать. Иначе моё человеческое сознание тянуло обняться с фаянсовым другом, а здесь таких не было. Только лотки с опилками.

– Кстати, я тут подумал, – приятель ткнул пальцем в мою папку с бумагами, – может, мне тоже за диссертацию засесть? Не хочу свечку маразматику Двоехостову держать.

Двоехвостов приходился младшим братом деда нынешнего Государя и был самым старым членом Императорского дома. Он любил окружать себя стаей секретарей и помощников из дальних родственников.

Я промолчал. По воспоминаниям Василия Матвеевича, Эдуард не отличался ни прилежанием, ни любовью к наукам.

– Подам завтра ходатайство в диссертационную комиссию. Если вдруг спросят твоё мнение, не топи меня, ладно?

– Конечно, не буду, – улыбнулся я ему. О капризах старого Двоехвостова Эдик рассказывал не раз, и я прекрасно понимал его желание отвертеться от предполагаемой чести. Кузен и в академию напросился, поскольку как раз нарисовалась вакансия у Императорского деда.

На ужин я отправился один. Эдик был сыт жабами. Борис уже сидел на своём месте. Интересно, как он объяснил подброшенную пуговицу? Или её подкинул кто-то другой? Всего «М» среди преподавателей было котов пять. С остальными у Кошанского были нейтральные или даже доброжелательные отношения. Василий Матвеевич был тих, хорошо воспитан и сосредоточен на своей теории магии, много времени проводил в дальнем кабинете за хранилищем библиотеки.

Все засветившиеся в записях условно делились на несколько групп: тайные Ромео и Джульетты (три пары), ходоки налево – четыре кота, запретная связь с ученицами – два эпизода, азартные игроки – три морды, включая Бориску, взятки и так далее – больше десятка хвостов. Помимо этих славных деятелей, некто Головастик сливал лизоблюдам канцлера информацию о научных проектах академии, а Честняга торговал ответами перед контрольными, подворовывая «ключи» у коллег, особенно у старых профессоров, которые вели занятия по давным-давно составленным материалам. В общем, порядочных товарищей в наших пушистых рядах было не так уж много. Василий Матвеевич упоминался только в связи с поздним возвращением из библиотеки. Весельчак-Котёночков пару раз любезничал с преподавательницей старокотовьего. Бескорыстный-Дусик тоже был почти паинькой – изредка опаздывал на занятия, заговорившись на перемене.

Интересно, под каким прозвищем скрывался Эдик? Я знал, что у моего приятеля есть постоянная любовница и что он предпочитает вкусно есть и пить в тавернах, а не в столовой. Это не было большой провинностью даже для «святых педагогов», но ведь Валерьяныч фиксировал всё. Точнее так: в начале книжечки стояли имена и проступки, в скобках даты, кое-где ещё названия заведений. Думаю, это было специально подготовлено Валерьянычем к Котьему дню, а потом он стал писать в неё заметки нового года. Интересно, полиция нашла другие тома летописи нашего зоопарка? Наверное, нет. Иначе администрация бы уже била копытом. Откуда в буфетной взялась книжечка? Потерял её сам шантажист или убийца?

Я понял, что вопросы очень сильно обгоняют ответы. Потом задумался: а как он всё успевал? И в академии, и в городе? Ещё раз пролистал записи. На последней страничке обнаружил столбик каких-то цифр. Бухгалтерия шантажиста? Суммы, если они не закодированы, выглядели слишком мелкими, да и рядом с ними стояли только буквы, а не клички. А если это оплата шпионской сети Масянского? Кто всегда в курсе всего? О, этот ответ я знал благодаря прочитанным детективам. Те, на кого смотрят как на мебель и бытовые приборы, – прислуга. Что ж, для простого люда такие деньги вполне существенны. Любопытно, кто поставлял сведения о городских похождениях преподавателей?

В очередной раз я напал на когтедралку, затем спрятал книжечку и бухнулся в постель.

Утро, звонок, уборная, умывальный таз. Меня безумно смущало то, что душ тут не принимали. Протирали мех влажной тряпочкой и вычёсывали. От блох и прочих насекомых использовали специальные капли. Местная гигиена была, наверное, самым большим недостатком этого мира. На первый неискушённый взгляд.

Сегодняшний день должен был начаться с храмовой службы. Ещё до завтрака коты и кошки стройными рядами потопали на верхний этаж административного здания, где располагалась домовая церковь академии.

Василий Кошкин впервые увидел этот длинный зал, не меньше актового, с обитыми деревянными панелями стенами и удивительно низким потолком. Приподнявшись на цыпочках, я мог бы коснуться его рукой. Странная церковь! И только потом до меня дошло, что же мне это помещение напоминает. Коробочку! Забавно. Даже я, далёкий от мохнатых питомцев, знал, что мурлыки обожают залезать в коробки. Моей кошачьей сущности местный храм тоже пришёлся по душе.

Ни иконостаса, ни алтаря я не увидел – их не было. Витражи создавали приятный полумрак. Отец Фёдор, настоятель церкви, был одет в весеннюю бледно-зелёную сутану. Я едва удержался от весёлого фырканья, услышав обращение к местному «батюшке». Для меня имя «отец Фёдор» было нарицательным, так и подмывало спросить: «Почём опиум для народа?» А тут религия была очень даже хитрой и удобной для государства и верхов.

В Великой Котовии исповедовали котализм: Котоотец основал наш мир и вместе с Котоматерью дал начало всем котам и кошкам. Каждая кошачья душа проходила девять жизней, а затем отправлялась в пристанище вечного счастья. Видимо, аналог нашего рая. Но какая у тебя сейчас по счёту жизнь, было неведомо, хотя некоторые пытались это определить, бегая к ведьмам или гадая различными способами, пусть церковь подобное не одобряла. Считалось, что все изначально рождались в самом низу иерархии, но благочестивым поведением и прилежной работой обеспечивали себе переход в следующей жизни в более высокое положение. Кто же бунтовал или ленился, застревал в своём и после девяти перерождений попадал в местный ад. Так что котики не устраивали восстаний и революций, надеясь на счастье в новом теле. Дворянство же чувствовало себя более уверенно касательно будущего и исподтишка предавалось порокам.

Учащихся выстроили по классам, преподаватели окопались в западной части церкви. Никаких скамеек не предполагалось, как и «царского места». Ректор и всё остальное начальство стояло с простыми смертными, лишь чуть ближе к котьему отцу. Семь раз прозвонил колокольчик в руках маленького служки в голубом костюмчике – все юные помощники в храме были белоснежными – и присутствующие свернули хвосты калачиками и прижали передние лапки к груди. Привычное мне уже массовое мурчание сопровождалось тихим бормотанием отца Фёдора, который ходил между рядами, размахивая кадилом. По помещению разливался божественный аромат травы. От него слегка кружилась голова и чувствовалась необычайная лёгкость во всех членах. Все вокруг казались удивительно милыми, а мир в целом – замечательным.

Выходили мы после службы с блаженными улыбками на мордах. Уже потом, изучив местные традиции, я узнал, что на храмовых службах используется кошачья мята, монополия на выращивание которой была только у Церкви. Атеистов среди знакомых мне котеек не было, и редко кто без особых обстоятельств по собственной воле пропускал службы. А вот отлучение от храма рассматривалось как суровое наказание, и лишённые права посещать церковь всячески старались добиться прощения.

Магия, которая в первую очередь считалась привилегией высшего сословия, была доступна не всем дворянам, поскольку избыток её мог нарушить равновесие мира и привести к катаклизмам. Силу даровала Котомать по своему непостижимому замыслу, а потому роптать на отсутствие магии в семье было дурным тоном. Очень набожный император Филимон даже ограничил пользование артефактами, чтоб не нарушать высшую волю.

Среди духовенства были как владеющие магией, так и обычные коты да кошки. Церковная иерархия была очень близка к привычной нам. Разумеется, к высшим должностям доступ имели только одарённые силой.

На выходе из храма нас с Котославом остановил Старокотов.

– Идём-ка все в кабинет.

Мы удивлённо переглянулись, но последовали за руководителем группы.

– Удалось? – нетерпеливо спросил Котёночков.

– Быстро только мыши родятся, – дёрнул его за ухо Старокотов.

Когда дверь закрылась, наш начальник наложил привычное заклятье против подслушивающих.

– Мы со Щукиным пока ещё трудимся над моделью. Но сейчас придётся затаиться. Как вы знаете, через два дня предстоит Высокий визит в академию. А значит, будут повышенные меры предосторожности, особенно учитывая произошедшее с Мурлык-Масянским. Всю территорию уже сегодня заполонят жандармы и императорская гвардия, чтоб провести доскональную проверку всего и вся. Нам не нужно, чтобы кто-либо сунул нос в наши бумаги. Потому прячем все записи и делаем паузу в изысканиях.

Мы с Котославом послушно кивнули.

Видимо, о Высоком визите напомнили не только Старокотову. В учительской разговоры про Масянского и следствие сменились на обсуждение предстоящей встречи с членом императорской фамилии. Дружно гадали, кто из принцесс удостоит нас своим посещением. Магическим академиям покровительствовали сёстры и дочери Императора.

Уже к началу учебных занятий – по храмовым дням они стартовали в одиннадцать часов – прибыли гвардейцы и жандармы для обеспечения безопасности. На самой галёрке моей аудитории я увидел пару стражей закона, а из разговоров в столовой узнал потом, что подобного посещения удостоились все преподаватели академии.

На перемене сообщили, что в этом году к нам наведается принцесса Анна, младшая дочь Государя Императора. Преподаватель словесности был освобождён от лекции и засел за сочинение торжественного приветствия. За ужином всем выдали бумажки с фразами, которое мы должны были зазубрить на случай, если принцессе вздумается посетить какое-либо занятие. Как будто было недостаточно обычного придворного этикета, которым мордовали преподавателей при приёме в штат. Высокие визиты проходили дважды в год: в начале календарного года и на выпускных экзаменах в первые дни лета. Нашему ректору захотелось удивить принцессу поэтичностью и оригинальностью.

Разумеется, было составлено поминутное расписание визита, но Её Высочество Анна славилась своей взбалмошностью и непредсказуемостью.

Я быстро выучил положенные слова, хотя пиетета перед императорской семьёй не испытывал – ура! натура Кошанского ещё не сожрала Васю Кошкина. Да и едва ли своенравную юную особу заинтересует теория магии – один из самых скучных предметов, тем более лекция.

Дело Масянского если и велось дальше, то очень тихо и не особо успешно. Нам так и не сообщили, каким образом был убит Масянский; возможно, эти сведения скрывались специально, чтобы подловить преступника на лишней информации. Точное время смерти не было известно. То ли седьмой день года, то ли начало восьмого дня. Комната профессора находилась в стороне от других, друзей у него не было, никто за почти два дня к профессору не заглянул, пока не стали разносить вечернюю почту. Тут-то дежурный секретарь, ответственный за доставку официальных бумаг, и помчался к своему начальнику доложить о Масянском.

Спальный этаж находился в Г-образном крыле учительского корпуса. В длинном коридоре располагались две каморки наших лакеев, комнаты основного преподавательского состава и три уборные, в коротком аппендиксе разместились общая гардеробная с казённой одеждой, бельевая, где хранились постельные принадлежности, а также две спальни: в большой обитал как раз Масянский, малюсенькая угловая отводилась замещающим педагогам как временное жилье.

Из-за предстоящего визита, омрачённого смертью профессора, за всеми, кто находился в академии, пристально наблюдали тучи гвардейцев. Кажется, даже в кастрюли с утренней кашей и лотки не скажу с чем они сунули свои тёмные носы – императорские охранники как один были чёрными котами без единого светлого пятнышка.

Ожидание высокой гостьи превратило академию в дурдом на выгуле. Бурная деятельность развернулась по всем фронтам: низший персонал наводил блеск везде, куда указывал перст Управляющего, в первую очередь в учебном корпусе, столовой и актовом зале; преподаватели и студенты репетировали торжественный приём и приветственный гимн, как будто в прошлом году не исполняли те же песни, поклоны и реверансы; администрация проверяла и стращала, а полиция пыталась до приезда принцессы отловить все преступные элементы в оплоте магических знаний. Так, были резко отчислены два старшекурсника, в чьих портфелях были обнаружены запрещённые республиканские брошюры. К вечеру уволили кухонного эконома – по-нашему завхоза, – попавшегося на жульничестве с закупкой продуктов, да изгнали без выходного пособия пару горничных, засветившихся в греховных связях с мужской прислугой. Академия, как могла, боролась за звание образцово-показательного учебного заведения. Ох, если б в полицейские лапы попала «шпионская» книжечка, встречали бы мы принцессу очень скромным составом.

Без всякого уважения к священному праву частной собственности, но ради безопасности принцессы, был проведён досмотр личных вещей. Начали со служащих и учащихся. Преподаватели резво помчались по своим комнатам прятать компромат. У меня рыльце тоже было в пушку – я на всякий случай прикопал книжечку Валерьяныча в научном зале библиотеки, куда имели доступ диссертанты и профессора. С одной стороны, там ошивалось не так много народу, чтобы нечаянно обнаружить записки. С другой – всё-таки не только я проводил там время, так что Василий Матвеевич не должен был стать подозреваемым номер один, если б полиция нашла эти записи. Признаюсь, мне не было совестно из-за спрятанного «дневника стукача». Уверен, что ректор и так знал о мелких грехах своих служащих.

На допрос меня больше не вызывали, но следователь и его помощники не раз заходили на спальный этаж, участвуя в обысках. В моих вещах и бумагах тоже рылись, хотя весьма поверхностно. Тема диссертации была «повышенного уровня секретности», а значит, вчитываться в записи черновиков было запрещено. За мою благонадёжность ручался наш ректор.