Текст книги "В прятки со страхом (СИ)"
Автор книги: Ежик в колючках
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Обещаю, – и тут в глазах его вспыхиваюст две отчетливые, правда крохотные, смешинки, – если не будешь больше крутить голой задницей, – отрезает лидер и убирает свои руки за спину. – Все, проваливай, мелкая.
Это я еще и виновата оказывается? Ну охренительно.
– Ты хоть знаешь, как меня зовут? – оглушаю я своим вопросом командира. – Я у тебя то коротышка, то мелкая, то слабачка и тому подобное. Ты знаешь мое имя? – Не знаю почему это вдруг становится так важно, просто он ни разу не называл меня по имени, ни разу. Кровь тут же бьет в голову, я краснею, потею, заикаюсь и руки трясет все сильней. В общем, дебильная, любовная лихорадка налицо.
– По-моему, твоему языку можно было бы найти более приятное применение. Ты опять выеб*ваешься, крошка. И как же тебя зовут? – с крокодильей лаской ухмыляется Эрик, сверля меня серыми глазами.
– Э-э-шли, – растерявшись от такого неприкрытого и пошлого сарказма, блею я.
– Попробую запомнить, – веселье, кажется, кончается, и Эрик уже напускает на себя полнейшее безразличие. Пожимает плечами, ухмылка становится еще шире, но в глазах черти выдают такие пируэты, что сразу становится ясно, плохой из него актер.
– Хочешь я тебе на бумажке запишу, может, выучишь, – ехидничаю ему в ответ.
– Хочу чтобы ты меня поцеловала, по-настоящему, как в поезде, – меня будто окатывает кипятком и я замираю с открытым ртом.
Нифига себе, заявочки. Он что серьезно? Серьезно?
Эрик наклоняет голову набок, ведет левым плечом, будто разминает мышцу, и беспардонно обхватывает меня за спину одной рукой, ни секунды не сомневаясь, что я выполню его требование. Полумрак коридора спасительно скрывает предательское покраснение в одну секунду загоревшихся огнем щек. Серая бездна глаз поглощающе смотрит, не мигая, подрагивает в сдерживаемой улыбке уголок губ. Его пальцы, сильные, смелые, горячие и чертовски наглые медленно скользят по пояснице. Неторопливо поглаживают, сначала только кончиками, потом всей ладонью. Обхватывая, прижимая, лаская. Нужно сделать глубокий вдох как можно тише и незаметно смочить пересохшие губы языком, комок в горле слишком сложно сглотнуть.
А тело предает так быстро, так покорно сдается во власть его нежных пальцев, его скрываемой улыбке, его пленительного взгляда, такого одурманивающего запаха. Он видит все, что делает со мной, видит, и один этот взгляд может свести с ума. Его пальцы снова медленно скользят снизу вверх и так же мучительно и ласково снова вниз. По телу разливается тепло, губы невольно приоткрываются, так и прося касания его губ, ловя его взгляд и опуская свой. Все тело подрагивает, глаза затуманиваются. Сил сдерживаться почти не осталось, а его ладонь продолжает свою сладкую пытку, свою мучительную игру, то едва касаясь нежной кожи, то вдруг крепко сжимая. И полумрака уже не хватает, чтобы скрыть свои прикусанные губы.
– Да пошел ты, – рычу я, вырываясь, разворачиваюсь на пятках и ухожу, чеканя каждый шаг.
«Наглый, самоуверенный засранец», – стучит у меня в ушах. Подлая скотина, решившая что ему все дозволенно. Ага, сейчас вот прям, разбегусь и... Ну ладно, посмотрим кто кого, посмотрим, потираю я ручками, придумывая свою сладкую мстишку.
После обеда Фор и Лорен ведут нас на очередную экскурсию. Сегодня мы в составе патруля, вместе с урожденными бесстрашными отправляемся проверять одно из поселений афракционеров, находящееся в заброшенном районе – Old Town (Старый город). В курс дела нас вводит старший командир патрульных – Бартон, крепкий, темнокожий мужичок, с пирсингом в подбородке. Оказывается, в Старом городе прижился мирный лагерь изгоев. Они не причиняли никаких проблем и неудобств, но бесстрашные обязаны были проверять все поселения, чтобы соблюдался установленный правительством порядок.
Ближе к пункту назначения к семнадцати неофитам, двум инструкторам и Бартону присоединяются еще трое патрульных. Длинный как жердь мужик, молодая женщина и веселый парень, расточавший улыбки во все стороны – Скайт. Лагерь изгоев находится в самом середине района, обнесенный высоким и крепким на вид забором среди высоток, и представляет собой, на мой взгляд, довольно унылое зрелище. С десяток полуразрушенных, одноэтажных зданий, погрязших в грязи, нищете, переломанной куче ненужного хлама, создающей ощущение нахождения на свалке. Запах гниющих отходов, немытых тел и еще чего-то очень неприятного моему желудку, висит в воздухе, неспособный развеяться небольшим, прохладным, осенним ветерком.
– Фу-у, – кривятся девчонки, наморщив свои носики.
– Дышите глубже, – тут же раздается ржач одного из патрульных. – Изгои не моются неделями.
Конечно, не моются, им негде. Отречение снабжает их только питьевой водой, единственный доступный для изгоев источник проточной воды находится в нескольких километрах отсюда, а в болоте особо не помоешься.
Мне здесь все не нравится и кажется подозрительным, не знаю чем, но странное ощущение беспокойства накатывает на меня волнами. А, может, мне просто очень не нравятся здешние виды.
Неофитов разделяют на два отряда. Фор и Бартон ведут за собой свою группу, осматривать ближайшие окрестности, которые зияют пустыми проемами выбитых окон, сгружаясь и нависая вокруг лагеря. Другая группа изучает местные красоты в виде облезлых, разломанных фасадов и заваленного разной рухлядью, импровизированного, общего двора. Между этим великолепием расхаживает около четырех десятков безфракционников.
Две женщины, в давно нестираных одеждах склоняются над чаном, подвешенном над костром, и не спеша помешивают свое варево. Мы проходим мимо, одна из них приподнимает голову, обляпанную сальными волосами, и бросает короткий, полный ненависти взгляд на исчезающих за углом бесстрашных. Меня будто толкают в спину, так изгои не смотрят. Они ненавидят бесстрашных, ненавидят, но боятся. Люто боятся потерять даже такое никчемное и шаткое положение в этом обществе, делающее тебя все еще живым человеком. Вот что меня настораживает: здесь и сейчас они нас не боятся, совсем, ни капельки, в их взглядах только ненависть, желание уничтожить.
«Здесь что-то не так!» – бьет тревогу мой внутренний голос.
Пройдя всю небольшую территорию, наша группа возвращается к каменным заграждениям, несущим здесь функцию неких ворот. С облегчением вздохнув, я понимаю, что мы уходим из этой обители. Самый высокий патрульный окидывает странным взглядом столпившуюся кучку афракционеров у дальнего здания и беспокойно переглядывается со своей напарницей.
«Они тоже что-то чувствовали», – убеждаюсь я.
Останавливаясь в конце растянувшейся шеренги из неофитов, рядом со Скайтом, поджидаем направляющегося к нам инструктора с остальными ребятами.
«Что-то не так», – продолжает твердить мне мой мозг.
Я снова оглядываю всех изгоев, пытаясь понять, что-нибудь высмотреть, услышать, а подозрения лишь сильнее назревают, вползая и закручивая маленькие шестеренки подавая пульсацию в чутье, пока не сработал «стоп-кран». Здесь тихо, слишком тихо.
Черт! Черт! Черт!
– Бартон говорил, что здесь должны быть старики и дети, а среди изгоев их нет, – как можно тише шепчу я, практически прильнув к патрульному. – Во всех лагерях полно стариков и есть дети, во всех.
– Бл*ть! – орет Скайт, отталкивая меня в сторону и прикрывая собой.
Оглушительная канонада выстрелов раздается над нами, пробивая голову одному из урожденных неофитов, не успевшему пригнуться. Патрульный хватает меня за шкирку, пытаясь увернуться от пуль, отскакивая к каменному заграждению, где укрывается остальной отряд от прошивающих воздух выстрелов. Но короткая очередь пробивает перед нами стену, выбивая фонтан крошева бетона и перегораживая пути отступления. Мы заваливаемся за сомнительное кирпичное сооружение – котельная или будка, выглядываем из-за угла и дружно материмся, замечая, что к нам уже подбираются, прижимаясь ближе к развалинам и заграждениям, несколько изгоев.
– Твою мать, – рявкает Скайт, но выдохнув говорит четко и относительно спокойно. – Здесь не пройдем, придется укрыться до прихода подмоги. – И, притянув меня ближе, тыкает пальцем в направлении одного, на вид довольно крепкого дома. – По моей команде, короткими перебежками, как можно ниже пригибаясь к земле. Поняла?
Я-то поняла, но с возможным укрытием нас разделяет больше десяти метров. И как туда добраться, под дождем из свистящих пуль?
– С ума сошел, – выстанываю я, трясясь от страха.
– Делай, что говорю, – отрезает парень, отвесив мне затрещину. – С другой стороны не пройти, мы уже отрезаны от группы, больше шанса не будет.
«Ой, как оху**но», – съехидничаю я про себя, готовясь рухнуть в обморок.
– Раз, два. Пошла! – командует Скайт, высунувшись и выстрелив несколько раз.
Мы выскакиваем и несемся к вожделенной цели, петляя как бешеные зайцы. Мне кажется, я оглохла и ослепла, не видя ничего вокруг, кроме темного проема здания без двери, который все никак не хочет приближаться. Я, визжа, причитаю, ору дурниной, но бегу вперед, наконец, завалившись в помещение и подминаясь под телом патрульного. Он скатывается с меня, морщась и держась за грудь, а я в ужасе хлопаю глазами, глядя, как его рука окрашивается в алый цвет. Кровь. Он ранен.
Вскочив, подхватываю его помогая встать, Скайт кивает, показывая на вторую комнату помещения, туда я его и утягиваю.
– Вот бл*дство-то, – вздыхает патрульный, обнаружив, что мы попали в ловушку.
В другой комнате нет ни одного, даже маленького окошка, мы застряли в каменном мешке, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи и чувствуя приближение врага. Обычный стол, несколько кривых полок заменяющие кухню, черные, горелые котлы, дырявые кастрюли и прочая утварь. В углу вонючие матрасы, сложенные ветхой кучей и горы мусора устилающие пол.
Скайт переворачивает стол набок, делая заграждение сбоку от входа и неуклюже, словно поскользнувшись, заваливается на облупившуюся штукатурку. Поддерживаю его от падения, но он уже не бледный даже, а зеленый, и скрипит зубами. Я подхватываю его и волоку за ограждение. Он изо всех сил помогает мне; беда в том, что сил этих остается немного. Но он еще умудряется разговаривать.
– Слушай сюда, – и тяжело кашляет. Похоже, прострелены легкие, дышит он с трудом и тает на глазах. Прерывая мой скулеж, сует в руки свой пистолет и запасную обойму. – Любому, кто сюда сунется – стреляй в голову.
Я начинаю ныть с удвоенной силой, но его взгляд становится таким жестким, что рыдать мне уже больше не хочется.
– Слушай, я сказал, – с нажимом повторяет Скайт. – Патроны не трать впустую. Как только полезут в дверь – сноси башку точным выстрелом. Нужно продержаться минут двадцать, скоро придет помощь. Ты поняла меня?
Я киваю, пытаясь произнести хоть слово, но не могу. Патрульный тяжело откидывается на спину и, кажется, теряет сознание, а я завизжала, увидев, что в дверной проем лезет человек. Несколько фигур за его спиной падают как подкошенные, наверное, бесстрашные открыли ответный огонь, и я жму на курок.
Больше ничего не существует вокруг, только я, мое рваное дыхание и гулкое сердцебиение. Пистолет, выстрел на выдохе и звонкое падение гильзы. Тело грохается на пол, неестественно вывернув ноги, и больше не двигается. Прижавшись животом к полу и сосредоточив все внимание на прямоугольнике, освещенном дневным светом, слежу за проемом, где показывается еще один худощавый изгой, подбирающийся ко мне. Он меня не видит, наше укрытие тонет в сумраке. Пуля взвизгивает, выбив крошку в стене, и грохочет мой ответный выстрел среди бетонных сводов, проделывая аккуратную дырочку в чужом лбу, заставив его, дернувшись, растянуться на полу.
Это просто пи***ц! Какого хрена нас сюда притащили? Мне приходится стрелять в людей! В людей, вашу мать! Поверить не могу! Подозрительная тень проскользывает возле входа, и человек в грязных лохмотьях принимается поливать огнем сгущающуюся темноту, дырявя остатки штукатурки. Сознание только фиксирует грохот, от которого закладывает уши, все окутывают клубы пыли, запах пороха, но мокрые ладони сжимают в хватке пистолет намертво.
Мамочки. Как же жить хочется!
Выстрел, перекатываюсь на спине, еще выстрел – попадаю. А на улице снова суетливые движения…
– Твою мать, – рычу я. – У них там что, один коллективный мозг на все банду? Какого спрашивается йуха, они все пытаются пробиться сюда?
«Потому, дура», – вопит внутренний голос. – «Возле выхода из лагеря залегли бесстрашные. У неофитов оружия нет, зато есть у инструкторов и патрульных, а пять стволов в руках бесстрашных могут дать достойный бой противнику. Они не выпустят изгоев из отцепления, а ты можешь сойти за заложника. Вот только заложники долго не живут».
В подтверждение моих догадок раздается очередная канонада снаружи, и я отстреливаюсь по живым мишеням, мелькающим на пяточке возле входа, крутясь по всему полу среди мусора и хлама.
«Бамс!»
Мои ноги задевают сваленное в кучу тряпье, натыкаясь на что-то твердое и железное. Любопытство – не порок, сдергиваю грязное тряпье и… Ох*еть, что это? Люк? Точно люк. А какого он делает в доме и зачем?
Истерические смешки сыплются из моего рта вместе с замысловатыми ругательствами – нахваталась от виртуозно матерящегося на неофитов Эрика. Я нашла люк, и скорей всего это к нему и прорываются безфракционники, к единственному выходу из осажденного поселения, а, значит, мне не повезло. Все изгои будут любой ценой пробиваться к своей цели и вряд ли я смогу выстоять. Пот стекает ручьями по моему лицу, тело бьет мелкой дрожью, захватывая паникой и липким страхом. Нужно попробовать открыть его, но не получается сдвинуть крышку и на дюйм, тяжелая, зараза. И что делать? Бежать не выйдет. Сдаваться? А я не могу, вот не могу и все тут! Я бесстрашная!
Упорно огрызаюсь огнем в ответ на вновь скользнувшие фигуры в соседнюю комнату, а у самой от страха и ужаса уже желудок вниз проседает. Мне кажется, я сейчас обмочусь и оглохну.
«Клац-клац», – а патроны-то кончились. Пару секунд, чтобы поменять обойму, щелчок… и говнюк, подобравшийся слишком близко, получает пулю в лоб, потом второй, остальные, отступив, укрылись на улице. Что-то мешает мне, застилает глаза пеленой. Слезы. Я плачу… размазывая ладошкой влагу по лицу.
– Скайт! – хрипит рация. – Скайт, ответь!
Я мигом подползаю к патрульному, ощупываю карманы вглядываясь в его белое лицо, и от отчаяния перехватывает дыхание. Ах ты, черт! Мертв. Не дождался помощи. Поднимаю глаза на афракционеров, не оставляющих попыток грохнуть меня – ублюдки, похоже, всерьез удивлены такому сопротивлению. Холодная, расчетливая ярость заливает и наполняет мозг, успокаивая дрожь в руках, впрыскиваясь адреналином в мою кровь.
– Суки! – ору я во всю глотку. – Ненавижу… Ну подходи ближе. Подходи. Сейчас я вам в миг яйца поотстрелю.
– Скайт! – снова трещит рация.
Воспользовавшись небольшой передышкой, видно у изгоев тоже патроны не бесконечные, я вытаскиваю аппарат из кармана мертвого патрульного.
– Он умер, – сухо выдаю неизвестному, на том конце связи.
– Х*ёво! – ругается мужчина. – Где вы?
Какой дебильный вопрос, ему что координаты продиктовать? Но я, прильнув к рации, шиплю со злобным смешком:
– Там, где стреляют, вашу мать. Умник херов!
«Плевать, на все плевать», – стучит в висках. Хорошенько прицелиться и снять очередного сученка, только так – вот моя главная задача. А об остальном я подумаю уже потом, ну… если доживу.
– Похами мне еще, – вдруг обижается рация. – Враз пи**юлей огребешь!
– Да я только за, – кричу я в ответ. – Вот только не повезло тебе, парень, меня сейчас пристрелят, – передатчик еще что-то хрюкает и затихает.
Гремят выстрелы, потом снова и снова, я предусмотрительно лежу на полу, пытаясь сродниться с местной флорой. А ведь меня и вправду сейчас убьют. Я еще совсем молодая и вроде красивая, и даже еще не трахнулась ни разу по-человечески. Вот дура-то… А, может, и нужно было взять и просто все сказать, как есть, без всяких этих игр, а? «Боже», – шепчу я. – «Если выберусь живой, то обязательно осчастливлю лидера парой горячих ночек. Клянусь!»
– Мелкая, – оживает рация самым любимым в мире голосом. – Что у тебя там?
Судорожно забиваясь в угол, попутно обрезая выстрелами к себе пути подхода, я четко и громко рапортую:
– У меня полный п**дец. Черти лезут сюда как из врат ада, кажется, я нашла какой-то люк и патроны вот-вот кончатся.
– Понял. Не вздумай сдохнуть.
Ага, легко сказать, но тут я гнусно хихикаю и цежу в агрегат:
– Эрик, если вытащишь мою задницу отсюда, я тебя поцелую.
– Маловато будет, – тут же фыркает лидер.
– Не торгуйся. Чем богаты тем и рады.
И тут снаружи звучит спасительная музыка приближающихся автоматных очередей. Неужели я выстою? Но бросившаяся внутрь моего убежища толпа, явно не разделяла моих планов на дальнейшую жизнь. До проема, где я держу оборону, метров пять, не больше, а их человек пятнадцать. Мне конец.
Грохает выстрел, меня с силой швыряет о стену, но на коленях успеваю переползти в другой угол и вскидываю свое оружие. Первая пуля лупит женщине в шею, выхлестывая красный фонтан. Вторая пробивает плечо козлине с перекошенным от гнева лицом. Черт, промазала. Не убила, только задела. Контрольный…
«Клац-клац!» – бл*, а-ха-хах.
Надежда на спасение умирает слишком быстро, не успев толком зародиться.
«Ну что, Эш, тебе страшно?»
А храбрости-то во мне никогда особо и не было, но упрямство с огромным успехом все заменяло. Теперь мне точно конец! Но холодное бешенство и слепящая ярость, на которых я выдерживала инициацию, те, что подпитывали меня все это время, не позволят так просто сдохнуть без боя. Нет!
Первое, что мне попадается под руку – это тяжелая сковорода. Хорошенько замахнувшись, прошибаю по башке незваному гостю, пролезающему уже в темную комнату. Он падает набок, второй удар приходится туда же… Чугунная утварь ломает височную кость, и кровавые ошметки мозгов разлетаются, оседая на моем лице и стене жутчайшей экспозицией. Сердце колотится в груди так сильно, ладони мокрые, а в проем уже лезет еще парочка хитрожопых, неугомонных поклонников.
Все что я успеваю, выбить оружие из рук одного, как тяжелый ботинок прилетает мне по ребрам. Тело отбрасывает назад, а правое ухо чиркает огненной волной, в тот же миг башка моего обидчика разлетается на куски. Я размахиваюсь снова и разношу обезоруженному изгою половину морды, переломав чугуном нос.
– На пол, твари! – командует подоспевшая подмога.
Те, конечно, возмущенно выступают против, еще пара выстрелов и сопротивление заканчивается полной капитуляцией. В комнату влетает высокая фигура и, сграбастав меня в охапку, прижимает к себе. Жалко всхлипнув, я утыкаюсь в широкую грудь Эрика хлюпая носом. Вдыхаю такой родной запах, поскуливаю, и кажется даже шепчу какие-то бабские глупости. Он смеется, гладит меня по спине, коротко целует в мокрый висок и тихо шепчет:
– Тсс. Тише. Ты молодец, девочка, молодец.
За его спиной появляется Фор, выдыхает:
– Живая.
Я указываю им на тело Скайта, потом на люк в углу, подбираю с пола пистолет с пустой обоймой, затыкаю его за ремень брюк и позволяю командиру передать себя в руки других бесстрашных. Меня выводят на улицу, я жмурюсь от белого, яркого света, глубоко вдыхаю воздух, поднимаю голову вверх и смотрю на серое небо.
Серый цвет уже стал моим любимым… Красиво-то как. Оказывается, не одной мне было тяжко, весь двор усеян трупами афракционеров, их было больше чем я предполагала. Бесстрашные уже складывают поверженные тела в кучу, готовясь сжечь. Все правильно, с почестями мы хороним только своих солдат.
– Приве-е-т, крошка!
Я оборачиваюсь, и мой взгляд натыкается на непонятно чему радующегося Ворона. Он рассматривает меня с придурью, откидывает тыльной стороной ладони черную, длинную челку со лба, и, качая головой, продолжает:
– Вижу, повезло мне, что в баре у тебя под рукой оказался только бокал! – и тут только я замечаю, что все так и сжимаю до сих пор в руке окровавленную сковородку. Морщусь и брезгливо отшвыриваю ее в сторону.
Меня обжимают друзья, потрясывают, кажется, это недолгое расставание растянулось на недели, оставив нам одну надежду на всех: увидеть эти измученные, испуганные и грязные, но живые и родные лица снова. Так много хочется сказать, но я не проронив ни слова слушаю нашептываемые утешения...
Адреналин выветривается, сменяясь тяжелой горечью и пустотой. Желудок подкатывается к самому горлу, успеваю отбежать за первый попавшийся угол, сгибаюсь пополам от рвотных спазмов, пока все позывы не оставляют мое ослабшее тело.
– Мда... не удивила, – холодный голос встречает меня возле угла. – Слабачка.
Эрик снова превратился в жесткого, деспотического лидера, и вот сейчас рассматривает меня внимательным, серым взглядом. «Так, что я там наобещала в запале? Пару горячих ночек? А вот хрен тебе по всей морде, дорогой». Как будто не было никаких объятий, тихого шепотка и мимолетного поцелуя в висок, не было тревожных взглядов, облегченных вздохов и радости, что я жива. Как будто… Но я знаю что было.
– Хочешь, я тебя поцелую? – нахально заявляю я, с удовольствием наблюдая, как на мгновение его лицо теряет свою надменность, приобретая растерянный вид.
– Не хочу-у-у! – скорчив презрительную мину отбивает он мою подачу. – Рожу сперва умой.
Его голос звучит так забавно, что я невольно улыбаюсь, и вижу ответную улыбку в его глазах, но она почему-то вдруг сменяется на застывшие льдинки. Ну, конечно, всегда так. Разве мы можем позволить себе улыбнуться. Ведь улыбка – это слабость, а лидер не может быть слабым. Вот ведь чушь несусветная! Я отвожу от него взгляд, качая головой, и вдруг замечаю на стене, за которую придерживаюсь, красные следы от моей ладошки.
– Твою мать, тебя подстрелили! – рявкает Эрик и, рывком притянув к себе, начинает сдирать с меня куртку.
Только тут я замечаю, что правый рукав полностью пропитан кровью, а по ладони стекает тонкий, алый ручеек. И рука вдруг становится странно онемевшей, потом вспыхивает боль, как-то резко ощущается слабость и головокружение. Наверное, крови я потеряла довольно много. Эрик отбрасывает куртку, аккуратно ощупает мою руку и выдохает одними губами:
– Царапина.
– Чего, царапина? – ною я, увидев, что над локтем мне вырвало выстрелом целый кусок мяса, а струйки крови уже разрисовали мою кожу зловещим узором.
– Пф-ф, тоже мне... – Эрик поднимает на меня глаза, и я вижу в них самое настоящее, неподдельное беспокойство. – Хорош хныкать и быстро отправилась к медикам, пока не погнал тебя поганой метлой!
Всех неофитов, раненых и убогих отправляют в Бесстрашие на машинах, остальные обследуют теперь безжизненный лагерь безфракционников. Скайт, патрульная, которая сопровождала нас, погибли, убит один из урожденных бесстрашных неофит, длинный патрульный и Молли тяжело ранены и отправлены в Эрудицию, Уиллу прострелили плечо и легкие увечья у меня. Семь изгоев взяты в плен, после допроса их увезут в Искренность, на суд.
Я лежу на койке в лазарете и, поскуливая, глотаю слезы, пока Роджер, высунув от усердия язык, пытается покрасивее зашить мою рану, но ему можно только доверить сшивать Франкенштейна. Забинтовав руку, он отдает меня Трис и Кристине, которые обещают мне помочь отмыться. Приняв нормальный облик общими усилиями, мы спускаемся в «Яму», где лидеры в полном составе уже произносят свою пламенную речь. Сегодняшняя панихида не выглядит абсурдной, потому что бесстрашные искренне скорбят о погибших соратниках, а я скорблю по спасшему мою шкуру Скайту…
Пристроившись возле одной из стен на полу, мы вытягиваем ноги, кто-то сует мне в руки бутылку. Все ребята с радостью поддерживают мою идею – ужраться в слюни, чтобы хоть немного забыть этот страшный день. Бутылка, передаваемая из рук в руки быстро пустеет, но ей на смену приходят еще две, вместе с Грегом и Хирут. Мы выпиваем все подчистую, пока Юрайя еще не достал еще и виски. Поддавшись моему дурному влиянию, ребята заливают алкоголем свои страхи, боль, переживания, а я, поднявшись, наконец, на ноги, плетусь нетвердой походкой в медкорпус, ощущая, что алкоголь действует только на мое тело, разум же не хочет затуманиваться, оставаясь ясным и чистым, не принося никакого облегчения.
В одном из темных коридоров меня снова перехватывает Эрик. Оглядывает с недовольством мою зареванную рожу и направляется следом, будто опасаясь, что я сбегу.
– Куда это ты намылилась?
– В лазарет, хочу залечь спать без сновидений.
Он догоняет меня и, как мне кажется, намеревается проводить до самой койки. Лидер выглядит усталым, хоть это и не бросается в глаза, но я уже успела немного изучить его повадки.
– Расскажешь мне, что там было в люке? – осипши, шепчу я, ни капли не надеясь на его откровение. Просто не хочется идти в тишине.
– Нет, конечно, – удивляется Эрик. – Мало того, что ты налакалась, да еще и неизвестно, будешь ли вообще членом фракции или вылетишь отсюда нахрен!
– Пф-ф, – фыркаю я, – ну, так и расскажи, может я наутро ничего и не вспомню, – проговариваю я, намеренно заплетающимся языком, старательно проигнорировав его под*бку по поводу вылета.
– А может, тебя лучше в пропасть скинуть, потому что, я так понял, твой идиотский характер только могила исправит!
– А пошли, – я хватаю его за локоть, подивившись в очередной раз, какой он мощный и здоровенный, и тяну его в сторону моста.
– Охолонись, чокнутая, – басит Эрик, развернув к себе, и как следует встряхивает меня за плечи. Тяжело вздохнув, я впериваюсь в него не совсем трезвым взглядом. А что тут еще можно сказать? – Проход, – вдруг выдает командир, пристально вглядываясь в мое лицо. – Там был проход в другой район города. Афракционеры захватили и заняли это поселение, готовя нападения на членов фракций. Как тебе удалось продержаться так долго? – казалось, он удивляется моей живучести.
– Ты же сам приказал: «Не вздумай сдохнуть», – начинаю я, но голос дрожит, вынуждая сделать заминку. Медленно вдыхаю – выдыхаю, еще. – Жить очень хотелось. Спасибо, что успел, еще бы секунда, и меня бы пристрелили, – бручу я тихо. Вновь перед глазами маячат кадры приближающейся смерти, так остро и беспощадно висящей над моей головой.
– Я хочу обещанный поцелуй, – заявляет Эрик самым обычным, будничным тоном, так, словно просит передать за столом хлеб.
«Вот же хитрый засранец», – удивляюсь я. – «То рожу умой, то поцелуй».
– Еще чего. Брать нужно было тогда, когда предлагали.
Эрик недовольно кривится и произносит угрожающе:
– Я сам возьму.
Злость и обида не заставляют себя долго ждать, горло сдавливает удушающий спазм, а глаза затягивает мутная пелена.
– Вот только попробуй! – шиплю я змеей ему в лицо, сжимая в кулаки танцующие пальцы. – Заставишь меня силой, то клянусь, рано или поздно я тебя прирежу. Клянусь! – добавляю глядя ему в глаза.
Он приподнимает одну бровь домиком в фальшивом изумлении и улыбается. Не зло, не издевательски, а простой, искренней улыбкой. У Эрика красивая улыбка, когда она настоящая. Он убирает свои руки с моих плеч и кивает, вроде как соглашаясь.
– После сегодняшней вылазки мне уже не так трудно в это поверить, – выдает он. Сказать, что я удивилась, это вообще ничего не сказать. Я ужасно устала искать в этом человеке отгадку, и поэтому принимаю решение не углубляться сейчас в эту тему.
Но когда мы добираемся до лазарета, и лидер застывает, будто чего-то ожидая, я наплевав на все запреты и поднявшись на мысочки, нежно чмокаю его в немного колючую, вкусно пахнущую щеку. На большее меня сегодня явно не хватит. Командир хоть и корчит вредную моську, но остается доволен.
– Иди, – подталкивает меня Эрик к двери. – Завтра выходной, отдохни как следует. И без глупостей!
Он, развернувшись, уходит, а я смотрю на широкую спину, на его крепко сложенную фигуру, пока лидер не скрывается из коридора. Пробравшись в палату, я ложусь на койку возле окна и требую у Дока, тоненьким голоском Белоснежки, дозу снотворного. И ни в коем случае не будить до обеда.
====== «Глава 15» ======
Ночь была моим временем. Вокруг всегда темно, тихо и холодно. Лишь мерное сопение, нервные подергивания людей в кроватях, которые, пусть не все, но смогли, за такое короткое время стать для меня друзьями, близкими, почти семьей. Моей новой семьей. Кутаясь от озноба в свое тонкое одеяло, сложно было представить как я, вообще, выжила. Как еще хватало сил справляться, удерживать себя на плаву, не позволить разрушить, не упустить единственный шанс на членство в фракции. Не сломаться и не дать себя сломить, прогнуть. Потирая ободранными ладошками отбитые в слишком тяжелых тренировках конечности, осторожно растирая синяки, кровоподтеки, всевозможные ушибы, ссадины и несчетные, мизерные проколы по всему телу от патронов нейростимуляторов, делающие мою кожу похожей на мишень для дартса, я лишь сильнее сжимла зубы в твердой решимости дойти до конца.
Переходников осталось всего семеро: Эдвард и Майра ушли, Лукас вылетел после первой ступени инициации, Андре сам решил свою судьбу, а Молли уже не позволят вернуться в Бесстрашие, даже если она сможет выжить после серьезного ранения. Справедливо ли?! Возможно. Но об этом судить уж точно не вымотанному, обессиленному и чуть живому неофиту. Все о чем я сейчас могла думать, так только о том, что через неделю еще пять человек покинут навсегда эту фракцию, эти темные и каменные стены, этот «дом». И я, ни в коем случае не имею права, оказаться в той пятерке изгнанников. Не должна. Не могу.
Не смогу жить без громких, беспардонных, жутко наглых и бестактных, ставших такими близкими, людей, ставшими мне братьями и сестрами. Не смогу обходиться без постоянных авантюрных и бесшабашных, опасных и рискованных, развязных, охальных приключений.
Не смогу существовать без НЕГО. Грубого, опасного, до дрожи жестокого, наглого и чересчур самоуверенного. Высокого и до одури красивого, такого слишком дорогого и очень важного для меня. Смотрящего ледяным взглядом с неизменным прищуром: иногда любопытно, иногда с презрением, гневом, и совершенно бесстыже. Все чаще и чаще его серые глаза являлись во снах. Все ближе и ближе к нему я оказывалась в своих фантазиях: совсем, как тогда… Он только крепче прижимал к себе, до боли, до сладких всхлипов, до полного подчинения, до умопомрачительного. Притягивал, судорожно вздыхая, так, что можно было заглянуть в целую бездну глаз и тянуться губами к губам. Мягким и нежным, которые так хотелось целовать, не сдерживаясь, жадно прихватывая своими. И снова вглядываться в его затуманенные, затянутые дымкой серые льдинки снизу вверх. Дразняще и беспрекословно-покорным взглядом. И не отводить его ни на секунду, ни на мгновение. Не отводить глаз, когда он, не в силах терпеть сожмет еще сильней бедра, ускорится, задаст бешеный темп, доводя до сдавленных криков сквозь зубы, но уже не от боли и страха. Его лицо, влажные и умелые губы, которые снова примутся целовать немного прикусывая от захватывающей страсти, от дикого танца нахлынувших эмоций, его жаркого и сводящего с ума взгляда и потом, вновь вспоминая о том, что все вокруг – просто сон, до еле сдерживаемого и чуть слышного, протяжного стона. Сон.
