Текст книги "Вознесение черной орхидеи (СИ)"
Автор книги: Extazyflame
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
Я не могу сделать этого… Мои руки, кажется, зафиксированы стальным захватом чуть выше уровня плеч, и я с потрясающей ясностью понимаю, кто именно их незримо удерживает в таком положении. Я могла выстроить в своем воображении какие угодно защитные стены, силовое поле своей воли и отрицания, но так беспечно игнорировала барьер чувственности, которая сдалась без боя, если не заключила договор с моим агрессором за моей же спиной!
Тело обжигает не холодом, нет, по каждой клетке разливается жар самого беспощадного и непобедимого желания, и мне не нужно призывать на помощь логику, чтобы понять, откуда оно взялось. Все просто. У моего бешеного вожделения – его глаза, его железная воля и неистребимый диктат. Да как я могла подумать, что смогу от этого убежать? Я не смогла этому воспротивиться, когда была полна сил и готова драться до крови за свои взгляды и убеждения, что говорить о том, что происходит сейчас, когда ослаблены все мои системы, и я совсем не хочу драться? Мне бы вспомнить о своем настрое, написать слово «нет», а я лишь улыбаюсь в холодный кафель, рисуя пентаграммы своего безумия на конденсате матовой темной плитки. Мои соски – идеальная кисть одержимого всеми демонами сладострастия художника, я не перестану рисовать абстрактные картины до тех пор, пока сладкие и такие желанные спирали развязки не унесут меня к небесам…или в глубины ада, на что мне сейчас абсолютно плевать!
Мои руки в незримых оковах, а ладони впечатаны, нет, впаяны в бездушно холодную плитку. Попытка опустить вниз безуспешна, а пульс ощущается болевой дробью чужих тамтамов того, кто завоевал остатки воли – я даже сомневаюсь, а была ли она у меня когда-нибудь. Мои глаза зажмурены, не хочу видеть свет и реальность, я подыгрываю своему воображению, которое ошпаривает волнами горячего эспрессо с высоковольтным разрядом по позвоночнику, в низ живота и новой спиралью безумной вибрации. Кажется, стон прорывает сжатые зубы в чужие губы, подминающие собственническим ментальным поцелуем.
Ты не мог умереть. После такого я в это ни за что не поверю, хоть тресни! Меня могли сколько угодно и как угодно в этом убеждать, вбивать постулаты через гипноз ослабления воли – ты и здесь сумел доказать, что сильнее их всех! Боже мой… Спина выгибается сладкой конвульсией, я хочу опустить ладони, погрузить пальцы обеих рук в самый эпицентр развернувшегося торнадо сексуального безумия… Ты не допустишь! Нешуточная боль в пережатых венах обоих запястий, взбесившийся пульс безуспешно колотит в чужие пальцы, не причиняя ни малейшего ущерба – ты даже его сумеешь подчинить своей неумолимой авторитарности! Удар в виски, прошивающая стрела острого психического удовольствия навылет вместе с молниеносным разворотом, с выбросом бедер вперед… Нет, Юля, ты не танцуешь… Ты сходишь с ума в погоне за удовольствием, которое тебе запрещено получать негласным распоряжением силы, всегда и во всем превосходившей тебя!
Я не хочу! Какого хрена ты меня так мучаешь?! Исчезни!
Теплые струйки воды по лицу, шее, ключице, встречая преодолимую за доли секунды преграду в виде торчащих сосков, обволакивая своим сладостным касанием…вниз, по напрягшемуся животику, самому жаркому и пылающему ландшафту моей кожи и оголенным нервам! Глаза застит шоколадно-кофейная пелена с росчерками красного безумия.
Отпустить тебя? Ты правда этого хочешь?
Я не знаю, чего хочу… Тишина повисает сжавшимся вакуумом, кажется, замерли стрелки часов и бег воды остановлен… Я чувствую последнюю дрожь черных облаков перед тем, как небо просто упадет к моим ногам, не причинив вреда…
Я отпущу! Пообещай, что ты вспомнишь об этом, когда тебе покажется, что ты готова перейти черту… Пообещай!
Да! Я, кажется, произношу это вслух. Нет, просто выкрикиваю сорвавшимися связками! Я тебе все что угодно пообещаю, только останови это сладкое насилие моей воли и тела… Отпусти мои руки!
Нет! Ты можешь и без них… Просто забудь про эти штампы с неизменным контактом! Лови мои прикосновения без помощи рук!
Это безумие! Е..ная мистика – именно так, иначе не скажешь! Бедра разрывают путы невидимых сетей, толкаются вперед, навстречу потоку воды, ставшему продолжением его рук и воли… Я схожу с ума, и завтра точно схожу в церковь, нет, к шаману культа вуду, чтобы избавил меня от этого присутствия! Завтра… ДА! ТВОЮ МАТЬ, ЗАВТРА!
Боль в коленях простреливает в виски, а я ее не замечаю и не осознаю! Меня колотят сжатия покоренных мышц, раздача веерного оргазма вместе с хриплыми воплями и шумом льющейся откуда-то сверху воды, эндорфин острыми кристаллами вспарывает капилляры, царапает сердце, и я задыхаюсь в этой безумно сладкой и восхитительной агонии!.. Вакуумная пульсация затянувшегося наслаждения не стихает, как мне кажется, целую вечность – я не хочу даже шевелиться, этакий доверчиво сжавшийся комочек оголенных сладострастных сокращений на бездушном акриле джакузи. Я не хочу, чтобы меня отпускали незримые, но такие осязаемые руки, я даже протестующее хныкаю, когда зрачок сужается до размеров моей прежней серой вселенной – тает кофейно-алая пелена, я вижу бездушный свет ламп и хочу завыть в голос от того, что так легко сдалась и позволила себя обмануть! Мне не церковь нужна и не магистр вуду. Мне нужен психиатр и обряд секты служителей Антихриста, только я не вполне понимаю, зачем именно – чтобы изгнали тебя прочь из моего сознания или чтобы воскресили черной мессой с применением комплексного научного подхода с испитием ритуальной чаши аминазина вместе с кровью жертв!
Мысли путаются… Я на автомате закручиваю краны, забыв напрочь о чередовании горячей и холодной воды, кое-как вытираюсь полотенцем, оставив мокрой спину – все равно. Мне хочется сбежать отсюда! Я даже хлопаю дверью, словно она может запереть от меня твой неуловимый призрак, реинкарнацию самой крепкой эмпатии в мире, неумолимую тень, которая однажды сведет меня с ума!
Я самая конченая дура в этом городе! Я должна была тусить с девчонками в пляжном клубе этим вечером, а не страдать унизительной мастурбацией, прикрываясь тенью того, кого наверняка нет в живых! Рывками дергаю полотенце вместе с влажными волосами, на ходу соображая – а не поздно ли все переиграть и позвонить им обеим, чтобы забрали хоть куда-нибудь из этих уничтожающих стен! Едва не падаю, поскользнувшись на разлетевшихся листах с перечнем правил, которые – да, вашу мать! – я готова была принять в полной мере и безоговорочно, если бы только он остался жив! Пусть я буду рыдать и биться головой об стену, теряя себя в безумном наслаждении унизительной обреченности от потери самой себя и необходимости полностью передать власть над собой в чужие руки, я не смогу отрицать сладкого послевкусия затянувшейся рефлексии! Я готова позволить ему растерзать себя ради его возвышенного удовольствия, но уже слишком поздно!
От этой мысли еще хуже. Собрав распечатанные правила в охапку, сминаю в ладонях, кусая губы, ноги сами несут на кухню. Зачем? Я вряд ли могу ответить на этот вопрос сейчас. Кидаю смятые листы в высокую кастрюлю, щелчок зажигалки… Кнопка вытяжки на полную мощность. Алые языки пламени впиваются в белые листы безумного жертвоприношения. Надеюсь, я не сожгу квартиру!
Не сожгла. В этот вечер у меня появились незваные гости.
Что я испытала, услышав звонок в дверь? Надежду. Болезненную, безумную, нереальную – я сейчас открою дверь и увижу ЕГО! Волнение от ожидания и возможного счастья вместе с обнадеживающей мелодией звонка плавит барьеры любой осторожности вместе с обнадеживающей мелодией – «Все по правилам, свет погашен давно, но придет кто-то непрошеный…». Я распахиваю ее настежь, не глядя в глазок – я боюсь разочарования от того, что увижу там кого-то другого!
До боли знакомый взгляд… Острый разряд адреналинового всплеска, миллисекунда до того, чтобы вскипятить кровь зашумевшей эйфорией…
Это больно! Лопатками о косяк двери от сильного толчка – как я устояла на ногах?! Крик глохнет на губах, а взгляд упирается в широкую тень натурального потомка неандертальцев в черном костюме и пустым взглядом убийцы, напрочь лишенного интеллекта. Он быстро теряет ко мне интерес и, задев каменным плечом, проходит в комнату. Я даже не успеваю раскрыть рот, как эта горилла снова толкает уже в спину, по-хозяйски врываясь на кухню…
– Босс, чисто! Только тут пионерский костер. Гы! – доносится его громоподобный голос вместе со звоном стальных крышек. Я трясу головой, отказываясь поверить в происходящее, и встречаюсь взглядом с хищным прищуром глаз Лаврова-старшего. Время замирает вместе с моей безумной мыслью: почему не обвалился потолок?
Я несколько раз до нашей роковой встречи видела его по телевизору. Сейчас он выглядит так же – ожившая экранная картина, невозмутимая и полная недосягаемой силы. Он спокоен, разглядывает меня с видом бесстрастного патологоанатома. Я смотрю ему прямо в глаза. Они светлее, но манера смотреть почти одинаковая. Это кофе-лайт, но он пугает куда сильнее горячего эспрессо.
Он сам прерывает затянувшуюся паузу, небрежно склонив голову набок, и переводит взгляд на бодигарда с… вашу мать, пистолетом в руке! Видели когда-нибудь обезьяну с пистолетом? Это у Александра водитель-секьюрити был по всем фронтам секси, а тут на тебе – суровая правда жизни с отмороженным взглядом в тени надбровных валиков далеких предков.
– Сергей, вольно. – Что-то касается моей ладони, и я вижу пакет с эмблемой дорогого супермаркета. – Ну, Барби, давай, в темпе, сообрази нам бутербродов.
Стоит ли говорить, что я офигела? Настолько, что покорно закивала, развернувшись в сторону кухни.
– Ждешь в машине. Будешь нужен, позову!
– Валерий Дмитриевич, там ножи и…
– Свободен, я сказал!
Я едва вникаю в их переговоры. Чихаю от запаха гари, скольжу рассеянным взглядом по посудине, которую тот горилла накрыл крышкой какого-то черта, и на автомате извлекаю из пакета бутылку холодной «Финляндии», пару палок незнакомой мне салями, бутылку минералки и банку красной икры. Кажется, там еще что-то, но мозг уже отмерил нужные для бутербродов ингредиенты, хлеб и масло у меня в хозяйстве имеется. Хватаю нож, тот самый, что так обеспокоил этого питекантропа, отрезаю ровные ломтики багета, даже не вздрагивая от хлопка двери. Чувство нереальности происходящего укутывает звуконепроницаемым саваном по всем фронтам, и я даже не реагирую на тень главы клана Лавровых – размазываю масло по мякоти хлебной заготовки. Икра плотно закручена, и я так непринужденно протягиваю банку незваному гостю – мол, давай, мне нужна мужская сила в помощь. Он открывает ее одним рывком, останавливается возле меня и снимает крышку с кастрюли.
– Готовишь ты тоже плохо.
Я пожимаю плечами. Плохо, так плохо. Раскладываю икру по бутербродам, и только прекратив это занятие, удостаиваю несостоявшегося тестя взглядом. В его руках наполовину сожженный лист бумаги, а глаза двигаются, отслеживая строки.
Холодная испарина прошибает позвоночник, и ростки первобытного ужаса придавливают к полу. Он переводит взгляд на меня. Смотрит изучающее, словно пытаясь выискать что-то, чего не знаю о себе я сама. Затем вздыхает. Гребаный театрал. Политики – тоже актеры…
– Заканчивай и жду в комнате. Где у тебя стопки?
Я не могу говорить, просто киваю в сторону шкафчика с посудой, провожаю взглядом. Он прихватил бутылку водки, словно полноправный хозяин в своем собственном доме. Вздрагиваю, услышав звук включенного телевизора, но психика щадит меня, переключая внимание на две палки салями, которые я тонко нарезаю, раскладывая на ломтики багета. Нахожу еще огурцы режу в соломку, забыв сполоснуть под краном, раскладываю абстрактной картиной на листьях латука. Что дальше, скажите мне хоть кто-нибудь?!
Звонить? Кому и куда, и… зачем? Сказать, что ко мне вломился городской голова во всей красе и с охранником? Ответ «а что тебя не устраивает» будет самым ожидаемым.
Закуска оформлена по высшему разряду. Я оглядываюсь по сторонам – шок еще не отпустил – и зависаю на обгорелом клочке бумаги, которую Лавров только что вертел в своих руках. Строчки разобрать нетрудно.
«Когда я сказал тебе ожидать меня, ты должна быть полностью раздета…»
«Тебе придется забыть о себе и сосредоточиться на том, как доставить мне максимум удовольствия…»
Нет. Вашу мать…Я не хочу возвращаться в комнату и смотреть ему в глаза после такого! Я вообще не хочу его видеть! Только хрен что возразишь такому человеку!
– Эй, Барби, ты там не порезалась? Я ненавижу пить теплую водку.
Едва не роняю тарелку, понимая – оттягивать этот момент до бесконечности не выйдет. Подхватываю закуски, чтобы вернуться в комнату и даже от удивления сдвигаю брови – незамысловатая сервировка на придвинутой к дивану тумбочке кажется уместной и абстрактной одновременно. Я же упоминала, что он вел себя как настоящий хозяин в доме? Да что ему мой дом, он держит в руках весь город на законных основаниях!
Он улыбается. Так странно и непривычно, уголками губ… Нет, они не очень похожи между собой. Только выражением лица, на котором застыла маска тотального контроля и манеры повелевать всем вокруг. Страх возвращается, царапает стальными когтями в районе солнечного сплетения, сдавливает горло, пересушивая связки. Я едва не кричу от звука его голоса.
– Дай хоть повнимательнее посмотрю на тебя.
Закусываю губу и едва сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться. Гребаные параллели-рефлексы не отпускают, и я только чудом не тянусь к поясу халата, чтобы развязать его в ответ на просьбу. Это во мне доведено до автоматизма усилиями его сынули. Время то ли замерло, то ли разогналось до сверхзвуковой скорости. А следующий вопрос выбивает из колеи.
– Ты случайно не беременна?
Вопрос настолько неуместен, что я нервно хихикаю и отвечаю, не успев подключить мозги:
– Нет, слава богу и всем святым чертям!
Этот ответ вызывает у него бездушную снисходительную ухмылку в унисон со щелчком свернутой крышки и звона края бутылки о стопки. До краев. Хозяйское похлопывание ладонью по дивану, этот жест я знаю очень хорошо! Словно под гипнозом, присаживаюсь рядом и сжимаю пальцы вокруг вложенной мне в руку стопочки.
– Тогда до дна. Чокаться не принято.
А меня не надо даже уговаривать. Финляндия, живи неординарно! Сорокоградусная жидкость не обжигает горло, наоборот, размыкает защелки психосоматического страха мягким согревающим теплом по пищеводу. Чувство нереальности не проходит – может, поэтому я не задумываюсь об угрозе!
– Еще? – услужливо интересуется, нет, констатирует несостоявшийся родственник, а у меня ни сил, ни желания возразить. – Ты закусывай, это не «отвертка» в клубе.
Я послушно надкусываю бутерброд, не ощущая вкуса красной икры, чувствую на себе тяжелый изучающий взгляд. Он молчит. Заговорит он после третьей.
– За милых дам, типа. Ну, Барби, ты своими глазами это видела? Долго мучился?
То ли водка подействовала, то ли психика ушла в долину отстраненности – я не вздрагиваю и не уношусь в воспоминания той ночи… Мне вообще кажется, что ее не было! Ведь что я видела, кроме огня, и что слышала, кроме слов Александра?
– Нет. Я не видела.
– Ты, что ли, легендарная любовница Ассасина? Это ж когда у вас все началось? Ты еще в школе училась?
Трясу головой… Не понимаю ничего! О чем смело и заявляю.
– Только давай, не беси меня. Киллер международного класса, которого там уложили в ту же ночь. Хоть что-то радует.
А, наверное, Вадик? Знал бы ты, папуля, насколько сильно мне параллельна смерть бывшего любовника!
– Туда ему и дорога. – Воспоминание о направленном в лицо дуле пистолета сотрясает плечи, и я поспешно достаю сигареты из кармана. Терпи, дядя Валера, мне пофиг, куришь ты или нет! Я тебя не приглашала!
– А ты неглупая. Умеешь отсекать ненужные связи из прошлого. Впрочем, у Димки никогда не было склонности западать на дур.
Разговор заходит на опасную территорию. Я затягиваюсь сильнее, чем следовало, и не придумываю ничего лучше, чем увлажнить глотку водкой. Но Лавров больше не ухмыляется, напротив, становится серьезным до невозможности.
– Ну что, сильно досталось? Или сама до сих пор не поняла?
Блядь! Мне не надо раскладывать по пальцам суть этого вопроса, хлопать ресницами с тупой философией «от кого?». Это может значить только одно, и я не хочу об этом говорить! Просто качаю головой. Во мне осталось что-то человеческое, и лучше тебе не знать, до каких граней безумия меня довел твой отпрыск!
– Нет… Совсем нет. Я просто испугалась.
– Ну чего ты врешь? Он пошел характером в Ларису, а у нее никаких тормозов никогда не было. Я бы ее грохнул в свое время, если бы так не любил!
Я уже ничему не удивляюсь. Перевожу взгляд на бутылку, и мой собеседник все понимает без слов. Похоже, его уже пробило на сдержанные, но откровения.
– Я просто не думал, что это передается по наследству… В этом вроде как и нет ничего плохого, если держать под контролем. Согласна?
– Вам виднее, – я начинаю понемногу пьянеть, шок не вечен. Слушаю его рассказ о взаимоотношениях с женой, от него у меня должны бы встать волосы дыбом, но ничего не происходит – это кажется логичным до невозможности. Словно первого человека в городе сам закон велел полосовать всеми знакомыми мне девайсами руками супруги. Воистину, мне не папу надо было бояться! Мелькает мысль в затуманенном сознании – свидетели ведь долго не живут, а развязавшийся язык ее тут же озвучивает.
– Да тебя там кто-то шибко любит, на небесах. Вот так прямо сильно, что приставил к тебе ангела-хранителя. А может, и мне что-то дал тогда понять.
Эти слова заставляют настороженно прищуриться: а собеседник сегодня щедр на откровения. И я понимаю с оглушающей ясностью, по какому краю ходила!
– Уважаю прямо… Вот серьезно… говорю, ты мне дай гарантии, эта телка точно откинется к утру? Все рассчитал? А этот мудила, ой, извини, – «да, Валерий Дмитриевич, еще ночью дышать перестанет, зароют с первой зарей»… А потом как узнал… Ты живучая, оказывается. Да и защита у тебя, дай бог каждому. Этот тоже сдвинут на умных девчонках.
Я не могу произнести ни слова. Смысл ударил по всем системам парализующим шоком. Открываю рот, пытаясь преодолеть спазм, и Лавров просто грубо вливает в мои губы новую порцию алкоголя.
– Потом когда узнал, что выжила… Реально сперва думал свернуть тебе шею собственными руками… а потом как-то и желание сошло на нет. Выжила – значит, так кому-то было надо. Да и не виновата ты, что родилась не в той семье. Вот все твои слова помню и забыть никак не могу: «Нет у меня богатого папы!» Да и не нужен он тебе. Что касательно Димки, ему вообще было невозможно что-то запретить.
Я плохо помню, что было потом. Пьяные слезы, пьяный базар. Но он меня не успокаивает. Наливает водку до тех пор, пока не расслабляются связки и я не обретаю возможность говорить…
– Как часто? – не знаю, зачем мне нужно это знать. – Сколько раз вы устраивали подобное?
– Да пару раз, не считая тебя, и не настолько критично. Вон, Карина получила «мерс» и захлопнулась. Татьяна просто боялась пискнуть, наверное, поэтому он и потерял к ней интерес.
Странно вообще начался сегодняшний вечер. Пространственно-временной континуум взорван к чертовой матери. Я сижу и веду почти светскую беседу с тем, кто хотел меня убить, и не испытываю ни грамма ненависти. Мне даже больше не страшно. Выревелась, успокоилась, осознала, что жива, и чувство нереальности накрыло куполом снова. Думаю о том, как мужественно держится человек, который потерял сына, как легко ведет со мной этот разговор, не делая попыток убить (хотя еще не финал, а я видела пистолет в руках гориллы). Может, решил сделать мою смерть легкой и потом списать это на несчастный случай? Бухала от горя и выстрелила случайно себе в лоб? Но я боюсь спрашивать. Боюсь услышать восхищение своей проницательностью.
– Что? – спрашиваю заплетающимся языком, когда обезьяна-охранник телефонным звонком отправлен за второй бутылкой, а несостоявшийся убийца кажется мне уже не монстром, а добрым Дедом Морозом без костюма. – Что вы… ик… хотите от меня?
Завтра мне покажется, что эти слова приснились. Но сейчас я слышу это очень отчетливо:
– Наверное, обещания, что, когда ты съездишь со мной на его могилу, не станешь плясать на ней от радости.
Глава 10
Пробуждение было… Да нет, не кошмарным. Никакой головной боли. Никакого желания кинуться вызывать Ихтиандра посредством фаянсового провайдера. Единственное – бешеная жажда и проснувшийся аппетит. Я уснула прямо на диване, в чем была, и кто-то, сейчас вспомню кто, даже заботливо подложил под голову подушку и накрыл сверху пледом… Что? Несостоявшийся папа?
Я резко встаю, не обращая внимания на приступ головокружения. За окном уже светло, только понятия не имею, сколько времени. Хватаю бутылку воды, чтобы сделать несколько судорожных глотков прямо из горлышка, и, подняв глаза, натыкаюсь на ироничный взгляд. Насмешка у них тоже выглядит донельзя одинаковой, эффект «дежавю» лишает способности связно мыслить и произнести хоть слово.
– Легче, Барби. Не бойся, от такого алкоголя голова никогда не болит.
Я смотрю на пол, на одну пустую и вторую наполовину… ладно, полную бутылку водки, непроизвольно недоверчиво качаю головой. Лавров-старший вне времени и воздействия ликеро-водочной артиллерии: безупречная укладка на густых каштановых волосах с тонкими ниточками серебра на висках, идеально сидящая рубашка без единой складочки, образцово-показательный узел галстука и иронично-снисходительная ухмылка сытого хозяина жизни, привыкшего все держать под контролем. Он что, не ложился вообще?
– Отсутствие чая натолкнуло меня на мысль, что ты пьешь только кофе, – офигеваю, заметив на тумбочке две чашки энергетика всех времен и народов. – Поберегла бы сосуды смолоду.
От такой «заботы» я случайно задеваю ногой бутылку на полу, что не может не развеселить первого человека в городе.
– Я понял. «Кофе нам не по нутру, нам бы водки поутру!» – ухмыляется Лавров, водрузив чашку на наш вчерашний импровизированный банкетный стол. А я хмурюсь, вглядываясь в напиток цвета чьих-то глаз. Что-то неправильное во всей этой ситуации. Нелогичное. Недопустимое. Нереальное. Мысль бьет в черепную коробку, не причиняя боли, но так быстро, что я не могу ее отследить и зафиксировать для дальнейшего разбора на составляющие, остается только собирать пазл завуалированных улик.
Разве так себя должен вести человек, который потерял единственного сына? Пить со мной водку за упокой его души и не изливать при этом собственную, нет, а разводить меня на эмоции и пьяные слезы с излишними подробностями? Я сейчас вспоминаю элементы разговора и хочу провалиться сквозь землю! Надеюсь, что подробности секса в цепях вчера остались за кадром… Рассказывать о том, как заказал меня, таким тоном, словно мы ведем беседу о культуре и искусстве, и потом…
– Спасибо, – пересохшая гортань добавляет голосу хрипотцы.
– За что ты меня благодаришь?
– За то, что проснулась, – сглатываю, не даю Лаврову открыть рот – боюсь услышать фразу наподобие «еще не вечер». Все неправильно, все не логично. Мне бы молчать, но я не могу: – Скажите… как… когда его похоронили?
Я готова превратиться в мраморную статую, лишиться дара речи, получить увесистую оплеуху и ушат проклятий на голову, но не опускаю взгляда, удерживаю сканер светло-карих глаз с упорством смертника в ожидании смягчения приговора, не понимая, зачем, – только сознание знает, что именно делает. Оно ищет эмоции на дне чужих глаз, оно не хочет мириться с неопределенностью и неизвестностью, рвет собственные сухожилия в попытке достучаться до правды, и, если понадобится, до самых небес, там точно дадут честный ответ! Оно не видит в моем собеседнике убитого горем отца, возненавидевшего меня, не видит бескомпромиссного обвинителя, решившего воззвать к глубинам совести оттого, что выжила, в отличие от Дмитрия.
Я вспоминаю наш затянувшийся разговор на вилле в Симеизе, тогда, после беседы с моей матерью по скайпу и последующий за этим вечер откровений. Неужели родителям было наплевать на него аж до такой степени? Кем был для этой ненормальной пары фриков из высшего общества единственный сын? Рычагом для управления бизнесом? Гарантом, что династия Лавровых не прервется? Ошибкой молодости, от которой откупились вседозволенностью и дорогими презентами? Я хочу увидеть боль в глазах его отца – не потому, что это принесет мне удовольствие, нет, лишь для того, чтобы понять, что ошибаюсь! Что он держит планку безупречного политика, и никто не знает, какая боль иссушает его изнутри. Почему я ничего этого не вижу? Как такое вообще возможно?
Он отводит взгляд первым.
– В закрытом гробу. Почти сразу.
– Как…Пожар? Взрыв? Я… опознание… было?
Не могу я молчать! Просто не могу! И мне почти не страшно, когда я вижу блеск убивающей платины в знакомом взгляде, поджатые губы, ледяную решимость, а флюиды ярости бьют в доверчиво распахнутое навстречу сознание.
– Я не понял, Барби… Тебе это доставляет удовольствие?
Угрожающий тон голоса, похожий на острозаточенный скальпель, полоснул по сердцу. Договорилась, блин.
– Нет… Все не так…
– Какие подробности тебе нужны? Как я хоронил единственного сына? Как долго он умирал?
– Да нет же! – я напугана, но до последнего отказываюсь верить, что его больше нет. Я так это и не приняла. Ищу в каждом слове и жесте несостоявшегося свекра опровержение его же словам, черт, мне даже кажется, что я нашла… Сила воображения, что же ты со мной делаешь? Чувство вины, отпусти меня уже, сколько можно?
Нет, мои слова практически не повлияли на его невозмутимость. Раздражение я скорее уловила интуитивно. Вздрагиваю, проследив за движением ладони – это вызывает у него кривую ухмылку. Телефон.
– Сергей, на месте? – я не свожу глаз с пальцев поверх корпуса, кажется, «вертушки». – Слушай меня…
«Когда уйду, поднимешься в квартиру и утопишь эту суку в ванной/ придушишь в духовке/ сбросишь с балкона, замети только следы».
Я надеюсь, что это не ментальный захлест… Конечно же, нет! Это игра больного воображения. Я никогда не приду в себя. Прежняя жизнь кончена.
– Быстро прочеши пролеты и жди меня на лестничной клетке. Уезжаем, – он задерживает свой взгляд на моем, наверное, перепуганном лице, и на плотно сжатых губах снова ироничная усмешка а-ля «я сегодня добрый». Секунды зависают, но «не думай о секундах свысока». Откуда это во мне? Кровь скифских воительниц, гены монголо-татар или запуск программы под названием «воспитание от твоего сына»?
– А он мне предложение сделал. Вы знали? – Пусть ему будет не так стыдно на меня орать. Пусть я увижу хоть какое-то проявление эмоций, даже если оно выльется в фразу «через мой труп»! Нет… я, наверное, не дождусь. Они похожи куда сильнее, чем мне показалось вначале. Не знаю, что там творила мама, которая, по словам папы, «без тормозов», но железной выдержке он явно научился от отца.
– Не удивлен, – сухо отвечает Лавров. – Согласилась? Или пригрозила суицидом?
Я едва не задыхаюсь от возмущения в шаге от проснувшейся злости. Нет, в нем вообще есть хоть что-то человеческое? Я сказала что-то смешное? Разве так ведет себя убитый горем отец? Если ему все равно – зачем были сложности с покушением на мою жизнь? Или для таких смерть – обыденность, где одна, там и другая? Я вчера весь вечер ждала вопроса в стиле «какими были последние слова моего сына», но, наверное, этот штамп растиражирован в голливудских мелодрамах и имеет с реальной жизнью мало общего.
– Согласилась! И с удовольствием. Вы удивлены?
– Не особо. – Он равнодушно надевает пиджак. – Ради интереса. Деньги или?
– Или!
– Тоже хороший вариант.
Наверное, мир перевернулся? Или сама вселенная не хочет лишать меня надежды, подкидывает тайные знаки, которые я так жадно ловлю?
Рядом с кофейной чашкой эффектно ложатся две визитки из тисненого картона, настолько белоснежно-яркие, что я боюсь к ним прикасаться. Ф.И.О, должность и телефоны. Обычно у подобных людей штат ассистентов, с которыми решают вопросы или договариваются о встрече, я достаточно взрослая, чтобы понять – мне только что оказали честь. Личные телефоны городского головы!
– Я тебя не тороплю. Когда будешь готова, позвонишь.
Я гашу на губах непроизвольную отповедь, что, наверное, не буду готова никогда. Он понимает меня без слов. Беглый взгляд на телефон, снисходительный кивок.
– Ну, и по любым вопросам: ректор поборы устроил, «Жилкомсервис» откосил от обязанностей, соседи перфоратор включили. Но я все же буду ждать, когда решишься.
Я остаюсь на месте, выход найдет сам. Может, я подсознательно боюсь, что сорвусь и наговорю ему черт знает чего, меня вообще не покидает ощущение, что смерть Димы переживаю из нас двоих одна только я.
Когда я впервые узнала с Димкиных слов, какие ненормальные отношения считались нормой в их семье, мне было… все равно, абсолютно. Измотанное стрессом сознание увидело в этом даже лазейку для диверсии против Лаврова-младшего и последующего уничтожения. Было ли мне его тогда жаль? Стокгольмский синдром неистребим, он уже самим фактом родительского игнора оправдал почти все свои поступки, а я… я поняла на девятнадцатом году жизни, насколько мне повезло с матерью. Сейчас я осознала еще одно: насколько его отцу было на него плевать. У меня нет пока детей, и, наверное, ближайшую пятилетку не будет, но, если бы такое случилось с моим сыном (не дай бог, конечно), я бы не разводила политесы с тем, кто был хотя бы косвенно виновен в его смерти. Я бы убила! Не получилось бы с первой попытки – была бы вторая, третья… До бесконечности!
Мне нужно прийти в себя. Я снова одна в этой квартире. Выбросить бутылки и свидетельства пьянки с Лавровым в мусорное ведро, плеснуть в лицо холодной воды… От этого очень быстро возвращается ясность мысли.
«Ходишь по краю… Тебе никто правды не скажет, пока не придет время… В целом справилась, я в тебя верил…»
Твою ж мать… Уйди из моей головы, из моего сознания, из моих мыслей! Догони своего отца, и идите к черту оба! Нет тебя больше в моей жизни, как и всего, что напоминает о тебе! Я буду жить и идти к новым горизонтам, и ты в дальнейших планах не значишься!
Вода искажает отражение в гладком полотне амальгамы, растягивает зыбкими разводами – я смотрю в этот жестокий портал без страха сейчас, я сломала систему транзита воспоминаний и якорей из прошлого одним движением сложенных в лодочку ладоней, в которые предусмотрительно набрала воды. Не знаю как, но я намерена прекратить это безумие. Ведь правду говорят, что не существует мистики, все у нас в голове.
Вечером мы с девчонками встретились в пляжном клубе «Аризона». Здесь шумно и многолюдно, не мы одни задались целью удержать уходящее лето. Я думала, буду одиноко цедить коктейль у стойки, не снимая парео, опасаясь смотреть в глаза мужчинам, которые старше меня… Как бы не так. Я настолько сильно хотела верить, что поставила точку в затянувшемся сумасшествии, что просто срывалась с катушек, помимо воли превращаясь в красивую шаровую молнию, сотканную из противоречивых нитей эксцентричной загадочности и едва уловимой скромной уязвимости, даже приобретенную ценой крови и слез фишку стоило расценить, как позитивный опыт, и пустить в ход. У меня нет больше никаких барьеров, а легкость мохито заглушает любые попытки голоса из прошлого снова взорвать мозг и пустить веселую вечеринку под откос. Адреналин выбивает любую депрессию на раз, достаточно спуститься с витой горки в бассейн, насладиться переходом сверхскоростного барьера с аритмией совсем иного характера, словить покой расслабления от собственной смелости с восхищенным «я это сделала!».
